- Вот где самая серьезная рана и самый тяжелый удар. Сломанная рука
получила нужное лечение и скоро срастется, если у Эовин будут силы для
жизни. Поранена у нее левая рука, но главная опасность идет от руки,
державшей меч. Она кажется неживой, хотя она и не сломана.
Увы! Она сражалась с врагом, превосходящим силы ее ума и тела. Тот,
кто поднимет оружие на такого врага, должен быть крепче стали, и все равно
шок может убить его. Злая судьба привела ее на его тропу. Она прекрасная
девушка, самая прекрасная из всех королев. И все же не знаю, как говорить
с нею. Когда я впервые посмотрел на нее и понял, как она несчастна, мне
показалось, что я вижу прекрасный и гордый белый цветок, похожий на лилию,
нежный и в то же время прочный, как будто он выкован из стали. А может,
это мороз превратил его сок в лед, и вот он стоит все еще прекрасный, но
обреченный на гибель. Ее болезнь началась гораздо раньше этого дня, верно,
Эомер?
- Я удивляюсь, что вы спрашиваете меня об этом, - ответил Эомер. -
Ведь Эовин, моя сестра, не была тронута морозом, пока не увидела вас. Она
была заботлива и неутомима и разделяла со мной все тревоги во дни Змеиного
Языка и болезни короля; и она ухаживала за королем с растущим в ней
страхом. Но не это привело ее к такому состоянию.
- Друг мой, - сказал Гэндальф, - у вас были лошади, войны, просторное
поле, а у нее, рожденной в теле девушки, дух и храбрость были не менее
мужественными, чем у вас. Но она была осуждена находиться рядом со
стариком, которого она любила как отца, и видеть, как он впадает в
бесчестное слабоумие, и ее роль казалось ей более низкой, чем посох, на
который он опирался.
Вы думаете, у Змеиного Языка был яд только для ушей Теодена? "Старый
дурак! Что такое дом Эорла, как не крытый соломой сарай, где пирует банда
пьяных в дым разбойников, а их отродье возится на полу с собаками!" Разве
вы не слышали этих слов раньше? Их произнес Саруман, учитель Змеиного
Языка. Хотя я не сомневаюсь, что дома Змеиный Язык облекал их значение в
более хитрые слова. Повелитель, если бы любовь сестры к вам, если бы
сознание своего долга не закрыли бы ее губ, вы многое могли бы услышать. И
кто знает, что говорила она одна, во тьме, в горечи своих ночных бдений,
когда жизнь казалась ей конченной, а стены спальни смыкались вокруг нее,
как стены клетки пойманного дикого животного.
Эомер молча посмотрел на сестру, как бы заново переживая прошлое. Но
Арагорн сказал:
- Я видел то же, что и вы, Эомер. Мало найдется в мире горестей,
равных этой: видеть любовь прекрасной и отважной леди и не ответить на
нее. Печаль и жалость сопровождали меня после нашей последней встречи в
Дунхарроу; и не за себя боялся я, а за то, что может случиться с нею. И
все же, я говорю вам, Эомер, она любит вас больше, чем меня; вас она любит
и знает; а во мне она любит лишь сове воображение и надежду на славу и
великие деяния, надежду на земли, далекие от полей Рохана.
У меня, может быть, хватит силы исцелить ее тело, вывести ее из
темной долины. Но для чего она очнется: для надежды, забытья или отчаяния
- я не знаю. И если для отчаяния, то лучше ей умереть, если только не
придет другой исцелитель, более искусный, чем я. Увы! А ее деяния отводят
ей место в ряду славнейших королей.
Арагорн наклонился и посмотрел ей в лицо, белое, как лилия, холодное
как лед, и твердое, как ровный камень. Поцеловав ее в лоб, он тихо позвал:
- Эовин, дочь Эомунда, проснись! Твой враг ушел!
Она не шевельнулась, но все увидели, что она дышит глубже: грудь ее
под белым покрывалом поднималась и опускалась. Арагорн растер снова два
листка ателаса и бросил их в кипящую воду; этой водой он смочил ей лоб и
правую руку, холодную и бесчувственную.
- Проснись, Эовин, леди Рохана! - снова сказал Арагорн и, взяв ее
правую руку почувствовал, как к ней возвращается жизнь. - Проснись! Тень
ушла и вся Тьма рассеялась!
Вложив ее руки в руки Эомера, он отошел и, проговорив "позовите ее",
молча вышел из комнаты.
- Эовин, Эовин! - воскликнул Эомер, плача. Она открыла глаза и
сказала:
- Эомер! Какая радость! Они говорили, что ты убит. Нет, это были лишь
темные голоса в моем сне. Долго ли я спала?
