Вы говорите — я самонадеян... Это не так...— Хаиткулы остановился. Можно было понять, что он не закончил какую-то мысль.— Я не самонадеян... Понимаю, вам, может быть, нужны гарантии, что я смогу довести дело до конца. _ Гарантия пока только одна: тревога по заживо ист чезнувшему человеку. Пропал человек! Не в пустыне, не в лесу, а в современном селе„ Человек — не иголка, а село — не стог сена. Все, что я говорю сейчас,— разве это не гарантия, что я берусь за это дело не просто так, не для развле-чения или для того, чтобы двинуть вперед науку?
Звездочки на поголах подполковника сверкали, но по укоренившейся привычке Ходжа Назарович машинально, не теряя нити разговора, стал протирать их носовым платком. Он все еще не знал, какую тактику принять окончательно, мысли путались: «Горячий парень, очень горячий, надо бы остудить его пыл. Здесь же, пока не начал переть на рожон... Или нет, пускай идет, пускай расследует, обломает рога... Нет, надо остановить...»
Наступило, молчание, каждый думал о своем.Подполковник повернулся к Аннамамеду:
— Ты в курсе, о чем печется твой друг?
— В курсе.
— Так вот: если он не уважает меня как своего начальника, как ветерана милиции, как старшего товарища, то, думаю, может уважать тебя как друга. Скажи ему, что он легко может поскользнуться на том деле...
— Я тоже считаю, что дело почти безнадежно. Чтобы начать опять им заниматься, надо иметь стальные нервы и лошадиное здоровье...
Ходжа Назарович обрадовался:
— Слышу умные речи человека, который хорошо знает, что такое милицейский хлеб!
— Да нет, я не кончил, товарищ подполковник, — продолжал Аннамамед, кивнув в сторону Хаиткулы,—если он чувствует, что может, справиться, надо ему разрешить. Старший лейтенант Мовлямбердыев ведь не путевку просит в Сочи.
Подполковник после этих слов почувствовал себя как всадник, сброшенный на землю непослушным конем.
— Ты с ним.заодно?
Аннамамед, вместо того чтобы промолчать, подлил масла в огонь:
— Товарищ подполковник, но он же не выпрашивает у вас награду! Наоборот, идет на рискованное дело без всяких шансов на успех.
Назаров слушал его с непроницаемым лицом. Лицо, лишенное мимики, заставляет теряться собеседника, а Ходже Назаровичу надо было окончательно решить, какую именно занять позицию... Он прошел, большую школу общения с подчиненными. Медленно, .но верно поднимаясь по ступеням карьеры, он перенял от своих собственных начальников всевозможные формы воздействия на младших коллег и всегда мог воспользоваться любой из них: когда нужно, мог вспылить, но и остывал в предусмотренный момент; если надо было рубить сплеча — рубил, мог вполуха слушать собеседника, часто кивая при этом, якобы соглашаясь с его мнением. Он усвоил на сто процентов этот весьма условный, но в то же время довольно эффективный ритуал. С годами он пользовался этими приемами уже автоматически, не задумываясь, когда какой применять, и многим казалось, что ему. от природы были даны способности работать в коллективе и с коллективом.
Авторитет Ходжи Назаровича был весьма высок. Никто не сомневался в чистоте его мыслей и безукоризненности поступков. Не сомневался в них и Хаиткулы. Один только Аннамамед за долгие годы работы под началом Ходжи Назарова понимал, что взаимоотношения с людьми у подполковника часто строились на формальной основе.
Он предчувствовал, что Ходжа Назарович, не переубедив Хаиткулы, попытается отойти на выгодные позиции по возможности без потерь...
На лице подполковника появилась ласковая улыбка, он опять посмотрел на Аннамамеда:
— Ты у нас большой любитель критиковать всех — сверху донизу. Но что-то сегодня ты терпим к некоторым затеям наших сотрудников— Ходжа Назарович взял со стола толстую папку, поставил ее ребром на колено, ладонью оперся на нее. Вид у него теперь был деловой, но в то же время доброжелательный. Он продолжал, обращаясь к Хаиткулы: — Я любил тебя, как сына. Думал, скоро поздравлю с ученой степенью. Думал, благословлю и на защиту докторской. Думал, впереди у нас большие дела. А успешные дела — это в обязательном порядке и новые должности. Не все же время и мне с вами работать, глядишь — и мое кресло освободится. Кто его займет?.. Можешь считать это за шутку, как угодно, но с твоими способностями рано или поздно можно в обязательном порядке и замминистра стать, а потом... кто знает... Твой завтрашний день был ясен мне с самого начала, как ты появился у нас с красным дипломом. Получил ответственную и интересную работу. Все бы и дальше шло как по маслу — именно у тебя, такого целеустремленного, энергичного, нетерпимого к недостаткам. Столько достоинств у одного человека не часто встретишь... Еще не поздно, есть время подумать...— Он говорил совсем тихо, обращаясь к одному Хаиткулы, не обращя внимания на Аннамамеда. — Я тебя понимаю, — продолжал Ходжа Назарович. — Ты создан, чтобы действовать. Твоя энергия ищет выхода. Смотри не разочаруйся потом.
