– Карла Энтренкин посмотрела на Босха.
– Не знаю. Подумал об отпечатках.
– Очень жаль, но я уже притрагивалась к ним.
– Ладно, открывайте, что уж теперь…
Достав из конверта листок, Энтренкин положила его на стол и повернула так, чтобы Босх мог прочитать написанное. Вверху страницы было отпечатано всего лишь несколько слов:
СТРЕЛА В ГЛАЗ ГУМБЕРТ ГУМБЕРТ
– «Гумберт Гумберт»… – повторил Босх.
– Это имя литературного персонажа, если, конечно, такое можно считать литературой, – сказала инспектор. – «Лолита» Набокова.
– Верно.
Внизу страницы Босх заметил сделанную карандашом надпись:
№2 – 3/12
– Думаю, пометка самого Элайаса или, может быть, секретарши.
Энтренкин открыла второй конверт и развернула второй лист. Босх снова наклонился над столом.
НЕВЕНОВНОСТЬ ДОКАЗЫВАЮТ НОМЕРНЫЕ ЗНАКИ
– На мой взгляд, оба письма пришли от одного и того же человека, – сказала Энтренкин. – Заметьте, слово «невиновность» написано с ошибкой.
– Вижу.
Внизу страницы Босх обнаружил еще одну карандашную пометку:
№ 3 – 4/5
Придерживая кейс коленом, Босх открыл его и достал пластиковый пакет, в котором лежало письмо, обнаруженное в кармане костюма убитого адвоката.
– Это письмо было у Элайаса с собой, когда… когда он ушел из офиса. Я про него совсем забыл. Пожалуй, будет даже лучше, если я вскрою его при вас. Почтовый штемпель тот же, что и на тех двух. Отправлено в среду. Его еще нужно проверить на отпечатки.
Босх достал из кейса пару резиновых перчаток, натянул их, достал письмо из пакета и осторожно открыл его. Оказавшийся в его руках лист бумаги напоминал те два, которые отдала ему Энтренкин. Вверху страницы – одна короткая строчка:
ОН ЗНАЕТ, ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ
Глядя на страницу, Босх почувствовал, как шевельнулось сердце, что бывало всякий раз, когда в кровь поступал адреналин.
– Как вы думаете, что это означает?
– Не знаю. Но не сомневаюсь, что открыть его следовало намного раньше.
Карандашная пометка внизу страницы отсутствовала – вероятно, Элайас еще не успел прочитать сообщение.
– Судя по всему, у нас нет первого, – сказал Босх. – Те помечены номерами два и три, а это пришло позднее – полагаю, адвокат обозначил бы его номером четыре.
– Я тоже так думаю. Но в папках нет ничего такого, что могло бы быть номером первым. Может быть, Элайас выбросил его, не придав значения. Может, он понял что-то только после второго письма.
– Возможно.
Босх знал, что пока у него нет ничего, кроме неясного предчувствия, но оно обманывало редко, и он привык доверяться чутью. Возбуждение, подобное тому, которое охватывает вышедшего на след зверя охотника, горячило кровь, но к нему примешивалась досада: то, что, возможно, было ключевой уликой, лежало в кейсе целых двенадцать часов, а он спохватился только теперь.
– Говард говорил с вами об этом деле?
– Нет, мы никогда не разговаривали о работе. Договорились об этом с самого начала. Мы оба отдавали себе отчет в том, что, если наши отношения перестанут быть тайной, люди сразу начнут выискивать в них что-то… неподобающее. Как же, главный инспектор и один из самых деятельных противников департамента полиции… Ну, вы понимаете.
– К тому же он был женат.
Ее лицо как будто застыло.
– Послушайте, что с вами? Только что мы разговаривали вполне, как мне казалось, доброжелательно, и вдруг вы… Вам хочется поругаться?
– Не знаю, что вас так задело. Да, мне трудно представить, что вы в частных беседах не говорили о департаменте полиции. Так не бывает.
В ее глазах вспыхнули злые огоньки.
– Что ж, мне наплевать на то, чему вы верите, а чему нет.
– Послушайте, мы договорились. Я не собираюсь ни о чем никому рассказывать. Мы оба при желании можем доставить друг другу немало неприятностей. А знаете, что скажут мои напарники, если узнают о нашей договоренности? Они скажут, что я сошел с ума, что мне нужно рассматривать вас не как союзника, а как подозреваемого номер один. Именно так мне и следовало бы поступить, но я привык доверять инстинкту. Полагаться на чутье опасно, потому я и ищу, на что бы еще опереться, за что бы еще ухватиться.
