...Хаиткулы вернулся из Халача в тот момент, когда Пал-та Ачилович, напялив очки на свою толстую переносицу, зачитывал протокол долговязому молодому человеку в кирзовых сапогах — Довлетгельды Довханову. Весь бледный, тот стоял у стола, за которым сидел следователь, и нервно, постукивал пальцами правой руки о крышку стола.
Палта Ачилович замолчал, подождав, когда Хаиткулы разденется, потом стал продолжать читать, тяжело вздыхая после каждой фразы не то от обычной своей одышки, не то от усталости. Хаиткулы, стоя спиной к стене, молча наблюдал за Довлетгельды.
Закончив читать, Палта Ачилович предложил Довлетгельды расписаться, после него подписал протокол сам. Довлетгельды, опустив голову, стоял у стола все в той же позе. Очистив серединку стола и наведя на нем порядок, Палта Ачилович встал, показал Хаиткулы знаками из-за спины допрашиваемого, что проголодался, и быстро пошел к двери.
После того как следователь вышел, Довлетгельды немного расслабился, плечи его опустились, рука перестала выстукивать дробь, но Хаиткулы видел, что он подавлен. Довлетгельды по-прежнему смотрел в одну точку — туда, где только что сидел Палта Ачилович. Как. будто бы на него все еще смотрел следователь, смотрел своими бесцветными глазами. Или же он ждал, когда новый инспектор займет то же место?
Хаиткулы подождал, когда из коридора перестанут доноситься шаги Палты Ачиловича, потом сказал:
— Чего здесь париться, пойдем на свежий воздух.— Он первым шагнул к двери.
Довханов вышел за ним.
Солнце разогнало утреннюю дымку, и все вокруг было залито светом. Но с одного края неба уже собирались густые тучи, словно там, наверху, кто-то хотел накрыть кишлак гигантской черной кошмой. Хаиткулы посмотрел в ту сторону и пошел к беседке, стоявшей прямо против входа в гостиницу и увитою еще сухими виноградными стеблями. Никакие звуки сюда не доходили, разве что громкие голоса из столовой. В беседке в это время года чай не пили, никто сюда не заглядывал, и им не могли помешать, тем более не мог помешать администратор гостиницы, услужливый, но глуховатый однорукий старик. Удивительный человек! Он ни минуты не сидел без дела! Всегда находил себе занятие. Если его просили принести в комнату чай или воды, он без задержки исполнял просьбу, отвечал охотно на любые вопросы и при этом делал все ненавязчиво и деликатно.
Он шел им навстречу с вязанкой хвороста — надо протопить печь, чтобы приезжие не мерзли,— задержался, увидев Хаиткулы и его спутника.
— Как дела, ребята, как настроение? Как себя чувствуешь, еген? — Он ласково улыбнулся Хаиткулы.— Если хотите, ребята, настоящего гёк-чая, идемте со мной... Есть слоеные лепешки и домашний сарган... Приходите.
Он пошел дальше.
— Интересный старик.— Хаиткулы посмотрел ему вслед. — Всегда при деле, что-то не видел я, чтобы он сиднем сидел или просто отдыхал. Шустрый. Видел бы ты, как он по этим ступенькам бегает.., вверх-вниз, туда-сюда...
— Да, он такой...— Довлетгельды сказал это так тихо, что Хаиткулы едва расслышал.
— Сердце у яшулы железное.— Хаиткулы сказал это, когда они дошли к беседке, и сразу же без перехода спросил: — Довлетгельды, скажи мне правду: ты любил Аймерет?
— Да...— Он отвечал так же тихо.
— Если «да», то почему женился на другой?
Довлетгельды до этого плелся за Хаиткулы как стреноженный верблюд, а после вопроса инспектора он не мог и ногой пошевелить, застыл на месте.
Хаиткулы ждал. - Родители сказали: или женишься на той девушке, какую мы просватали, или никогда больше не будем звать тебя сыном...
- Что же, и они женили тебя, не спросив твоего согласия?
— Да.
— Ты уже отец?
— Да.
— А если они тебе завтра скажут: невестка нам не понравилась, пусть уходит из этого дома или же мы уйдем,— ты что тогда сделаешь?
Довлетгельды поднял опущенную голову и впервые посмотрел Хаиткулы в лицо:
— Разве они скажут так?
— А если скажут?
— Если скажут? — Довлетгельды опять опустил голову.— Если скажут... Ну... из-за жены нельзя рвать с родителями..,
Гнев вспыхнул у Хаиткулы в душе, но он и виду не подал, толькосжал кулаки. Прикусил губу, покачал головой, глядя на совсем поникшего Довлетгельды.
— Жаль, ты мне не родня...— Хаиткулы сделал паузу, потом резко, сказал: — Уходи, чем быстрее, тем лучше!
