И воздух-то здесь какой хороший - хотя нет. Гарью
какой-то потягивает неприятной, и этот запах несколько охлаждает мои
восторги, вновь вспоминаю, что надо соображать, ориентироваться, прятаться
и вообще продолжать путь домой.
От арки вниз по склону горы ведет дорога, прямая и крутая, она
насыпана из крупных кусков в основании, хорошо утрамбованного гравия и в
самом верхнем слое - длинные плиты, как рельсы. В конце насыпи - большая
крыша на столбах без стен, рядом груды желто-серой крошки - наверное, там
работали каменотесы. Ничего не придумав, я иду наудачу к этой крыше, и
когда прохожу мимо, сзади раздается голос:
- Эй, Усмун! Зачем ты волокешь с собой эту тяжесть?
Оборачиваюсь - стоит в таком же идиотском халате, как мой, мужичонка
низкорослый, волосы курчавые и белые, а общее выражение лица неприятное.
Я, сам не ожидая от себя такой прыти, отвечаю:
- Да вот, кайло сломал, может, починю?
- Дешевле новое купить, брось. - И я бросаю инструмент прямо под
ноги. То ли я и вправду на этого Усмуна похож как на брата родного, то ли
что еще, но мужичонка особого удивления не высказывает, хотя нет, глядит
хитро. Головой покачал и говорит:
- Да, видать, верно говорили, а ты не верил.
- Что?
- Да ты же теперь на себя не похож ни чуточки, даже росту другого
стал. Ядин, помнишь, как раз и говорил про это: "Кто увидит сияющий зал,
тот вернется иным или не вернется вовсе". Теперь тебе трудновато будет,
трудновато...
Мужичонка придвигается вплотную и шепотом, дыша вроде насоса,
спрашивает:
- Но ты их принес? За один я тебя скрою, а за два, за три такое
сделаю! Ты еще не знаешь, что я могу!
Молчу, и мой друг разочарованно продолжает:
- Но дорога-то хоть верная? Дорогу покажешь?
Я уже догадываюсь, о чем речь, отвечаю:
- Да, все расскажу, и дорогу тоже. Вот, смотри - это чтобы ты
поверил!
Откидываю одну из лент халата и показываю эльфийский кинжал.
Мужичонка испуганно охает и озирается по сторонам.
- Ладно, пошли, - бормочет он, - у меня и поговорим. Я кое-что
предпринял, чтоб уши моих стен были глухи, можно не бояться.
Мы идем дальше, я стараюсь держаться как бы сам по себе дорогу
знающим, но в то же время зорко слежу за спутником, чтобы не пропустить,
когда он направление изменит. Идем мы теперь по обочине мощеной теми же
плитами дороги, а ведет нас она к скоплению одинаковых маленьких домиков
рядом с большим черным строением под односкатной крышей. В один из домишек
мы и заходим, хозяин сажает меня за стол и выставляет угощение - хлеб,
зеленая лепешка и пиво, от которого тянет явной горчизной. Все в глазах
моих плывет, так и кинулся бы, но нет уж. Не надо мне разубеждать
приятеля, что я действительно тот мародер Усмун Конри, за которого он меня
принимает.
Никогда не думал я, что стольких трудов стоит изображать даже не
сытого, а просто не очень голодного человека. Два дня, наверное, ничего в
брюхе не было, да и до того отнюдь по пирам не ходил, а приходится теперь
нехотя лепешку вкушать, травяным вкусом наслаждаться, хлеб аккуратно
отламывать, пиво прихлебывать маленькими глотками. Мужичонка, благодетель
мой, терпеливо ждет, и когда я, по его разумению, наедаюсь, резко
смахивает все со стола и достает кусок желтоватой бумаги, у коего вид
такой, словно бумагу выстирали, высушили, но гладить не стали. Обгорелой
щепочкой рисую схему ходов и попутно объясняю, почему ничего не принес -
мол, там от воды пар злой, я вот немного подышал и обликом сменился.
Хозяин все выслушивает, но продолжает молчать, что мне сейчас совсем не в
корысть. Надо разузнавать поскорее, кто я такой, что за местность и
прочее, прочее, прочее. Поэтому, покопавшись в складках халата и остатках
старой одежды, я достаю и с лихим видом ставлю на стол баклажку с пойлом,
что свалило не шибко светлой памяти Пахана.
- Трофей, - говорю. - Покрепче пива-то будет.
