«Вах,вах!» Хаиткулы протянул ей пиалу.
- Через пару лет после окончания воины аксакалы, родичи отца, собрались у нас и сказали матери: «Если один умер, то от этого не должен умереть другой. Ты молода мы не можем лишать тебя семейных радостей, хоть мы и близкие люди твоему сыну. Выходи замуж будь себе хозяйкой. Никто из нас возражать не станет». Мать же им ответила: «Если мы стали вам в тягость или считаете, что я запятнала ваше имя, так и скажите. Или мой муж не ваш родственник был?» Помню, как горько она тогда заплакала. И сейчас, если ей говорят: «Не обманывай сама себя»,-твердит только одно: «Не знаете разве, что вернулся сын такого-то, а они тоже получили похоронку»... Так и не согласилась устроить поминки по отцу.
— Это правда, когда человек, своими глазами не увидит несчастья, он в него долго не верит. Годовые поминки мы тоже отметили только через три года. Тогда уж мои старик не дал мне перечить. Сказал: «Теперь, старуха, нам не на что надеяться...» Да, теперь-то и мне ясно, что мои Бекджан не придет. Я, как ваша мама, обманываю себя. А душа-то не верит; как услышу молодой голос, сразу оборачиваюсь... -Ее глаза опять наполнились слезами.
Хаджат-дайза сохранила следы былой красоты, несмотря на то что волосы у нее поседели, а вокруг глаза образовалась сеточка морщин. Глядя на нее, Хаиткулы понял, что Марал унаследовала от матери многие ее внешние качества: и высокий рост, и большие глаза, умевшие смотреть с нежностью,
и губы, пухлые, и точеный овал лица. Когда-то и она была красавицей, какой была сейчас Марал. Глядя на Хаджат-дайзу, Хаиткулы мог представить, какой Марал будет лет через тридцать... Так иногда отцы говорят своим сыновьям, показывая им на красивую односельчанку: «Посмотри на мать и женись на ее дочери...»
Хаджат-дайза совсем успокоилась: молодой человек, который пришел к ним поговорить о сыне, вел себя с ней как старый знакомый. А утром-то переволновалась... Было еще рано, когда к дому подъехал на мотоцикле Пиримкулы-ага: «Приехал следователь из Ашхабада, одевайтесь». И увез их. Она волновалась всю дорогу, а когда Веллек-ага вышел из комнаты после разговора со следователем, сердце у нее так и заколотилось. Веллек-ага, сердито покусывая свой ус, выйдя оттуда, сказал ей и Лай-мирабу, их соседу, что ему велели прийти еще раз завтра. Она так и не узнала, о чем муж говорил со следователем. Возвращались с Най-мирабом, при нем она постеснялась спросить, так и разошлись каждый на свою работу. А сейчас она ждала с нетерпением, что ей скажет ашхабадский инспектор...
А Хаиткулы был уверен, что Хаджат-дайза заодно с мужем и пытаться что-нибудь.узнать у нее будет пустым делом. Поэтому, прежде чем задавать вопросы, он решил поговорить с ней о словах, сказанных Веллек-агой следователю.
— Мы хорошо понимаем состояние яшулы. Он вправе предъявлять нам претензии, но он не должен смотреть на дело с таким пессимизмом. «Пусть бог накажет преступника...» — так он сказал. Нелепые слова. Я ему ещё скажу об этом. Преступника накажет не бог, а наш советский закон. Возмездие неотвратимо для того, кто его переступил... Да, преступника сразу не. нашли. Ваш муж с недоверием отнесся к нам, и он по-своему прав, дайза. Но вы оба прожили большую жизнь, вы сами должны понимать, как иногда не просто бывает решить какую-нибудь житейскую задачу. Сколько иногда времени надо, чтобы в чем-то разобраться и принять правильное решение. В этом случае все происходит так же — дело очень трудное, но поиск вашего сына продолжается, дело не прекращено. Иногда мы вас просто не ставим в известность о некоторых своих действиях, но ведь такой порядок...
