— Оттого, что Палта Ачилович, только появившись здесь, настроил его против себя. Отказался от угощения... Сначала держался неестественно настороженно, потом перешел на искусственную ноту, потом снова взял властный тон. Даже если бы с самого начала он говорил сладким голосом, тяжелый взгляд выдал бы, что на уме у него совсем другое, а это неизбежно вызвало бы подозрение и сопротивление. Значит, вся ошибка в притворстве. Если ты смеешься, когда тебе хочется плакать, или, наоборот, льешь слезы, когда на душе весело, — это всякому видно, имей он хоть каплю ума. Самое лучшее — оставаться самим собой... Что может быть проще и одновременно полезней для дела!»
И все же, глядя на Палту Ачиловича, Хаиткулы понимал, что опыт много на своем веку потрудившегося следователя может пригодиться. Потому и не вмешивался в его беседу с. Худайберды.
Хозяин дома на замечание Палты Ачиловича — отвечать человеческим языком, а не прищелкиванием,— сначала не
отреагировал, но, подумав, что следователь, однако, не принадлежит к слабонервным людям, совершенно спокойно ответил:
— Бекджан относился к любви совсем не так, как вы думаете. Своих чувств он не афишировал, унес их с собой. Хотите — верьте, хотите — нет, но это так. Еще чт.о?
— Как вы подсказали, я сравнил фотографии всех девушек с групповой фотографией выпускников. Они правда здесь все... С вами учились восемь девушек, не так ли?
Худайберды нехотя кивнул, соглашаясь.
— Да-а-а... земляк, а что бы вот это значило? Смотрите сюда, на эту страницу. Здесь восемь фотографий каждой девушки, украшенные виньеткой, но среди них была еще одна... вот след! — Палта Ачилович повернул альбом с фотографиями к собеседнику и показал пальцем на то место, где когда-то была еще одна фотография.— Как это понимать?
— А так понимать, что у нас получается не беседа, а допрос...— Худайберды беспокойно оглянулся по сторонам, принимая какое-то решение.— Это что, на .самом деле допрос? Де нашли преступника, а теперь привязались ко, мне? Кто вам дал право? Мы тоже законы знаем...
Палта Ачилович даже обрадовался, что хозяин дома вышел из равновесия. Нисколько не обращая внимания на угрожающий вид Худайберды, повторил вопрос:
— Чья же это была фотография? Девятая фотография... Предупреждаю: будете молчать, принесете себе только вред, не всегда молчание — золото.
Худайберды тяжело вздохнул, ответил, расставляя слова:
— Здесь я был... на этом снимке... Я и восемь девушек... на одной странице. Ребята увидели, стали смеяться. Я и отклеил, чтобы никто не смеялся... Весь секрет. Моя собственная фотография.
— А может быть, это была фотография Бекджана? — Палта Ачилович спросил это просто, даже с какой-то лукавой улыбкой, глядя на Худайберды поверх очков.
Тот как раз переливал содержимое пиалы в чайник, заваривая чай, одной рукой держал пиалу, другой — чайник. Палта Ачилович увидел, как сжались пальцы Худайберды на крышке чайника, и быстро сунул руку в карман брюк. Одна щека у Худайберды стала подергиваться, но, не давая ему опомниться и не вынимая руки из кармана, следователь спокойно сказал:
— Мы располагаем материалами, что между вами и Бекджаном накануне его исчезновения пробежала кошка. Ваши дружеские отношения тогда закончились. И виноваты в этом были вы. Из-за чего произошла размолвка?
Худайберды бросился к Палте Ачиловичу, вырвал из его рук альбом, открыл его на последней странице, выхватил оттуда фотографию, бросил ее следователю:
— Читайте!
Палта Ачилович сначала рассмотрел фотографию — это был Бекджан,— потом перевернул ее другой стороной и прочитал вслух:
— «С одним пожеланием — быть верными друг другу до последнего часа. Бекджан. 2.III.58»... Да-а-а... Ваша последняя встреча...— В голосе Палты Ачиловича послышалась озабоченность.— Это точно была последняя встреча? Не ошибаетесь?
— Нет, не ошибаюсь. Это была наша последняя встреча... Последняя.
— Нет, земляк, ваша последняя встреча произошла на следующий день, незадолго до того, как Бекджан исчез навсегда, за час или, быть может, минут за тридцать до этого. Вы же видели его тогда?
— Ну и что? Видел, но это не было встречей, мы даже не говорили тогда, он прошел, и всё...