Она помолчала, потом, вздохнув, кивнула:
– Я понимаю ваше положение, детектив, и ценю то, что вы для меня делаете. Но я вам не лгу. Мы с Говардом никогда детально не обсуждали его дела или мою работу с департаментом. Никогда. Лишь однажды я сказала ему, что, на мой взгляд, дело Майкла Харриса слишком запутанное, что в нем много неясного. И знаете, что он ответил? Говард посоветовал мне держаться покрепче, потому что он приготовился взорвать департамент и выставить в самом неприглядном виде некоторых городских шишек. Я не стала спрашивать, что он имеет в виду.
– Когда это было?
– Вечером в четверг.
– Спасибо, инспектор.
Босх встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна. Фреска с изображением Энтони Куина почти растворилась в тени. Он посмотрел на часы – около шести. На семь была назначена встреча с Эдгаром и Райдер у станции «Голливуд».
– Вы ведь знаете, что он имел в виду, не так ли? – не поворачиваясь, спросил Босх.
– Вы о чем?
Он повернулся.
– А вот о чем. Если Элайас нашел что-то и был близок к тому, чтобы назвать имя убийцы – настоящего убийцы, – то тогда застрелил его не полицейский.
Подумав, Энтренкин покачала головой:
– Вы смотрите на дело только с одной стороны.
– Какая же другая?
– Предположим, Элайас собирался преподнести сюрприз: вытащить из шляпы настоящего убийцу. Что из этого следует? – Энтренкин выдержала небольшую паузу. – Из этого следует, что показания полицейских – ложь, что улики сфальсифицированы. Доказав невиновность Харриса, Элайас доказал бы также, что полицейские подставили его. Да, если убийца узнал, что Элайас вышел на след, он мог решиться на то, чтобы застрелить его. Но ведь если какой-то коп узнал, что у Говарда есть доказательства нечестной игры полиции, он тоже мог бы пойти на крайнюю меру.
Босх устало вздохнул.
– У вас во всем виноваты копы. Нельзя исключать и того, что подставу организовали еще до того, как за дело взялась полиция. – Он потряс головой, словно отгоняя эту мысль. – Нет-нет. Что я говорю? Не было никакой подставы. Иначе можно зайти слишком далеко.
– Я не собираюсь с вами спорить, детектив. Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.
Босх промолчал и, взглянув на коробки с папками, лишь теперь заметил стоящую у стены двухколесную тележку. Энтренкин едва заметно улыбнулась.
– Я сказала охраннику, что нам надо перевезти несколько ящиков, и он принес эту штуку.
– Вот и хорошо. Я погружу документы в свою машину. Ордер на обыск все еще у вас, или его забрала мисс Лэнгуайзер? Нужно заполнить бланк.
– Я уже заполнила. Вам осталось только поставить свою подпись.
Босх кивнул и шагнул к тележке, но, вероятно, вспомнив что-то, остановился.
– Что с той папкой, которую мы просматривали, когда вы пришли? В ней еще была фотография.
– А что с ней? Она там, в коробке.
– Я… хм… Что вы об этом думаете?
– Не знаю. Если вы хотите спросить, верю ли я в то, что у Говарда была связь с этой женщиной, то мой ответ прост – нет.
– Мы спрашивали его жену, задавали ей примерно такой же вопрос, мог ли у ее мужа быть роман с другой женщиной, и она ответила, что это невозможно.
– Я вас понимаю, детектив, и все же остаюсь при своем мнении. Говард – известный в городе человек. Во-первых, ему вряд ли пришлось бы платить за секс. Во-вторых, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что такого рода связь сделала бы его крайне уязвимым, узнай о ней определенные люди.
– Тогда как вы объясните существование фотографии?
– Повторяю, не знаю. Возможно, она как-то связана с одним из его дел, хотя я, просмотрев все документы, не нашла ничего такого.
Босх рассеянно кивнул. Он думал уже не о фотографии, а о таинственных письмах, особенно о последнем из них. Оно походило на предупреждение. Кто-то пронюхал, что энергичный адвокат раскопал нечто опасное. Босх уже не сомневался, что отправной точкой расследования должно стать именно это письмо.
– Не против, если я включу телевизор? – спросила Энтренкин. – Хочу посмотреть шестичасовые новости.
– Да, конечно. Включайте.
