Как пишут в газетах, встреча проходит в духе взаимопонимания, при полном совпадении точек зрения... Спокойной ночи.
Хаиткулы положил трубку. Его распирало от радости. Увидев вопросительный взгляд друга, он по порядку рассказал, что произошло после того, как Аннамамед высадил его у Красного Креста.
— ...Девушки — по сравнению с нами — и обидчивей, и упрямей... Но Марал все-таки другая, все делает с открытой душой, мягкосердечная, Прощает еще до того, как соберешься просить прощения. Но язычок у нее острый, шутку любит, но не любит соленых шуток, сразу же превращается в глухонемую, если при ней скажешь что-нибудь такое...
Его настроение передалось Аннамамеду. Он встал, начал прогуливаться по комнате.
— Валла, чего ты ждешь, я не понимаю... Ждешь, когда коннит институт? Осталось-то немного... Родители знают о ваших намерениях?
— Моя мать знает.
— А ее?
— Наверное, нет... Не знаю...
— Посылай сватов. Хочешь, я сам поеду? Не откладывай той, женись.
— Мегрэ, я звал тебя сюда не для сватовства... Аннамамед подошел к столику у изголовья кровати, взял стоявшую на нем фотографию в изящной рамке, всмотрелся... Марал в белом халате, улыбается, глаза прищурены на солнце, вокруг них мелкие морщинки. Хаиткулы спросил нетерпеливо:
— Что делать?
Но Аннамамед будто и не слышал вопроса.
— Хорошей будет невесткой. Из-за такой девушки можно плыть шесть месяцев в сундуке, как Тахир. Если попросит — плыви, не прогадаешь... Не станешь же ты говорить, что кто-нибудь лучше меня определяет характер... даже по фотографии. Узнаю любого человека с одного взгляда. Посмотрю на него — и вижу насквозь. — Он осторожно поставил фотографию на место.— Ты чего смеешься? Скоро сам убедишься, что я прав... Теперь отвечу на твой главный вопрос — не зря же шел сюда. Скажу прямо: попади дело в руки опытного следователя, не сомневаюсь, было бы раскрыто. Вот тебе мой совет: не смотри, что Ходжа Назарович твой начальник, пиши все, что ты думаешь о том, как проводился розыск. Ты думаешь, он будет читать твою диссертацию?..
Когда Хаиткулы пошел провожать Аннамамеда, был уже второй час ночи.
В домах, похожих один на другой как близнецы, огни были погашены. Совещенные слабым светом уличных фонарей, они тонули в ночном мраке л, казалось, были укутаны одним огромным темным покрывалом. Вокруг тишина — ни лая собак, ни птичьего гомона. Было то ночное время, о котором поговорка говорит: пришел час охоты шакалов на кур...
Хаиткулы выспался днем, поэтому не мог заснуть почти до самого утра, к тому же одолевала мысль: что делать в создавшейся ситуации? Вздремнув на рассвете, он спал недолго, но, проснувшись, почувствовал себя полным сил и готовым отстаивать принятое решение.
Он вошел в кабинет подполковника Назарова, едва начался рабочий день. Они поздоровались. Хаиткулы решительно заговорил:
— Я столкнулся с одним приостановленным делом, которое было возбуждено десять лет тому назад. Преступление осталось нераскрытым. Случилось это третьего марта пятьдесят восьмого года под самым райцентром, под Хала-чом, в Сурхи. Пропал один йарень, и его не нашли до сих пор. Его звали Бекджан...
— Постой! Пятьдесят восьмой год...— подполковник подозрительно смотрел на Хаиткулы,— под Халачом... Бекджан Веллеков, говоришь?
Хаиткулы выдержал острый взгляд подполковника и решил идти напрямик. Так же спокойно он продолжал:
— Изучив дело, я пришел к выводу, что, несмотря на его десятилетнюю давность, производство по нему необходимо возобновить. Ряд обстоятельств там остался совершенно невыясненным. Их разрешение даст новые результаты. Надо всерьез еще раз заняться на месте...
— Товарищ старший лейтенант, не торопитесь. Дело же никто не прекращал. Оно приостановлено. Вы случайно наткнулись на него, и это еще ни о чем не говорит.—Подполковник еле сдерживался. Он уже учуял «запах гари», но вслух произлес: — Ты в обязательном порядке должен знать, как возобновляется следствие по приостановленным делам... Я чувствую, ты настроен решительно, и должен признаться — все это для меня неожиданно. Но разговор наш может оказаться длинным, поэтому давай-ка ненадолго забудем о наших званиях и должностях. Поговорим, так сказать, по-дружески, как равный с равным. Я тебе не начальник, ты мне не подчиненный... Принимаешь?
