Потянулся и положил руку ей на бедро, и от этого простого человеческого прикосновения веревка, на которой был подвешен тяжкий груз, оборвалась.— Привет, — сказал я.— Привет.— О чем задумалась?Она засмеялась:— Знаешь, мои мысли вряд ли можно назвать романтичными. Пытаюсь представить, что скажет моя консультантша.— А тебе обязательно обо всем ей докладывать?— Да нет, конечно, необязательно. Но я все равно скажу: «Между прочим, я тут на днях оказалась в постели с одним парнем, который не пьет вот уже восемь дней!»— А что, это смертный грех, что ли?— Ну, не смертный, но это нехорошо.— И как же она тебя накажет? Заставит прочитать молитву пятьдесят раз подряд?Она снова рассмеялась. Мне всегда нравилось, как она смеется. Громко, весело, от души.— Она непременно ответит: «Ну, что ж, по крайней мере ты хоть не пьешь. А это самое главное». И еще добавит: «Надеюсь, ты получила удовольствие?»— А ты получила?— Удовольствие?— Да.— Бог ты мой, нет, конечно! Я изобразила оргазм.— Оба раза, да?— Само собой, — она приникла ко мне, положила руку на грудь. — Ты останешься?— А что скажет твоя консультантша?— Ну, не знаю. Возможно, что вместо овечки на заклание пошла старая овца. О Господи, чуть не забыла!— Ты куда?— Позвонить.— Ты что, серьезно? Будешь звонить своей консультантше?Она покачала головой. Накинула халат и села, листая маленькую записную книжку Потом набрала номер и сказала:— Привет, это Джен. Ты спишь, нет? Послушай, я, наверное, некстати, но позволь задать дурацкий вопрос. Слово «Рикон» тебе ничего не говорит?.. — Она продиктовала по буквам. — А я подумала, может, это ругательство, что-то в этом роде... Ага... — Какое-то время она слушала, потом возразила: — Нет, ничего подобного. Просто разгадываю кроссворд на сицилийском, вот и все. Знаешь, как-то не спится по ночам... О, это прекрасно отвлекает, ничуть не хуже Библии.Закончив беседу, она повесила трубку и сказала:— Знаешь, меня вдруг осенило. Я подумала, а вдруг это диалект или какое-то неприличное слово, ругательство какое-нибудь, и поэтому, вероятно, его нет в словаре.— Какое еще ругательство? И когда это пришло тебе в голову интересно?— Не твое дело!— Ой, смотрите-ка, покраснела!— Знаю, сама чувствую. Это мне урок: не лезь помогать другу расследовать убийство.— Ни один добрый поступок не остается безнаказанным, да?— Так, во всяком случае, говорят. Мартин Альберт Рикон и Чарлз Отис Джоунс... Эти имена он использовал?— Оуэн, Чарлз Оуэн Джоунс.— И ты считаешь, они что-то означают?— Должны означать. Даже в том случае, если он ненормальный. Уж больно хитроумные имена! Должны что-то означать.— Как Форт-Уэйн и Форт-Смит?— Может быть. Но я думаю, с именами дело обстоит сложнее. А Рикон — вообще очень редкое имя.— Может, он начал писать: «Рико»?— Я об этом уже думал. В телефонном справочнике полным-полно Рико. А возможно, он родом из Пуэрто-Рико.— Почему бы и нет? Все остальные «Рико», наверное, оттуда. Может, он фанат Кэгни Американский актер, исполнитель ролей гангстеров
.— Кэгни?— Ну, гангстер в сцене смерти, помнишь? «Мать милосердная, пришел конец Рико!» Теперь вспомнил?— А мне почему-то казалось, что его играет Эдгар Робинсон.— Может, и он. Я, когда смотрела программу для полуночников, всегда была пьяна. И все эти гангстеры из фильмов «Уорнер бразерс» перемешались в голове. Один из этих шустрых ребятишек... «Мать милосердная, это же...»— Пара яиц, — сказал я.— Что?— Господи Иисусе!..— Что случилось?— Ну и хохмач же он, паршивый сукин сын! Ну и хохмач!— О ком ты?— Об убийце! Ч. О. Джоунс и М. А. Рикон. Я думал, это имена!— А это не имена?— Cojones, maricon.— Это по-испански?— Именно!— Cojones... это ведь яйца, верно?— A maricon означает гомосек. Хотя, кажется, там нет буквы "е" в конце.— Может, он просто малограмотный?..