Благодетель молчит, а я гадаю - может, этот пресловутый Усмун слова
такого не знал? Или сухой закон тут, свято соблюдаемый?
Но все проще. Мужичонка просто обалдел от радости и удивления, он
вытаскивает новую зеленую лепешку в закуску, и через полчаса мы уже не
просто подельщики, а не-разлей-вода-друзья. Муторное дело - набирать
полный рот противной смеси пива с этим самогоном, а потом детской струйкой
сливать за пазуху. Иначе нельзя, с голодухи я по швам только так
разлезусь, вон, софляжник уже потихоньку сползает со скамейки на пол,
непрерывно при этом трепля языком, а мне ведь надо в этом мутном потоке,
так сказать, жемчужины смысла отыскивать.
Мало толку от трепа. Только и удалось узнать, что эта земля и есть
тот самый Токрикан, что в этой долине горный да рудный люд проживает, а в
других местах еще кто-то есть, и в эти места мне предстоит укрыться. Друга
здесь, кажется, не очень уважают, хотя и побаиваются, да и есть ли он
вообще, может, это так, голову дурят всякие. И еще "скоро будет все совсем
не так, и тогда я тебя, Усмун, не забуду. Уж я Твердый Свет взять сумею,
пусть темные его боятся, вон вчера сколько опять вынесли, никто увидеть не
умел, а я умею, и вообще я самый..." - и так далее по принципу "себя не
похвалишь - никто не похвалит". Потом следует попытка рассказать какую-то
историю, начав с конца, и наконец благодетель засыпает мирным сном щекою
на столе. Спи, спи, а я пока пошарю в твоей клетушке - но результаты
невеликие. Лавка, два грубых табурета, стол, подобие комода, из которого я
добываю еще полкруга хлеба и последнюю лепешку. Ничего интересного больше
нет, и принявши средней непотребности позу, я укладываюсь рядом.
Ранним утром, еще солнце над горами не поднялось, мужичонка меня
расталкивает. У него опухшее лицо и слезящиеся глаза, он молча наливает
себе пива и с охом выпивает, и я тоже не отстаю.
- Ну вот, - говорит он, - сейчас я тебе объясню...
Что он собирался объяснить, остается неизвестным. Дверь домика
распахивается от мощного удара, и в проеме появляется устрашающая фигура
человека в черном плаще, в чем-то вроде комбинезона, два ножа у пояса и
железный обруч с камнем на голове - знакомый атрибут! Сзади маячат еще
несколько силуэтов, но все внимание сейчас на посетителя. Он оглядывает
нас, потом делает резкий жест рукой. Со двора влетают еще двое, они
отшвыривают моего доброжелателя в сторону, а мне вяжут руки и ноги. Еще
один черноплащный приволок длинную жердь и просовывает мне под вязки. Я
благоразумно молчу, а вот мужичок поднимает шум - бессвязные выкрики, они
выражают ненависть и злость. Он так расстроен крушением своих надежд и
планов, что несмотря на всю бесполезность от слов переходит к делу - с
криком "не надо, оставьте" принимается тискать шефу с обручем колени. Шеф
с выражением скуки на лице отпихивает просителя и неуловимым движением
всаживает ему в спину один из ножей, а двое других, которые заняты
поднятием и выносом меня во двор, даже не заинтересовались расправой.
Около домика целый отряд - несколько плащеносцев на лошадях, еще одна
совсем уж замотанная кляча с навьюченной бочкой, два огромных голенастых
тролля, тупо уставившихся в одну точку, и на телеге штук шесть мелких
орков, вернее полуорков-полухаттлингов.
Шест с моей, видимо, ценной персоной, висящей на нем, препоручается
троллям, и теперь от моей спины до земли метра полтора. Железный обруч
командует:
- Все по коням, а вы, эй, за дело! - за дело призваны взяться мелкие,
их как ветром сдувает с телеги. Один привычно подпирает дверь домика
снаружи, а остальные вытаскивают из телеги жестяные ведра. Всадники не
спеша трогаются с места, и тролли шагают следом. Я выворачиваю шею
насколько возможно, и вижу, как один из мелких швыряет в домик кусок
чего-то горящего, и вся хлипкая постройка загорается как керосином
политая, да так оно и есть, наверное. Мои носильщики мерно топают по
немощеной или когда-то мощеной улице, мимо таких же дощатых домиков,
которые стоят правильными рядами. По улице ходят люди, но ни один из них
не обращает внимания на нашу процессию, как бы ее и нет совсем. А вообще
вбок глядеть мне затруднительно, и большей частью приходится созерцать
беловатое и равнодушное (что ему мои беды!) небо. Всадники
переговариваются:
- А с домом этого Усмуна что-нибудь делать будем?