— А это не ослабит ваши позиции? Ходжа Назарович нехотя рассмеялся.
— Зато пощадит мое сердце. Не обидно умереть, отстаивая честь, но не дай бог скончаться от инфаркта.
— А я недавно прочитал у одного поэта, что инфаркт и есть спидометр чести. А люди бесчестные могут дожить до ста лет.
— Ну, до ста мало кому удается. А я и на семьдесят соглашусь...
Хаиткулы вдруг понял, зачем подполковнику понадобилось говорить с ним «как равный с равным», не иначе чтобы увести разговор в сторону, охладить Хаиткулы. Он решил продолжать говорить так, как начал:
— Меня, честно говоря, кроме самого результата расследования занимает еще вот что: как могло случиться, что, не выяснив, куда исчез человек, дело было приостановлено.
Что же за розыск, который в течение десяти лет не дает ничего нового... Десять лет — не десять дней и не десять месяцев. Не могу себе представить, чтобы такое могло быть, товарищ подполковник.
— Были и пятнадцатилетние дела. И не одно, и не два.
— Знаю — были- Но я не о том, что было. Просто не могу себе представить, что такое может быть, и не могу понять, почему это должно быть. Вы как-то так об этом говорите, будто это нормальное явление. Я сегодня всю ночь не спал, вчера себе места не находил. Я пытаюсь понять, откуда оно могло родиться, само это слово «нераскрытое»... Вы, конечно, можете' легко объяснить его происхождение: всегда, мол, существуют объективные причины, и что какое-то преступление может остаться нераскрытым. И все же я не могу до конца понять, как можно остановиться на полдороге. Потом — мы же потворствуем преступнику, который может, пойти на новое злодеяние. Один раз сошло с рук, он, уверенный в безнаказанности, решит, что сойдет и в другой. Видите, товарищ подполковник, целая лекция получилась.
—- Правда глаза колет, от нее, точно, бывает, не спрячешься. К сожалению, не раскрытые в первые дни и даже месяцы дела были, есть... не хочется говорить... будут...— Ходжа Назарович понял, что не пойти немного на уступки было бы неверно.— Да, бывают такие случаи... в обязательном порядке, и причиной этому бываем мы сами; не всегда хватает смекалки понять все до конца, найти верное решение.
Бывают моменты, когда собеседник в пылу беседы пере- , стает давать отчет своим словам. То же, кажется, случилось с Хаиткулы.
— Причина — не то слово. Вина! Только вина! Ходжа Назарович помолчал, потом ответил:
— Нет, не вина. Если бы расследование умышленно тормозилось, тогда была бы вина. Причина и вина — слова; имеющие конкретный смысл.
— Хочу вас спросить откровенно, товарищ подполковник...— Хаиткулы замялся.
Ходжа Назарович, воспользовавшись паузой, пошутил:
— Давай... не щади меня. Другой такой возможности у тебя не будет. Мы же еще и работаем, не только разглагольствуем. Бери интервью. В обязательном порядке бери...
— Хочу узнать, вы уж извините, значит, вас не мучила совесть из-за того, что дело осталось нераскрытым? Вы-одит, что вроде никогда и не было парня по имени Бекд-жан:
— Отвечу честно: мучила.... сначала. Потом привык, человека есть необычайное свойство — привыкать ко все-
— Оно всем присуще или только избранным? — Давай на этот вопрос ты ответишь мне сам лет, через
ятнадцать — двадцать.
— Что же, может, вы окажетесь правы: годы, обстоя-ельства, люди могут сделать меня тем, кто привыкает ко сему и многое забывает... Но сейчас — нет, даю голову на тсечение, не смогу привыкнуть к тому, что Бекджан пропал ез следов.
— Не знай я тебя хорошо, решил бы, что ты начитался именона. и несешь теперь высокопарную чепуху. Но ты лов на ветер не бросаешь... Скажу прямо: мне было больно се это услышать, показалось — не доверяешь мне... Ты олько что просил у меня академический отпуск, и ты в обя-ательном порядке его получил. Я не возражал, не так ли?
— Так,— Хаиткулы кивнул.
— Несмотря на то что работы в отделе по горло, пошли тебе навстречу. Ты сам говорил: многие, кто с тобой кончили университет, стали кандидатами, готовят докторские... Помнишь свои слова?
— Помню,— снова кивнул Хаиткулы.