Хаиткулы чувствовал себя все уверенней и хотел уже перейти к вопросам, но, увидев, что мать Бекджана не отрываясь смотрит в сторону, на белую штору окна, замолчал. Хаджат-дайза сразу же заговорила:
— Если вы все время ищете его, неужели до сих пор не нашелся никто, кто бы его видел или слышал о нем?! Я вам откровенно скажу, что мы до сих пор ничего не понимаем. У нас никогда кровного врага не было — в роду нашем не было,— ведь можно было бы подумать, что его могли убить из-за этого. Просто недругов не было — отец всю жизнь провел в песках, а я вот здесь. Никому он зла не делал. Малышом в курицу камня не кинул... Что-то не пойму я ничего. Никого, он не трогал, обиженных не могло быть. Скромный, справедливый и не завистливый. Это и понятно: он же очень был способный, а такие никогда зла не держат. Кому он стал поперек дороги? Кому нужна была его смерть? — Сказав это, Хаджат-дайза глубоко вздохнула, покачала головой.
— Чтобы это узнать, мы и должны решить все эти-воп-росы. С тех пор прошло много времени, усложнилась наша задача. Чтобы найти истину, надо восстановить все события того времени, а мы приехали именно для того, чтобы отыскать
истину...
Если бы кто-нибудь услыхал эту беседу со стороны, то удивился бы красноречию Хаиткулы и мог бы счесть его слова высокопарными, но он-то, Хаиткулы, знал, что все сказанное им сейчас выливается из самого сердца, а только сердечное отношение может заставить мать Бекджана вспомнить то, что было до рокового мартовского дня.
Он продолжал:
— Поверьте мне, мы приехали сюда, чтобы распутать те узлы, которые остаются еще не распутанными. Вы спрашиваете: неужели никто не нашелся до сих пор, кто бы. видел его или слышал о нем? Отвечу: шакал, чтобы своровать курицу, знает для этого только один ночной час и сам попадается на этом. Люди, имеющие дурное намерение, прежде чем привести его в исполнение, долго обдумывают, как выйти сухими из воды, все взвешивают и проверяют. Когда они убеждены, что спрятали все концы в воду,, тогда и совершают преступление. Но мысль о безнаказанности и подводит их, рано или поздно они выдают себя...— Хаиткулы понимал, что своими словами он гасит последнюю надежду матери увидеть сына живым, но он уже знал, что настало время, когда самая горькая правда нужнее любой сладкой лжи.— Не чтобы утешить вас, я пришел сюда, а в надежде, что вы нам поможете. Мы приехали с определенными целями, все это знают, поэтому и вам говорю правду. Если сделал вам больно, очень прошу простить...
Хаджат Веллекова как будто поняла намерение Хаиткулы — узнать у нее вещи вполне конкретные. Она подтвердила впечатление Гуйч-аги от состояния Бекджана в день, предшествовавший его исчезновению. Да, он был вялым, неразговорчивым... И не только в тот день, но и за несколько дней перед вечеринкой у учителя. За сколько дней? Она не могла этого вспомнить и не знала причины.
Как ни бился Хаиткулы, ничего определенного об этом Хаджат-дайза не могла сообщить.
— Вы сохранили вещи Бекджана? — у Хаиткулы появилась еще одна надежда.
— Нет, мы все сожгли... Нельзя же каждый день смотреть на них. Они так бередили нам душу...
— Я знаю, что следователь десять лет назад осматривал вещи Бекджана. Их все вернули вам?
— Все. Брали с собой на три дня альбом с фотографиями, потом тоже вернули.
Хаиткулы стал собираться уходить. Тетушка Хаджат спросила:
— Мне прийти завтра?
— Нет. Если понадобитесь, я вас найду. Яшулы вызван, пусть придет. До свидания...
Пока Хаиткулы беседовал с матерью Бекджана, Палта Ачилович успел объездить и тех, кто был на вечеринке вместе с Бекджаном, и некоторых учителей, знавших Бекджана долгие годы, с первого по десятый класс. Сведения, которые он привез, в основном повторяли уже известное. Бек-джан учился хорошо, был старательным учеником. Так легко все усваивал, что по сравнению с другими ему, казалось, в классе и делать нечего. Даже ставился вопрос о его переводе из восьмого класса сразу в десятый. Но директор школы, знал, что то, что утверждает педсовет, не обязательно утвердит рано, послать предложение о переводе не решился. Бекджан кончил десять классов и решил до армии поработать в родном колхозе... Что еще можно сказать о нем? Был очень стеснительным. Учителя вспоминали: когда ему ставили пятерку, он краснел до ушей. Вспоминали об этом охотно и с радостью. — не много они встречали на своем веку таких учеников. В истории школы был особо примечательный случай: он, зная, что ему будут вручать серебряную медаль, — это происходило в клубе, — не пришел туда, а появился тогда, когда торжественная часть кончилась... Была ли у него девушка, никто не знал...