Инспектор подошла к большому дубовому шкафу у противоположной от стола стены и распахнула дверцы. На двух полках стояло по телевизору. Наверное, Элайасу нравилось смотреть сразу два. Видимо, подумал Босх, чтобы иметь возможность видеть себя одновременно в разных программах.
Энтренкин включила оба. На экране верхнего Босх увидел репортера, стоящего на фоне трех или четырех горящих магазинчиков. В нескольких ярдах от репортера пожарные пытались бороться с огнем, хотя спасать было уже особенно нечего.
– Началось, – сказал Босх.
– О Боже, только не это… – испуганно прошептала Энтренкин.
Глава 18
По дороге в Голливуд Босх настроил приемник на одну из местных станций. Новостные радиопередачи всегда казались ему менее информационными и более консервативными, чем телевизионные. Объяснялось это, наверное, тем, что в последних слова дополнялись образами.
Главной же темой и одних, и других стал пожар, охвативший несколько магазинов на Нормандии, всего в нескольких кварталах от пересечения с Флоренс, эпицентра беспорядков 1992 года. Пока речь шла всего лишь о пожаре в южном Лос-Анджелесе, и ничто не говорило о том, что пожар вызван поджогом и является реакцией на убийство Говарда Элайаса. Тем не менее все местные телеканалы сделали новость об этом в общем-то заурядном происшествии центральной и провели репортажи с места событий.
Тянувшийся по экранам дым как будто говорил то, о чем еще умалчивали репортеры: Лос-Анджелес снова в огне.
– Гребаное телевидение! – проворчал Босх. – Извините.
– Оно-то чем провинилось?
Ему пришлось взять инспектора с собой. Она все-таки убедила Босха в том, что ее присутствие при разговоре с Харрисом не будет лишним. Босх особенно не возражал, потому что понимал: Харрис воспримет появление копа спокойнее, если увидит, кто его сопровождает. От разговора зависело многое. Возможно, Харрис был тем единственным, кому адвокат успел назвать имя убийцы Стейси Кинкейд.
– Как обычно, чрезмерная реакция. Всего лишь еще один пожар, а они уже тут как тут, раздувают пламя, подливают бензина в огонь. Теперь пойдет. Люди посмотрят телевизор и выйдут на улицу узнать, что происходит. Кто-то что-то скажет, кто-то добавит, молодежь начнет собираться в группы. Поддаться злости легко, успокоиться трудно. Одно накладывается на другое, и вот уже нате вам – настоящий бунт, которого могло бы и не быть, если бы не радио и телевидение.
– Думаю, люди не столь легковерны, – возразила Энтренкин. – Они уже знают, что телевидению верить нельзя. Гражданские волнения начинаются тогда, когда ощущение бессилия превышает некую критическую массу. К телевидению это не имеет никакого отношения. Все дело в обществе, которое не обращает внимания на нужды граждан.
Босх отметил, что она предпочитает говорить о волнениях, а не о бунте. Может быть, называть бунт бунтом считается политически некорректным?
– Есть такая вещь, как надежда, – продолжала инспектор. – Большинство представителей национальных меньшинств в Лос-Анджелесе далеки от власти, не имеют денег и лишены права голоса. Все это им заменяет надежда. Для многих из них воплощением надежды, ее символом был Говард Элайас. Глядя на него, они верили, что придет день, когда все станут равны, когда их голос будет услышан, когда им не надо будет бояться полицейского. Если у людей отбирают надежду, вместо нее остается пустота.
У некоторых ее заполняют злость и ненависть. И тогда возникает угроза насилия. Обвинять во всем средства массовой информации неправильно. Проблема гораздо глубже и серьезнее.
Босх кивнул:
– Я понимаю. По крайней мере мне кажется, что понимаю. Но все равно они не должны допускать таких опасных преувеличений.
– Кто-то назвал их торговцами хаосом, – согласилась Энтренкин.
– Верно подмечено.
– По-моему, это сказал Спиро Эгню Спиро Эгню (1918–1996) – вице-президент в администрации Никсона. Был вынужден уйти в отставку в ходе уотергейтского скандала.
. Перед своей отставкой.
Ответить Босху было нечего, и он, решив, что разговор пора заканчивать, протянул руку за подзаряжавшимся телефоном и набрал домашний номер. Услышав бесстрастный голос автоответчика, Босх оставил сообщение для Элеонор. Настроение моментально испортилось, и ему стоило немалых сил сохранить внешнее спокойствие. Подумав, он позвонил в справочную, спросил номер «Голливуд-парка» и, сделав еще один звонок, попросил соединить его с Жарденом из службы безопасности.