— Дьявол, — пробормотала она, — все мы далеки от совершенства. Глава 29 Примерно в середине утра я пошел домой — принять душ и побриться. И надеть свой лучший костюм. Успел на двенадцатичасовое собрание, съел хот-дог на улице и встретился с Джен, как мы и договаривались, — у лотка с папайей, на углу Семьдесят второй и Бродвея. На ней было вязаное платье цвета голубиного крыла с черной искрой. Никогда не видел ее в таком нарядном платье.Мы завернули за угол и оказались у входа в красивое здание, где профессионально приветливый молодой человек в черном спросил, на чьи похороны мы пришли, и провел нас через вестибюль, а затем по коридору в зал под номером "3". На распахнутой двери висела карточка с надписью «Хендрикс».Внутри, по обе стороны от центрального прохода, выстроились стулья. Впереди, немного левее кафедры, на возвышении, стоял открытый гроб, утопающий в цветах. Утром я тоже послал цветы, но мог бы и не беспокоиться — у Санни их было столько, что хватило бы выстлать дорогу в мир иной какому-нибудь гангстеру эпохи сухого закона.Чанс сидел возле прохода, в первом ряду справа. Рядом с ним — Донна Кэмпион, а дальше, в том же ряду, разместились Фрэн Шектер и Мэри Лу Баркер. На Чансе был черный костюм, белая сорочка и узенький черный шелковый галстук. Все девушки тоже были в черном. «Интересно, — подумал я, — водил ли он их в магазин накануне — покупать эти траурные наряды?»Заметив наше появление, он встал. Мы с Джен подошли, и я представил ее присутствующим. Какое-то время мы стояли в нерешительности, и Чанс заметил это:— Вы, наверное, хотите видеть усопшую? — и кивнул в сторону.Видеть усопшую?.. Я направился к гробу, Джен шла рядом. Санни в ярком, нарядном платье лежала в гробу, обитом изнутри кремовым шелком. В руках, сложенных на груди, одна-единственная красная роза. Лицо словно вырезано из куска белого воска. Мне показалось, что оно почти не изменилось с того дня, когда я видел ее в последний раз.Чанс подошел, стал рядом со мной. И спросил:— Поговорим минутку?— Конечно.Джен слегка сжала мою руку и отошла. Мы с Чансом стояли и смотрели на Санни.Я сказал:— А я думал, тело еще в морге.— Позвонили вчера и сообщили, что ее можно забрать. А потом здешние специалисты возились допоздна, чтобы ее подготовить. Прекрасная работа, правда?— Да.— Вообще на себя не похожа. И уж ничуть не похожа на ту Санни, которую мы нашли на полу, верно?— Да.— Потом состоится кремация. Так проще. И девушки выглядят вполне прилично. Оделись соответственно ситуации.— Да, они выглядят просто замечательно.— Достойно, — уточнил он. И после паузы добавил: — А Руби не пришла.— Я заметил.— Она не признает такие церемонии. Разные, знаете ли, религии, разные обычаи, другая культура. Потом она вообще очень замкнутая и почти не знала Санни.Я промолчал.— Когда закончится церемония, — сказал он, — я развезу девушек по домам. А потом обязательно поговорим.— Хорошо.— Знаете «Парк-Бернет»? Галерею, где проводят аукционы? Главный их офис расположен на Мэдисон-авеню. Там завтра распродажа, и я хотел бы предварительно взглянуть на интересующие меня лоты. Давайте встретимся там.— Во сколько?— Ну, не знаю. Здесь я недолго задержусь. К трем часам уже закончится. Давайте, ну, скажем, в четыре пятнадцать, устроит?— Вполне.— И знаете что, Мэтт? — Я обернулся. — Я рад, что вы пришли.Ко времени, когда началось отпевание, в зал пришли еще человек десять — знакомые покойной. В середине, с левой стороны, сидели четыре негра. Мне показалось, что среди них был Кид Баскомб, боксер, которого я видел в тот день, когда познакомился с Санни. В заднем ряду сидели две пожилые женщины, и еще один человек, тоже не первой молодости, сидел в полном одиночестве неподалеку. Есть такие неприкаянные существа, которые посещают похороны совершенно незнакомых им людей — просто, чтобы скоротать время, и я подозревал, что эта троица принадлежит к их числу.