Кивнув капитану, одной рукой придвинул в его сторону горячий чайник, накрытый полотенцем, другой продолжал двигать костяшки на счетах.
Капитан сел поближе к. столу, налил чаю. Он старался не мешать бухгалтеру... А тот, переписав что-то в ведомость, посмотрел наконец на гостя. Морщины на его широком, совсем белом лбу разгладились.
— Спрашивайте, атдаш.
— Нет, атдаш, я вас сначала послушаю.— Пиримкулы-ага умел соблюдать этикет.
— Вы старше меня на два дня, поэтому я помолчу. Капитан вежливо справился о его житье-бытье, о родне,о детях, потом о том же самом его расспросил главбух. Капитан поинтересовался, как проходит посевная. Бороздки опять побежали по широкому лбу его собеседника.
— Зима была очень снежной, сами знаете, атдаш. Поздно начали сев, еще и половины не засеяли, но стараемся изо всех сил. Из района без конца звонят, приезжает то один, то другой... По району у нас пока средние показатели. Вся
надежда на погоду. Похоже, устанавливается. Тогда все пойдет другим темпом. Нагоним.
Капитан достал из внутреннего кармана анонимную записку, положил ее перед бухгалтером.
— А теперь, если ты настоящий мой атдаш, помоги... Кто мог это написать? У тебя полно всяких писем и заявлений, ты их читаешь... может, узнаешь, кто писал...
Бухгалтер пробежал глазами записку. — Кого подозреваете?
Пиримкулы-ага назвал всех, кто был связан с этим делом. Бухгалтер вздохнул, записал фамилии, потом откинулся на спинку стула:
— Приходите-ка завтра пораньше, атдаш.
Капитан изменился в лице; бухгалтер, видно, заметил это и спросил уже другим тоном, сочувственно:
— Срочно надо?
— Если бы не срочно, какой мог быть разговор... Бухгалтер стал доставать из шкафа толстые папки, клал их на стол. Капитан перелистывал сложенные в них бумаги и, если встречал листок, подписанный знакомой фамилией, внимательно вглядывался в почерк. Бухгалтер помогал ему, просматривая документы подряд. Время от времени он лизал палец, чтобы легче было листать, клал злополучное письмо на тот документ, который казался ему подозрительным, сравнивал, показывал участковому:
— А ну-ка посмотрите, атдаш! Он?.. Вы, как ни крути, специалист...
Большим специалистом не надо было быть, чтобы установить автора записки. Одна-единственная фраза в ней была написана одинаково крупными и правильными буквами, без ошибок. Хаиткулы был убежден, что записку написал вполне грамотный человек, написал ее такими большими буквами только для того, чтобы нельзя было определить его руку.
Пиримкулы-ага согласился с мнением ашхабадского инспектора, зато категорически отверг предположение Палты Ачиловича, который настаивал, что записку мог написать только школьник. «Он еще не забыл уроки чистописания, смотрите, какие ровненькие буквы... Взрослый человек никогда так не напишет. Посади нас за парту и заставь писать диктант. Хорошо, если тройку получим, а про чистописание я уж и не говорю...» Это сказал Палта Ачилович, сказал тогда, когда Хаиткулы показал им письмо.
Тезки, не вставая с места даже чтобы вскипятить чай, проработали до полуночи. Но... капитану Абдуллаеву не
повезло и здесь, первый день его поисков окончился безрезультатно. Он вышел из правления колхоза мрачный и усталый.
Хаиткулы улетел в Ашхабад. Пиримкулы-ага разъезжал по району на своем мотоцикле, не появляясь в гостинице, поэтому Палта Ачилович, занимавший один не просто комнату, но, по „существу, все это здание — никто больше не жил сейчас в гостинице,— вдруг .почувствовал себя одиноко. Он старался занять себя, исправно делал зарядку по утрам, регулярно становился под душ, ходил в столовую, где медленно совершал трапезу, но все это не помогало, ему было скучно. На просто скучно — ему явно было не по себе.
«Человека трудно понять. Если на улице холодно, он хочет тепла, если тепло — мечтает о прохладе. Когда на дворе мороз, но нет. снега, жалуется: «Разве это зима!», а если валит снег, все равно .сетует:. «Пройти нельзя...» — Так размышлял Палта Ачилович, совершая в одном нижнем белье переход по коридору гостиницы из душа в комнату.— ...Если один человек веселится, то другой говорит о нем: «Что за легкомысленный тип!», а будешь хмурым, начнут приставать: «Что случилось?. Отец, мать здоровы?» Если бы природа стала угождать всем, что бы тут началось! Все перепуталась бы, как в карточной колоде, и мы снова были бы не довольны и сказали бы, что природа ведет себя не иначе как лолы... Я и сам еще недавно был уверен: веди я один следствие, давно бы преуспел. Ашхабадский инспектор, казалось, делает не то, что надо. Он и мешал мне, и раздражал. Думал, в одиночку и высплюсь, и дел побольше сделаю... А выходит, все не так просто... Без него не так уютно здесь, да и тесновато... Как там его дела, в Ашхабаде? Не задерживался бы...»