– Жарден слушает.
– Детектив Босх. Я звонил вам прошлой ночью.
– Понял, приятель. Ее не было. По крайней мере…
– Не надо, приятель. Она рассказала мне о «Фламинго», так что я все знаю. И я знаю, что она там. Передайте, чтобы позвонила мне на сотовый, как только освободится. Скажите, что это срочно. Вы меня поняли, мистер Жарден?
Босх подчеркнул слово «мистер», давая Жардену понять, что тот совершает ошибку, пытаясь играть с полицией.
– Да. Понял.
– Хорошо.
Босх закрыл телефон.
– Я помню, как все было в девяносто втором, – сказала Энтренкин, – но знаете, что мне запомнилось больше всего? Фотография в «Таймс». Под заголовком «Мародеры: отец и сын». Мужчина с мальчишкой лет четырех или пяти выходят с добычей через разбитые двери «Ки-март». И знаете, что они взяли?
– Что?
– У каждого в руках по поясу-тренажеру. Были такие совершенно никчемные штуки, которые рекламировала в восьмидесятые какая-то телезвезда.
Босх лишь покачал головой – ему запомнилось совсем другое.
– Они увидели рекламу по телевизору и подумали, что это что-то очень ценное, – сказал он. – Вроде Говарда Элайаса.
Она не ответила, и Босх с опозданием осознал, что снова ляпнул не в тему, хотя для него в сказанном заключался немалый смысл.
– Извините.
Несколько минут ехали молча, потом Босх сказал:
– А знаете, что запомнилось мне?
– Что?
– Я тогда патрулировал Голливудский бульвар. Нам было приказано держаться потише и не вмешиваться в происходящее, если нет угрозы физического насилия. То есть мародерам давали зеленый свет, и мы не должны были препятствовать им при условии, что они, делая свое дело, соблюдают порядок. Кто мог до такого додуматься? В общем, я был в патруле и видел много разного. Помню, как сайентологи выстроились вокруг своей церкви со швабрами в руках, готовые, если потребуется, оказать сопротивление любому вторжению. Парень, владелец оружейного магазина возле Хайленда, облачился в военную форму и прохаживался у входа со снайперской винтовкой. Вид у него был такой, как будто он охраняет Беннинг Имеется в виду Форт-Беннинг в штате Джорджия, где расположен военный музей.
. Люди словно сошли с ума. Все, хорошие и плохие. В общем, день саранчи Ссылка на одноименный роман Натанаэла Уэста.
.
– А вы, оказывается, начитанный человек, детектив.
– Пожалуй, нет. Просто одно время жил с женщиной, преподававшей литературу в Грант-Хай в Долине. Она-то и рассказала мне об этой книге. А уж потом я ее прочитал. Но из девяносто второго у меня в памяти остался «Фредерикс».
– Если не ошибаюсь, магазин женского белья в Голливуде?
Босх кивнул.
– Когда я подъехал туда, там было настоящее столпотворение. Черные, белые, желтые. Старые и молодые. Магазин обчистили за пятнадцать минут. Вымели буквально все. Когда народ разбежался, я вошел и увидел только голые полки, валяющиеся на полу вешалки и пустые витрины. Не осталось ничего. Вынесли даже манекены. Вы только подумайте: четыре копа отдубасили Родни Кинга, кто-то снял это на видео, люди посмотрели телевизор и как будто взбесились. Разграбили магазин с женским бельем. Картина была совершенно сюрреалистическая. Каждый раз, когда начинают говорить о беспорядках, я вспоминаю, как шел тогда между пустыми рядами с болтающимися пластмассовыми «плечиками».
– Не важно, что они взяли. Ими управляло отчаяние. Как и теми двумя, о которых я вам рассказала. Важно было то, что они что-то взяли, заявили о себе, показали себя мужчинами. Вот какой урок преподал сыну отец.
– И все равно, для меня…
Босх не договорил – зазвонил телефон.
– Ты как? Выигрываешь? – спросил он, услышав голос Элеонор.
Вопрос прозвучал наигранно, неестественно весело, и Босх сразу же поймал себя на том, что принял этот тон ради спутницы, что для него важно, чтобы она не поняла, как в действительности складываются его отношения с женой. Смущенный тем, что для него важно мнение случайно оказавшейся рядом женщины, он попытался вернуться к более привычным интонациям.
– Пока еще нет. Я только пришла.
– Элеонор, я хочу, чтобы ты вернулась домой.