— А теперь ты у меня же будешь просить разрешения обязательном порядке взяться за это дело... Хочешь забросить диссертацию... Где тут логика? Ты стал очень непосле-овательным, а это никак тебе не идет.
— Вы поняли совершенно правильно, товарищ подпол-овник. Я хочу, я горю желанием... я прошу дать мне возможность поработать по этому делу! А если говорить о том, кто последователен, кто нет,— признаюсь, сделал логическое открытие: раньше я был дураком. Погнался за модой: во что бы то ни стало стать кандидатом! Вы знаете, мне кажется, все эти звания —.кандидат, доктор — превращаются в такую же расхожую вещь, как импортный гарнитур...
— Врешь! Клевещешь на себя! — Подполковник не выдержал, вскипел, замахал на инспектора руками.— Ты не гонялся за модой, просто хотел стать ученым. Ты этого достоин! А теперь, когда изменил решение, я знаю, что тобой руководит. Знаю! Хочешь быстро стать героем! В обязательном порядке!
— Товарищ подполковник! — Теперь уже Хаиткулы не выдержал. Он. резко поднялся и... снова сел.
Подполковник, делая вид, что не заметил вспышки подчиненного, спокойно пододвинул к себе свой любимый красный чайник, так же спокойно разлил чай в красные пиалы и протянул одну Хаиткулы.
— А как иначе все это понимать? — Подполковник вдруг заговорил почти благодушно: — Ты еще молодой, все у тебя впереди. Куда торопишься? Ты хочешь быстро прославиться, но здесь это так не делается, здесь всего добиваются упорным трудом... Всего, даже славы. Предупреждаю, если решил показать другим, что ты не такой, как они, что ты лучше их, то определенно ошибся дверью...
— Прошу меня выслушать...— Хаиткулы старался говорить спокойно, но теперь это у него ллохо получалось, в голосе зазвучал металл: — Я могу довести это дело до конца. Я обнаружил в материале некоторые слабые места... Я могу...
Подполковник, прихлебывая чай, грустно улыбнулся:
— Я тоже был таким, как ты. В твои годы мы все мечтали стать Чапаевыми. Ходили в кино, а потом долго бредили увиденным, воображали себя такими же героями...— Он встал, заложил руки за спину, прошелся по кабинету.— Но кино — это кино, а жизнь — это жизнь. Их нельзя смешивать.— Он говорил совсем тихо, как бы рассуждая вслух с самим собой.— Соскучился по романтике? А наша работа здесь что, легкая? Разве в ней не бывает ничего похлеще нераскрытых дел?
— Знаю, работа наша трудная и...
— И ответственная...—Ходжа Назарович остановился перед Хаиткулы.
— Ответственная, знаю, но я...
— Хаиткулы, ответь мне прямо: тебе попадались там другие незаконченные дела?
— Встречались.
— Так почему ты как клещ впился именно в это дело? Спрашиваю тебя — обрата на это внимание'— не как начальник, а как старший товарищ, который съел в жизни не один пуд соли, побольше твоего.
— Потому...
— Потому что ты из-за чего-то хочешь насолить Ходже Назаровичу, своему непосредственному руководителю. По-другому на твое желание нельзя смотреть.
Хаиткулы встал, но подполковник, положив ему руку на плечо, усадил снова.
— Я один из самых первых работников туркменской милиции... Тебя еще на свете не было, а я уже таскал на ногах милицейские сапоги... Я себе чуть зубы не обломал об этот орешек. Единственное пятнышко на моей совершенно чистой биографии... Да и пятно ли? Ты так считаешь! Другие убеждены: обычные издержки в работе. В чем я не сомневаюсь, так это в том, что ты ничего, не добьешься. Поскользнешься, как поскользнулся я... в обязательном порядке... Не возьму в толк, чего ты все-таки хочешь: упасть тогда, когда только-только начал твердо ходить по земле, или же насолить другому?! Я для тебя, по-моему, сделал немало: помог получить квартиру, дал отпуск... Я не советую тебе, в конце концов, заниматься этим делом, и ты обязан прислушаться к моим словам.
Ходжа Назарович сел за стол и откинулся на спинку своего удобного мягкого кресла. На лбу у него собрались толстые складки, но тут же разгладились, подполковник увидел, что Хаиткулы сидит опустив голову, словно виноватый. «Неужели наконец этот сумасброд что-то понял? Все-таки нам еще работать вместе, и работать надо в согласии... На него Аннамамед влияет. Но на капитана непохож; тоже упрямый, но не такой, поосмотрительней. Сейчас все станет на свое место, протянет руку и скажет: спасибо за совет...» Хаиткулы посмотрел на- него:
— Я, как коммунист, прежде всего не могу идти против своей совести, а розыск Бекджана считаю делом своей совести... А что касается квартиры, то это вопрос простой. Я думал, мне ее дали не в обход других. Если были нарушены какие-то правила, готов хоть сейчас вернуть ключ... Относительно моей просьбы заняться делом Бекджана, повторяю,— остается в силе. Жаль, что мы так долго и напрасно говорили. Я-то ждал от вас поддержки или, по крайней мере, серьезного совета.