Как только началась служба, в зал бесшумно проскользнул Джой Деркин в сопровождении детектива в штатском. Они уселись в заднем ряду.Молодой священник был похож на ребенка. Не знаю, насколько его посвятили в суть дела, но он искренне скорбел, что юная жизнь оборвалась в самом цвету, говорил о неисповедимости путей Господних и о том, что истинными жертвами этой бессмысленной трагедии являются те, кто остался в живых. Он цитировал отрывки из Эмерсона, де Шардена, Мартина Бубера и Экклезиаста. Затем спросил, не хочет ли кто-нибудь из друзей покойной сказать несколько слов.Донна Кэмпион прочитала два коротких стихотворения — насколько я понял, собственного сочинения. Позднее я узнал, что это были стихи Сильвии Плат и Энн Секстон, двух американских поэтесс, тоже в свое время покончивших жизнь самоубийством. Потом со словами прощания выступила Фрэн Шектер. Она сказала:— Санни, не знаю, слышишь ли ты меня, но все равно хочу сказать тебе вот что... — И она принялась расписывать, как ценила дружбу усопшей, как восхищалась ее веселостью и жизнерадостностью. Начала она бодро, но к концу своей прочувствованной речи разрыдалась, и священник помог ей сойти с кафедры. Мэри Лу Баркер низким, монотонным голосом выдавила всего несколько фраз, суть которых сводилась к тому, что она, Мэри, плохо знала Санни при жизни, и очень сожалеет об этом, и надеется, что теперь несчастная наконец обрела покой.Больше никто не выступал. На секунду я представил, как на кафедру поднимается Джой Деркин и произносит пламенную речь: теперь Нью-йоркский департамент полиции еще крепче сплотит свои ряды и бросит все свои силы на поимку Потрошителя. Но этого не произошло — он остался на месте. Священник еще о чем-то говорил, — я уже не прислушивался. Затем один из служителей поставил пластинку, Джуди Коллинз исполняла «Великое прощение». * * * Выйдя на улицу, мы с Джен в полном молчании прошли два квартала. Затем я сказал:— Спасибо, что пришла.— Спасибо, что позвал меня... Господи, как же это глупо! Словно разговор после вечеринки: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провела время». — Она достала из сумки платочек, промокнула глаза, высморкалась. — Я рада, что ты пошел не один, — добавила она.— Я тоже.— И еще я рада, что видела это. Было так печально и прекрасно... А кто этот мужчина? Ну, что заговорил с тобой у выхода?— Это Деркин.— Ах, вон оно что!.. А зачем он сюда приходил?— Надеялся, что ему подфартит, полагаю. Никогда наперед не знаешь, кто может вдруг заявиться на похороны.— Но ведь народу было не так уж и много.— Всего ничего.— Хорошо, что мы там были.— Да.Я купил ей чашку кофе, затем поймал такси. Она упрямилась, твердила, что вполне может доехать и на метро, но я все-таки усадил ее в машину и заставил взять десять баксов — расплатиться с водителем. * * * Дежурный галереи «Парк-Бернет» провел меня на второй этаж, где были выставлены предметы искусства стран Африки и Океании. Я увидел Чанса. Он стоял перед застекленным стеллажом, где выстроилась коллекция из восемнадцати или двадцати маленьких золотых фигурок. Некоторые изображали животных, другие — человеческих существ и предметы домашнего обихода. Одна почему-то надолго врезалась в память — человечек сидит на корточках и доит козу. Самая крупная фигурка легко уместилась бы на ладони ребенка; большинство отличалось изяществом, но и некой карикатурностью.— Золотые гири Ашанти, — объяснил Чанс. — Из страны, которую британцы называли Золотым Берегом. Теперь это Гана. Позолоченные копии попадаются в лавках. Так, дешевка, жалкие подделки. А эти — настоящие.— Собираетесь купить?Он покачал головой.— Они со мной не говорят. А я всегда стараюсь купить вещи, которые могут разговаривать. Идемте, покажу кое-что.