Одиночество жгло его как огнем, и он. понял, что не вынесет здесь и часа. Подумал: «Пора навестить Ялкабовых; если мать дома, можно выяснить, кто им режет баранов...» Сунул под мышку черную папку, вышел из гостиницы. Сделав десяток шагов, обернулся. Однорукий старик стоял на крыльце и смотрел ему вслед.
Недалеко от двора Ялкабовых он увидел маячившую впереди фигуру Най-мираба. Тот шел, глубоко задумавшись,
поэтому Палта Ачилович, чтобы, не тревожить старика, обогнал его, не сказав ему ни слова. Прошел еще немного, и опять впереди, между деревьями, выросла та же фигура. Палта Ачилович вздрогнул и остановился, потом решительно нагнал старика.
— Сакгалдаш, я, по-моему, только что обогнал вас, видел, как вы отстали... Извините, не поздоровался... Салам алейкум!
— Э-э-э, пркрор, если бы мы не знали здесь всех тропинок, разве про нас можно было бы сказать, что мы живем в этом ауле? Ва-алейкум салам! — Най-мираб протянул ему руку.— Ну, как дела? Все в порядке? Хаиткулы собирался в Ашхабад... Уже уехал?
— Уехал, яшулы. Дага-а... Дела ничего... двигаются полегоньку... Дом Ялкабовых где-то здесь, я правильно иду?
— Правильно идешь, пркрор.
Тут бы сказать «до свидания», но у Палты Ачиловича вырвалось:
— Как здоровье, сакгалдаш?
Вопреки ожиданиям Палты Ачиловича, Най-мираб сам быстро простился с ним:
— Эх, пркрор, наше дело известное — одной ногой в могиле. Желаю счастливой дороги.
Палта Ачилович, радуясь, что их разговор не затянулся, почтительно спросил:
— Тот, кто знает здесь все тропки, наверное, знает и тех, кто здесь живет... Не живет ли поблизости кассап?2 Если покажете мне его дом, избавили бы меня от того, чтобы совать голову в каждый двор...
Най-мираб, смотревший в землю, будто что-то искал под ногами, поднял глаза на Палту Ачиловича:
— Вон тот двор, что тебе нужен, — Ялкабовых.— Он показал вперед.— Пройдешь еще шагов сто, увидишь стену повыше других на метр. Постучи в калитку и спроси Сапбы-кассапа.
Они расстались, пожелав друг другу новых встреч.Часа через два, после продолжительного разговора с Сапбы-кассапом, так и не зайдя к Ялкабовым, Палта Ачилович вернулся в гостиницу, но не пошел к себе, а вынес в беседку стул, сел, раскрыл на коленях черную папку.
Солнечные лучи, проникая сквозь сухие лозы и кое-где все же пробившиеся молодые виноградные листья, рассыпались по полу большими серебряными лоскутами. Настроение у Палты Ачиловича было прекрасным. Его версия преступления находила все новые и новые подтверждения.
Откуда ни возьмись появился однорукий администратор и, просеменил мимо беседки в гостиницу. Мысли, роившиеся в голове Палты Ачиловича, разом улетучились, как воробьи, увидевшие кошку.
Старик шел с миской, полной саргана, и, когда Палта Ачилович громко окликнул его, он, вздрогнув, чуть не выронил ее.
— Остановись, сакгалдаш. Старик обернулся.
— Иди-ка сюда, сакгалдаш. Есть пара вопросов к тебе... Присядь.
— Ничего, товарищ сорагчы1, постою. Постою, товарищ...
— Да-а-а... Ялкабова, наверное, знаешь? А? Отвечай покороче, но ничего не скрывай. Кто дает ложные показания, того закон карает.
Палта Ачилович вынул очки, надел их, раскрыл папку, которую прихватил с собой, уходя из гостиницы.
— Уже возраст де тот, чтобы говорить неправду, товарищ сорагчы... не тот возраст,
— Да-а-а... Что и требуется!
— Только скажи мне, товарищ сорагчы, что такое показание? Я в первый раз слышу это слово. Кому показывать? Что показывать?
Палта Ачилович смотрел на него в упор.