Ходжа Назарович понял, что сегодняшнюю партию он если и не проиграл, то все же с трудом сводит в «ничью». Этот старший лейтенант от своего не отступится. Чего доброго, пойдет в высокие инстанции и добьется своего... Как тогда будет выглядеть он, подполковник Назаров? Потеряет престиж у подчиненных? Утратит доверие вышестоящих руководителей?.. Вот задачка! Пожалуй, все же не стоит .проливать ложками то, что годами собирал по каплям. Он снова вышел из-за стола, подошел к Хаиткулы. — Послушай же, товарищ старший лейтенант! — Он взял Хаиткулы за плечо, изо всех сил сжал его.— Посмотри
на меня! Видишь?! Этот человек, которого вы все знаете как Ходжу Назаровича Назарова, не имеет ни перед кем никаких провинностей! Ни перед кем... Ты должен это усвоить. Я работаю как вол. Руковожу вами, воспитываю вас... Государство меня ценит, ему я обязан своим положением, этими звездочками, всем... Никто не скажет: Назаров халатно относится к своим обязанностям, злоупотребляет служебным положением. Никто! Никто не сможет обвинить меня в подлости... .
Хаиткулы молча слушал горячую тираду Ходжи Назаровича. Он вдруг вспомнил слова Аннамамеда: «Больше всего на свете уверен в своей абсолютной правоте».
— Знаю, и у меня в обязательном порядке есть упущения, но не там, где они тебе мерещатся!.. Я всегда хотел, чтобы ты, как и другие подчиненные, в обязательном порядке чувствовал себя уверенно, работая со мной, в этом винюсь... Чтобы мог с толком применить свою энергию, знания, способности. Виноват и здесь... Когда вы, мои работники, хотите прыгнуть выше головы, злюсь, ругаю вас, хочу остудить ваш пыл, хочу направить вашу энергию в разумное русло. Что ж! Виноват! Много требую, мало хвалю... виноват! Знаю, и после этого разговора окажусь виноватым... в. обязательном порядке! — Ходжа Назарович расстегнул верхние пуговицы кителя, отпил из пиалы, потом взял стул, сел рядом с Хаиткульь— Ты меня прекрасно знаешь. Разве я из тех начальников, которые не вылезают из кабинетов, сидя в кресле нога за ногу? Работаю с вами, молодыми, наравне. У Ходжи Назаровича в твои годы не было времени писать диссертации. День — ночь, надо не надо, в кирзовых сапогах — по пуду грязи на них и столько же песка за голенищами — таскался пешком из колхоза в колхоз, из аула в аул. Мы работали и не жаловались. Работали не покладая рук ради вас, чтобы вы могли сейчас спокойно писать диссертации. Становитесь учеными, кандидатами, докторами, но не смейтесь над нами, стариками... Разве не насмешка — найти десятилетнее дело и обвинить нас, ветеранов, в том, что оно не было раскрыто!
Дверь кабинета открылась, и подполковник увидел Аннамамеда, сделал ему знак рукой: «Иди сюда» —и продолжал так же горячо:
— Пусть и Аннамамед послушает, пусть и он выскажет тебе свое мнение. Ты бросаешь диссертацию, которая принесла бы пользу другим, .и хватаешься за дело явно себе не по плечу! Поражаюсь твоей самонадеянности!
Аннамамед, услышав эти слова, сразу понял, что происходит. Он дружески подмигнул Хаиткулы из-за спины подполковника: «Не сдавайся!» Хаиткулы же не знал, радоваться приходу друга или нет,— тот же считал, что нераскрытое дело годится в первую очередь для диссертации, а там как выйдет... Впрочем, его уже не заботило, будет Аннамамед поддерживать его или же станет на сторону Ходжи Назаровича; он знал, что будет по-прежнему стоять на своем до конца, и готов был спорить с кем угодно...