Мы пересекли зал. На постаменте с четырьмя ножками стояла бронзовая женская голова. Она была надежно закреплена у основания. Широкий приплюснутый нос, резко выступающие скулы. Шея густо унизана бронзовыми ожерельями, отчего вся голова приобрела форму конуса.— Бронзовая скульптура исчезнувшего королевства Бенин, — объяснил он. — Голова королевы. О ранге этой особы судили по числу ожерелий на шее. Она говорит, с вами, Мэтт? Со мной говорит.Я чувствовал силу, таившуюся в этом бронзовом лице, — холодную силу и безжалостную волю.— А знаете, что она говорит? Она издевается: «Эй, ниггер, ну что ты на меня вылупился? Да тебе всех твоих денег не хватит, чтобы купить меня и унести домой!» — Он рассмеялся. — По предварительной оценке она стоит от сорока до шестидесяти тысяч долларов.— Будете участвовать в аукционе?— Еще не знаю. Тут, конечно, есть несколько предметов, которые я не прочь бы купить. Но иногда я хожу на аукционы просто из любопытства, как некоторые люди ходят на бега. Не делать ставки, а просто посидеть на солнышке и посмотреть, как бегут лошадки. Мне нравится сама атмосфера аукциона. Нравится стук молотка... Ну, нагляделись? Тогда идем.Он оставил машину в гараже на Семьдесят восьмой. По Пятьдесят девятой мы выехали к мосту и вскоре оказались на Лонг-Айленде. Вдоль проезжей части, у края тротуара, стояли проститутки — в одиночку и парами.— Вчера вечером их было совсем мало, — заметил он. — Наверное, днем чувствуют себя в большей безопасности.— А вы были здесь вчера?— Просто проезжал. Он ведь где-то здесь подобрал Куки, потом повез на Куинс-бульвар. Или же через эстакаду. Впрочем, наверное, это не так уж важно.— Не скажите.Мы выехали на Куинс-бульвар.— Хочу поблагодарить вас за то, что пришли на похороны, — сказал он.— Я хотел проводить ее.— Шикарная женщина с вами была...— Спасибо.— Кажется, Джен?— Да.— Вы с ней... э-э...— Мы друзья.— Ах, вот как!.. — Он затормозил на красный свет. — А Руби не пришла.— Знаю.— Я тогда вам навешал лапши. Не хотел, чтобы объяснение для вас расходилось с версией для девушек. Руби смылась. Собрала свои вещички и смоталась. Когда это произошло? По всей видимости, вчера. Накануне вечером мне передали, что она звонила. Но я весь день был в бегах, организовывал эти похороны. Все прошло нормально, как считаете?— Просто прекрасно.— Я тоже так думаю. Так вот, мне передали, что она звонила и оставила номер телефона. С кодом города, 415. Это Сан-Франциско. «Вот еще новости!» — удивился я. И позвонил. А она заявляет, что решила переехать. Я даже сначала не поверил: «Что за дурацкая шутка!» Поехал к ней на квартиру и вижу: пусто, все вещи свои забрала. Одежду и прочее. Нет, мебель осталась. В городе нехватка жилья, люди просто на уши становятся, чтобы найти квартиру, а я сижу на трех пустых хатах, как собака на сене. Смешно, да?— А вы уверены, что говорили именно с ней?— Уверен.— И что она находится в Сан-Франциско?— Ну, во всяком случае, должна быть там. В Беркли или Окленде, где-то в тех краях. Я ведь сперва набрал код, а потом уже номер. Она должна была находиться там, чтобы ответить, верно?— А она сказала, почему вдруг решила уехать?— Сказала, что пришло время. Напустила туману. Словом, обычные ее восточные штучки.— Считаете, она боялась, что ее убьют?— Мотель «Паухаттан», — указал он. — То самое место, да?— Да, то самое.— И вы были там и обнаружили труп?— Его обнаружили до меня. Но когда я приехал, тело еще находилось там.— Должно быть, не слишком приятное зрелище.— Да уж.— Эта Куки работала одна. Без сутенера.— То же самое говорит полиция.— Но ведь у нее мог быть сутенер, о котором они не знают. Я тут переговорил кое с кем. Работала она одна, а если и знала Даффи Грина, никто об этом не слышал. — Он свернул направо. — Мы едем ко мне, о'кей?— Идет.— Сварю кофе. Вам ведь тогда понравился мой кофе?— Да, кофе замечательный!