Хаиткулы поднял на него взгляд:
— За житейскую мудрость спасибо, Ходжа Назарович. Но говорю вам прямо: от расследования халачского дела не откажусь ни за что... Не поверите, но мне уже кажется, что призрак Бекджана где-то здесь рядом, он теперь не отпустит меня, будет ходить по пятам, пока не найду самого Бекджана. Как будто, ток высокого напряжения вокруг меня... Если вы не. чувствуете себя должником перед его памятью, то я это чувствую очень сильно.
Подполковник встал, перешел за свой стол, принял вполне официальный вид.
- Ладно. Тебя не переубедишь. Вдвоем вы осилили меня.— Он говорил сухо, как обычно, когда речь шла о каком-то не очень важном и не. очень срочном деле.— Заготовь письмо в районный отдел внутренних дел, пусть напишут, в каком состоянии дело; Потребуй ответить обстоятельно. Получишь ответ — если хочешь, можешь ехать туда. Пока помогай Аннамамеду. С завтрашнего дня отзываю тебя из отпуска.
Хаиткулы тут же начал составлять текст письма. Ходжа
Назарович же, глубоко погрузившись в старинное мягкое кресло, неизвестно как оказавшееся в этом кабинете, слушал Аннамамеда. Вернее, делал, вид, что слушает его доклад. Думал о своем... Не дождавшись конца доклада, встал, снял с аппарата трубку, трижды повернул диск.
— Товарищ генерал! Ходжа Назаров говорит! Прошу меня принять. Да... Неотложное дело. Честь отдела, что называется...
Из министерства Хаиткулы и Аннамамед вышли вместе. Наступило время обеда, на улицах было многолюдно — кто спешил в чайханы и кафе, кто в магазины... Аннамамед удачно провел операцию и теперь рассказывал об этом Хаиткулы, но тот, занятый своими мыслями, слушал плохо. Разговор в кабинете начальника отдела оставил в душе осадок... «Почему он сказал: помогай Аннамамеду? Вот он сам говорит, что розыск закончен, — значит, основная часть дела завершена... Остальное пускай делают следователи и коллеги из городской прокуратуры. Зачем нужна моя помощь?..»
Хаиткулы не заметил, как они оказались на остановке среди теснившихся в ожидании троллейбуса людей. Троллейбус плавно остановился, дверцы с треском раскрылись, и Аннамамед стал подталкивать его к входу. Хаиткулы вдруг попросил:
— Давай не поедем к тебе домой.
— Валла, что с тобой? Как хорошо полежать сейчас с подушкой под локтем, потягивая горячий чай. В уюте, в тепле. Ты это поймешь, когда женишься. Пошли, пошли!
Хаиткулы не сдавался:
— Все-таки давай пообедаем в чайхане. Там и расскажешь, чем мне заниматься,..
Аннамамед, не обращая внимания на то, что Хаиткулы и растерян, и смущен, втиснул его в переполненный троллейбус.
...Разговор, начатый на улице, продолжался за дастар-ханом.
— Я рад, что операция прошла успешно...— Аннамамед рассказал другу о событиях последних, дней.
Хаиткулы к еде только притрагивался: не было аппетита.
— Молодец, все сделал отлично... Теперь, Мегрэ, объясни, что я должен делать?
— Задержанные в ИВС, дорогой.
— Ну и что?
— Может быть, заинтересуешься ими и охладеешь к незаконченному делу... Валла, когда Ходжа Назарович сказал, чтобы ты помог мне, я понял, он это имеет в виду.
Когда Аннамамед произнес, имя Ходжи Назаровича, Хаиткулы мысленно перенесся в его кабинет, снова услыхал вкрадчивый голос подполковника, как наяву увидел его лицо, на котором было написано полное доверие, и почувствовал угрызения совести.. «Он печется обо мне, а я неблагодарный... Может, я лравда чего-то не понимаю?»