Ходжа Назарович перевел дух, но Хаиткулы не дал ему продолжать:
— Вы же сами сказали, что дело не прекращено. Но если розыск будет вестись так же, как он велся эти годы, сможете ли вы гарантировать, что оно не протянется еще одно десятилетие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Хаиткулы положил трубку. Его распирало от радости. Увидев вопросительный взгляд друга, он по порядку рассказал, что произошло после того, как Аннамамед высадил его у Красного Креста.
— ...Девушки — по сравнению с нами — и обидчивей, и упрямей... Но Марал все-таки другая, все делает с открытой душой, мягкосердечная, Прощает еще до того, как соберешься просить прощения. Но язычок у нее острый, шутку любит, но не любит соленых шуток, сразу же превращается в глухонемую, если при ней скажешь что-нибудь такое...
Его настроение передалось Аннамамеду. Он встал, начал прогуливаться по комнате.
— Валла, чего ты ждешь, я не понимаю... Ждешь, когда коннит институт? Осталось-то немного... Родители знают о ваших намерениях?
— Моя мать знает.
— А ее?
— Наверное, нет... Не знаю...
— Посылай сватов. Хочешь, я сам поеду? Не откладывай той, женись.
— Мегрэ, я звал тебя сюда не для сватовства... Аннамамед подошел к столику у изголовья кровати, взял стоявшую на нем фотографию в изящной рамке, всмотрелся... Марал в белом халате, улыбается, глаза прищурены на солнце, вокруг них мелкие морщинки. Хаиткулы спросил нетерпеливо:
— Что делать?
Но Аннамамед будто и не слышал вопроса.
— Хорошей будет невесткой. Из-за такой девушки можно плыть шесть месяцев в сундуке, как Тахир. Если попросит — плыви, не прогадаешь... Не станешь же ты говорить, что кто-нибудь лучше меня определяет характер... даже по фотографии. Узнаю любого человека с одного взгляда. Посмотрю на него — и вижу насквозь. — Он осторожно поставил фотографию на место.— Ты чего смеешься? Скоро сам убедишься, что я прав... Теперь отвечу на твой главный вопрос — не зря же шел сюда. Скажу прямо: попади дело в руки опытного следователя, не сомневаюсь, было бы раскрыто. Вот тебе мой совет: не смотри, что Ходжа Назарович твой начальник, пиши все, что ты думаешь о том, как проводился розыск. Ты думаешь, он будет читать твою диссертацию?..
Когда Хаиткулы пошел провожать Аннамамеда, был уже второй час ночи.
В домах, похожих один на другой как близнецы, огни были погашены. Совещенные слабым светом уличных фонарей, они тонули в ночном мраке л, казалось, были укутаны одним огромным темным покрывалом. Вокруг тишина — ни лая собак, ни птичьего гомона. Было то ночное время, о котором поговорка говорит: пришел час охоты шакалов на кур...
Хаиткулы выспался днем, поэтому не мог заснуть почти до самого утра, к тому же одолевала мысль: что делать в создавшейся ситуации? Вздремнув на рассвете, он спал недолго, но, проснувшись, почувствовал себя полным сил и готовым отстаивать принятое решение.
Он вошел в кабинет подполковника Назарова, едва начался рабочий день. Они поздоровались. Хаиткулы решительно заговорил:
— Я столкнулся с одним приостановленным делом, которое было возбуждено десять лет тому назад. Преступление осталось нераскрытым. Случилось это третьего марта пятьдесят восьмого года под самым райцентром, под Хала-чом, в Сурхи. Пропал один йарень, и его не нашли до сих пор. Его звали Бекджан...
— Постой! Пятьдесят восьмой год...— подполковник подозрительно смотрел на Хаиткулы,— под Халачом... Бекджан Веллеков, говоришь?
Хаиткулы выдержал острый взгляд подполковника и решил идти напрямик. Так же спокойно он продолжал:
— Изучив дело, я пришел к выводу, что, несмотря на его десятилетнюю давность, производство по нему необходимо возобновить. Ряд обстоятельств там остался совершенно невыясненным. Их разрешение даст новые результаты. Надо всерьез еще раз заняться на месте...
— Товарищ старший лейтенант, не торопитесь. Дело же никто не прекращал. Оно приостановлено. Вы случайно наткнулись на него, и это еще ни о чем не говорит.—Подполковник еле сдерживался. Он уже учуял «запах гари», но вслух произлес: — Ты в обязательном порядке должен знать, как возобновляется следствие по приостановленным делам... Я чувствую, ты настроен решительно, и должен признаться — все это для меня неожиданно. Но разговор наш может оказаться длинным, поэтому давай-ка ненадолго забудем о наших званиях и должностях. Поговорим, так сказать, по-дружески, как равный с равным. Я тебе не начальник, ты мне не подчиненный... Принимаешь?