— Ну, вот я и сварю. * * * Днем в Гринпойнте было так же безлюдно и тихо, как и ночью. Одно прикосновение к кнопке — и дверь гаража поползла вверх. Затем он опустил ее, нажав на другую кнопку; мы вышли из машины и прошли в дом.— Мне нужно немного поразмяться, — сказал Чанс. — Позаниматься на тренажере. Хотите присоединиться?— Я уже лет сто как не упражнялся.— Ну, хоть небольшая разминочка, а?— Думаю, воздержусь. — «Мое имя Мэтт, и я воздержусь...»— Тогда подождите минутку.Он вышел и вскоре вернулся в алых спортивных шортах, держа в руке махровый халат с капюшоном. Мы отправились в комнату, оборудованную под гимнастический зал, и в течение двадцати минут он работал там со штангой и на универсальном тренажере. Кожа его заблестела от пота, и видно было, как играли сильные мускулы.— Теперь еще десять минут в сауне, — сказал он. — Вы сауну не заработали, гремя этими железками, но, так уж и быть, готов сделать вам скидку.— Нет, спасибо.— Тогда, если не возражаете, посидите, пожалуйста, и подождите. Устраивайтесь поудобнее.Я ждал, пока он был в сауне, а потом — в душе. Рассматривал африканские скульптуры, листал журналы. Вскоре он появился — в светло-голубых джинсах, синем пуловере и веревочных сандалиях. Спросил, готов ли я пить кофе. Я сказал, что давно готов, вот уже полчаса, как готов.— Я быстро, — сказал он и вышел на кухню. Поставил чайник, вернулся и присел на кожаный пуф. И прямо огорошил: — А знаете что? Из меня получился никуда не годный сутенер.— А я всегда считал вас первоклассным сутенером. Мастером своего дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
.— Кэгни?— Ну, гангстер в сцене смерти, помнишь? «Мать милосердная, пришел конец Рико!» Теперь вспомнил?— А мне почему-то казалось, что его играет Эдгар Робинсон.— Может, и он. Я, когда смотрела программу для полуночников, всегда была пьяна. И все эти гангстеры из фильмов «Уорнер бразерс» перемешались в голове. Один из этих шустрых ребятишек... «Мать милосердная, это же...»— Пара яиц, — сказал я.— Что?— Господи Иисусе!..— Что случилось?— Ну и хохмач же он, паршивый сукин сын! Ну и хохмач!— О ком ты?— Об убийце! Ч. О. Джоунс и М. А. Рикон. Я думал, это имена!— А это не имена?— Cojones, maricon.— Это по-испански?— Именно!— Cojones... это ведь яйца, верно?— A maricon означает гомосек. Хотя, кажется, там нет буквы "е" в конце.— Может, он просто малограмотный?..— Дьявол, — пробормотала она, — все мы далеки от совершенства. Глава 29 Примерно в середине утра я пошел домой — принять душ и побриться. И надеть свой лучший костюм. Успел на двенадцатичасовое собрание, съел хот-дог на улице и встретился с Джен, как мы и договаривались, — у лотка с папайей, на углу Семьдесят второй и Бродвея. На ней было вязаное платье цвета голубиного крыла с черной искрой. Никогда не видел ее в таком нарядном платье.Мы завернули за угол и оказались у входа в красивое здание, где профессионально приветливый молодой человек в черном спросил, на чьи похороны мы пришли, и провел нас через вестибюль, а затем по коридору в зал под номером "3". На распахнутой двери висела карточка с надписью «Хендрикс».Внутри, по обе стороны от центрального прохода, выстроились стулья. Впереди, немного левее кафедры, на возвышении, стоял открытый гроб, утопающий в цветах. Утром я тоже послал цветы, но мог бы и не беспокоиться — у Санни их было столько, что хватило бы выстлать дорогу в мир иной какому-нибудь гангстеру эпохи сухого закона.Чанс сидел возле прохода, в первом ряду справа. Рядом с ним — Донна Кэмпион, а дальше, в том же ряду, разместились Фрэн Шектер и Мэри Лу Баркер. На Чансе был черный костюм, белая сорочка и узенький черный шелковый галстук. Все девушки тоже были в черном. «Интересно, — подумал я, — водил ли он их в магазин накануне — покупать эти траурные наряды?»Заметив наше появление, он встал. Мы с Джен подошли, и я представил ее присутствующим. Какое-то время мы стояли в нерешительности, и Чанс заметил это:— Вы, наверное, хотите видеть усопшую? — и кивнул в сторону.