– Гарри, давай не будем сейчас об этом. Мне…
– Нет, я имею в виду другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Не знаю. Подумал об отпечатках.
– Очень жаль, но я уже притрагивалась к ним.
– Ладно, открывайте, что уж теперь…
Достав из конверта листок, Энтренкин положила его на стол и повернула так, чтобы Босх мог прочитать написанное. Вверху страницы было отпечатано всего лишь несколько слов:
СТРЕЛА В ГЛАЗ ГУМБЕРТ ГУМБЕРТ
– «Гумберт Гумберт»… – повторил Босх.
– Это имя литературного персонажа, если, конечно, такое можно считать литературой, – сказала инспектор. – «Лолита» Набокова.
– Верно.
Внизу страницы Босх заметил сделанную карандашом надпись:
№2 – 3/12
– Думаю, пометка самого Элайаса или, может быть, секретарши.
Энтренкин открыла второй конверт и развернула второй лист. Босх снова наклонился над столом.
НЕВЕНОВНОСТЬ ДОКАЗЫВАЮТ НОМЕРНЫЕ ЗНАКИ
– На мой взгляд, оба письма пришли от одного и того же человека, – сказала Энтренкин. – Заметьте, слово «невиновность» написано с ошибкой.
– Вижу.
Внизу страницы Босх обнаружил еще одну карандашную пометку:
№ 3 – 4/5
Придерживая кейс коленом, Босх открыл его и достал пластиковый пакет, в котором лежало письмо, обнаруженное в кармане костюма убитого адвоката.
– Это письмо было у Элайаса с собой, когда… когда он ушел из офиса. Я про него совсем забыл. Пожалуй, будет даже лучше, если я вскрою его при вас. Почтовый штемпель тот же, что и на тех двух. Отправлено в среду. Его еще нужно проверить на отпечатки.
Босх достал из кейса пару резиновых перчаток, натянул их, достал письмо из пакета и осторожно открыл его. Оказавшийся в его руках лист бумаги напоминал те два, которые отдала ему Энтренкин. Вверху страницы – одна короткая строчка:
ОН ЗНАЕТ, ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ
Глядя на страницу, Босх почувствовал, как шевельнулось сердце, что бывало всякий раз, когда в кровь поступал адреналин.
– Как вы думаете, что это означает?
– Не знаю. Но не сомневаюсь, что открыть его следовало намного раньше.
Карандашная пометка внизу страницы отсутствовала – вероятно, Элайас еще не успел прочитать сообщение.
– Судя по всему, у нас нет первого, – сказал Босх. – Те помечены номерами два и три, а это пришло позднее – полагаю, адвокат обозначил бы его номером четыре.
– Я тоже так думаю. Но в папках нет ничего такого, что могло бы быть номером первым. Может быть, Элайас выбросил его, не придав значения. Может, он понял что-то только после второго письма.
– Возможно.
Босх знал, что пока у него нет ничего, кроме неясного предчувствия, но оно обманывало редко, и он привык доверяться чутью. Возбуждение, подобное тому, которое охватывает вышедшего на след зверя охотника, горячило кровь, но к нему примешивалась досада: то, что, возможно, было ключевой уликой, лежало в кейсе целых двенадцать часов, а он спохватился только теперь.
– Говард говорил с вами об этом деле?
– Нет, мы никогда не разговаривали о работе. Договорились об этом с самого начала. Мы оба отдавали себе отчет в том, что, если наши отношения перестанут быть тайной, люди сразу начнут выискивать в них что-то… неподобающее. Как же, главный инспектор и один из самых деятельных противников департамента полиции… Ну, вы понимаете.
– К тому же он был женат.
Ее лицо как будто застыло.
– Послушайте, что с вами? Только что мы разговаривали вполне, как мне казалось, доброжелательно, и вдруг вы… Вам хочется поругаться?
– Не знаю, что вас так задело. Да, мне трудно представить, что вы в частных беседах не говорили о департаменте полиции. Так не бывает.
В ее глазах вспыхнули злые огоньки.
– Что ж, мне наплевать на то, чему вы верите, а чему нет.
– Послушайте, мы договорились. Я не собираюсь ни о чем никому рассказывать. Мы оба при желании можем доставить друг другу немало неприятностей. А знаете, что скажут мои напарники, если узнают о нашей договоренности? Они скажут, что я сошел с ума, что мне нужно рассматривать вас не как союзника, а как подозреваемого номер один. Именно так мне и следовало бы поступить, но я привык доверять инстинкту. Полагаться на чутье опасно, потому я и ищу, на что бы еще опереться, за что бы еще ухватиться.