— Значит, за день до исчезновения Бекджана вы с ним встречались? Да? — вступил в разговор Хаиткулы.
— Да.
Хаиткулы попросил Худайберды рассказать о его последней встрече с Бекджаном, а пока тот рассказывал, он, не глядя на него, внимательно изучал оборотную сторону фотографии. Хаиткулы сравнивал подпись, сделанную бекджаном здесь, с подписями на некоторых других фотографиях. Они все были выдержаны в одном ключе: «От Бекджана — Худайберды» или «Другу Худайберды». Все, кроме этой подписи.
Он внимательно слушал рассказ Ялкабова.Второго марта они встретились у правления колхоза. Бекджан пригласил Худайберды к себе домой, потом они пошли к Худайберды, который хотел угостить друга иш-лекли. У себя дома Бекджан и подарил ему эту фотографию...
Похоже, Худайберды сказал неправду... Когда Хаиткулы разговаривал с матерью Бекджана, он поинтересовался, приходил ли кто-нибудь к нему накануне третьего марта. Она точно помнила, что никто не приходил. Хаиткулы показалось, что подозрения Палты Ачиловича, относящиеся к девятой фотографии на странице с виньеткой, могут иметь под собой почву,— возможно, это не фотография Худайберды.
Просторная гостеприимная комната стала казаться Хаиткулы тесной, и неуютной, стены начали давить его... Он встал, сказав хозяину, что им пора, попросил у него с собой две фотографии Бекджана, среди них и ту, которую Бекджан якобы подарил Худайберды второго марта.
Они попрощались с ним, пригласили его на следующий день прийти после обеда подписать протокол.Во дворе к ним присоединился Пиримкулы-ага. Оказалось, он тоже не терял даром времени — побеседовал с матерью Худайберды.
Она рассказала капитану, что после женитьбы ее сына Бекджан перестал к ним ходить. Хаиткулы проверил это у матери Бекджана, та подтвердила.— да, даже на свадьбе друга он не был. На повторный вопрос Хаиткуйы о втором марта еще раз ответила, что никто в тот день у Бекджана не был.
К этим довым фактам, а. пожалуй, немного и опередив их, прибавился еще один материал — анонимное письмо, которое Хаиткулы получил в ту минуту, когда они отправлялись к Худайберды.
Он показал его Палте Ачиловичу и Пиримкулы-аге после того, как они вернулись в гостиницу. В письме была лишь одна строка: «Не упустите Ялкабова», и Хаиткулы попросил коллег высказаться по поводу столь неожиданного письма. Палта Ачилович считал, что если бы удалось установить автора письма, то следствие быстро бы пришло к финишу. Пиримкулы-ага вызвался попробовать отыскать того, кто написал эту короткую строчку,— у него были свои соображения на этот с.чет. Хаиткулы обрадовала его инициатива, он попросил Пиримкулы-агу не откладывать розыски и предложил план действий на ближайшие дни.
Пиримкулы-ага и Палта Ачилович занимаются анонимкой, но кроме того уточняют одно из старых показаний Худайберды: почему он пригласил Гуйч-агу заколоть барана? Была ли в этом необходимость, если старик живет так далеко от Ялкабова?
Хаиткулы же немедленно отправляется в Ашхабад для проведения графической экспертизы почерка на фотографии Бекджана.
Он торопился в Ашхабад, зная, что сроки не ждут. Из гостиницы он позвонил начальнику керкинской милиции и. попросил забронировать билет на самолет, вылетающий в Ашхабад последним рейсом.
До отъезда в Керки у него было время на сборы, и он решил поехать к Най-мирабу — расспросить его о Ху дайберды. Пиримкулы-ага новез его на мотоцикле. Палта Ачилович остался в гостинице — ждать возвращения участкового.
В разгар посевной почти все обычно находятся в поле. Хотя солнце уже садилось, но гул тракторов не затихал, работа в поле продолжалась до позднего вечера. Они изрядно поколесили, пока нашли того, кого искали.
В засученных по колено штанах Най-мираб лопатой прорывал канавки, по которым должна была идти поливочная вода. Увидев Хаиткулы, он обрадовался, воткнул лопату в землю, поздоровался с ним за руку. Посетовал, что у него нет времени почаще наведываться в гостиницу, но не сегодня завтра обещал непременно зайти. Они присели на корточки над самой гладью арыка, уходящего в необозримую даль полей, и Хаиткулы без предисловий заговорил о Худайбер-ды и, Назлы, дочери мираба. У того сразу же погасли огоньки в глазах, а кончики усов опустились еще ниже.