Видеть усопшую?.. Я направился к гробу, Джен шла рядом. Санни в ярком, нарядном платье лежала в гробу, обитом изнутри кремовым шелком. В руках, сложенных на груди, одна-единственная красная роза. Лицо словно вырезано из куска белого воска. Мне показалось, что оно почти не изменилось с того дня, когда я видел ее в последний раз.Чанс подошел, стал рядом со мной. И спросил:— Поговорим минутку?— Конечно.Джен слегка сжала мою руку и отошла. Мы с Чансом стояли и смотрели на Санни.Я сказал:— А я думал, тело еще в морге.— Позвонили вчера и сообщили, что ее можно забрать. А потом здешние специалисты возились допоздна, чтобы ее подготовить. Прекрасная работа, правда?— Да.— Вообще на себя не похожа. И уж ничуть не похожа на ту Санни, которую мы нашли на полу, верно?— Да.— Потом состоится кремация. Так проще. И девушки выглядят вполне прилично. Оделись соответственно ситуации.— Да, они выглядят просто замечательно.— Достойно, — уточнил он. И после паузы добавил: — А Руби не пришла.— Я заметил.— Она не признает такие церемонии. Разные, знаете ли, религии, разные обычаи, другая культура. Потом она вообще очень замкнутая и почти не знала Санни.Я промолчал.— Когда закончится церемония, — сказал он, — я развезу девушек по домам. А потом обязательно поговорим.— Хорошо.— Знаете «Парк-Бернет»? Галерею, где проводят аукционы? Главный их офис расположен на Мэдисон-авеню. Там завтра распродажа, и я хотел бы предварительно взглянуть на интересующие меня лоты. Давайте встретимся там.— Во сколько?— Ну, не знаю. Здесь я недолго задержусь. К трем часам уже закончится. Давайте, ну, скажем, в четыре пятнадцать, устроит?— Вполне.— И знаете что, Мэтт? — Я обернулся. — Я рад, что вы пришли.Ко времени, когда началось отпевание, в зал пришли еще человек десять — знакомые покойной. В середине, с левой стороны, сидели четыре негра. Мне показалось, что среди них был Кид Баскомб, боксер, которого я видел в тот день, когда познакомился с Санни. В заднем ряду сидели две пожилые женщины, и еще один человек, тоже не первой молодости, сидел в полном одиночестве неподалеку. Есть такие неприкаянные существа, которые посещают похороны совершенно незнакомых им людей — просто, чтобы скоротать время, и я подозревал, что эта троица принадлежит к их числу.Как только началась служба, в зал бесшумно проскользнул Джой Деркин в сопровождении детектива в штатском. Они уселись в заднем ряду.Молодой священник был похож на ребенка. Не знаю, насколько его посвятили в суть дела, но он искренне скорбел, что юная жизнь оборвалась в самом цвету, говорил о неисповедимости путей Господних и о том, что истинными жертвами этой бессмысленной трагедии являются те, кто остался в живых. Он цитировал отрывки из Эмерсона, де Шардена, Мартина Бубера и Экклезиаста. Затем спросил, не хочет ли кто-нибудь из друзей покойной сказать несколько слов.Донна Кэмпион прочитала два коротких стихотворения — насколько я понял, собственного сочинения. Позднее я узнал, что это были стихи Сильвии Плат и Энн Секстон, двух американских поэтесс, тоже в свое время покончивших жизнь самоубийством. Потом со словами прощания выступила Фрэн Шектер. Она сказала:— Санни, не знаю, слышишь ли ты меня, но все равно хочу сказать тебе вот что... — И она принялась расписывать, как ценила дружбу усопшей, как восхищалась ее веселостью и жизнерадостностью. Начала она бодро, но к концу своей прочувствованной речи разрыдалась, и священник помог ей сойти с кафедры. Мэри Лу Баркер низким, монотонным голосом выдавила всего несколько фраз, суть которых сводилась к тому, что она, Мэри, плохо знала Санни при жизни, и очень сожалеет об этом, и надеется, что теперь несчастная наконец обрела покой.