Она помолчала, потом, вздохнув, кивнула:
– Я понимаю ваше положение, детектив, и ценю то, что вы для меня делаете. Но я вам не лгу. Мы с Говардом никогда детально не обсуждали его дела или мою работу с департаментом. Никогда. Лишь однажды я сказала ему, что, на мой взгляд, дело Майкла Харриса слишком запутанное, что в нем много неясного. И знаете, что он ответил? Говард посоветовал мне держаться покрепче, потому что он приготовился взорвать департамент и выставить в самом неприглядном виде некоторых городских шишек. Я не стала спрашивать, что он имеет в виду.
– Когда это было?
– Вечером в четверг.
– Спасибо, инспектор.
Босх встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна. Фреска с изображением Энтони Куина почти растворилась в тени. Он посмотрел на часы – около шести. На семь была назначена встреча с Эдгаром и Райдер у станции «Голливуд».
– Вы ведь знаете, что он имел в виду, не так ли? – не поворачиваясь, спросил Босх.
– Вы о чем?
Он повернулся.
– А вот о чем. Если Элайас нашел что-то и был близок к тому, чтобы назвать имя убийцы – настоящего убийцы, – то тогда застрелил его не полицейский.
Подумав, Энтренкин покачала головой:
– Вы смотрите на дело только с одной стороны.
– Какая же другая?
– Предположим, Элайас собирался преподнести сюрприз: вытащить из шляпы настоящего убийцу. Что из этого следует? – Энтренкин выдержала небольшую паузу. – Из этого следует, что показания полицейских – ложь, что улики сфальсифицированы. Доказав невиновность Харриса, Элайас доказал бы также, что полицейские подставили его. Да, если убийца узнал, что Элайас вышел на след, он мог решиться на то, чтобы застрелить его. Но ведь если какой-то коп узнал, что у Говарда есть доказательства нечестной игры полиции, он тоже мог бы пойти на крайнюю меру.
Босх устало вздохнул.
– У вас во всем виноваты копы. Нельзя исключать и того, что подставу организовали еще до того, как за дело взялась полиция. – Он потряс головой, словно отгоняя эту мысль. – Нет-нет. Что я говорю? Не было никакой подставы. Иначе можно зайти слишком далеко.
– Я не собираюсь с вами спорить, детектив. Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.
Босх промолчал и, взглянув на коробки с папками, лишь теперь заметил стоящую у стены двухколесную тележку. Энтренкин едва заметно улыбнулась.
– Я сказала охраннику, что нам надо перевезти несколько ящиков, и он принес эту штуку.
– Вот и хорошо. Я погружу документы в свою машину. Ордер на обыск все еще у вас, или его забрала мисс Лэнгуайзер? Нужно заполнить бланк.
– Я уже заполнила. Вам осталось только поставить свою подпись.
Босх кивнул и шагнул к тележке, но, вероятно, вспомнив что-то, остановился.
– Что с той папкой, которую мы просматривали, когда вы пришли? В ней еще была фотография.
– А что с ней? Она там, в коробке.
– Я… хм… Что вы об этом думаете?
– Не знаю. Если вы хотите спросить, верю ли я в то, что у Говарда была связь с этой женщиной, то мой ответ прост – нет.
– Мы спрашивали его жену, задавали ей примерно такой же вопрос, мог ли у ее мужа быть роман с другой женщиной, и она ответила, что это невозможно.
– Я вас понимаю, детектив, и все же остаюсь при своем мнении. Говард – известный в городе человек. Во-первых, ему вряд ли пришлось бы платить за секс. Во-вторых, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что такого рода связь сделала бы его крайне уязвимым, узнай о ней определенные люди.
– Тогда как вы объясните существование фотографии?
– Повторяю, не знаю. Возможно, она как-то связана с одним из его дел, хотя я, просмотрев все документы, не нашла ничего такого.
Босх рассеянно кивнул. Он думал уже не о фотографии, а о таинственных письмах, особенно о последнем из них. Оно походило на предупреждение. Кто-то пронюхал, что энергичный адвокат раскопал нечто опасное. Босх уже не сомневался, что отправной точкой расследования должно стать именно это письмо.
– Не против, если я включу телевизор? – спросила Энтренкин. – Хочу посмотреть шестичасовые новости.
– Да, конечно. Включайте.
Инспектор подошла к большому дубовому шкафу у противоположной от стола стены и распахнула дверцы. На двух полках стояло по телевизору. Наверное, Элайасу нравилось смотреть сразу два. Видимо, подумал Босх, чтобы иметь возможность видеть себя одновременно в разных программах.