Раскаяние зашевелилось в душе, потом стало подниматься как волна, но тут же в памяти всплыло заплаканное лицо Марал, образ Бекджана, и волны сомнения рассеялись, как будто и не возникали... «Что раздумывать, когда пропал человек... Назаров думает о чести мундира... Чего-то Аннамамед темнит, боится дать совет...»
Эти мысли прервал приход Энеджан, жены Аннамамеда, полной молодой женщины, раскраснершейся от жара тамдыра. Она принесла свежий чурек, выставила все вкусное, что было в доме.
— В той баночке мед, отец.
— Мед?!
— Да, да, мед.
— Это какой такой еще мед?
— Сказано тебе — мед! Прекрасно видит, а еще спрашивает — какой такой мед...
Аннамамед взял в руки банку, стал читать этикетку, брови его поднялись, он с удивлением уставился на жену. Энеджан опять возмутилась:
— Какая тебя муха укусила, отец? Где ты научился так смотреть на жену? Тебе надо есть мед, а не жену... Или позвать тетушку Хаджат? Она тебя вылечит, чтобы не был таким сердитым!
Аннамамед улыбнулся:
— Валла, это ты у моей мамы научилась. Когда я был мальчишкой, если жаловался на головные боли, она тут же приводила в дом какую-нибудь старуху. А та посадит меня на
колени, дергает головой, как лошадь, запряженная в мельничный жернов, и что-то нашептывает в ухо. Это бы ничего, только воняло от нее насом —спасенья нет! Придет под кошму, сплюнет целый фунт наса, потом мной занимается. Как-то плюнула мне в лицо... Нарочно. Да не один раз, а три раза подряд. Запах изо рта... бр-р-р. С тех пор я перестал жаловаться маме на болезни. Смотрю, старушка, она тебя благословила...— Он зачерпнул ложечкой из банки, попробовал, протянул банку жене: — Забери, пожалуйста, эту вещь и никогда не заставляй меня питаться искусственными продуктами, даже если это мед.
— Вах, почему я раньше этого не знала! Разве это не настоящий мед? — Она не спешила убирать банку.— Если ты не будешь есть, может, Хаиткулы не откажется?
— О, Энеджан, разве ты не знаешь, что мы с ним почти братья и любим одни и те же вещи, в том числе только натуральные продукты...
Хаиткулы в этом доме действительно был почти родным человеком.
...На следующий день они вместе отправились в Городской отдел внутренних дел, где Аннамамед познакомил Хаиткулы, со следователем. Хаиткулы начал вникать во все подробности дела, которым был занят Аннамамед.
Еще через день Хаиткулы ждал сюрприз.Во время оперативного совещания Хаиткулы услышал имя и фамилию, которые заставили его вздрогнуть. Лопбы-кулы? Таррыхов? У старшего лейтенанта была великолепная память, и хотя все имена, которые он встретил в незаконченном деле, он записал в блокнот, ему не надо было заглядывать туда, чтобы убедиться, что Лопбыкулы Таррыхов был тем человеком, который давал одно из объяснений, приобщенных к делу десятилетней давности.
Трудовая книжка подтвердила — тот самый Таррыхов. Чтобы встретиться с ним, достаточно было поднять трубку и сказать: «Приведите Таррыхова»... Аннамамед отсоветовал это делать. Сказал: «Отложи встречу на завтра, подготовься как следует... Расследование по тому делу, по существу, будет проводиться вторично».
Хаиткулы вошел в здание горотдела милиции. В коридоре с окнами высотой больше человеческого роста, смотревшими во двор, он с облегчением вздохнул. В лицо ударило прохладой. Жара, неожиданно наступившая после очень холодных дней, когда снегу выпало почти по колено и померзли уже распустившиеся абрикосы и яблони (это было неделю назад), сюда не проникала. Двойные рамы пропускали солнечные лучи, задерживая их тепло.
Милиционер, сидевший на стуле возле кабинета № 13, увидев приближающегося, старшего инспектора, встал.
— Привели Таррыхова?
— Так точно, товарищ старший лейтенат. Полчаса назад.
Милиционер не успел открыть перед ним дверь, как она распахнулась. Вышел молодой инспектор в штатском, кивнул Хаиткулы:
— Здравствуйте. Мы кончили, ждут вас.— И направился в глубь коридора.
Хаиткулы вошел в кабинет. Он увидел Аннамамеда, сидевшего с сигаретой в руке с прикрытыми глазами,— было похоже, что он дремал. Лоцбыкулы Таррыхов сидел спиной к вошедшему, над воротом пиджака была видна его толстая с мясистыми складками шея. Он вздрогнул на звук открывшейся двери, но не обернулся.