— Э-хе-хе... — Мираб глубоко вздохнул и, взяв комок сухой земли, стал крошить его между пальцами.— Вы бередите мою рану, иним...— Мало меня, старого дурня, повесить за бороду. Во всем потакали ей. Хотела идти в кино? Пожалуйста, в любое время. В театр? Иди в театр. В школе пела в самодеятельности... пожалуйста... Но это еще ничего. Не перечили ей ни в чем, смотрели сквозь пальцы, куда и с кем она ходит... Вот и опозорились на весь свет. Стыдно было показываться на людях. Знал бы, что так получится... Да что говорить! Сам виноват. Если сад побило морозом, разве виноват сад? Садовник не позаботился, чтобы он остался цел. Так, иним, или не так? ...А сейчас еще и сына женю...
Хаиткулы кивнул, соглашаясь с мирабом, потом задумчиво сказал:
— Может быть, я не прав, но вы не должны были брать ей в мужья Худайберды, надо было выдать дочь за любимого ею человека.
— Знал бы, иним, где упаду, подстелил бы соломы на том месте... Я крепко обещал отцу Худайберды, что выдам дочь только за его сына. А дочка тоже не сказала, что не любит его. Мне не сказала, а мать знала, но промолчала. Намекнула как-то, что придут сваты, но я связал себя словом и отступить не мог. Теперь ничего не исправишь, поздно; хоть вниз головой бросайся в реку со старой Керкинской крвпости — все останется по-старому... А теперь скажи, как твои дела? Все в порядке?
Он любил вставлять в разговор эти слова: «Как дела? Все ли в порядке?»
Хаиткулы ответил:
— Пока, яшулы, наши дела топчутся на месте... Еду в Ашхабад; если что надо передать или привезти, говорите. Вы, наверное, никого там не знаете, а вот нашего начальника должны бы помнить. Он много лет пил амударьинскую воду...
— Если скажешь имя и должность, может быть, вспомню, иним.
— Ходжа Назаров! Он работал начальником уголовного розыска Керкинского отдела внутренних дел...
Старик подумал и нехотя ответил:
— А... иним, мы-то его помним, ну и что? Он нас, поди, забыл совсем. Начальник один, а нас много... Если тебе не тяжело, привези хороших лекарств.
Хаиткулы посмотрел на часы... Вернувшись от Най-мираба, он стал собираться. Палта Ачилович и Пиримкулы-ага в это время, сидя друг против друга, распределяли предстоящую работу. Пока Хаиткулы возился с утюгом, они закончили свои дела. Капитан, пожелав счастливого пути, попрощался с Хаиткулы.
Палта Ачилович включил радио и лег на кровать, наблюдая за сборами своего коллеги. Он видел, что настроение у Хаиткулы было как у охотника, вернувшегося с хорошей добычей. Хаиткулы напевал что-то, улыбался...
Никто из них не мот и предположить, что через десять, может быть, пятнадцать минут от этого настроения старшего инспектора не останется и следа.
Участковый, простившись с Хаиткулы, сел на мотоцикл и на полном газу помчался к дому Довлетгельды Довханова. Оп был уверен, что письмо было написано кем-нибудь из
Довхановых, скорее всего самим Довлетгельды. Он так и собирался спросить его: «Зачем ты написал это?» Если же писал не он, а жена, проверить это проще простого — достаточно просмотреть в школе записи Гульнар (она была учительницей в начальных классах). Родителей Довлетгельды капитан не мог заподозрить, это прямые, честные люди, они подлости не сделают. Письменные работы братьев Довлетгельды, наверное, остаются, в школе,— значит, надо поговорить и с классными руководителями.
Одним словом, капитан был рад удобному случаю доказать ашхабадскому инспектору и керкинскому следователю свою деловитость. Когда выпадал случай работать самостоятельно, он чувствовал себя гораздо уверенней и проявлял большую сноровку. Энергии тогда ему было не занимать. Если надо, в любое время дня и ночи стучал в чужие двери и без стеснения входил в дом. Он знал, дело и долг оправдывают эту его бесцеремонность, тем более что он никому не желал зла и в ауле его любили.