Больше никто не выступал. На секунду я представил, как на кафедру поднимается Джой Деркин и произносит пламенную речь: теперь Нью-йоркский департамент полиции еще крепче сплотит свои ряды и бросит все свои силы на поимку Потрошителя. Но этого не произошло — он остался на месте. Священник еще о чем-то говорил, — я уже не прислушивался. Затем один из служителей поставил пластинку, Джуди Коллинз исполняла «Великое прощение». * * * Выйдя на улицу, мы с Джен в полном молчании прошли два квартала. Затем я сказал:— Спасибо, что пришла.— Спасибо, что позвал меня... Господи, как же это глупо! Словно разговор после вечеринки: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провела время». — Она достала из сумки платочек, промокнула глаза, высморкалась. — Я рада, что ты пошел не один, — добавила она.— Я тоже.— И еще я рада, что видела это. Было так печально и прекрасно... А кто этот мужчина? Ну, что заговорил с тобой у выхода?— Это Деркин.— Ах, вон оно что!.. А зачем он сюда приходил?— Надеялся, что ему подфартит, полагаю. Никогда наперед не знаешь, кто может вдруг заявиться на похороны.— Но ведь народу было не так уж и много.— Всего ничего.— Хорошо, что мы там были.— Да.Я купил ей чашку кофе, затем поймал такси. Она упрямилась, твердила, что вполне может доехать и на метро, но я все-таки усадил ее в машину и заставил взять десять баксов — расплатиться с водителем. * * * Дежурный галереи «Парк-Бернет» провел меня на второй этаж, где были выставлены предметы искусства стран Африки и Океании. Я увидел Чанса. Он стоял перед застекленным стеллажом, где выстроилась коллекция из восемнадцати или двадцати маленьких золотых фигурок. Некоторые изображали животных, другие — человеческих существ и предметы домашнего обихода. Одна почему-то надолго врезалась в память — человечек сидит на корточках и доит козу. Самая крупная фигурка легко уместилась бы на ладони ребенка; большинство отличалось изяществом, но и некой карикатурностью.— Золотые гири Ашанти, — объяснил Чанс. — Из страны, которую британцы называли Золотым Берегом. Теперь это Гана. Позолоченные копии попадаются в лавках. Так, дешевка, жалкие подделки. А эти — настоящие.— Собираетесь купить?Он покачал головой.— Они со мной не говорят. А я всегда стараюсь купить вещи, которые могут разговаривать. Идемте, покажу кое-что.Мы пересекли зал. На постаменте с четырьмя ножками стояла бронзовая женская голова. Она была надежно закреплена у основания. Широкий приплюснутый нос, резко выступающие скулы. Шея густо унизана бронзовыми ожерельями, отчего вся голова приобрела форму конуса.— Бронзовая скульптура исчезнувшего королевства Бенин, — объяснил он. — Голова королевы. О ранге этой особы судили по числу ожерелий на шее. Она говорит, с вами, Мэтт? Со мной говорит.Я чувствовал силу, таившуюся в этом бронзовом лице, — холодную силу и безжалостную волю.— А знаете, что она говорит? Она издевается: «Эй, ниггер, ну что ты на меня вылупился? Да тебе всех твоих денег не хватит, чтобы купить меня и унести домой!» — Он рассмеялся. — По предварительной оценке она стоит от сорока до шестидесяти тысяч долларов.— Будете участвовать в аукционе?— Еще не знаю. Тут, конечно, есть несколько предметов, которые я не прочь бы купить. Но иногда я хожу на аукционы просто из любопытства, как некоторые люди ходят на бега. Не делать ставки, а просто посидеть на солнышке и посмотреть, как бегут лошадки. Мне нравится сама атмосфера аукциона. Нравится стук молотка... Ну, нагляделись? Тогда идем.Он оставил машину в гараже на Семьдесят восьмой. По Пятьдесят девятой мы выехали к мосту и вскоре оказались на Лонг-Айленде. Вдоль проезжей части, у края тротуара, стояли проститутки — в одиночку и парами.— Вчера вечером их было совсем мало, — заметил он. — Наверное, днем чувствуют себя в большей безопасности.— А вы были здесь вчера?— Просто проезжал. Он ведь где-то здесь подобрал Куки, потом повез на Куинс-бульвар. Или же через эстакаду. Впрочем, наверное, это не так уж важно.