Допрос, видно, вел инспектор, только что вышедший из кабинета. В пепельнице, стоявшей на краю стола, дымилась незагашенная сигарета. По тому, как вел себя Аннамамед, Хаиткулы понял, что ему надо делать. Он сел на свободный стул рядом с Аннамамедом, устроился поудобнее, кивнул сначала Аннамамеду, потом Таррыхову и молча стал смотреть на допрашиваемого.
Тот перевел взгляд на нового инспектора, но не пошевелил своей большой обритой, похожей на тыкву, головой, будто припаянной к широким плечам. Потом снова взглянул на Аннамамеда... Его живые глазки, зорко смотревшие из-под пухлых щек, напоминали проворных мышек.
Прошла минута, вторая, третья, а в кабинете царила мертвая тишина.
Наконец Таррыхов не выдержал:
— Сказал же, что сегодня давать показаний не буду... Ясно? — Он смотрел на Аннамамеда, но тут же перевел глаза на Хаиткулы и чуть-чуть повернулся к нему, оторвав
мощные плечи от спинки стула, который так и заходил под ним.— А у вас что?
Аннамамед молчал, и Хаиткулы решил, что настало его время спрашивать.
— Лопбыкулы-ага, о чем вы здесь говорили, я не знаю. Если вы не против, я спрошу вас о другом.— Хаиткулы сгорал от нетерпения, но, начал разговор с Таррыховым осторожно: — Я слыхал, вы халачский...
— А вы тоже халачский? — Таррыхов теперь уже всем телом повернулся к Хаиткулы.
— Можно сказать — халачский и нет... Когда вы переехали из Халача сюда? Лет пять-шесть, наверное, будет...
— Откуда пять-шесть? Мы здесь с пятьдесят восьмого.
— В самом Халаче жили?
— На окраине — в Сурхи.
Таррыхов не сразу отвечал на допросы. Как слепой, который не сделает шага, не ощупав дорогу палкой, он, прежде чем ответить, старался угадать, куда клонит Хаиткулы.
— Спрашивайте что хотите. Что знаю — отвечу, а нет — не обессудьте.— Он мрачно смотрел на Хаиткулы.
Хаиткулы решился:
— Знакомо вам имя Бекджан? Бекджан Веллеков?
— Еще бы! Бекджан... Вспомнили! Пропадут две доски или не хватит двух мешков цемента, сразу ищут, а пропал человек — наплевать... искать не надо.
— Ищут.
— Только сейчас? — его нижняя губа, отвисавшая, как у верблюда, презрительно дернулась.— Бекджан! Какой был джигит!
Аннамамед, по-нрежнему не разжимая губ, затягивался сигаретой. Выкурил одну, взял другую.
Хаиткулы задал Таррыхову еще несколько вопросов, но тот больше не мог сказать ничего вразумительного. За десять лет многое изгладилось из памяти. Хаиткулы напомнил ему об объяснении, подшитом в деле.
— Помню, писал что-то. Что — не помню. Раз читали, знаете все...
Хаиткулы чувствовал, что Таррыхов знает больше того, что он написал в объяснении, но говорить не хочет. И, пожалуй, помнит кое-какие пригодившиеся бы сейчас детали... Молчит. Почему?
Не имело смысла затягивать беседу, поэтому Хаиткулы задал последний вопрос:
— Почему уехали из Халача?
Таррыхов наморщил лоб, обдумывая ответ.
— Хотелось пожить в Ашхабаде, вот и переехали.
Таррыхова увели. Аннамамед ни слова не сказал Хаиткулы, который цонял, что замок, на который крепко закрыто старое халачское дело, не открыть без ключа. А Ключа у него нет...
Ответ на запрос, отправленный в районный отдел внутренних дел города Керки (Халач несколько лет как перестал быть районным центром), пришел быстро. В нем было сказано, что дело продолжает оставаться на той же стадии, что и десять лет назад.
Министр, познакомившись с ответом, вызвал к себе своего заместителя полковника Любимцева и начальника отдела по особо важным делам Назарова.
Ходжа Назарович велел Хаиткулы идти с ним и ждать в приемной. Минут через пятнадцать раздался звонок. Секретарша вошла в кабинет и сразу же вернулась.
— Пройдите, приглашают. Хаиткулы одернул китель и вошел.