— Не волнуйся, земляк.— Он распрямился на стуле, выпятив живот.—Показания — это твои ответы на мои вопросы. Ты должен только отвечать на эти вопросы. Родные в ауле есть? Где работают? Кем? Расскажи. Такой порядок, дорогой.
Старику хотелось рассмеяться, но, понимая, что шутки и смех, иногда в жизни принимают плохой оборот, сдержался.
— Кто же не,знает Ялкабова? Ялкабов... Палта Ачилович перебил его:
— Сакгалдаш! Я тебя спрашиваю не о Ялкабове.
— Разве ты не спросил меня, знаю ли я Ялкабова, сорагчы? Разве не спросил?
— Ни о каком Ялкабове я не спрашивал у тебя. Не прикидывайся, гарры!
— Спрашивал про Ялкабова, сорагчы. Спрашивал.
— Еще раз говорю: не спра-ши-вал.— Палта Ачилович отчеканил каждый слог.— Нэме хакын бар?
— Девяносто, сто рублей, сорагчы. Девяносто...
— При чем здесь сто рублей?
— Спросил, какой заработок, я и ответил... Ты же спросил.
— На кой черт мне твоя зарплата! — Следователь вышел из себя.Почему вдруг Палта Ачилович привязался к безобидному старику? Нет, не вдруг. Он с самого начала, как поселился в гостинице, собирался его допросить. Но ему мешал Хаит-кулы, мешал своим добрым отношением к старику. А ведь именно этот однорукий глуховатый старик (а может быть, прикидывается, что плохо слышит?) вручил им анонимное письмо. Кто все время путается у них под ногами, когда они обсуждают свои дела? Он. Когда они беседуют, кто в эти минуты приносит им чай, айран, лепешки? Всё он. И денег не берет. Неужели такой щедрый, что взял их на довольствие? Конечно, деревенские всегда гостеприимны, но не до такой же степени...
Такие или примерно такие мысли посещали Палту Ачиловича, пока он жил в гостинице и когда администратор попадал в поле его зрения...
Он хотел стукнуть кулаком по своему колену, но тут же опомнился, поняв, что хватил через край.
— Ну раз так, сорагчы, то я побалуюсь табачком. Побалуюсь...— Старик не спеша пошарил в глубоком кармане широченных бязевых шаровар, вытащил табакерку, достал щепотку наса, заложил под язык. Когда нас лежит под языком, говорить трудно. Этим он дал понять следователю, что не хочет продолжать разговор.
Палта Ачилович и сам понимал, что рыбка уплыла от него, он сам виноват: не смог приготовить хорошую наживку. Он все же не собирался оставаться в проигрыше и решил отложить дело до другого удобного случая. У него не было и тени сомнения в том, что старик что-то знает.
Хаиткулы вернулся из Ашхабада только на четвертый день. Палту Ачиловича и Пиримкулы-агу он сразу же познакомил с новым документом.
«Заключение графической экспертизы.
Я, эксперт научно-технической экспертизы Министерства внутренних дел Туркменской ССР Ходжагелъды Ходжак-гаев, после предупреждения об уголовной ответственности за умышленное искажение результатов, согласно постановлению следователя, проводившего следствие, провел графическую экспертизу надписей, сделанных на оборотных сторонах двух фотокарточек Бекджана Веллекова.
1. На одной из фотографий есть следующая надпись: «На память другу Худайберды от Бекджана. 1956 год, октябрь», на более поздней фотографии другая надпись: «С одним пожеланием — быть верными друг другу до последнего часа. Бекджан. 2.III.58 г.». Обе надписи сделаны авторучками с синими чернилами.
2. Заключение. Обе надписи сделаны одним и тем же лицом.; Надпись на более ранней фотографии последующих исправлений не имеет. В тексте надписи на обороте второй фотографии изменений сделано не было. Только в дате «2. III.58 г.» третья палочка в записи месяца (III) дописана позднее. Эта палочка (I) отличается от двух других, стоящих перед ней (II), силой нажима, производимого на перо. Оригинальным текстом этой части подписи должно быть «2.11.58 г.», но не «2.Ш.58 г.».
Эксперт X. Ходжакгаев».
Хаиткулы прочитал этот документ вслух. Палта Ачилович всплеснул руками:
— Да, да-а-а... мы на верном пути! Значит, мы не ошиблись, заставив Ялкабова показать снимки.— Он никому не давал сказать, повторяя одно и то же: «На верном пути, на верном пути...»