В это время, из столовой вышел Палта Ачилович. Он увидел, как Довлетгельды быстрым шагом пересекает двор; ничего не понимая, подошел к Хаиткулы.
— На вас лица нет, Хаиткулы Мовлямбердыевич. Или парень и у вас вызвал лодозрения? Ну, какое впечатление?
Хаиткулы поднялся в беседку, Палта Ачилович прошел за ним.
— Это не „тот, кого ищу я, и не тот, кого ищете вы, Палта Ачилович. Рохля он и больше ничего. К счастью, он не способен убить человека, мухи не обидит. Если это не так, считайте, что я не разбираюсь в людях. У таких, как Довлетгельды, не „бывает ни друзей, ни врагов.
Палта Ачилович слушал его, ковыряя спичкой в зубах, сплюнул на пол.
— Кто знает, что за душой у таких типов. Смотрит всегда в землю, закрытый он... А. что нового привезли из Халача, Хаиткулы Мовлямбердыевич?
— В Халаче его девушка, та, с которой он встречался десять лет назад, будто слово в слово прочитала мне протокол самого первого допроса. Аймерет твердит одно: не смотрите, что он медик и что здоровый такой парень,— мертвецов боится, на „похороны никогда не ходил... Какой он преступник! Говорит: из мухи слона делают... Пожалуй, я бы поручился за ее слова.
Палта Ачилович, признаться, ждал от Хаиткулы новых фактов, которые, как он думал, Аймерет могла сообщить под влиянием разрыва с Довлетгельды. Выслушав Хаиткулы, он вздохнул:
— Да, да, так и бывает. Ошибка природы. Его отец энергичный, деятельный, иногда крутой даже, а сын — ни рыба ни мясо. Можно поверить Аймерет.
— Жалеете, что Довлетгельды оказался невиновным?
— Хаиткулы Мовлямбепдыевич, если вы сейчас решили, что я человек честолюбивый и гонюсь за легкой победой, вы ошиблись. Просто я жалею, что чутье подвело меня... А больше всего, знаете, меня мучает вот что...
Он сжал в кулаке толстую лозу, вьющуюся по краю беседки, сделал усилие — лоза обломилась,, в кулаке остался кусок стебля. Он попробовал один конец на язык и отбросил обломок в сторону. Переломил другую ветку, надкусил кончик, тоже бросил... Хаиткулы молча следил за ним, а Палта Ачилович перешел на другой конец беседки и сломал еще один стебель. Потом вышел во двор, отломал несколько сухих веточек от яблони и от абрикосового дерева, вернулся к Хаиткулы.
— Видите, что это такое! Дрова! Зима нас обманула, и мы остались без фруктов. А если бы мы заранее побеспокоились о наших насаждениях, этого бы не случилось... Вот что меня мучает больше всего, вот отчего болит душа!
Пиримкулы Абдуллаев, как от него потребовали, вернулся в гостиницу в два часа. Все сведения о Ялкабове были частично записаны им на листке бумаги, частично он запомнил их со слов тех, кого успел расспросить.
Втроем они сели вокруг того же письменного стола, и участковый, заглядывая в листок, стал рассказывать все, что узнал об интересовавшем следствие человеке. Палта Ачилович записывал за ним.
«Худайберды Ялкабов. 1939 года рождения. Десятилетку закончил вместе с Бекджаном Веллековым. В 1956—57 годах учился на шоферских курсах в г. Керки. В ноябре 1957 года устроился шофером в колхоз. Его отец, Ялкаб Джума, был бригадиром колхозной бригады № 1, умер в 1957-м. В начале февраля 1958 года Худайберды женился на дочери Най-мираба — Назлы. Но на другой же день после свадьбы ее отвезли домой, и с тех пор он не женат. (Уто-
чнить: почему? — Примечание П. А. Ачилова.) В 1959—62 годах служил в рядах Советской Армии. После демобилизации вернулся на прежнюю работу. Должность — шофер 1 класса. Дело знает хорошо.
Характер очень вспыльчивый. Не так давно бросился на заведующего гаражом с гаечным ключом. Это рассказали работники гаража. По словам его бывшего учителя, он часто дрался с товарищами.
Хемейное положение: мать и трое младших братьев. Двое женаты и живут отдельно. Самый младший, Овлякулы, учится в Ашхабаде в сельхозинституте,
Худайберды Ялкабов сейчас повез груз на отгонные пастбища. Должен вернуться через пять-шесть дней...»
Палта Ачилович, кончив писать, передал составленный им документ Хаиткулы. Тот, не читая, сунул его в ящик стола.
— Как только вернется, вы его сразу вызовете сюда, ладно, Пиримкулы-ага?.. Впрочем, поглядим. Может быть, сходим к нему домой...