Если во время таких нежданных визитов он попадал к чаю, то никогда не отказывался от приглашения; если случалось в доме угощение, не гнушался и рюмочкой, а то и другой... Он пользовался большим уважением, поэтому его всегда звали на той, на гешдек, а иногда просто, чтобы помог разобраться в семейных вопросах, кого-то помирить, пресечь чьи-то раздоры. Бывали случаи, когда ему удавалось установить мир в семьях, готовых вот-вот распасться. Мирил он не только супругов, но и братьев, почти что ставших заклятыми врагами и уже готовых отречься друг от друга. Мирил ссорившихся соседей, из-за пустяков бросавшихся друг на друга с лопатами... Они сами потом говорили ему «спасибо» за то, что вразумил их. Он был только милиционером, но на его помощь рассчитывали многие, на него надеялись, как на врача, и доверяли, как отцу. Когда затевался той, тот, кто его устраивал, не забывал одним из первых пригласить на совет старейшин Пиримкулы-агу. Когда начинали строить новый дом, который обязательно возводили всем миром, его раньше других включали в хашар.
Мягкость и покладистость капитана Абдуллаева, располагавшие к нему жителей аула, не всегда были уместны на службе. Начальник милиции сделал однажды Пиримку-
лы-аге выговор, сказав, что «мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость». Поводом послужил проступок Пиримкулы-аги или, может быть, просто необычный случай, удививший многих.
Как-то после совещания с участковыми начальник милиции, выйдя во двор, увидел кучу узелков в коляске мотоцикла Пиримкулы Абдуллаева. — Что, товарищ капитан, на той собрались?
— Нет... Это передачи. Родственники арестованных просили передать своим.
Капитан сказал это очень благодушно, в полной уверенности, что его... похвалят.
— И вы сами взяли? — На лице начальника милиции не только не было заметно одобрения, — наоборот, он сделал недовольную гримасу.
— По пути захватил.— Пиримкулы-ага понял, что допустил оплошность.
Тогда-то ему и сделали устный выговор, который он запомнил надолго.
— Нехорошо поступили, товарищ капитан. Мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость. А дальше что может быть? Начнете нарушать устав... Смотрите, чтобы в дальнейшем такое не повторялось. Мягким будьте дома, а здесь не дом, а работа.
Капитан тогда ни слова не сказал начальнику отделения, чувствуя, что тот, в общем, прав. Но говорит же пословица: «Горбатого могила исправит». Пиримкулы Абдуллаев ничего не мог поделать со своей натурой, да и, признаться, он не очень' старался ее изменить — слишком большую прожил жизнь, менять привычки вроде бы уже ни к чему.
...В доме Довхановых его постигла первая неудача. Когда ему сказали, что Довлетгельды уже неделю лежит в больнице, этим известием его словно обухом стукнули по голове. Целую неделю не знать о таком событии! Может быть, он еще что-нибудь прозевал из того, что произошло в ауле?! Как это называется? Потеря бдительности...
Капитан немедля поехал в Халач. По дороге заглянул в магазин, купил для больного сладостей. Оказалось, что ровно неделю назад у Довлетгельды случился тяжелый приступ аппендицита. Прошло семь дней после операции, но Довлетгельды еще не поднимался с постели. Его нельзя было узнать — кожа на лице обтягивала выпиравшие -скулы. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Пиримкулы-ага, не присаживаясь, спросил его о здоровье, положил на тумбоч-
ку кулек и, не простившись, на цыпочках вышел из палаты.Капитан вернулся в гостиницу и тут только почувствовал, как он устал, а болтавшийся на животе ремень свидетельствовал, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Но он не пошел в столовую. Пиримкулы-ага обладал странным свойством: не любил и не мог есть без других, одному буквально кусок в горло не лез, ел только в компании. Поэтому, передохнув минутку, он решил отправиться на дальнейшие розыски.
У старика администратора он выяснил, кто из почтальонов принес адресованное Хаиткулы письмо. Старик поведал, кто это был, и упросил Пиримкулы-агу выпить с ним чаю. Это немного подкрепило его.
В сельской местности обычно ужинают поздно, поэтому в том доме, где жил почтальон, несмотря на поздний час, только-только расстелили дастархан... Но капитан и здесь не задержался, потому что почтальон ему ничем не помог.
Куда ехать теперь?В правление колхоза! В одну минуту Пиримкулы-ага оказался там. Тот, кто ему был лужен больше всего, к счастью, еще не ушел домой. Главный бухгалтер...