Хаиткулы охладил его пыл:
— Конечно, то, что Худайберды переделал надпись Бекджана в свою пользу,— улика против него. И его ложные показания... Но давайте не будем спешить. В Ашхабаде я, кроме всего прочего, поинтересовался судьбой дочери Най-мираба. Она вышла замуж, сейчас уехала вместе с семьей за рубеж на два года. Я ей написал письмо, оставил в министерстве, должны ей переслать... Открылось' и еще одно об-
стоятельство: Назлы и Бекджан, оказывается, любили друг друга. Выходит, что Худайберды и эта свадьба их разъединили... Потом мы это обсудим, а сейчас расскажите, что еще удалось выяснить.
Пиримкулы-ага коротко подытожил свою часть расследования. Когда он назвал, автора анонимки, остальные двое участников этой оперативки не поверили своим ушам. Хаиткулы его сообщение особенно заинтересовало. Капитану он задал несколько вопросов, чтобы полностью выяснить, каким образом тот нашел автора записки.
Палта Ачилович протер носовым платком очки, надел их и открыл свою черную папку. Он, как и Хаиткулы, был огорошен открытием капитана, но комментировать его не стал, а изложил сделанное им в последние дни:
— Вы знаете, что я должен был проверить, была ли у Худайберды нужда просить Гуйч-агу заколоть его барана. Чтобы напасть на след убийцы, надо было прояснить этот вопрос. Да-а-а... Могу сказать, что вопрос этот решен мной полностью. Ялкабову не было никакой нужды останавливать Гуйч-агу... по той причине, что напротив его живет мясник Сапбы Сапаров, с которым у Худайберды прекрасные отношения, ходят друг к другу в гости. Вот показания Сапбы-кассана, я записал его слова...
Палта Ачилович нашел в папке нужный ему листок, зачитал:
— «...Не могу понять: если ему понадобилось заколоть барана, почему он не позвал меня?» Вот видите!
Хаиткулы терпеливо его выслушал, потом обратился к обоим собеседникам:
— Какие сделаем выводы? Нового-то немало. Палта Ачилович заговорил опять первым:
— Бекджан и Худайберды — друзья. Это факт? Факт. Худайберды женится на Назлы. Бекджан не пошел на свадьбу друга, ведь Назлы — девушка, которую он любил. Ясно, что дружбы — такой, как прежде,— у них уже не было. Никакой дружбы! Да-да... стали .заклятыми врагами. Худайберды женится, но, разочаровавшись, отправляет Назлы домой, и с этой ночи презрение и ненависть к Бекджану свили прочное гнездо в его сердце. Ненависть к Бекджану разрастается с каждым днем. Считая себя оскорбленным своим, бывшим другом, ночью 3 марта он дает выход своей ненависти... Слушайте дальше. Боясь разоблачения, убийца переделывает подпись на фотографии, подаренной Бекджа-ном любимой девушке, так, чтобы у него появилось, алиби.
Первое следствие споткнулось именно на этом. Он переделал «второе февраля» на «второе марта», и всё — к нему нельзя было придраться. Теперь понятно, почему Бекджан тогда не подождал Гуйч-агу,— не потому, что там стоял Довлет-гельды, а именно оттого, что увидел Худайберды, с которым его отношения зашли так далеко. Убийца — Худайберды Ялкабов и никто другой. Гуйч-агу он задержал рядом с собой не для того, чтобы пригласить старика прирезать ему барана,— это он просил для отвода глаз; главное — надо было оставить Бекджана одного. Потом же, когда все так тонко было проделано и подготовлено, оставалось сделать последнее. Худайберды это и сделал. Считаю, что надо не откладывать и взять под стражу Ялкабова.
— Да, улики выстраиваются стройно, опровергнуть эти факты очень трудно, но...— Хаиткулы говорил осторожно, взвешивая каждое слово.— Но надо проверить все версии. Так как Бекджан и Назлы любили друг друга, могут появиться дополнительные моменты. Потом, эта анонимка...
Палта Ачилович настаивал на своем, а так как Хаиткулы не мог подкрепить доказательствами какую-либо другую версию, следователь, имея на то право, оформил постановление на задержание Худайберды. Пиримкулы-ага на мотоцикле отправился с этим постановлением в Керки, в прокуратуру.
В восемь часов вечера Палта Ачилович в присутствии инспектора Хаиткулы Мовлямбердыева и участкового инспектора Пиримкулы Абдуллаева вручил Худайберды постановление, подписанное прокурором... Милицейская машина, прибывшая из Керки, поджидала арестованного у гостиницы.