— Остальных, если надо будет, допросим ро этому списку.— Палта Ачилович положил перед Хаиткулы официальную бумагу, подписанную директором школы, в которой содержался список с фамилиями двадцати двух одноклассников Бекджана. Против фамилии тех, кто был опрощен, Палта Ачилович поставил галочки.
Хаиткулы пробежал список глазами, положил его в панку. Наступил вечер, еще один рабочий день его командировки подошел к концу.
Все следующие дни Хаиткулы посвятил встречам с бывшими товарищами Бекджана по классу. Когда-то школьники, теперь они стали взрослыми людьми. Все они обзавелись семьями, парни стали отцами, девушки — матерями. Некоторые остались в колхозе, часть переехала в районный центр, каждый трудился, каждый жил своей жизнью.
Инспектора из Министерства внутренних дел в разных домах встречали по-разному: кто радушно, кто настороженно. Вообще-то мужчины были откровенней женщин, рассказывали обо всем, что спрашивал у них Хаиткулы. Молодые жены были замкнуты, то ли боясь ревности мужей, то ли по другим соображениям. Разговорить их — легче пройти с кетменем1 большое поле.
Несмотря на то что новых сведений Хаиткулы собрал мало,— а зачастую результаты его опросов состояли из многочисленных «не знаю», «не помню» и тому подобных слов, — он не опускал рук. Наоборот, с еще большей энергией искал этих встреч, с еще большим рвением вел беседы с разными людьми. Крупица за крупицей он восстанавливал небольшой и не богатый событиями жизненный путь Бекджана. Перед ним вставал образ привлекательного одаренного юноши.
Когда Хаиткулы загорался какой-нибудь идеей, то забывал обо всем на свете. Становился одержимым. Вот и сейчас бывали дни, когда он не успевал поесть или довольствовался куском чурека и пиалой чая и не чувствовал усталости. Бывало, что его увозили на попутной машине за много верст от гостиницы, а возвращался пешком в непогоду, по бездорожью. Или же, наоборот, чуть свет вставал и шел пешком туда, куда требовалось; и хорошо, если обратно его подхватывала попутка или мотоцикл Пиримкулы-аги.
У Палты Ачиловича был совсем другой стиль. работы. Он никуда не торопился. Как и Хаиткулы, он вставал очень рано, вместе с ним делал, зарядку, а то и совершал пробежку по веранде или — в зависимости от погоды — по дворику, потом шел завтракать в столовую. (Хаиткулы к этому времени уже уходил.) Хорошо подкрепившись, возвращался в гостиницу, брал черную папку с бумагами и отправлялся туда, где работала бригада, в которой десять лет назад Бекджан был табельщиком.
Вот он приходит на полевой стан. Ему стелют на топчане кошму или ковер, приносят чайник чая и пиалу. Потом Палта Ачилович начинает по одному вызывать тех, кого надо было допросить. Список работавших в. свое время вместе с Бекджаном .по его просьбе был составлен бригадиром. Свидетель должен был сидеть на стуле на расстоянии полутора метров от Палты Ачиловича, и каждого, перед тем как начать беседу, он предупреждал:
— Пожалуйста, можете делать что хотите, но только спрашивайте у меня разрешения. Если нужно положить нас под язык, прежде спросите у меня...
В таком духе он начинал, а продолжал как по писаному: не только интересовался служебным и семейным положением свидетеля, но и всем, что касалось его близких родственников,— как зовут, где живут, кем работают. Он сидел на топчане и, сложив руки на животе, крутил свои толстые пальцы, пытливо глядя в глаза собеседнику после каждого вопроса,— так кулинарки, бросив в разлитое по сковородке масло горсть муки, замирают и смотрят во все глаза, достаточно ли оно разогрелось. То и дело напоминал:
— Должен предупредить о том, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены по статье... Говорите только правду. От вас требуется только то, что вы слышали или видели, ничего другого. Если слышали что-нибудь о Бекджане, то от кого, где, в какое время, кто был рядом?
Предупреждая, что за ложные показания допрашиваемый несет ответственность, он иногда тыкал пальцем в толстую книгу, лежавшую на ковре, брал, ее в руки, открыв заложенную страницу, и зачитывал вслух статью. Любил задавать один и тот же вопрос. Если кто-нибудь возражал или обижался на это, он умел найти такие слова, которые на время успокаивали допрашиваемого.