Министр сидел в кресле за низким столиком в углу просторного кабинета между Любимцевым и Назаровым. Хаиткулы, стоя навытяжку,, поздоровался. Министр оглядел его с ног до головы, в свою очередь поздоровался, потом сказал:
— Решено удовлетворить ходатайство вашего отдела. Письмо прокурору с просьбой возобновить следствие по делу уже направлено. По предложению подполковника Назарова розыскная работа по этому старому делу поручается вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Звездочки на поголах подполковника сверкали, но по укоренившейся привычке Ходжа Назарович машинально, не теряя нити разговора, стал протирать их носовым платком. Он все еще не знал, какую тактику принять окончательно, мысли путались: «Горячий парень, очень горячий, надо бы остудить его пыл. Здесь же, пока не начал переть на рожон... Или нет, пускай идет, пускай расследует, обломает рога... Нет, надо остановить...»
Наступило, молчание, каждый думал о своем.Подполковник повернулся к Аннамамеду:
— Ты в курсе, о чем печется твой друг?
— В курсе.
— Так вот: если он не уважает меня как своего начальника, как ветерана милиции, как старшего товарища, то, думаю, может уважать тебя как друга. Скажи ему, что он легко может поскользнуться на том деле...
— Я тоже считаю, что дело почти безнадежно. Чтобы начать опять им заниматься, надо иметь стальные нервы и лошадиное здоровье...
Ходжа Назарович обрадовался:
— Слышу умные речи человека, который хорошо знает, что такое милицейский хлеб!
— Да нет, я не кончил, товарищ подполковник, — продолжал Аннамамед, кивнув в сторону Хаиткулы,—если он чувствует, что может, справиться, надо ему разрешить. Старший лейтенант Мовлямбердыев ведь не путевку просит в Сочи.
Подполковник после этих слов почувствовал себя как всадник, сброшенный на землю непослушным конем.
— Ты с ним.заодно?
Аннамамед, вместо того чтобы промолчать, подлил масла в огонь:
— Товарищ подполковник, но он же не выпрашивает у вас награду! Наоборот, идет на рискованное дело без всяких шансов на успех.
Назаров слушал его с непроницаемым лицом. Лицо, лишенное мимики, заставляет теряться собеседника, а Ходже Назаровичу надо было окончательно решить, какую именно занять позицию... Он прошел, большую школу общения с подчиненными. Медленно, .но верно поднимаясь по ступеням карьеры, он перенял от своих собственных начальников всевозможные формы воздействия на младших коллег и всегда мог воспользоваться любой из них: когда нужно, мог вспылить, но и остывал в предусмотренный момент; если надо было рубить сплеча — рубил, мог вполуха слушать собеседника, часто кивая при этом, якобы соглашаясь с его мнением. Он усвоил на сто процентов этот весьма условный, но в то же время довольно эффективный ритуал. С годами он пользовался этими приемами уже автоматически, не задумываясь, когда какой применять, и многим казалось, что ему. от природы были даны способности работать в коллективе и с коллективом.
Авторитет Ходжи Назаровича был весьма высок. Никто не сомневался в чистоте его мыслей и безукоризненности поступков. Не сомневался в них и Хаиткулы. Один только Аннамамед за долгие годы работы под началом Ходжи Назарова понимал, что взаимоотношения с людьми у подполковника часто строились на формальной основе.
Он предчувствовал, что Ходжа Назарович, не переубедив Хаиткулы, попытается отойти на выгодные позиции по возможности без потерь...
На лице подполковника появилась ласковая улыбка, он опять посмотрел на Аннамамеда:
— Ты у нас большой любитель критиковать всех — сверху донизу. Но что-то сегодня ты терпим к некоторым затеям наших сотрудников— Ходжа Назарович взял со стола толстую папку, поставил ее ребром на колено, ладонью оперся на нее. Вид у него теперь был деловой, но в то же время доброжелательный. Он продолжал, обращаясь к Хаиткулы: — Я любил тебя, как сына. Думал, скоро поздравлю с ученой степенью. Думал, благословлю и на защиту докторской. Думал, впереди у нас большие дела. А успешные дела — это в обязательном порядке и новые должности. Не все же время и мне с вами работать, глядишь — и мое кресло освободится. Кто его займет?.. Можешь считать это за шутку, как угодно, но с твоими способностями рано или поздно можно в обязательном порядке и замминистра стать, а потом... кто знает... Твой завтрашний день был ясен мне с самого начала, как ты появился у нас с красным дипломом. Получил ответственную и интересную работу. Все бы и дальше шло как по маслу — именно у тебя, такого целеустремленного, энергичного, нетерпимого к недостаткам. Столько достоинств у одного человека не часто встретишь... Еще не поздно, есть время подумать...— Он говорил совсем тихо, обращаясь к одному Хаиткулы, не обращя внимания на Аннамамеда. — Я тебя понимаю, — продолжал Ходжа Назарович. — Ты создан, чтобы действовать. Твоя энергия ищет выхода. Смотри не разочаруйся потом.