Най-мираб, которого Хаиткулы вызвал в гостиницу, увидев, как в машину поднимается Худайберды с руками, как бы спрятанными за спину, поздравил его:
— Молодцы, наконец правосудие свершится! Хаиткулы увидел, как криво улыбнулся Най-мираб, улыбнулся, показав изъеденные насом желтые зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Капитан сел поближе к. столу, налил чаю. Он старался не мешать бухгалтеру... А тот, переписав что-то в ведомость, посмотрел наконец на гостя. Морщины на его широком, совсем белом лбу разгладились.
— Спрашивайте, атдаш.
— Нет, атдаш, я вас сначала послушаю.— Пиримкулы-ага умел соблюдать этикет.
— Вы старше меня на два дня, поэтому я помолчу. Капитан вежливо справился о его житье-бытье, о родне,о детях, потом о том же самом его расспросил главбух. Капитан поинтересовался, как проходит посевная. Бороздки опять побежали по широкому лбу его собеседника.
— Зима была очень снежной, сами знаете, атдаш. Поздно начали сев, еще и половины не засеяли, но стараемся изо всех сил. Из района без конца звонят, приезжает то один, то другой... По району у нас пока средние показатели. Вся
надежда на погоду. Похоже, устанавливается. Тогда все пойдет другим темпом. Нагоним.
Капитан достал из внутреннего кармана анонимную записку, положил ее перед бухгалтером.
— А теперь, если ты настоящий мой атдаш, помоги... Кто мог это написать? У тебя полно всяких писем и заявлений, ты их читаешь... может, узнаешь, кто писал...
Бухгалтер пробежал глазами записку. — Кого подозреваете?
Пиримкулы-ага назвал всех, кто был связан с этим делом. Бухгалтер вздохнул, записал фамилии, потом откинулся на спинку стула:
— Приходите-ка завтра пораньше, атдаш.
Капитан изменился в лице; бухгалтер, видно, заметил это и спросил уже другим тоном, сочувственно:
— Срочно надо?
— Если бы не срочно, какой мог быть разговор... Бухгалтер стал доставать из шкафа толстые папки, клал их на стол. Капитан перелистывал сложенные в них бумаги и, если встречал листок, подписанный знакомой фамилией, внимательно вглядывался в почерк. Бухгалтер помогал ему, просматривая документы подряд. Время от времени он лизал палец, чтобы легче было листать, клал злополучное письмо на тот документ, который казался ему подозрительным, сравнивал, показывал участковому:
— А ну-ка посмотрите, атдаш! Он?.. Вы, как ни крути, специалист...
Большим специалистом не надо было быть, чтобы установить автора записки. Одна-единственная фраза в ней была написана одинаково крупными и правильными буквами, без ошибок. Хаиткулы был убежден, что записку написал вполне грамотный человек, написал ее такими большими буквами только для того, чтобы нельзя было определить его руку.
Пиримкулы-ага согласился с мнением ашхабадского инспектора, зато категорически отверг предположение Палты Ачиловича, который настаивал, что записку мог написать только школьник. «Он еще не забыл уроки чистописания, смотрите, какие ровненькие буквы... Взрослый человек никогда так не напишет. Посади нас за парту и заставь писать диктант. Хорошо, если тройку получим, а про чистописание я уж и не говорю...» Это сказал Палта Ачилович, сказал тогда, когда Хаиткулы показал им письмо.
Тезки, не вставая с места даже чтобы вскипятить чай, проработали до полуночи. Но... капитану Абдуллаеву не
повезло и здесь, первый день его поисков окончился безрезультатно. Он вышел из правления колхоза мрачный и усталый.
Хаиткулы улетел в Ашхабад. Пиримкулы-ага разъезжал по району на своем мотоцикле, не появляясь в гостинице, поэтому Палта Ачилович, занимавший один не просто комнату, но, по „существу, все это здание — никто больше не жил сейчас в гостинице,— вдруг .почувствовал себя одиноко. Он старался занять себя, исправно делал зарядку по утрам, регулярно становился под душ, ходил в столовую, где медленно совершал трапезу, но все это не помогало, ему было скучно. На просто скучно — ему явно было не по себе.
«Человека трудно понять. Если на улице холодно, он хочет тепла, если тепло — мечтает о прохладе. Когда на дворе мороз, но нет. снега, жалуется: «Разве это зима!», а если валит снег, все равно .сетует:. «Пройти нельзя...» — Так размышлял Палта Ачилович, совершая в одном нижнем белье переход по коридору гостиницы из душа в комнату.— ...Если один человек веселится, то другой говорит о нем: «Что за легкомысленный тип!», а будешь хмурым, начнут приставать: «Что случилось?. Отец, мать здоровы?» Если бы природа стала угождать всем, что бы тут началось! Все перепуталась бы, как в карточной колоде, и мы снова были бы не довольны и сказали бы, что природа ведет себя не иначе как лолы... Я и сам еще недавно был уверен: веди я один следствие, давно бы преуспел. Ашхабадский инспектор, казалось, делает не то, что надо. Он и мешал мне, и раздражал. Думал, в одиночку и высплюсь, и дел побольше сделаю... А выходит, все не так просто... Без него не так уютно здесь, да и тесновато... Как там его дела, в Ашхабаде? Не задерживался бы...»