Последним звеном во всей этой процедуре была подпись под протоколом. Подписавшему Палта Ачилович иногда говорил:
— То, о чем здесь говорилось, должно остаться здесь же, а то, знаете, можно очутиться там, где нет чурека, а хлеб строго нормирован.
Что особенно бросалось в глаза тем, кто имел дело с Палтой Ачиловичем,— это аккуратность, с какой он вел все дела. Он старался документально подкрепить любой факт,— видно, ему не хотелось, чтобы к нему могли придраться, обвинив в небрежности. Он сам говорил, что предпочитает бумагу с подписью любым, самым весомым словам.
Однажды вечером, когда Хаиткулы вернулся раньше, чем обычно, Палта Ачилович завел с ним такой разговор:
— Да-а-а... Хаиткулы Мовлямбердыевич, дам вам один дружеский совет: вы верите людям на слово, я не против этого, но все же вы недооцениваете значение документа. В деле надо документировать всё. Вот вы беседуете с ним, а он — болтун, как говорится, настоящий флюгер, куда вы подуете, туда он будет показывать. А чуть мерещится, что он вас не так понял, сразу же откажется от своих слов. Хуже нет человека, который отказывается от своих показаний. Не его жалко, а то, что он путает следствие... Да-а-а, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вы еще молодой, вас, видно, не подводили такие типы. А мне один раз таким манером поставили подножку. Споткнулся и на всю жизнь зарубил себе на носу: выслушивай, верь любым словам, но документируй их. Изволь, кроме того, за каждое слово расписаться. Вот и вы — будьте осторожны!
Хаиткулы отмахнулся:
— Если человек захочет отказаться от своих показаний, хоть тысячу раз пиши — не поможет.
— Пусть попробует отказаться от того, что подписал собственноручно...
— А почему бы и нет! — Хаиткулы поддразнивал Палту Ачиловича, но тот как будто не замечал озорных ноток в голосе коллеги.
— Если откажется, значит, вводил следствие в заблуждение...
— А может быть, вы его припугнули... Да и термин какой-то искусственный — «собственноручно».
— Да, да, термин, термин! — Палта Ачилович вскочил, стал надевать пиджак. — Столовая сейчас закрывается, а то бы я прочитал лекцию некоторым зеленым юристам, показал
им, как надо относиться к терминологии, как надо ею пользоваться. Доказал бы вам, что без нее вы ни на шаг не сдвинетесь с места.
Хаиткулы продолжал говорить на ходу:
— Свидетели, Палта Ачилович,— это прежде всего люди. Как часто бывает, что от застенчивости или от чего-то еще, но без злого умысла, они умолчат о чем-то. Вы сами знаете, это чаще всего бывает на первом допросе. Многие теряются и путают события, даты, лица... Только от растерянности, подчеркну это. Что же нам-то делать? Только одно: искать истину. Говорят нам правду или нет — искать ее. Потому-то наша работа и называется — следствие, то есть исследование. Кроме того, вот мы говорим о. свидетелях, но разве нам нужны свидетели «вообще», разве мы с вами сразу не отличаем одного свидетеля от другого? Этот вот определенно представляет для следствия интерес, а тот — почти никакого... Значит, нужно документировать показания одного и другого? Едва ли. Так мы никогда не придем к истине, если превратим следствие в документальный репортаж. Никогда или очень не скоро,.. Боюсь, для того чтобы перевезти в кер-кинский архив все бумаги, исписанные вами, потребуется контейнер. Не обижайтесь на мои слова, но, право же, вы тратите многовато времени на ваши «собственноручно» подписанные бумаги. А главное, какой результат? Никакого — и у вас, и у меня будто птицы склевали урожай, соломы много, а зерна мало, хоть по ветру пускай все бумаги...
Палта Ачилович уже не мог понять, шутит Хаиткулы или говорит всерьез, на ходу прикурил, сказал строго:
— Урожай собран, Хаиткулы Мовлямбердыевич. Во время уборочной всегда больше соломы, чем зерна. Скоро будем молотить, земляк. Вы сами были настроены таким образом, что это дело не легкое и затяжное. Те, что поручили его нам, тоже это хорошо понимали. Какие-то новые довольно мрачные нотки появились у вас... Да-а-а, куда девался ваш оптимизм? Где ваша воля? Упорство? Что-то я вас перестаю узнавать!