Хаиткулы поднял на него взгляд:
— За житейскую мудрость спасибо, Ходжа Назарович. Но говорю вам прямо: от расследования халачского дела не откажусь ни за что... Не поверите, но мне уже кажется, что призрак Бекджана где-то здесь рядом, он теперь не отпустит меня, будет ходить по пятам, пока не найду самого Бекджана. Как будто, ток высокого напряжения вокруг меня... Если вы не. чувствуете себя должником перед его памятью, то я это чувствую очень сильно.
Подполковник встал, перешел за свой стол, принял вполне официальный вид.
- Ладно. Тебя не переубедишь. Вдвоем вы осилили меня.— Он говорил сухо, как обычно, когда речь шла о каком-то не очень важном и не. очень срочном деле.— Заготовь письмо в районный отдел внутренних дел, пусть напишут, в каком состоянии дело; Потребуй ответить обстоятельно. Получишь ответ — если хочешь, можешь ехать туда. Пока помогай Аннамамеду. С завтрашнего дня отзываю тебя из отпуска.
Хаиткулы тут же начал составлять текст письма. Ходжа
Назарович же, глубоко погрузившись в старинное мягкое кресло, неизвестно как оказавшееся в этом кабинете, слушал Аннамамеда. Вернее, делал, вид, что слушает его доклад. Думал о своем... Не дождавшись конца доклада, встал, снял с аппарата трубку, трижды повернул диск.
— Товарищ генерал! Ходжа Назаров говорит! Прошу меня принять. Да... Неотложное дело. Честь отдела, что называется...
Из министерства Хаиткулы и Аннамамед вышли вместе. Наступило время обеда, на улицах было многолюдно — кто спешил в чайханы и кафе, кто в магазины... Аннамамед удачно провел операцию и теперь рассказывал об этом Хаиткулы, но тот, занятый своими мыслями, слушал плохо. Разговор в кабинете начальника отдела оставил в душе осадок... «Почему он сказал: помогай Аннамамеду? Вот он сам говорит, что розыск закончен, — значит, основная часть дела завершена... Остальное пускай делают следователи и коллеги из городской прокуратуры. Зачем нужна моя помощь?..»
Хаиткулы не заметил, как они оказались на остановке среди теснившихся в ожидании троллейбуса людей. Троллейбус плавно остановился, дверцы с треском раскрылись, и Аннамамед стал подталкивать его к входу. Хаиткулы вдруг попросил:
— Давай не поедем к тебе домой.
— Валла, что с тобой? Как хорошо полежать сейчас с подушкой под локтем, потягивая горячий чай. В уюте, в тепле. Ты это поймешь, когда женишься. Пошли, пошли!
Хаиткулы не сдавался:
— Все-таки давай пообедаем в чайхане. Там и расскажешь, чем мне заниматься,..
Аннамамед, не обращая внимания на то, что Хаиткулы и растерян, и смущен, втиснул его в переполненный троллейбус.
...Разговор, начатый на улице, продолжался за дастар-ханом.
— Я рад, что операция прошла успешно...— Аннамамед рассказал другу о событиях последних, дней.
Хаиткулы к еде только притрагивался: не было аппетита.
— Молодец, все сделал отлично... Теперь, Мегрэ, объясни, что я должен делать?
— Задержанные в ИВС, дорогой.
— Ну и что?
— Может быть, заинтересуешься ими и охладеешь к незаконченному делу... Валла, когда Ходжа Назарович сказал, чтобы ты помог мне, я понял, он это имеет в виду.
Когда Аннамамед произнес, имя Ходжи Назаровича, Хаиткулы мысленно перенесся в его кабинет, снова услыхал вкрадчивый голос подполковника, как наяву увидел его лицо, на котором было написано полное доверие, и почувствовал угрызения совести.. «Он печется обо мне, а я неблагодарный... Может, я лравда чего-то не понимаю?»
Раскаяние зашевелилось в душе, потом стало подниматься как волна, но тут же в памяти всплыло заплаканное лицо Марал, образ Бекджана, и волны сомнения рассеялись, как будто и не возникали... «Что раздумывать, когда пропал человек... Назаров думает о чести мундира... Чего-то Аннамамед темнит, боится дать совет...»