Одиночество жгло его как огнем, и он. понял, что не вынесет здесь и часа. Подумал: «Пора навестить Ялкабовых; если мать дома, можно выяснить, кто им режет баранов...» Сунул под мышку черную папку, вышел из гостиницы. Сделав десяток шагов, обернулся. Однорукий старик стоял на крыльце и смотрел ему вслед.
Недалеко от двора Ялкабовых он увидел маячившую впереди фигуру Най-мираба. Тот шел, глубоко задумавшись,
поэтому Палта Ачилович, чтобы, не тревожить старика, обогнал его, не сказав ему ни слова. Прошел еще немного, и опять впереди, между деревьями, выросла та же фигура. Палта Ачилович вздрогнул и остановился, потом решительно нагнал старика.
— Сакгалдаш, я, по-моему, только что обогнал вас, видел, как вы отстали... Извините, не поздоровался... Салам алейкум!
— Э-э-э, пркрор, если бы мы не знали здесь всех тропинок, разве про нас можно было бы сказать, что мы живем в этом ауле? Ва-алейкум салам! — Най-мираб протянул ему руку.— Ну, как дела? Все в порядке? Хаиткулы собирался в Ашхабад... Уже уехал?
— Уехал, яшулы. Дага-а... Дела ничего... двигаются полегоньку... Дом Ялкабовых где-то здесь, я правильно иду?
— Правильно идешь, пркрор.
Тут бы сказать «до свидания», но у Палты Ачиловича вырвалось:
— Как здоровье, сакгалдаш?
Вопреки ожиданиям Палты Ачиловича, Най-мираб сам быстро простился с ним:
— Эх, пркрор, наше дело известное — одной ногой в могиле. Желаю счастливой дороги.
Палта Ачилович, радуясь, что их разговор не затянулся, почтительно спросил:
— Тот, кто знает здесь все тропки, наверное, знает и тех, кто здесь живет... Не живет ли поблизости кассап?2 Если покажете мне его дом, избавили бы меня от того, чтобы совать голову в каждый двор...
Най-мираб, смотревший в землю, будто что-то искал под ногами, поднял глаза на Палту Ачиловича:
— Вон тот двор, что тебе нужен, — Ялкабовых.— Он показал вперед.— Пройдешь еще шагов сто, увидишь стену повыше других на метр. Постучи в калитку и спроси Сапбы-кассапа.
Они расстались, пожелав друг другу новых встреч.Часа через два, после продолжительного разговора с Сапбы-кассапом, так и не зайдя к Ялкабовым, Палта Ачилович вернулся в гостиницу, но не пошел к себе, а вынес в беседку стул, сел, раскрыл на коленях черную папку.
Солнечные лучи, проникая сквозь сухие лозы и кое-где все же пробившиеся молодые виноградные листья, рассыпались по полу большими серебряными лоскутами. Настроение у Палты Ачиловича было прекрасным. Его версия преступления находила все новые и новые подтверждения.
Откуда ни возьмись появился однорукий администратор и, просеменил мимо беседки в гостиницу. Мысли, роившиеся в голове Палты Ачиловича, разом улетучились, как воробьи, увидевшие кошку.
Старик шел с миской, полной саргана, и, когда Палта Ачилович громко окликнул его, он, вздрогнув, чуть не выронил ее.
— Остановись, сакгалдаш. Старик обернулся.
— Иди-ка сюда, сакгалдаш. Есть пара вопросов к тебе... Присядь.
— Ничего, товарищ сорагчы1, постою. Постою, товарищ...
— Да-а-а... Ялкабова, наверное, знаешь? А? Отвечай покороче, но ничего не скрывай. Кто дает ложные показания, того закон карает.
Палта Ачилович вынул очки, надел их, раскрыл папку, которую прихватил с собой, уходя из гостиницы.
— Уже возраст де тот, чтобы говорить неправду, товарищ сорагчы... не тот возраст,
— Да-а-а... Что и требуется!
— Только скажи мне, товарищ сорагчы, что такое показание? Я в первый раз слышу это слово. Кому показывать? Что показывать?
Палта Ачилович смотрел на него в упор.