Хаиткулы прочитал все протоколы допросов, проведенных Палтой Ачиловичем, .но не нашел ничего заслуживающего внимания уголовного розыска ни в показаниях учителя Шукурова, ни в записи рассказа Гуйч Эйе. Включили магнитофон.
Записанная на пленку беседа показалась Хаиткулы интересней протоколов. Особенно заинтересовал его перекрестный разговор, возникший после того, как Палта Ачилович спросил: «Бекджан и раньше употреблял спиртное?»
«А б р а й Ш у к у р о в. Нет, я никогда не видел. Даже на выпускном вечере не могли заставить его выпить фужер шампанского.
Гуйч Эйе. Хавва, никогда в жизни не слыхал, чтобы Бекджан напился или с кем-то выпивал даже по-дружески... Но в этот вечер он был выпивши, и выпивши крепко.
Ачилов. Вы вдвоем вышли из дома учителя?
Гуйч Эйе. Вдвоем.
Ачилов. Если вы шли вдвоем, вы должны были разговаривать. О чем был. разговор?
Гуйч Эйе. Хавва, да нет же, ни о чем мы не говорили... Вот х>н до сих пор у меня в глазах: идет, голову опустил, совсем сутулым стал. Точно помню: был он чем-то подавлен; есть люди, которые в. беде замыкаются в себе, и все. тут! Ни за что их не заставишь говорить. Так им легче перенести горе. А какое у него было горе? Кто знает? Хотел
у него спросить, почему он такой грустный, точно помню... но шайтан не дал спросить. Так и шли молчком. Потом Довлетгельды-фельдшер и Худайберды-шопур меня заняли беседой...
Ачилов. Вы раньше, когда следствие началось, о том, в каком состоянии был Бекджан, сами ничего не говорили или вас об этом не .спрашивали?
Г у й ч Э й е. Хавва, если спрашивают — отвечаю, если не спрашивают — молчу. Человек в детстве учится говорить, а в старости — молчать... Вы меня поняли?
А ч и л о в. Прекрасно понял... Прошло десять лет с тех пор, как пропал Бекджан, Неужели вы. за это время не слыхали никаких разговоров?.. Ну, слухов о том, куда он девался? На базаре, в чайхане, в других местах?.. Не бойтесь, я не спрашиваю, от кого слыхали, нас интересуют сами слухи.
Г у й ч Э й е. Судачили об аресте Довлетгельды, потом о его освобождении. Других слухов не помню...»
Хаиткулы, прослушав запись, занес в блокнот несколько слов: «...был он чем-то подавлен» и... «есть люди, которые в беде замыкаются в себе»; потом попросил у Палты Ачи-ловича протоколы допроса родителей Бекджана. Выяснилось, что допросить, их не удалось.
— Веллек-ага вошел... и что бы, ты думаешь, он мне сказал? — Палта Ачилович развел руками; на лице у него было написано недоумение. Хаиткулы показалось, что он хотел скрыть смущение оттого, что не мог допросить стариков.— Он сказал: «Зачем бередить нашу рану? Сколько времени искали, и что? Нашла? Не нашли. Оставьте нас в покое, мы же не в обиде на вас. Все равно не воскресить покойника. Мы уже никого не виним. Так, наверное, должно быть: бог дал сына, бог взял, бог и накажет преступника». Какая философия, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Я его вызвал на завтра.
— Что же... Надо поставить себя на место стариков, тогда, возможно, их удастся понять... Но надо выяснить, почему Бекджан был подавлен, почему он, непьющий, вдруг напился. Может, здесь и зарыта собака... Выяснить же это мы сможем... только у родителей. Я хочу сегодня же поговорить с его матерью. Не возражаете, Палта Ачилович?
Они вышли из гостиницы и все трое сели на единственный имевшийся в их распоряжении транспорт — мотоцикл с коляской Пиримкулы Абдуллаева. — Зря вы отослали назад машину, Хаиткулы Мовлям-
бердыевич, в милиции достаточно средств передвижения... Мы, такие солидные люди, должны ездить в этой колымаге...— Проворчав это, Палта Ачилович поудобней расположился в коляске и натянул до самого подбородка защитный чехол.
Хаиткулы устроился на заднем сиденье позади участкового.
— И на том скажите спасибо, Палта Ачилович! Резким движением ноги капитан завел мотор. Прежде
чем сесть за руль, он снял фуражку с гербом, спрятал ее в багажник, надел шлем. Головной убор, придуманный для безопасности мотоциклистов, многим из них придавал бравый вид, некоторых же портил до неузнаваемости. Палта Ачилович посмотрел на Абдуллаева и от души рассмеялся..