Энтренкин включила оба. На экране верхнего Босх увидел репортера, стоящего на фоне трех или четырех горящих магазинчиков. В нескольких ярдах от репортера пожарные пытались бороться с огнем, хотя спасать было уже особенно нечего.
– Началось, – сказал Босх.
– О Боже, только не это… – испуганно прошептала Энтренкин.
Глава 18
По дороге в Голливуд Босх настроил приемник на одну из местных станций. Новостные радиопередачи всегда казались ему менее информационными и более консервативными, чем телевизионные. Объяснялось это, наверное, тем, что в последних слова дополнялись образами.
Главной же темой и одних, и других стал пожар, охвативший несколько магазинов на Нормандии, всего в нескольких кварталах от пересечения с Флоренс, эпицентра беспорядков 1992 года. Пока речь шла всего лишь о пожаре в южном Лос-Анджелесе, и ничто не говорило о том, что пожар вызван поджогом и является реакцией на убийство Говарда Элайаса. Тем не менее все местные телеканалы сделали новость об этом в общем-то заурядном происшествии центральной и провели репортажи с места событий.
Тянувшийся по экранам дым как будто говорил то, о чем еще умалчивали репортеры: Лос-Анджелес снова в огне.
– Гребаное телевидение! – проворчал Босх. – Извините.
– Оно-то чем провинилось?
Ему пришлось взять инспектора с собой. Она все-таки убедила Босха в том, что ее присутствие при разговоре с Харрисом не будет лишним. Босх особенно не возражал, потому что понимал: Харрис воспримет появление копа спокойнее, если увидит, кто его сопровождает. От разговора зависело многое. Возможно, Харрис был тем единственным, кому адвокат успел назвать имя убийцы Стейси Кинкейд.
– Как обычно, чрезмерная реакция. Всего лишь еще один пожар, а они уже тут как тут, раздувают пламя, подливают бензина в огонь. Теперь пойдет. Люди посмотрят телевизор и выйдут на улицу узнать, что происходит. Кто-то что-то скажет, кто-то добавит, молодежь начнет собираться в группы. Поддаться злости легко, успокоиться трудно. Одно накладывается на другое, и вот уже нате вам – настоящий бунт, которого могло бы и не быть, если бы не радио и телевидение.
– Думаю, люди не столь легковерны, – возразила Энтренкин. – Они уже знают, что телевидению верить нельзя. Гражданские волнения начинаются тогда, когда ощущение бессилия превышает некую критическую массу. К телевидению это не имеет никакого отношения. Все дело в обществе, которое не обращает внимания на нужды граждан.
Босх отметил, что она предпочитает говорить о волнениях, а не о бунте. Может быть, называть бунт бунтом считается политически некорректным?
– Есть такая вещь, как надежда, – продолжала инспектор. – Большинство представителей национальных меньшинств в Лос-Анджелесе далеки от власти, не имеют денег и лишены права голоса. Все это им заменяет надежда. Для многих из них воплощением надежды, ее символом был Говард Элайас. Глядя на него, они верили, что придет день, когда все станут равны, когда их голос будет услышан, когда им не надо будет бояться полицейского. Если у людей отбирают надежду, вместо нее остается пустота.
У некоторых ее заполняют злость и ненависть. И тогда возникает угроза насилия. Обвинять во всем средства массовой информации неправильно. Проблема гораздо глубже и серьезнее.
Босх кивнул:
– Я понимаю. По крайней мере мне кажется, что понимаю. Но все равно они не должны допускать таких опасных преувеличений.
– Кто-то назвал их торговцами хаосом, – согласилась Энтренкин.
– Верно подмечено.
– По-моему, это сказал Спиро Эгню Спиро Эгню (1918–1996) – вице-президент в администрации Никсона. Был вынужден уйти в отставку в ходе уотергейтского скандала.
. Перед своей отставкой.
Ответить Босху было нечего, и он, решив, что разговор пора заканчивать, протянул руку за подзаряжавшимся телефоном и набрал домашний номер. Услышав бесстрастный голос автоответчика, Босх оставил сообщение для Элеонор. Настроение моментально испортилось, и ему стоило немалых сил сохранить внешнее спокойствие. Подумав, он позвонил в справочную, спросил номер «Голливуд-парка» и, сделав еще один звонок, попросил соединить его с Жарденом из службы безопасности.
– Жарден слушает.