Хаиткулы остановился и, легонько хлопнув Палту Ачи-ловича по спине, рассмеялся:
— Вот вы какой наблюдательный! Ничего от вас не скрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Через пару лет после окончания воины аксакалы, родичи отца, собрались у нас и сказали матери: «Если один умер, то от этого не должен умереть другой. Ты молода мы не можем лишать тебя семейных радостей, хоть мы и близкие люди твоему сыну. Выходи замуж будь себе хозяйкой. Никто из нас возражать не станет». Мать же им ответила: «Если мы стали вам в тягость или считаете, что я запятнала ваше имя, так и скажите. Или мой муж не ваш родственник был?» Помню, как горько она тогда заплакала. И сейчас, если ей говорят: «Не обманывай сама себя»,-твердит только одно: «Не знаете разве, что вернулся сын такого-то, а они тоже получили похоронку»... Так и не согласилась устроить поминки по отцу.
— Это правда, когда человек, своими глазами не увидит несчастья, он в него долго не верит. Годовые поминки мы тоже отметили только через три года. Тогда уж мои старик не дал мне перечить. Сказал: «Теперь, старуха, нам не на что надеяться...» Да, теперь-то и мне ясно, что мои Бекджан не придет. Я, как ваша мама, обманываю себя. А душа-то не верит; как услышу молодой голос, сразу оборачиваюсь... -Ее глаза опять наполнились слезами.
Хаджат-дайза сохранила следы былой красоты, несмотря на то что волосы у нее поседели, а вокруг глаза образовалась сеточка морщин. Глядя на нее, Хаиткулы понял, что Марал унаследовала от матери многие ее внешние качества: и высокий рост, и большие глаза, умевшие смотреть с нежностью,
и губы, пухлые, и точеный овал лица. Когда-то и она была красавицей, какой была сейчас Марал. Глядя на Хаджат-дайзу, Хаиткулы мог представить, какой Марал будет лет через тридцать... Так иногда отцы говорят своим сыновьям, показывая им на красивую односельчанку: «Посмотри на мать и женись на ее дочери...»
Хаджат-дайза совсем успокоилась: молодой человек, который пришел к ним поговорить о сыне, вел себя с ней как старый знакомый. А утром-то переволновалась... Было еще рано, когда к дому подъехал на мотоцикле Пиримкулы-ага: «Приехал следователь из Ашхабада, одевайтесь». И увез их. Она волновалась всю дорогу, а когда Веллек-ага вышел из комнаты после разговора со следователем, сердце у нее так и заколотилось. Веллек-ага, сердито покусывая свой ус, выйдя оттуда, сказал ей и Лай-мирабу, их соседу, что ему велели прийти еще раз завтра. Она так и не узнала, о чем муж говорил со следователем. Возвращались с Най-мирабом, при нем она постеснялась спросить, так и разошлись каждый на свою работу. А сейчас она ждала с нетерпением, что ей скажет ашхабадский инспектор...
А Хаиткулы был уверен, что Хаджат-дайза заодно с мужем и пытаться что-нибудь.узнать у нее будет пустым делом. Поэтому, прежде чем задавать вопросы, он решил поговорить с ней о словах, сказанных Веллек-агой следователю.
— Мы хорошо понимаем состояние яшулы. Он вправе предъявлять нам претензии, но он не должен смотреть на дело с таким пессимизмом. «Пусть бог накажет преступника...» — так он сказал. Нелепые слова. Я ему ещё скажу об этом. Преступника накажет не бог, а наш советский закон. Возмездие неотвратимо для того, кто его переступил... Да, преступника сразу не. нашли. Ваш муж с недоверием отнесся к нам, и он по-своему прав, дайза. Но вы оба прожили большую жизнь, вы сами должны понимать, как иногда не просто бывает решить какую-нибудь житейскую задачу. Сколько иногда времени надо, чтобы в чем-то разобраться и принять правильное решение. В этом случае все происходит так же — дело очень трудное, но поиск вашего сына продолжается, дело не прекращено. Иногда мы вас просто не ставим в известность о некоторых своих действиях, но ведь такой порядок...