- Недолго, сестра, - ответил Эомер. - Но не думай больше об этом.
- Я страшно устала, - сказала она. - Мне нужно отдохнуть. Но скажи,
что с повелителем Марки. Увы! Не говори, что это был сон: я знаю, что это
не так. Он мертв, как и предсказывал.
- Он мертв, - подтвердил Эомер, - и он просил перед смертью передать
прощальный привет Эовин, более дорогой для него, чем дочь. Он лежит теперь
в цитадели Гондора.
- Как печально! - вздохнула она. - Но это все же лучше тех темных
дней, когда я думала, что дом Эорла впадает в бесчестье и станет хуже
шалаша пастуха. А что с королевским оруженосцем, с невысокликом? Эомер, ты
должен сделать его рыцарем Марки за храбрость.
- Он лежит поблизости в этом доме, и я пойду к нему, - сказал
Гэндальф. - Эомер же останется здесь. Но не говорите о войне и о печали,
пока не поправитесь. Великая радость видеть такую отважную леди
возрожденной для здоровья и надежды!
- Для здоровья! - сказал Эовин. Может быть, и так. По крайней мере,
пока есть пустое седло какого-нибудь погибшего всадника и есть дела,
которые нужно свершить. Но для надежды? Не знаю...
Гэндальф и Пиппин пришли в комнату Мерри и застали там стоящего у
постели хоббита Арагорна.
- Бедняга Мерри! - воскликнул Пиппин, подбегая к постели: ему
показалось, что его друг выглядит хуже, лицо у него серое, и на нем лежит
тяжесть годов печали. Неожиданно Пиппина охватил страх, что Мерри умрет.
- Не бойтесь! - сказал Арагорн. - Я пришел вовремя. Он устал и
опечален, он получил такую же рану, как и леди Эовин при попытке поразить
смертоносного врага. Но все это поправимо - так силен в нем дух жизни. Он
никогда не забудет своего горя, но оно не затмит его сердце, а лишь научит
его мудрости.
Арагорн положил руку на голову Мерри и, мягко проведя ладонью по
курчавым волосам коснулся глаз и позвал его по имени. И когда аромат
ателаса заполнил комнату, Мерри неожиданно очнулся и сказал:
- Я хочу есть. Который час?
- Время ужина прошло, - ответил Пиппин. - Но я постараюсь принести
тебе чего-нибудь, если мне позволят.
- Позволят, - сказал Гэндальф. - Все, чего пожелает этот всадник
Рохана, будет дано ему в Минас Тирите, где он будет пользоваться почетом и
великим уважением.
- Хорошо! - сказал Мерри. - Тогда я предпочел бы вначале ужин, а
потом трубку. - И лицо его омрачилось. - Нет, не трубку. Не думаю, чтобы я
снова стал курить.
- Почему? - удивился Пиппин.
- Он умер, - медленно ответил Мерри. - Я все вспомнил. Он сказал, что
ему жаль, что у него не будет больше возможности поговорить со мной о
травах. Это почти дословно, что он сказал. Никогда больше не смогу я
курить, не вспоминая о нем и об этом дне, Пиппин, когда он приехал в
Изенгард и был так добр к нам.
- Тогда курите и думайте о нем! - сказал Арагорн. - У него было
щедрое сердце, он был великий король и всегда исполнял свои клятвы. Он
встал из тени для этого последнего прекрасного утра. Хотя ваша служба ему
была коротка, воспоминание об этом будет почетным и радостным до конца
ваших дней.
Мерри улыбнулся.
- Что ж, - сказал он, - если так считает Бродяжник, я буду курить и
думать. У меня в мешке было зелье из запасов Сарумана, но что стало с ним
в битве, не знаю.
- Мастер Мериадок, - сказал Арагорн, - уж если вы считаете, что я с
огнем и мечом прошел через горы и королевство Гондор, чтобы приносить
травы беззаботному солдату, растерявшему свои вещи, то вы глубоко
ошибаетесь. Если ваш мешок не найдется, то пошлите за знатоком трав. И он
скажет вам, что не знает, какие достоинства есть у травы, которую вы
хотите, но что она зовется семенем западных людей на низком языке, и гелон
- на благородном, и что у нее есть и другие названия, и, добавив несколько
полузабытых строф, которых никто не понимает, он с сожалением сообщит вам,
что этой травы нет в домах излечения, и оставит вас размышлять о различиях
и языках. Точно так же поступлю и я. Ибо я не спал в такой постели со
времени отъезда из Дунхарроу, и не ел с самого рассвета.