— А это не ослабит ваши позиции? Ходжа Назарович нехотя рассмеялся.
— Зато пощадит мое сердце. Не обидно умереть, отстаивая честь, но не дай бог скончаться от инфаркта.
— А я недавно прочитал у одного поэта, что инфаркт и есть спидометр чести. А люди бесчестные могут дожить до ста лет.
— Ну, до ста мало кому удается. А я и на семьдесят соглашусь...
Хаиткулы вдруг понял, зачем подполковнику понадобилось говорить с ним «как равный с равным», не иначе чтобы увести разговор в сторону, охладить Хаиткулы. Он решил продолжать говорить так, как начал:
— Меня, честно говоря, кроме самого результата расследования занимает еще вот что: как могло случиться, что, не выяснив, куда исчез человек, дело было приостановлено.
Что же за розыск, который в течение десяти лет не дает ничего нового... Десять лет — не десять дней и не десять месяцев. Не могу себе представить, чтобы такое могло быть, товарищ подполковник.
— Были и пятнадцатилетние дела. И не одно, и не два.
— Знаю — были- Но я не о том, что было. Просто не могу себе представить, что такое может быть, и не могу понять, почему это должно быть. Вы как-то так об этом говорите, будто это нормальное явление. Я сегодня всю ночь не спал, вчера себе места не находил. Я пытаюсь понять, откуда оно могло родиться, само это слово «нераскрытое»... Вы, конечно, можете' легко объяснить его происхождение: всегда, мол, существуют объективные причины, и что какое-то преступление может остаться нераскрытым. И все же я не могу до конца понять, как можно остановиться на полдороге. Потом — мы же потворствуем преступнику, который может, пойти на новое злодеяние. Один раз сошло с рук, он, уверенный в безнаказанности, решит, что сойдет и в другой. Видите, товарищ подполковник, целая лекция получилась.
—- Правда глаза колет, от нее, точно, бывает, не спрячешься. К сожалению, не раскрытые в первые дни и даже месяцы дела были, есть... не хочется говорить... будут...— Ходжа Назарович понял, что не пойти немного на уступки было бы неверно.— Да, бывают такие случаи... в обязательном порядке, и причиной этому бываем мы сами; не всегда хватает смекалки понять все до конца, найти верное решение.
Бывают моменты, когда собеседник в пылу беседы пере- , стает давать отчет своим словам. То же, кажется, случилось с Хаиткулы.
— Причина — не то слово. Вина! Только вина! Ходжа Назарович помолчал, потом ответил:
— Нет, не вина. Если бы расследование умышленно тормозилось, тогда была бы вина. Причина и вина — слова; имеющие конкретный смысл.
— Хочу вас спросить откровенно, товарищ подполковник...— Хаиткулы замялся.
Ходжа Назарович, воспользовавшись паузой, пошутил:
— Давай... не щади меня. Другой такой возможности у тебя не будет. Мы же еще и работаем, не только разглагольствуем. Бери интервью. В обязательном порядке бери...
— Хочу узнать, вы уж извините, значит, вас не мучила совесть из-за того, что дело осталось нераскрытым? Вы-одит, что вроде никогда и не было парня по имени Бекд-жан:
— Отвечу честно: мучила.... сначала. Потом привык, человека есть необычайное свойство — привыкать ко все-
— Оно всем присуще или только избранным? — Давай на этот вопрос ты ответишь мне сам лет, через
ятнадцать — двадцать.
— Что же, может, вы окажетесь правы: годы, обстоя-ельства, люди могут сделать меня тем, кто привыкает ко сему и многое забывает... Но сейчас — нет, даю голову на тсечение, не смогу привыкнуть к тому, что Бекджан пропал ез следов.
— Не знай я тебя хорошо, решил бы, что ты начитался именона. и несешь теперь высокопарную чепуху. Но ты лов на ветер не бросаешь... Скажу прямо: мне было больно се это услышать, показалось — не доверяешь мне... Ты олько что просил у меня академический отпуск, и ты в обя-ательном порядке его получил. Я не возражал, не так ли?
— Так,— Хаиткулы кивнул.
— Несмотря на то что работы в отделе по горло, пошли тебе навстречу. Ты сам говорил: многие, кто с тобой кончили университет, стали кандидатами, готовят докторские... Помнишь свои слова?
— Помню,— снова кивнул Хаиткулы.
— А теперь ты у меня же будешь просить разрешения обязательном порядке взяться за это дело... Хочешь забросить диссертацию... Где тут логика? Ты стал очень непосле-овательным, а это никак тебе не идет.