Хаиткулы чувствовал себя все уверенней и хотел уже перейти к вопросам, но, увидев, что мать Бекджана не отрываясь смотрит в сторону, на белую штору окна, замолчал. Хаджат-дайза сразу же заговорила:
— Если вы все время ищете его, неужели до сих пор не нашелся никто, кто бы его видел или слышал о нем?! Я вам откровенно скажу, что мы до сих пор ничего не понимаем. У нас никогда кровного врага не было — в роду нашем не было,— ведь можно было бы подумать, что его могли убить из-за этого. Просто недругов не было — отец всю жизнь провел в песках, а я вот здесь. Никому он зла не делал. Малышом в курицу камня не кинул... Что-то не пойму я ничего. Никого, он не трогал, обиженных не могло быть. Скромный, справедливый и не завистливый. Это и понятно: он же очень был способный, а такие никогда зла не держат. Кому он стал поперек дороги? Кому нужна была его смерть? — Сказав это, Хаджат-дайза глубоко вздохнула, покачала головой.
— Чтобы это узнать, мы и должны решить все эти-воп-росы. С тех пор прошло много времени, усложнилась наша задача. Чтобы найти истину, надо восстановить все события того времени, а мы приехали именно для того, чтобы отыскать
истину...
Если бы кто-нибудь услыхал эту беседу со стороны, то удивился бы красноречию Хаиткулы и мог бы счесть его слова высокопарными, но он-то, Хаиткулы, знал, что все сказанное им сейчас выливается из самого сердца, а только сердечное отношение может заставить мать Бекджана вспомнить то, что было до рокового мартовского дня.
Он продолжал:
— Поверьте мне, мы приехали сюда, чтобы распутать те узлы, которые остаются еще не распутанными. Вы спрашиваете: неужели никто не нашелся до сих пор, кто бы. видел его или слышал о нем? Отвечу: шакал, чтобы своровать курицу, знает для этого только один ночной час и сам попадается на этом. Люди, имеющие дурное намерение, прежде чем привести его в исполнение, долго обдумывают, как выйти сухими из воды, все взвешивают и проверяют. Когда они убеждены, что спрятали все концы в воду,, тогда и совершают преступление. Но мысль о безнаказанности и подводит их, рано или поздно они выдают себя...— Хаиткулы понимал, что своими словами он гасит последнюю надежду матери увидеть сына живым, но он уже знал, что настало время, когда самая горькая правда нужнее любой сладкой лжи.— Не чтобы утешить вас, я пришел сюда, а в надежде, что вы нам поможете. Мы приехали с определенными целями, все это знают, поэтому и вам говорю правду. Если сделал вам больно, очень прошу простить...
Хаджат Веллекова как будто поняла намерение Хаиткулы — узнать у нее вещи вполне конкретные. Она подтвердила впечатление Гуйч-аги от состояния Бекджана в день, предшествовавший его исчезновению. Да, он был вялым, неразговорчивым... И не только в тот день, но и за несколько дней перед вечеринкой у учителя. За сколько дней? Она не могла этого вспомнить и не знала причины.
Как ни бился Хаиткулы, ничего определенного об этом Хаджат-дайза не могла сообщить.
— Вы сохранили вещи Бекджана? — у Хаиткулы появилась еще одна надежда.
— Нет, мы все сожгли... Нельзя же каждый день смотреть на них. Они так бередили нам душу...
— Я знаю, что следователь десять лет назад осматривал вещи Бекджана. Их все вернули вам?
— Все. Брали с собой на три дня альбом с фотографиями, потом тоже вернули.
Хаиткулы стал собираться уходить. Тетушка Хаджат спросила:
— Мне прийти завтра?
— Нет. Если понадобитесь, я вас найду. Яшулы вызван, пусть придет. До свидания...
Пока Хаиткулы беседовал с матерью Бекджана, Палта Ачилович успел объездить и тех, кто был на вечеринке вместе с Бекджаном, и некоторых учителей, знавших Бекджана долгие годы, с первого по десятый класс. Сведения, которые он привез, в основном повторяли уже известное. Бек-джан учился хорошо, был старательным учеником. Так легко все усваивал, что по сравнению с другими ему, казалось, в классе и делать нечего. Даже ставился вопрос о его переводе из восьмого класса сразу в десятый. Но директор школы, знал, что то, что утверждает педсовет, не обязательно утвердит рано, послать предложение о переводе не решился. Бекджан кончил десять классов и решил до армии поработать в родном колхозе... Что еще можно сказать о нем? Был очень стеснительным. Учителя вспоминали: когда ему ставили пятерку, он краснел до ушей. Вспоминали об этом охотно и с радостью. — не много они встречали на своем веку таких учеников. В истории школы был особо примечательный случай: он, зная, что ему будут вручать серебряную медаль, — это происходило в клубе, — не пришел туда, а появился тогда, когда торжественная часть кончилась... Была ли у него девушка, никто не знал...