У него была бритая длинная, как дыня, голова, на курносом носу очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
И все же, глядя на Палту Ачиловича, Хаиткулы понимал, что опыт много на своем веку потрудившегося следователя может пригодиться. Потому и не вмешивался в его беседу с. Худайберды.
Хозяин дома на замечание Палты Ачиловича — отвечать человеческим языком, а не прищелкиванием,— сначала не
отреагировал, но, подумав, что следователь, однако, не принадлежит к слабонервным людям, совершенно спокойно ответил:
— Бекджан относился к любви совсем не так, как вы думаете. Своих чувств он не афишировал, унес их с собой. Хотите — верьте, хотите — нет, но это так. Еще чт.о?
— Как вы подсказали, я сравнил фотографии всех девушек с групповой фотографией выпускников. Они правда здесь все... С вами учились восемь девушек, не так ли?
Худайберды нехотя кивнул, соглашаясь.
— Да-а-а... земляк, а что бы вот это значило? Смотрите сюда, на эту страницу. Здесь восемь фотографий каждой девушки, украшенные виньеткой, но среди них была еще одна... вот след! — Палта Ачилович повернул альбом с фотографиями к собеседнику и показал пальцем на то место, где когда-то была еще одна фотография.— Как это понимать?
— А так понимать, что у нас получается не беседа, а допрос...— Худайберды беспокойно оглянулся по сторонам, принимая какое-то решение.— Это что, на .самом деле допрос? Де нашли преступника, а теперь привязались ко, мне? Кто вам дал право? Мы тоже законы знаем...
Палта Ачилович даже обрадовался, что хозяин дома вышел из равновесия. Нисколько не обращая внимания на угрожающий вид Худайберды, повторил вопрос:
— Чья же это была фотография? Девятая фотография... Предупреждаю: будете молчать, принесете себе только вред, не всегда молчание — золото.
Худайберды тяжело вздохнул, ответил, расставляя слова:
— Здесь я был... на этом снимке... Я и восемь девушек... на одной странице. Ребята увидели, стали смеяться. Я и отклеил, чтобы никто не смеялся... Весь секрет. Моя собственная фотография.
— А может быть, это была фотография Бекджана? — Палта Ачилович спросил это просто, даже с какой-то лукавой улыбкой, глядя на Худайберды поверх очков.
Тот как раз переливал содержимое пиалы в чайник, заваривая чай, одной рукой держал пиалу, другой — чайник. Палта Ачилович увидел, как сжались пальцы Худайберды на крышке чайника, и быстро сунул руку в карман брюк. Одна щека у Худайберды стала подергиваться, но, не давая ему опомниться и не вынимая руки из кармана, следователь спокойно сказал:
— Мы располагаем материалами, что между вами и Бекджаном накануне его исчезновения пробежала кошка. Ваши дружеские отношения тогда закончились. И виноваты в этом были вы. Из-за чего произошла размолвка?
Худайберды бросился к Палте Ачиловичу, вырвал из его рук альбом, открыл его на последней странице, выхватил оттуда фотографию, бросил ее следователю:
— Читайте!
Палта Ачилович сначала рассмотрел фотографию — это был Бекджан,— потом перевернул ее другой стороной и прочитал вслух:
— «С одним пожеланием — быть верными друг другу до последнего часа. Бекджан. 2.III.58»... Да-а-а... Ваша последняя встреча...— В голосе Палты Ачиловича послышалась озабоченность.— Это точно была последняя встреча? Не ошибаетесь?
— Нет, не ошибаюсь. Это была наша последняя встреча... Последняя.
— Нет, земляк, ваша последняя встреча произошла на следующий день, незадолго до того, как Бекджан исчез навсегда, за час или, быть может, минут за тридцать до этого. Вы же видели его тогда?
— Ну и что? Видел, но это не было встречей, мы даже не говорили тогда, он прошел, и всё...
— Значит, за день до исчезновения Бекджана вы с ним встречались? Да? — вступил в разговор Хаиткулы.
— Да.
Хаиткулы попросил Худайберды рассказать о его последней встрече с Бекджаном, а пока тот рассказывал, он, не глядя на него, внимательно изучал оборотную сторону фотографии. Хаиткулы сравнивал подпись, сделанную бекджаном здесь, с подписями на некоторых других фотографиях. Они все были выдержаны в одном ключе: «От Бекджана — Худайберды» или «Другу Худайберды». Все, кроме этой подписи.