- Нет, зачем? Его жена не знает даже, куда он делся, а что вернулся,
так и вовсе неизвестно будет.
- Ага, неизвестно. Через весь поселок протащили. Хоть они тут и
слепые, а мало ли что. Вот, этот же научился видеть?
- Ну и что? Усмуна теперь мать родная не узнает. А спина у него
внизу.
- А вы откуда знаете? - это я голос подаю. Железный обруч, едущий
впереди, поворачивает голову с веселым удивлением:
- Так тебе рот не затыкали? У, лентяи, и ты тоже хорош, помалкивает
себе, я думал, все в порядке. Чего не орал-то?
- А кто внимание обратит? Бестолку.
- Понятливый, молодец. Кермен понятливых любит...
- А кто такой этот Кермен, и вообще, что со мной будет?
- Да ты еще и любознательный к тому же! Ладно, тебе не вредно заранее
понять все.
Всадник с железным обручем равняется со мной и довольно добродушно
принимается рассказывать - довольно странное положение собеседников: я
вверх тормашками, шею напрягаю, чтобы голова не болталась, и он, гордо на
коне сидящий.
- Кермен - это наш главный знаток древних подземелий. Кто оттуда
живым выходит, того к нему. Он расспросит подробно, вспомнить все
заставит, а потом - кого опять в ходы, кого отпускает, сначала, конечно,
позаботившись, чтоб болтовни не было, ну а кого и... чтобы чисто было,
словом. А как до тебя добрались - ну уж тебе-то не знать грех, ты ж из
видящих. Все понял?
Я понял не все, но решаю, что у собеседника хватит добродушия
ненадолго, и почитаю за лучшее разговор завершить. Мимо проплывают
масштабные печи, груды руды, а может, пустой породы, складские постройки -
деловой пейзаж, словом. Работа идет вовсю, дым поднимается столбами, но на
нашей дороге кто б ни попался, никто даже взгляда не кидает, хотя на
совсем слепых здешние работники не похожи - идут уверенно, да и работают
тоже.
Процессия наша пересекает долину поперек, и начинается длинный,
нудный подъем в гору - широкие зигзаги, повторяющиеся с ритмичностью
качающегося маятника. Догнавшая основную группу телега с факельщиками
ползет рядом, и мелкие без азарта перебраниваются на ирчисленге с
незнакомым акцентом. Висеть пузом вверх дело весьма неприятное, веревки
под моим собственным весом в кожу врезаются и давят, и когда в середине
дня, чуть не доходя гребня, объявляется привал и тролли кладут меня на
камень, я чувствую себя как бы уже и развязанным. Мелкие радости на этом
не кончаются. Один из всадников не особо заботливо сует мне в рот свою
фляжку, а потом такую конструкцию: лепешка сверху, хлеб снизу, а между
ними слой мяса с остро пахнущей приправой. Кормилец сидит, развалясь ко
мне спиной, опершись на валун и свесив руку с кормом в мою сторону, и я,
извиваясь червяком, обгладываю угощение под радостных хохот развлекающейся
зрелищем мелкоты. Мне на них плевать - хотя бы потому, что я сейчас играю
роль понятливого, но все же быдла, да и жрать элементарно хочется, и я
продолжаю трапезу на воздухе. Возиться с подаянием приходится весь привал,
а последние куски я сглатываю уже на весу - тролли снова шагают, как
заведенные. На перевале застава - четверо с копьями, но одного взгляда на
нас хватает, чтобы заставить сих достойных стражей отшатнуться и застыть в
почтительных позах. Следующее межгорье сверху сначала кажется усеянным
пожарами, так сильно дымящими, что не видно света огня. Но чем дальше я
приглядываюсь, тем меньше доверия остается к пожарной гипотезе. Не дым
это, а скорее плотный серо-черный туман, лежит он во вполне определенных
местах, правильной формы покрывалам, размеры издалека не очень впечатляют,
но если сравнить с окружающим пейзажем, то получится нечто грандиозное.
Вот мне хорошо виден этакий куб или, как его там, параллелепипед,
поверхность ровная, как ножом резаная. Туман покачивается и плывет, но
форма сохраняется неизменно. А рядом можно разглядеть фигурки людей и
лошадей - кубик получается метров двести в длину и с полсотни в высоту.