— Теперь вам надо надеть на грудь доспехи и дать в руки меч. Я думаю, не один римский гладиатор перевернулся бы в гробу, если б увидел вас...
Капитан в долгу решил не оставаться:
— Ладно, смейтесь, но я в первый и последний раз разрешаю вам ехать без шлемов. Пусть сегодня это будет нарушением, но в следующий раз вы наденете сами такой же римский шлем. Это я серьезно говорю.— Он изо всех сил выжал газ.
Хаиткулы улыбнулся за его спиной.
...Мотоцикл остановился у местного детского сада, двор которого был окружен стеной. Участковый показал пальцем на ворота:
— Идите туда, откройте калитку и прямо по двору... в-о-о-н в. том доме под шифером и найдете мать Бекджана... Или с вами пойти?
— Нет, спасибо! Пойду один. А вы отвезите Палту Ачи-ловича к другим свидетелям.
Во дворе Хаиткулы .никого не встретил. Перед самой дверью попробовал привести себя в порядок: отряхнул брюки, разгладил ладонью складки на плаще и пригладил волосы. А что было делать с ботинками? Под слоем пыли на них нельзя было увидеть, какого они вообще цвета. Хаиткулы обмахнул их пучком сухих листьев, подвернувшихся под руку.
Он постучал. Открыла девушка в белом халате. Хаиткулы спросил Хаджат Веллекову. Девушка окинула взглядом молодого человека с ног до головы, не поняла, откуда он: одет, как и местные парии, но сам вроде бы не местный. Открыла дверь, ведущую в коридор, и крикнула звонко:
— Тетя Хаджат, вас спрашивает оглан, вы-хо-ди-те!
В другой раз слово «оглан» обидело бы Хаиткулы, но сейчас, в устах этой девушки, оно показалось даже приятным. Он не заметил, откуда появилась мать Бекджана и Марал,— она вдруг выросла перед ним в таком же, как у этой девушки, белом халате, увидела его и, схватившись за сердце, привалилась к дверному косяку.
Девушка, которую конечно же заинтересовало неожиданное появление молодого симпатичного человека, не отходила от Хаджат Веллековой. Увидев, как та побледнела, бросила удивленный взгляд на смутившегося Хаиткулы и быстро зачерпнула воды из ведра.
Хаджат-дайза сделала глоток и, овладев собой, спокойно посмотрела на гостя. Хаиткулы, после рассказа Палты Ачиловича о коротком разговоре с отцом Бекджана, не думал, что его приход произведет такое впечатление на мать. Или Марал уже сообщила ей о нем, о том, что он может оказаться здесь? Нет, едва ли... Впервые в жизни Хаиткулы захотелось курить. Наверное, когда куришь, чувствуешь себя уверенней. Ядовитый дым, очевидно, застит глаза, и они не видят, а голова не думает о том, что происходит. Он пришел сюда по делу, пришел с определенной целью и вдруг почему-то почувствовал себя виноватым перед этой женщиной. В чем была его вина, он не знал, но седая прядь, выбившаяся из-под платка, то состояние, в котором он видел женщину, заставили его неуверенно сказать:
— Хаджат-дайза, простите меня...
Он больше ничего не мог выговорить; она же, сделав усилие, сказала:
— Что вы, это я... я поставила вас в неловкое положение. Как только Джемал позвала меня: «Спрашивает оглан», я так и кинулась... к вам... Ах, чашку уронила, разбила... Извините. Она сказала, а мне, когда я вас увидела, показалось — кто-то позвал меня: «Мама». Чуть сердце не выскочило. Мои глаза всегда его ждут... Кажется, вот-вот услышу его шаги.
Хаиткулы нашел силы сказать, кто он и с какой целью пришел. Джемал, слышавшая их разговор, пригласила его в одну из комнат детского сада. Поставила перед ними пиалы и чайник, а сама вышла.
Хаиткулы налил чай в пиалы.
- Вы знаете, моя мать тоже ждет и не теряет надежды. Чтобы сгладить неловкость, он стал рассказывать о себе: ведь когда открываешься другому, то и у собеседника становится легче на душе.- Да, да, она де теряет надежды, хотя прошло очень много лет и месяцев... Когда началась воина, мой отец, как многие туркмены, сел в теплушку и поехал на фронт бить врага. В сорок третьем его ранили, и он вернулся домой. Меня-то еще не было на свете. Мать говорит, что он дома был долго, больше года. Поправился и опять уехал на фронт. Он очень хотел, чтобы у него родился сын. После отъезда, неделя только прошла, родился я. Мать до сих пор страдает, что он не видел, меня... Потом пришла похоронка. Если б он пропал без вести, а то ясно и понятно сказано: погиб смертью храбрых, защищая нашу Родину. И все равно она ждет.
Хаджат-дайза, слушая, качала головой, вздыхала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17