– Детектив Босх. Я звонил вам прошлой ночью.
– Понял, приятель. Ее не было. По крайней мере…
– Не надо, приятель. Она рассказала мне о «Фламинго», так что я все знаю. И я знаю, что она там. Передайте, чтобы позвонила мне на сотовый, как только освободится. Скажите, что это срочно. Вы меня поняли, мистер Жарден?
Босх подчеркнул слово «мистер», давая Жардену понять, что тот совершает ошибку, пытаясь играть с полицией.
– Да. Понял.
– Хорошо.
Босх закрыл телефон.
– Я помню, как все было в девяносто втором, – сказала Энтренкин, – но знаете, что мне запомнилось больше всего? Фотография в «Таймс». Под заголовком «Мародеры: отец и сын». Мужчина с мальчишкой лет четырех или пяти выходят с добычей через разбитые двери «Ки-март». И знаете, что они взяли?
– Что?
– У каждого в руках по поясу-тренажеру. Были такие совершенно никчемные штуки, которые рекламировала в восьмидесятые какая-то телезвезда.
Босх лишь покачал головой – ему запомнилось совсем другое.
– Они увидели рекламу по телевизору и подумали, что это что-то очень ценное, – сказал он. – Вроде Говарда Элайаса.
Она не ответила, и Босх с опозданием осознал, что снова ляпнул не в тему, хотя для него в сказанном заключался немалый смысл.
– Извините.
Несколько минут ехали молча, потом Босх сказал:
– А знаете, что запомнилось мне?
– Что?
– Я тогда патрулировал Голливудский бульвар. Нам было приказано держаться потише и не вмешиваться в происходящее, если нет угрозы физического насилия. То есть мародерам давали зеленый свет, и мы не должны были препятствовать им при условии, что они, делая свое дело, соблюдают порядок. Кто мог до такого додуматься? В общем, я был в патруле и видел много разного. Помню, как сайентологи выстроились вокруг своей церкви со швабрами в руках, готовые, если потребуется, оказать сопротивление любому вторжению. Парень, владелец оружейного магазина возле Хайленда, облачился в военную форму и прохаживался у входа со снайперской винтовкой. Вид у него был такой, как будто он охраняет Беннинг Имеется в виду Форт-Беннинг в штате Джорджия, где расположен военный музей.
. Люди словно сошли с ума. Все, хорошие и плохие. В общем, день саранчи Ссылка на одноименный роман Натанаэла Уэста.
.
– А вы, оказывается, начитанный человек, детектив.
– Пожалуй, нет. Просто одно время жил с женщиной, преподававшей литературу в Грант-Хай в Долине. Она-то и рассказала мне об этой книге. А уж потом я ее прочитал. Но из девяносто второго у меня в памяти остался «Фредерикс».
– Если не ошибаюсь, магазин женского белья в Голливуде?
Босх кивнул.
– Когда я подъехал туда, там было настоящее столпотворение. Черные, белые, желтые. Старые и молодые. Магазин обчистили за пятнадцать минут. Вымели буквально все. Когда народ разбежался, я вошел и увидел только голые полки, валяющиеся на полу вешалки и пустые витрины. Не осталось ничего. Вынесли даже манекены. Вы только подумайте: четыре копа отдубасили Родни Кинга, кто-то снял это на видео, люди посмотрели телевизор и как будто взбесились. Разграбили магазин с женским бельем. Картина была совершенно сюрреалистическая. Каждый раз, когда начинают говорить о беспорядках, я вспоминаю, как шел тогда между пустыми рядами с болтающимися пластмассовыми «плечиками».
– Не важно, что они взяли. Ими управляло отчаяние. Как и теми двумя, о которых я вам рассказала. Важно было то, что они что-то взяли, заявили о себе, показали себя мужчинами. Вот какой урок преподал сыну отец.
– И все равно, для меня…
Босх не договорил – зазвонил телефон.
– Ты как? Выигрываешь? – спросил он, услышав голос Элеонор.
Вопрос прозвучал наигранно, неестественно весело, и Босх сразу же поймал себя на том, что принял этот тон ради спутницы, что для него важно, чтобы она не поняла, как в действительности складываются его отношения с женой. Смущенный тем, что для него важно мнение случайно оказавшейся рядом женщины, он попытался вернуться к более привычным интонациям.
– Пока еще нет. Я только пришла.
– Элеонор, я хочу, чтобы ты вернулась домой.
– Гарри, давай не будем сейчас об этом. Мне…
– Нет, я имею в виду другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36