— Вы поняли совершенно правильно, товарищ подпол-овник. Я хочу, я горю желанием... я прошу дать мне возможность поработать по этому делу! А если говорить о том, кто последователен, кто нет,— признаюсь, сделал логическое открытие: раньше я был дураком. Погнался за модой: во что бы то ни стало стать кандидатом! Вы знаете, мне кажется, все эти звания —.кандидат, доктор — превращаются в такую же расхожую вещь, как импортный гарнитур...
— Врешь! Клевещешь на себя! — Подполковник не выдержал, вскипел, замахал на инспектора руками.— Ты не гонялся за модой, просто хотел стать ученым. Ты этого достоин! А теперь, когда изменил решение, я знаю, что тобой руководит. Знаю! Хочешь быстро стать героем! В обязательном порядке!
— Товарищ подполковник! — Теперь уже Хаиткулы не выдержал. Он. резко поднялся и... снова сел.
Подполковник, делая вид, что не заметил вспышки подчиненного, спокойно пододвинул к себе свой любимый красный чайник, так же спокойно разлил чай в красные пиалы и протянул одну Хаиткулы.
— А как иначе все это понимать? — Подполковник вдруг заговорил почти благодушно: — Ты еще молодой, все у тебя впереди. Куда торопишься? Ты хочешь быстро прославиться, но здесь это так не делается, здесь всего добиваются упорным трудом... Всего, даже славы. Предупреждаю, если решил показать другим, что ты не такой, как они, что ты лучше их, то определенно ошибся дверью...
— Прошу меня выслушать...— Хаиткулы старался говорить спокойно, но теперь это у него ллохо получалось, в голосе зазвучал металл: — Я могу довести это дело до конца. Я обнаружил в материале некоторые слабые места... Я могу...
Подполковник, прихлебывая чай, грустно улыбнулся:
— Я тоже был таким, как ты. В твои годы мы все мечтали стать Чапаевыми. Ходили в кино, а потом долго бредили увиденным, воображали себя такими же героями...— Он встал, заложил руки за спину, прошелся по кабинету.— Но кино — это кино, а жизнь — это жизнь. Их нельзя смешивать.— Он говорил совсем тихо, как бы рассуждая вслух с самим собой.— Соскучился по романтике? А наша работа здесь что, легкая? Разве в ней не бывает ничего похлеще нераскрытых дел?
— Знаю, работа наша трудная и...
— И ответственная...—Ходжа Назарович остановился перед Хаиткулы.
— Ответственная, знаю, но я...
— Хаиткулы, ответь мне прямо: тебе попадались там другие незаконченные дела?
— Встречались.
— Так почему ты как клещ впился именно в это дело? Спрашиваю тебя — обрата на это внимание'— не как начальник, а как старший товарищ, который съел в жизни не один пуд соли, побольше твоего.
— Потому...
— Потому что ты из-за чего-то хочешь насолить Ходже Назаровичу, своему непосредственному руководителю. По-другому на твое желание нельзя смотреть.
Хаиткулы встал, но подполковник, положив ему руку на плечо, усадил снова.
— Я один из самых первых работников туркменской милиции... Тебя еще на свете не было, а я уже таскал на ногах милицейские сапоги... Я себе чуть зубы не обломал об этот орешек. Единственное пятнышко на моей совершенно чистой биографии... Да и пятно ли? Ты так считаешь! Другие убеждены: обычные издержки в работе. В чем я не сомневаюсь, так это в том, что ты ничего, не добьешься. Поскользнешься, как поскользнулся я... в обязательном порядке... Не возьму в толк, чего ты все-таки хочешь: упасть тогда, когда только-только начал твердо ходить по земле, или же насолить другому?! Я для тебя, по-моему, сделал немало: помог получить квартиру, дал отпуск... Я не советую тебе, в конце концов, заниматься этим делом, и ты обязан прислушаться к моим словам.
Ходжа Назарович сел за стол и откинулся на спинку своего удобного мягкого кресла. На лбу у него собрались толстые складки, но тут же разгладились, подполковник увидел, что Хаиткулы сидит опустив голову, словно виноватый. «Неужели наконец этот сумасброд что-то понял? Все-таки нам еще работать вместе, и работать надо в согласии... На него Аннамамед влияет. Но на капитана непохож; тоже упрямый, но не такой, поосмотрительней. Сейчас все станет на свое место, протянет руку и скажет: спасибо за совет...» Хаиткулы посмотрел на- него:
— Я, как коммунист, прежде всего не могу идти против своей совести, а розыск Бекджана считаю делом своей совести... А что касается квартиры, то это вопрос простой. Я думал, мне ее дали не в обход других. Если были нарушены какие-то правила, готов хоть сейчас вернуть ключ... Относительно моей просьбы заняться делом Бекджана, повторяю,— остается в силе. Жаль, что мы так долго и напрасно говорили. Я-то ждал от вас поддержки или, по крайней мере, серьезного совета.