Мерри схватил его руку и поцеловал ее.
- Мне страшно жаль, - сказал он, - что вы уже уходите. С той самой
ночи в Пригорье мы были для вас лишь помехой. Но мой народ привык в таких
случаях говорить меньше, чем чувствует. Мы боимся громких слов.
- Я хорошо знаю это, иначе не имел бы с вами дела, - сказал Арагорн.
- Пусть всегда царит благополучие в Уделе! - Поцеловав Мерри, он вышел, и
Гэндальф вышел за ним.
Пиппин остался.
- Есть ли кто подобный ему? - спросил он. - Конечно, кроме Гэндальфа.
Мой дорогой осел, твой мешок лежит у постели. Когда я нашел тебя, он был у
тебя на спине. Арагорн, конечно, все время видел его. К тому же у меня
есть немного зелья. Это лонгботтомский лист. Набей трубку, пока я посмотрю
насчет еды. И давай немного отвлечемся. Мы, Туки и Брендизайки, не можем
все время оставаться на таких высотах.
- Да, - сказал Мерри. - Я не могу. Пока не могу. Но теперь, по
крайней мере, Пиппин, мы можем их видеть, эти высоты, и их почитать. Лучше
вначале полюбить то, что ты способен любить, я думаю: нужно где-то иметь
прочные корни, а почва Удела глубока. Но все же есть вещи глубже и выше; и
никакой садовник не может спокойно ухаживать за своим садом, зная о них. Я
рад, что теперь я о них знаю немного. Но не понимаю, почему я говорю это?
Где лист? И достань мою трубку из мешка, если она цела.
Арагорн и Гэндальф отправились к главе домов излечения и сказали, что
Фарамир и Эовин останутся здесь, и их нужно будет еще лечить много дней.
- Леди Эовин, - сказал Арагорн, - пожелает скоро встать и уехать, но
ей нельзя позволить этого, по крайней мере не раньше, чем через десять
дней.
- А что касается Фарамира, - добавил Гэндальф, - то он скоро узнает о
смерти своего отца. Но всю правду о безумии Денетора ему нельзя
рассказывать, пока он окончательно не выздоровеет и не займется своими
обязанностями. Проследите, чтобы Берегонд и Периан, остающиеся здесь, не
говорили с ним об этом.
- А что с другим Перианом, Мериадоком?
- Вероятно, он сможет ненадолго встать уже завтра утром, - сказал
Арагорн. - Пусть встает, если хочет. Он может немного погулять под
присмотром своих друзей.
- Замечательный народ, - сказал глава домов, качая головой. - Очень
крепкий по характеру.
У дверей домов излечения собрались многие, чтобы посмотреть на
Арагорна; и они ходили за ним следом. Когда Арагорн поел, его стали
упрашивать, чтобы он вылечил раненых, лежавших под черной тенью. Арагорн
послал за сыновьями Элронда, и вместе они проработали почти всю ночь. И по
городу прошла весть: король действительно вернулся. И назвали его
эльфийским камнем из-за зеленого камня, и так имя, которое давно было
предсказано, дано было ему его собственным народом.
И когда он не смог больше работать, он набросил на себя плащ и
выскользнул из города, добрался на рассвете до своей палатки и немного
поспал. А утром из башни выплыло знамя Дол Амрота - белый корабль,
подобный лебедю, на голубой воде, и люди глядя вверх, гадали, не был ли
приход короля всего лишь сном.

9. ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ
Пришло утро после битвы, и оно было прекрасно, легкие облака
двигались на запад. Леголас и Гимли встали рано и попросили разрешения
отправиться в город: им хотелось увидеться с Мерри и Пиппином.
- Хорошо знать, что они живы, - сказал Гимли, - мы очень переживали
за них по пути через Рохан.
Эльф и гном вместе вошли в Минас Тирит, и народ видевший их, бросал
удивленные взгляды на таких друзей: Леголас был прекрасен лицом и пел
ясным голосом песню на языке эльфов, а Гимли шел с ним рядом, поглаживая
бороду и глядя по сторонам.
- Хорошая работа по камню, - сказал он, посмотрев на стены, -
впрочем, можно было сделать и получше, да и улицы не мешало бы
усовершенствовать. Когда Арагорн возьмет власть, я предложу ему услуги
горных мастеров, и мы сделаем город таким, что им можно будет гордиться.
- Они больше нуждаются в садах, - сказал Леголас. - Дома мертвы, и
слишком мало тут растительности. Когда Арагорн возьмет власть, народ леса
принесет ему поющих птиц и неумирающие деревья.