Это образование стоит на склоне горы, так же накренено, и со дна долины
прямо в туман ведет дорога, хороший серпантин. А дальше в долине, сколько
же всего этого! И купола всякие, и кубы, и сложные формы. Сложные, и
какие-то искусственные, неживые. А кроме этих туманных клоков в долине
ничего почти нет - только скальные обломки, несколько речных промоин и
множество дорог, прочерчивающих этот хаос. Причем переходы от одного
тумана к другому надсыпаны над общим уровнем, а наша дорога петляет прямо
по дну ущелья, я это разглядел и получил пинок от всадника слева, ему мои
краеведческие инициативы не понравились. Последнее, что я успел разглядеть
- это как по дорогам ползут тяжелые фургоны, по четыре, а то и по шесть
лошадей запряжено в каждый, один фургон прямо в туман затащили - без
всяких церемоний, растворился в серости и все.
Тролли мерно шагают, солнце печет, я мерно покачиваюсь, руки из
суставов скоро выскочат. Спина, который час уже согнутая, болит, и я
потихоньку начинаю терять восприятие окружающего. Все вокруг постепенно
теряет свои очертания, мир становится все более бледным и белым - сознание
я теряю. Сколько это продолжается, я не знаю, но, видимо, долго, ибо в
себя я прихожу уже на дне долины, около двух валунов в человеческий рост,
опирающихся друг на друга, а дорога проходит рядом. Тролли стоят как
вкопанные, а остальной конвой как-то очень нервно топчется на месте, глядя
назад, то есть туда, куда я при всем желании повернуться не могу. И
вообще, весь обзор у меня ограничен - по бокам здоровенные камни, впереди
- мост под насыпную дорогу и еще одна насыпь. А беспокойство нарастает,
даже тролли начинают делать какие-то движения, и тут сзади раздаются звуки
наподобие собачьего ворчания, усиленного до размеров близкого грома.
Тролли просто-напросто роняют меня на дорогу - хорошо, не одновременно
руки отпустили, а то бы спину сломал, а так упал больно, но удачно. Пока я
шипением и мычанием выражаю свои ощущения, носильщики с неожиданной
резвостью исчезают в расселинах камней, а плащеносцы пришпоривают коней и
скрываются за поворотом. Мелкота в панике повалила телегу, и теперь двое
или трое пытаются поставить ее на колеса, но мешает рвущаяся и бьющаяся
лошадь, а остальные удирают на своих двоих. Прямо на них несется лошадь с
бочкой и, затоптав насмерть одного из мелких, скрывается за поворотом. Я
эту картину наблюдаю, лежа в неудобном положении боком и немного вверх
ногами. Мне тоже хочется бежать, скрыться, исчезнуть, и не куда-нибудь, а
вполне конкретно в сторону подальше от чего-то за моей головой. Я дергаюсь
как змея на стекле, но в результате только откатываюсь к полого уходящему
вверх плоскому обломку. Взревывающий звук повторяется, и ему уже немного с
другой стороны отвечает сипящее шипение, от которого я теряю последние
остатки самообладания и начинаю биться, пытаясь разорвать ремни, но
получается только боль в почти вывихнутых суставах, и она немного приводит
меня в себя. То ли в глазах у меня темнеет, то ли свет дневной ощутимо
меркнет, а со спины надвигается нечто страшное, наводящее ужас одним своим
существованием. Нет уж, пока у меня над собой контроль есть - спасибо
изрезанным веревкой рукам - не буду я кочевряжиться бестолку. Сгибаюсь,
достаю свободной кистью кинжал - слава лентяям, которые не только рот не
заткнули, но и не обыскивали! Зажимаю рукоятку в коленях, режу ремни на
руках, а потом, морщась и кривясь от боли, освобождаю ноги, пытаюсь
встать, но они не держат, и я вновь брякаюсь на камни. Нет, глаза не врут,
вокруг действительно становится темнее, и центр этой темноты там же,
откуда раздается ворчание и идут волны кошмара. Лошадь уже рваться
перестала, лежит и даже не ржет, жалобно скулит, пузыря пену на губах, да
и мне не по себе, но я-то с первым приступом справился, и теперь надо
по-быстрому поставить какую ни на есть защиту, чтобы хоть немного здраво
рассуждать. Колдовства здесь очень мало, все больше психология, и с первым
слоем я справляюсь довольно быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44