Эти мысли прервал приход Энеджан, жены Аннамамеда, полной молодой женщины, раскраснершейся от жара тамдыра. Она принесла свежий чурек, выставила все вкусное, что было в доме.
— В той баночке мед, отец.
— Мед?!
— Да, да, мед.
— Это какой такой еще мед?
— Сказано тебе — мед! Прекрасно видит, а еще спрашивает — какой такой мед...
Аннамамед взял в руки банку, стал читать этикетку, брови его поднялись, он с удивлением уставился на жену. Энеджан опять возмутилась:
— Какая тебя муха укусила, отец? Где ты научился так смотреть на жену? Тебе надо есть мед, а не жену... Или позвать тетушку Хаджат? Она тебя вылечит, чтобы не был таким сердитым!
Аннамамед улыбнулся:
— Валла, это ты у моей мамы научилась. Когда я был мальчишкой, если жаловался на головные боли, она тут же приводила в дом какую-нибудь старуху. А та посадит меня на
колени, дергает головой, как лошадь, запряженная в мельничный жернов, и что-то нашептывает в ухо. Это бы ничего, только воняло от нее насом —спасенья нет! Придет под кошму, сплюнет целый фунт наса, потом мной занимается. Как-то плюнула мне в лицо... Нарочно. Да не один раз, а три раза подряд. Запах изо рта... бр-р-р. С тех пор я перестал жаловаться маме на болезни. Смотрю, старушка, она тебя благословила...— Он зачерпнул ложечкой из банки, попробовал, протянул банку жене: — Забери, пожалуйста, эту вещь и никогда не заставляй меня питаться искусственными продуктами, даже если это мед.
— Вах, почему я раньше этого не знала! Разве это не настоящий мед? — Она не спешила убирать банку.— Если ты не будешь есть, может, Хаиткулы не откажется?
— О, Энеджан, разве ты не знаешь, что мы с ним почти братья и любим одни и те же вещи, в том числе только натуральные продукты...
Хаиткулы в этом доме действительно был почти родным человеком.
...На следующий день они вместе отправились в Городской отдел внутренних дел, где Аннамамед познакомил Хаиткулы, со следователем. Хаиткулы начал вникать во все подробности дела, которым был занят Аннамамед.
Еще через день Хаиткулы ждал сюрприз.Во время оперативного совещания Хаиткулы услышал имя и фамилию, которые заставили его вздрогнуть. Лопбы-кулы? Таррыхов? У старшего лейтенанта была великолепная память, и хотя все имена, которые он встретил в незаконченном деле, он записал в блокнот, ему не надо было заглядывать туда, чтобы убедиться, что Лопбыкулы Таррыхов был тем человеком, который давал одно из объяснений, приобщенных к делу десятилетней давности.
Трудовая книжка подтвердила — тот самый Таррыхов. Чтобы встретиться с ним, достаточно было поднять трубку и сказать: «Приведите Таррыхова»... Аннамамед отсоветовал это делать. Сказал: «Отложи встречу на завтра, подготовься как следует... Расследование по тому делу, по существу, будет проводиться вторично».
Хаиткулы вошел в здание горотдела милиции. В коридоре с окнами высотой больше человеческого роста, смотревшими во двор, он с облегчением вздохнул. В лицо ударило прохладой. Жара, неожиданно наступившая после очень холодных дней, когда снегу выпало почти по колено и померзли уже распустившиеся абрикосы и яблони (это было неделю назад), сюда не проникала. Двойные рамы пропускали солнечные лучи, задерживая их тепло.
Милиционер, сидевший на стуле возле кабинета № 13, увидев приближающегося, старшего инспектора, встал.
— Привели Таррыхова?
— Так точно, товарищ старший лейтенат. Полчаса назад.
Милиционер не успел открыть перед ним дверь, как она распахнулась. Вышел молодой инспектор в штатском, кивнул Хаиткулы:
— Здравствуйте. Мы кончили, ждут вас.— И направился в глубь коридора.
Хаиткулы вошел в кабинет. Он увидел Аннамамеда, сидевшего с сигаретой в руке с прикрытыми глазами,— было похоже, что он дремал. Лоцбыкулы Таррыхов сидел спиной к вошедшему, над воротом пиджака была видна его толстая с мясистыми складками шея. Он вздрогнул на звук открывшейся двери, но не обернулся.