— Не волнуйся, земляк.— Он распрямился на стуле, выпятив живот.—Показания — это твои ответы на мои вопросы. Ты должен только отвечать на эти вопросы. Родные в ауле есть? Где работают? Кем? Расскажи. Такой порядок, дорогой.
Старику хотелось рассмеяться, но, понимая, что шутки и смех, иногда в жизни принимают плохой оборот, сдержался.
— Кто же не,знает Ялкабова? Ялкабов... Палта Ачилович перебил его:
— Сакгалдаш! Я тебя спрашиваю не о Ялкабове.
— Разве ты не спросил меня, знаю ли я Ялкабова, сорагчы? Разве не спросил?
— Ни о каком Ялкабове я не спрашивал у тебя. Не прикидывайся, гарры!
— Спрашивал про Ялкабова, сорагчы. Спрашивал.
— Еще раз говорю: не спра-ши-вал.— Палта Ачилович отчеканил каждый слог.— Нэме хакын бар?
— Девяносто, сто рублей, сорагчы. Девяносто...
— При чем здесь сто рублей?
— Спросил, какой заработок, я и ответил... Ты же спросил.
— На кой черт мне твоя зарплата! — Следователь вышел из себя.Почему вдруг Палта Ачилович привязался к безобидному старику? Нет, не вдруг. Он с самого начала, как поселился в гостинице, собирался его допросить. Но ему мешал Хаит-кулы, мешал своим добрым отношением к старику. А ведь именно этот однорукий глуховатый старик (а может быть, прикидывается, что плохо слышит?) вручил им анонимное письмо. Кто все время путается у них под ногами, когда они обсуждают свои дела? Он. Когда они беседуют, кто в эти минуты приносит им чай, айран, лепешки? Всё он. И денег не берет. Неужели такой щедрый, что взял их на довольствие? Конечно, деревенские всегда гостеприимны, но не до такой же степени...
Такие или примерно такие мысли посещали Палту Ачиловича, пока он жил в гостинице и когда администратор попадал в поле его зрения...
Он хотел стукнуть кулаком по своему колену, но тут же опомнился, поняв, что хватил через край.
— Ну раз так, сорагчы, то я побалуюсь табачком. Побалуюсь...— Старик не спеша пошарил в глубоком кармане широченных бязевых шаровар, вытащил табакерку, достал щепотку наса, заложил под язык. Когда нас лежит под языком, говорить трудно. Этим он дал понять следователю, что не хочет продолжать разговор.
Палта Ачилович и сам понимал, что рыбка уплыла от него, он сам виноват: не смог приготовить хорошую наживку. Он все же не собирался оставаться в проигрыше и решил отложить дело до другого удобного случая. У него не было и тени сомнения в том, что старик что-то знает.
Хаиткулы вернулся из Ашхабада только на четвертый день. Палту Ачиловича и Пиримкулы-агу он сразу же познакомил с новым документом.
«Заключение графической экспертизы.
Я, эксперт научно-технической экспертизы Министерства внутренних дел Туркменской ССР Ходжагелъды Ходжак-гаев, после предупреждения об уголовной ответственности за умышленное искажение результатов, согласно постановлению следователя, проводившего следствие, провел графическую экспертизу надписей, сделанных на оборотных сторонах двух фотокарточек Бекджана Веллекова.
1. На одной из фотографий есть следующая надпись: «На память другу Худайберды от Бекджана. 1956 год, октябрь», на более поздней фотографии другая надпись: «С одним пожеланием — быть верными друг другу до последнего часа. Бекджан. 2.III.58 г.». Обе надписи сделаны авторучками с синими чернилами.
2. Заключение. Обе надписи сделаны одним и тем же лицом.; Надпись на более ранней фотографии последующих исправлений не имеет. В тексте надписи на обороте второй фотографии изменений сделано не было. Только в дате «2. III.58 г.» третья палочка в записи месяца (III) дописана позднее. Эта палочка (I) отличается от двух других, стоящих перед ней (II), силой нажима, производимого на перо. Оригинальным текстом этой части подписи должно быть «2.11.58 г.», но не «2.Ш.58 г.».
Эксперт X. Ходжакгаев».
Хаиткулы прочитал этот документ вслух. Палта Ачилович всплеснул руками:
— Да, да-а-а... мы на верном пути! Значит, мы не ошиблись, заставив Ялкабова показать снимки.— Он никому не давал сказать, повторяя одно и то же: «На верном пути, на верном пути...»