Ходжа Назарович понял, что сегодняшнюю партию он если и не проиграл, то все же с трудом сводит в «ничью». Этот старший лейтенант от своего не отступится. Чего доброго, пойдет в высокие инстанции и добьется своего... Как тогда будет выглядеть он, подполковник Назаров? Потеряет престиж у подчиненных? Утратит доверие вышестоящих руководителей?.. Вот задачка! Пожалуй, все же не стоит .проливать ложками то, что годами собирал по каплям. Он снова вышел из-за стола, подошел к Хаиткулы. — Послушай же, товарищ старший лейтенант! — Он взял Хаиткулы за плечо, изо всех сил сжал его.— Посмотри
на меня! Видишь?! Этот человек, которого вы все знаете как Ходжу Назаровича Назарова, не имеет ни перед кем никаких провинностей! Ни перед кем... Ты должен это усвоить. Я работаю как вол. Руковожу вами, воспитываю вас... Государство меня ценит, ему я обязан своим положением, этими звездочками, всем... Никто не скажет: Назаров халатно относится к своим обязанностям, злоупотребляет служебным положением. Никто! Никто не сможет обвинить меня в подлости... .
Хаиткулы молча слушал горячую тираду Ходжи Назаровича. Он вдруг вспомнил слова Аннамамеда: «Больше всего на свете уверен в своей абсолютной правоте».
— Знаю, и у меня в обязательном порядке есть упущения, но не там, где они тебе мерещатся!.. Я всегда хотел, чтобы ты, как и другие подчиненные, в обязательном порядке чувствовал себя уверенно, работая со мной, в этом винюсь... Чтобы мог с толком применить свою энергию, знания, способности. Виноват и здесь... Когда вы, мои работники, хотите прыгнуть выше головы, злюсь, ругаю вас, хочу остудить ваш пыл, хочу направить вашу энергию в разумное русло. Что ж! Виноват! Много требую, мало хвалю... виноват! Знаю, и после этого разговора окажусь виноватым... в. обязательном порядке! — Ходжа Назарович расстегнул верхние пуговицы кителя, отпил из пиалы, потом взял стул, сел рядом с Хаиткульь— Ты меня прекрасно знаешь. Разве я из тех начальников, которые не вылезают из кабинетов, сидя в кресле нога за ногу? Работаю с вами, молодыми, наравне. У Ходжи Назаровича в твои годы не было времени писать диссертации. День — ночь, надо не надо, в кирзовых сапогах — по пуду грязи на них и столько же песка за голенищами — таскался пешком из колхоза в колхоз, из аула в аул. Мы работали и не жаловались. Работали не покладая рук ради вас, чтобы вы могли сейчас спокойно писать диссертации. Становитесь учеными, кандидатами, докторами, но не смейтесь над нами, стариками... Разве не насмешка — найти десятилетнее дело и обвинить нас, ветеранов, в том, что оно не было раскрыто!
Дверь кабинета открылась, и подполковник увидел Аннамамеда, сделал ему знак рукой: «Иди сюда» —и продолжал так же горячо:
— Пусть и Аннамамед послушает, пусть и он выскажет тебе свое мнение. Ты бросаешь диссертацию, которая принесла бы пользу другим, .и хватаешься за дело явно себе не по плечу! Поражаюсь твоей самонадеянности!
Аннамамед, услышав эти слова, сразу понял, что происходит. Он дружески подмигнул Хаиткулы из-за спины подполковника: «Не сдавайся!» Хаиткулы же не знал, радоваться приходу друга или нет,— тот же считал, что нераскрытое дело годится в первую очередь для диссертации, а там как выйдет... Впрочем, его уже не заботило, будет Аннамамед поддерживать его или же станет на сторону Ходжи Назаровича; он знал, что будет по-прежнему стоять на своем до конца, и готов был спорить с кем угодно...
Ходжа Назарович перевел дух, но Хаиткулы не дал ему продолжать:
— Вы же сами сказали, что дело не прекращено. Но если розыск будет вестись так же, как он велся эти годы, сможете ли вы гарантировать, что оно не протянется еще одно десятилетие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17