— Остальных, если надо будет, допросим ро этому списку.— Палта Ачилович положил перед Хаиткулы официальную бумагу, подписанную директором школы, в которой содержался список с фамилиями двадцати двух одноклассников Бекджана. Против фамилии тех, кто был опрощен, Палта Ачилович поставил галочки.
Хаиткулы пробежал список глазами, положил его в панку. Наступил вечер, еще один рабочий день его командировки подошел к концу.
Все следующие дни Хаиткулы посвятил встречам с бывшими товарищами Бекджана по классу. Когда-то школьники, теперь они стали взрослыми людьми. Все они обзавелись семьями, парни стали отцами, девушки — матерями. Некоторые остались в колхозе, часть переехала в районный центр, каждый трудился, каждый жил своей жизнью.
Инспектора из Министерства внутренних дел в разных домах встречали по-разному: кто радушно, кто настороженно. Вообще-то мужчины были откровенней женщин, рассказывали обо всем, что спрашивал у них Хаиткулы. Молодые жены были замкнуты, то ли боясь ревности мужей, то ли по другим соображениям. Разговорить их — легче пройти с кетменем1 большое поле.
Несмотря на то что новых сведений Хаиткулы собрал мало,— а зачастую результаты его опросов состояли из многочисленных «не знаю», «не помню» и тому подобных слов, — он не опускал рук. Наоборот, с еще большей энергией искал этих встреч, с еще большим рвением вел беседы с разными людьми. Крупица за крупицей он восстанавливал небольшой и не богатый событиями жизненный путь Бекджана. Перед ним вставал образ привлекательного одаренного юноши.
Когда Хаиткулы загорался какой-нибудь идеей, то забывал обо всем на свете. Становился одержимым. Вот и сейчас бывали дни, когда он не успевал поесть или довольствовался куском чурека и пиалой чая и не чувствовал усталости. Бывало, что его увозили на попутной машине за много верст от гостиницы, а возвращался пешком в непогоду, по бездорожью. Или же, наоборот, чуть свет вставал и шел пешком туда, куда требовалось; и хорошо, если обратно его подхватывала попутка или мотоцикл Пиримкулы-аги.
У Палты Ачиловича был совсем другой стиль. работы. Он никуда не торопился. Как и Хаиткулы, он вставал очень рано, вместе с ним делал, зарядку, а то и совершал пробежку по веранде или — в зависимости от погоды — по дворику, потом шел завтракать в столовую. (Хаиткулы к этому времени уже уходил.) Хорошо подкрепившись, возвращался в гостиницу, брал черную папку с бумагами и отправлялся туда, где работала бригада, в которой десять лет назад Бекджан был табельщиком.
Вот он приходит на полевой стан. Ему стелют на топчане кошму или ковер, приносят чайник чая и пиалу. Потом Палта Ачилович начинает по одному вызывать тех, кого надо было допросить. Список работавших в. свое время вместе с Бекджаном .по его просьбе был составлен бригадиром. Свидетель должен был сидеть на стуле на расстоянии полутора метров от Палты Ачиловича, и каждого, перед тем как начать беседу, он предупреждал:
— Пожалуйста, можете делать что хотите, но только спрашивайте у меня разрешения. Если нужно положить нас под язык, прежде спросите у меня...
В таком духе он начинал, а продолжал как по писаному: не только интересовался служебным и семейным положением свидетеля, но и всем, что касалось его близких родственников,— как зовут, где живут, кем работают. Он сидел на топчане и, сложив руки на животе, крутил свои толстые пальцы, пытливо глядя в глаза собеседнику после каждого вопроса,— так кулинарки, бросив в разлитое по сковородке масло горсть муки, замирают и смотрят во все глаза, достаточно ли оно разогрелось. То и дело напоминал:
— Должен предупредить о том, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены по статье... Говорите только правду. От вас требуется только то, что вы слышали или видели, ничего другого. Если слышали что-нибудь о Бекджане, то от кого, где, в какое время, кто был рядом?
Предупреждая, что за ложные показания допрашиваемый несет ответственность, он иногда тыкал пальцем в толстую книгу, лежавшую на ковре, брал, ее в руки, открыв заложенную страницу, и зачитывал вслух статью. Любил задавать один и тот же вопрос. Если кто-нибудь возражал или обижался на это, он умел найти такие слова, которые на время успокаивали допрашиваемого.