Хаиткулы охладил его пыл:
— Конечно, то, что Худайберды переделал надпись Бекджана в свою пользу,— улика против него. И его ложные показания... Но давайте не будем спешить. В Ашхабаде я, кроме всего прочего, поинтересовался судьбой дочери Най-мираба. Она вышла замуж, сейчас уехала вместе с семьей за рубеж на два года. Я ей написал письмо, оставил в министерстве, должны ей переслать... Открылось' и еще одно об-
стоятельство: Назлы и Бекджан, оказывается, любили друг друга. Выходит, что Худайберды и эта свадьба их разъединили... Потом мы это обсудим, а сейчас расскажите, что еще удалось выяснить.
Пиримкулы-ага коротко подытожил свою часть расследования. Когда он назвал, автора анонимки, остальные двое участников этой оперативки не поверили своим ушам. Хаиткулы его сообщение особенно заинтересовало. Капитану он задал несколько вопросов, чтобы полностью выяснить, каким образом тот нашел автора записки.
Палта Ачилович протер носовым платком очки, надел их и открыл свою черную папку. Он, как и Хаиткулы, был огорошен открытием капитана, но комментировать его не стал, а изложил сделанное им в последние дни:
— Вы знаете, что я должен был проверить, была ли у Худайберды нужда просить Гуйч-агу заколоть его барана. Чтобы напасть на след убийцы, надо было прояснить этот вопрос. Да-а-а... Могу сказать, что вопрос этот решен мной полностью. Ялкабову не было никакой нужды останавливать Гуйч-агу... по той причине, что напротив его живет мясник Сапбы Сапаров, с которым у Худайберды прекрасные отношения, ходят друг к другу в гости. Вот показания Сапбы-кассана, я записал его слова...
Палта Ачилович нашел в папке нужный ему листок, зачитал:
— «...Не могу понять: если ему понадобилось заколоть барана, почему он не позвал меня?» Вот видите!
Хаиткулы терпеливо его выслушал, потом обратился к обоим собеседникам:
— Какие сделаем выводы? Нового-то немало. Палта Ачилович заговорил опять первым:
— Бекджан и Худайберды — друзья. Это факт? Факт. Худайберды женится на Назлы. Бекджан не пошел на свадьбу друга, ведь Назлы — девушка, которую он любил. Ясно, что дружбы — такой, как прежде,— у них уже не было. Никакой дружбы! Да-да... стали .заклятыми врагами. Худайберды женится, но, разочаровавшись, отправляет Назлы домой, и с этой ночи презрение и ненависть к Бекджану свили прочное гнездо в его сердце. Ненависть к Бекджану разрастается с каждым днем. Считая себя оскорбленным своим, бывшим другом, ночью 3 марта он дает выход своей ненависти... Слушайте дальше. Боясь разоблачения, убийца переделывает подпись на фотографии, подаренной Бекджа-ном любимой девушке, так, чтобы у него появилось, алиби.
Первое следствие споткнулось именно на этом. Он переделал «второе февраля» на «второе марта», и всё — к нему нельзя было придраться. Теперь понятно, почему Бекджан тогда не подождал Гуйч-агу,— не потому, что там стоял Довлет-гельды, а именно оттого, что увидел Худайберды, с которым его отношения зашли так далеко. Убийца — Худайберды Ялкабов и никто другой. Гуйч-агу он задержал рядом с собой не для того, чтобы пригласить старика прирезать ему барана,— это он просил для отвода глаз; главное — надо было оставить Бекджана одного. Потом же, когда все так тонко было проделано и подготовлено, оставалось сделать последнее. Худайберды это и сделал. Считаю, что надо не откладывать и взять под стражу Ялкабова.
— Да, улики выстраиваются стройно, опровергнуть эти факты очень трудно, но...— Хаиткулы говорил осторожно, взвешивая каждое слово.— Но надо проверить все версии. Так как Бекджан и Назлы любили друг друга, могут появиться дополнительные моменты. Потом, эта анонимка...
Палта Ачилович настаивал на своем, а так как Хаиткулы не мог подкрепить доказательствами какую-либо другую версию, следователь, имея на то право, оформил постановление на задержание Худайберды. Пиримкулы-ага на мотоцикле отправился с этим постановлением в Керки, в прокуратуру.
В восемь часов вечера Палта Ачилович в присутствии инспектора Хаиткулы Мовлямбердыева и участкового инспектора Пиримкулы Абдуллаева вручил Худайберды постановление, подписанное прокурором... Милицейская машина, прибывшая из Керки, поджидала арестованного у гостиницы.
Най-мираб, которого Хаиткулы вызвал в гостиницу, увидев, как в машину поднимается Худайберды с руками, как бы спрятанными за спину, поздравил его:
— Молодцы, наконец правосудие свершится! Хаиткулы увидел, как криво улыбнулся Най-мираб, улыбнулся, показав изъеденные насом желтые зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17