— Не скажите.Мы выехали на Куинс-бульвар.— Хочу поблагодарить вас за то, что пришли на похороны, — сказал он.— Я хотел проводить ее.— Шикарная женщина с вами была...— Спасибо.— Кажется, Джен?— Да.— Вы с ней... э-э...— Мы друзья.— Ах, вот как!.. — Он затормозил на красный свет. — А Руби не пришла.— Знаю.— Я тогда вам навешал лапши. Не хотел, чтобы объяснение для вас расходилось с версией для девушек. Руби смылась. Собрала свои вещички и смоталась. Когда это произошло? По всей видимости, вчера. Накануне вечером мне передали, что она звонила. Но я весь день был в бегах, организовывал эти похороны. Все прошло нормально, как считаете?— Просто прекрасно.— Я тоже так думаю. Так вот, мне передали, что она звонила и оставила номер телефона. С кодом города, 415. Это Сан-Франциско. «Вот еще новости!» — удивился я. И позвонил. А она заявляет, что решила переехать. Я даже сначала не поверил: «Что за дурацкая шутка!» Поехал к ней на квартиру и вижу: пусто, все вещи свои забрала. Одежду и прочее. Нет, мебель осталась. В городе нехватка жилья, люди просто на уши становятся, чтобы найти квартиру, а я сижу на трех пустых хатах, как собака на сене. Смешно, да?— А вы уверены, что говорили именно с ней?— Уверен.— И что она находится в Сан-Франциско?— Ну, во всяком случае, должна быть там. В Беркли или Окленде, где-то в тех краях. Я ведь сперва набрал код, а потом уже номер. Она должна была находиться там, чтобы ответить, верно?— А она сказала, почему вдруг решила уехать?— Сказала, что пришло время. Напустила туману. Словом, обычные ее восточные штучки.— Считаете, она боялась, что ее убьют?— Мотель «Паухаттан», — указал он. — То самое место, да?— Да, то самое.— И вы были там и обнаружили труп?— Его обнаружили до меня. Но когда я приехал, тело еще находилось там.— Должно быть, не слишком приятное зрелище.— Да уж.— Эта Куки работала одна. Без сутенера.— То же самое говорит полиция.— Но ведь у нее мог быть сутенер, о котором они не знают. Я тут переговорил кое с кем. Работала она одна, а если и знала Даффи Грина, никто об этом не слышал. — Он свернул направо. — Мы едем ко мне, о'кей?— Идет.— Сварю кофе. Вам ведь тогда понравился мой кофе?— Да, кофе замечательный!— Ну, вот я и сварю. * * * Днем в Гринпойнте было так же безлюдно и тихо, как и ночью. Одно прикосновение к кнопке — и дверь гаража поползла вверх. Затем он опустил ее, нажав на другую кнопку; мы вышли из машины и прошли в дом.— Мне нужно немного поразмяться, — сказал Чанс. — Позаниматься на тренажере. Хотите присоединиться?— Я уже лет сто как не упражнялся.— Ну, хоть небольшая разминочка, а?— Думаю, воздержусь. — «Мое имя Мэтт, и я воздержусь...»— Тогда подождите минутку.Он вышел и вскоре вернулся в алых спортивных шортах, держа в руке махровый халат с капюшоном. Мы отправились в комнату, оборудованную под гимнастический зал, и в течение двадцати минут он работал там со штангой и на универсальном тренажере. Кожа его заблестела от пота, и видно было, как играли сильные мускулы.— Теперь еще десять минут в сауне, — сказал он. — Вы сауну не заработали, гремя этими железками, но, так уж и быть, готов сделать вам скидку.— Нет, спасибо.— Тогда, если не возражаете, посидите, пожалуйста, и подождите. Устраивайтесь поудобнее.Я ждал, пока он был в сауне, а потом — в душе. Рассматривал африканские скульптуры, листал журналы. Вскоре он появился — в светло-голубых джинсах, синем пуловере и веревочных сандалиях. Спросил, готов ли я пить кофе. Я сказал, что давно готов, вот уже полчаса, как готов.— Я быстро, — сказал он и вышел на кухню. Поставил чайник, вернулся и присел на кожаный пуф. И прямо огорошил: — А знаете что? Из меня получился никуда не годный сутенер.— А я всегда считал вас первоклассным сутенером. Мастером своего дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35