Наконец они встретили принца Имрахила, и Леголас, посмотрев на него,
низко поклонился: он увидел, что в жилах принца наполовину течет
эльфийская кровь.
- Привет, повелитель! - сказал он. - Уже давно народ Нимроделя
покинул леса Лориен, и однако до сих пор видно, что не все уплыли из
гавани Амрота на запад.
- Так говорят в преданиях моей земли, - ответил принц, - но никого из
прекрасного народа не видели у нас на протяжении многих лет. И я дивлюсь,
видя его представителя среди печали и войны. Что вы ищите?
- Я один из девяти товарищей, вышедших вместе с Митрандиром из
Имладриса, - сказал Леголас, - и с этим гномом, моим другом, мы прибыли с
лордом Арагорном. А теперь мы хотим повидать своих друзей, Мериадока и
Перегрина, которые, как нам сказали, теперь в городе.
- Вы найдете их в домах излечения, и я отведу вас туда, - сказал
Имрахил.
- Достаточно, если вы дадите нам проводника, повелитель, - сказал
Леголас. - Арагорн посылает вам сообщение. Он не хочет снова входить в
город. Но есть необходимость, чтобы все капитаны посовещались, и он
просит, чтобы вы и Эомер роханский как можно скорее явились в его палатку.
Митрандир тоже там.
- Мы придем, - сказал Имрахил, и они с вежливыми словами расстались.
- Какой прекрасный и могучий повелитель людей! - сказал Леголас. -
Если даже в дни упадка у Гондора есть такие люди, как велика была его
слава в дни рассвета!
- И, конечно, работа по камню сделана в старину, при основании
города, - сказал Гимли. - Со всеми людскими начинаниями бывает так: либо
заморозок весной, либо молния зимой, и они отказываются от своих замыслов.
- Но их посевы редко пропадают зря, - сказал Леголас. - Семя лежит в
пыли и грязи и ждет своего часа. Дела людей переживут нас, Гимли.
- И все же в конце концов, они ни к чему не придут, мне кажется, -
сказал гном.
- На это эльфы не знают ответа, - сказал Леголас.
Подошел слуга принца и отвел их к домам излечения; они нашли своих
друзей в саду, и встреча их была веселой. Некоторое время они
прогуливались и разговаривали, наслаждаясь коротким миром и отдыхом высоко
на верхних кругах города. Потом, когда Мерри устал, они сели у стены, где
за их спинами была лужайка домов излечения. Перед ними виднелся Андуин,
блестящий на солнце, текущий туда, где даже зоркий глаз Леголаса не мог
разглядеть широкие равнины и зеленые поля Лебеннина и южного Итилиена.
Леголас молчал, пока остальные разговаривали и смотрел на реку: он
увидел белых морских птиц, летающих над рекой.
- Смотрите! - воскликнул он. - Чайки! Они залетели далеко от моря.
Как беспокоят они мое сердце! Никогда в своей жизни я не встречал их, пока
мы не прибыли в Пелагир и здесь, когда мы ехали к битве за корабли, я
услышал их крики. Я остановился и стоял неподвижно, забыв о войне в
Средиземье: их плачущие крики говорили мне о море. Море! Увы! Я еще не
видел его. Но глубоко в сердцах моего народа лежит страсть к морю, и
опасно затрагивать эту струну. Увы! Больше никогда не знать мне мира ни
под деревом, ни под кустом.
- Не говорите так! - сказал Мерри. - Вы не должны уходить к приюту,
Леголас. Всегда найдется народ, большой и малый, и даже мудрые гномы, как
Гимли, которые нуждаются в вас. Я, по крайней мере, надеюсь на вас. Но я
чувствую, что худшее в этой войне еще ожидает нас. Как я хотел бы, чтобы
все это уже кончилось, кончилось бы навсегда!
- Не будь таким мрачным! - воскликнул Пиппин. - Солнце сияет, и мы
снова вместе, на день или два по крайней мере. Я хочу кое-что у вас
расспросить. Давайте, Гимли! Вы и Леголас за это утро не менее дюжины раз
упоминали свое страшное путешествие с Бродяжником. Но вы ничего не
рассказывали мне о нем.
- Может, здесь и сияет солнце, - сказал Гимли, - но даже при нем не
хотел бы я оживлять некоторые воспоминания об этой дороге. Если бы я знал,
что нас ждет, ни какая дружба не привела бы меня на тропы смерти!
- Тропы смерти? - переспросил Пиппин. - Я слышал, как Арагорн говорил
о них и удивился, что он имеет в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40