Последним звеном во всей этой процедуре была подпись под протоколом. Подписавшему Палта Ачилович иногда говорил:
— То, о чем здесь говорилось, должно остаться здесь же, а то, знаете, можно очутиться там, где нет чурека, а хлеб строго нормирован.
Что особенно бросалось в глаза тем, кто имел дело с Палтой Ачиловичем,— это аккуратность, с какой он вел все дела. Он старался документально подкрепить любой факт,— видно, ему не хотелось, чтобы к нему могли придраться, обвинив в небрежности. Он сам говорил, что предпочитает бумагу с подписью любым, самым весомым словам.
Однажды вечером, когда Хаиткулы вернулся раньше, чем обычно, Палта Ачилович завел с ним такой разговор:
— Да-а-а... Хаиткулы Мовлямбердыевич, дам вам один дружеский совет: вы верите людям на слово, я не против этого, но все же вы недооцениваете значение документа. В деле надо документировать всё. Вот вы беседуете с ним, а он — болтун, как говорится, настоящий флюгер, куда вы подуете, туда он будет показывать. А чуть мерещится, что он вас не так понял, сразу же откажется от своих слов. Хуже нет человека, который отказывается от своих показаний. Не его жалко, а то, что он путает следствие... Да-а-а, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вы еще молодой, вас, видно, не подводили такие типы. А мне один раз таким манером поставили подножку. Споткнулся и на всю жизнь зарубил себе на носу: выслушивай, верь любым словам, но документируй их. Изволь, кроме того, за каждое слово расписаться. Вот и вы — будьте осторожны!
Хаиткулы отмахнулся:
— Если человек захочет отказаться от своих показаний, хоть тысячу раз пиши — не поможет.
— Пусть попробует отказаться от того, что подписал собственноручно...
— А почему бы и нет! — Хаиткулы поддразнивал Палту Ачиловича, но тот как будто не замечал озорных ноток в голосе коллеги.
— Если откажется, значит, вводил следствие в заблуждение...
— А может быть, вы его припугнули... Да и термин какой-то искусственный — «собственноручно».
— Да, да, термин, термин! — Палта Ачилович вскочил, стал надевать пиджак. — Столовая сейчас закрывается, а то бы я прочитал лекцию некоторым зеленым юристам, показал
им, как надо относиться к терминологии, как надо ею пользоваться. Доказал бы вам, что без нее вы ни на шаг не сдвинетесь с места.
Хаиткулы продолжал говорить на ходу:
— Свидетели, Палта Ачилович,— это прежде всего люди. Как часто бывает, что от застенчивости или от чего-то еще, но без злого умысла, они умолчат о чем-то. Вы сами знаете, это чаще всего бывает на первом допросе. Многие теряются и путают события, даты, лица... Только от растерянности, подчеркну это. Что же нам-то делать? Только одно: искать истину. Говорят нам правду или нет — искать ее. Потому-то наша работа и называется — следствие, то есть исследование. Кроме того, вот мы говорим о. свидетелях, но разве нам нужны свидетели «вообще», разве мы с вами сразу не отличаем одного свидетеля от другого? Этот вот определенно представляет для следствия интерес, а тот — почти никакого... Значит, нужно документировать показания одного и другого? Едва ли. Так мы никогда не придем к истине, если превратим следствие в документальный репортаж. Никогда или очень не скоро,.. Боюсь, для того чтобы перевезти в кер-кинский архив все бумаги, исписанные вами, потребуется контейнер. Не обижайтесь на мои слова, но, право же, вы тратите многовато времени на ваши «собственноручно» подписанные бумаги. А главное, какой результат? Никакого — и у вас, и у меня будто птицы склевали урожай, соломы много, а зерна мало, хоть по ветру пускай все бумаги...
Палта Ачилович уже не мог понять, шутит Хаиткулы или говорит всерьез, на ходу прикурил, сказал строго:
— Урожай собран, Хаиткулы Мовлямбердыевич. Во время уборочной всегда больше соломы, чем зерна. Скоро будем молотить, земляк. Вы сами были настроены таким образом, что это дело не легкое и затяжное. Те, что поручили его нам, тоже это хорошо понимали. Какие-то новые довольно мрачные нотки появились у вас... Да-а-а, куда девался ваш оптимизм? Где ваша воля? Упорство? Что-то я вас перестаю узнавать!
Хаиткулы остановился и, легонько хлопнув Палту Ачи-ловича по спине, рассмеялся:
— Вот вы какой наблюдательный! Ничего от вас не скрыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17