Допрос, видно, вел инспектор, только что вышедший из кабинета. В пепельнице, стоявшей на краю стола, дымилась незагашенная сигарета. По тому, как вел себя Аннамамед, Хаиткулы понял, что ему надо делать. Он сел на свободный стул рядом с Аннамамедом, устроился поудобнее, кивнул сначала Аннамамеду, потом Таррыхову и молча стал смотреть на допрашиваемого.
Тот перевел взгляд на нового инспектора, но не пошевелил своей большой обритой, похожей на тыкву, головой, будто припаянной к широким плечам. Потом снова взглянул на Аннамамеда... Его живые глазки, зорко смотревшие из-под пухлых щек, напоминали проворных мышек.
Прошла минута, вторая, третья, а в кабинете царила мертвая тишина.
Наконец Таррыхов не выдержал:
— Сказал же, что сегодня давать показаний не буду... Ясно? — Он смотрел на Аннамамеда, но тут же перевел глаза на Хаиткулы и чуть-чуть повернулся к нему, оторвав
мощные плечи от спинки стула, который так и заходил под ним.— А у вас что?
Аннамамед молчал, и Хаиткулы решил, что настало его время спрашивать.
— Лопбыкулы-ага, о чем вы здесь говорили, я не знаю. Если вы не против, я спрошу вас о другом.— Хаиткулы сгорал от нетерпения, но, начал разговор с Таррыховым осторожно: — Я слыхал, вы халачский...
— А вы тоже халачский? — Таррыхов теперь уже всем телом повернулся к Хаиткулы.
— Можно сказать — халачский и нет... Когда вы переехали из Халача сюда? Лет пять-шесть, наверное, будет...
— Откуда пять-шесть? Мы здесь с пятьдесят восьмого.
— В самом Халаче жили?
— На окраине — в Сурхи.
Таррыхов не сразу отвечал на допросы. Как слепой, который не сделает шага, не ощупав дорогу палкой, он, прежде чем ответить, старался угадать, куда клонит Хаиткулы.
— Спрашивайте что хотите. Что знаю — отвечу, а нет — не обессудьте.— Он мрачно смотрел на Хаиткулы.
Хаиткулы решился:
— Знакомо вам имя Бекджан? Бекджан Веллеков?
— Еще бы! Бекджан... Вспомнили! Пропадут две доски или не хватит двух мешков цемента, сразу ищут, а пропал человек — наплевать... искать не надо.
— Ищут.
— Только сейчас? — его нижняя губа, отвисавшая, как у верблюда, презрительно дернулась.— Бекджан! Какой был джигит!
Аннамамед, по-нрежнему не разжимая губ, затягивался сигаретой. Выкурил одну, взял другую.
Хаиткулы задал Таррыхову еще несколько вопросов, но тот больше не мог сказать ничего вразумительного. За десять лет многое изгладилось из памяти. Хаиткулы напомнил ему об объяснении, подшитом в деле.
— Помню, писал что-то. Что — не помню. Раз читали, знаете все...
Хаиткулы чувствовал, что Таррыхов знает больше того, что он написал в объяснении, но говорить не хочет. И, пожалуй, помнит кое-какие пригодившиеся бы сейчас детали... Молчит. Почему?
Не имело смысла затягивать беседу, поэтому Хаиткулы задал последний вопрос:
— Почему уехали из Халача?
Таррыхов наморщил лоб, обдумывая ответ.
— Хотелось пожить в Ашхабаде, вот и переехали.
Таррыхова увели. Аннамамед ни слова не сказал Хаиткулы, который цонял, что замок, на который крепко закрыто старое халачское дело, не открыть без ключа. А Ключа у него нет...
Ответ на запрос, отправленный в районный отдел внутренних дел города Керки (Халач несколько лет как перестал быть районным центром), пришел быстро. В нем было сказано, что дело продолжает оставаться на той же стадии, что и десять лет назад.
Министр, познакомившись с ответом, вызвал к себе своего заместителя полковника Любимцева и начальника отдела по особо важным делам Назарова.
Ходжа Назарович велел Хаиткулы идти с ним и ждать в приемной. Минут через пятнадцать раздался звонок. Секретарша вошла в кабинет и сразу же вернулась.
— Пройдите, приглашают. Хаиткулы одернул китель и вошел.
Министр сидел в кресле за низким столиком в углу просторного кабинета между Любимцевым и Назаровым. Хаиткулы, стоя навытяжку,, поздоровался. Министр оглядел его с ног до головы, в свою очередь поздоровался, потом сказал:
— Решено удовлетворить ходатайство вашего отдела. Письмо прокурору с просьбой возобновить следствие по делу уже направлено. По предложению подполковника Назарова розыскная работа по этому старому делу поручается вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17