Он внимательно слушал рассказ Ялкабова.Второго марта они встретились у правления колхоза. Бекджан пригласил Худайберды к себе домой, потом они пошли к Худайберды, который хотел угостить друга иш-лекли. У себя дома Бекджан и подарил ему эту фотографию...
Похоже, Худайберды сказал неправду... Когда Хаиткулы разговаривал с матерью Бекджана, он поинтересовался, приходил ли кто-нибудь к нему накануне третьего марта. Она точно помнила, что никто не приходил. Хаиткулы показалось, что подозрения Палты Ачиловича, относящиеся к девятой фотографии на странице с виньеткой, могут иметь под собой почву,— возможно, это не фотография Худайберды.
Просторная гостеприимная комната стала казаться Хаиткулы тесной, и неуютной, стены начали давить его... Он встал, сказав хозяину, что им пора, попросил у него с собой две фотографии Бекджана, среди них и ту, которую Бекджан якобы подарил Худайберды второго марта.
Они попрощались с ним, пригласили его на следующий день прийти после обеда подписать протокол.Во дворе к ним присоединился Пиримкулы-ага. Оказалось, он тоже не терял даром времени — побеседовал с матерью Худайберды.
Она рассказала капитану, что после женитьбы ее сына Бекджан перестал к ним ходить. Хаиткулы проверил это у матери Бекджана, та подтвердила.— да, даже на свадьбе друга он не был. На повторный вопрос Хаиткуйы о втором марта еще раз ответила, что никто в тот день у Бекджана не был.
К этим довым фактам, а. пожалуй, немного и опередив их, прибавился еще один материал — анонимное письмо, которое Хаиткулы получил в ту минуту, когда они отправлялись к Худайберды.
Он показал его Палте Ачиловичу и Пиримкулы-аге после того, как они вернулись в гостиницу. В письме была лишь одна строка: «Не упустите Ялкабова», и Хаиткулы попросил коллег высказаться по поводу столь неожиданного письма. Палта Ачилович считал, что если бы удалось установить автора письма, то следствие быстро бы пришло к финишу. Пиримкулы-ага вызвался попробовать отыскать того, кто написал эту короткую строчку,— у него были свои соображения на этот с.чет. Хаиткулы обрадовала его инициатива, он попросил Пиримкулы-агу не откладывать розыски и предложил план действий на ближайшие дни.
Пиримкулы-ага и Палта Ачилович занимаются анонимкой, но кроме того уточняют одно из старых показаний Худайберды: почему он пригласил Гуйч-агу заколоть барана? Была ли в этом необходимость, если старик живет так далеко от Ялкабова?
Хаиткулы же немедленно отправляется в Ашхабад для проведения графической экспертизы почерка на фотографии Бекджана.
Он торопился в Ашхабад, зная, что сроки не ждут. Из гостиницы он позвонил начальнику керкинской милиции и. попросил забронировать билет на самолет, вылетающий в Ашхабад последним рейсом.
До отъезда в Керки у него было время на сборы, и он решил поехать к Най-мирабу — расспросить его о Ху дайберды. Пиримкулы-ага новез его на мотоцикле. Палта Ачилович остался в гостинице — ждать возвращения участкового.
В разгар посевной почти все обычно находятся в поле. Хотя солнце уже садилось, но гул тракторов не затихал, работа в поле продолжалась до позднего вечера. Они изрядно поколесили, пока нашли того, кого искали.
В засученных по колено штанах Най-мираб лопатой прорывал канавки, по которым должна была идти поливочная вода. Увидев Хаиткулы, он обрадовался, воткнул лопату в землю, поздоровался с ним за руку. Посетовал, что у него нет времени почаще наведываться в гостиницу, но не сегодня завтра обещал непременно зайти. Они присели на корточки над самой гладью арыка, уходящего в необозримую даль полей, и Хаиткулы без предисловий заговорил о Худайбер-ды и, Назлы, дочери мираба. У того сразу же погасли огоньки в глазах, а кончики усов опустились еще ниже.
— Э-хе-хе... — Мираб глубоко вздохнул и, взяв комок сухой земли, стал крошить его между пальцами.— Вы бередите мою рану, иним...— Мало меня, старого дурня, повесить за бороду. Во всем потакали ей. Хотела идти в кино? Пожалуйста, в любое время. В театр? Иди в театр. В школе пела в самодеятельности... пожалуйста... Но это еще ничего. Не перечили ей ни в чем, смотрели сквозь пальцы, куда и с кем она ходит... Вот и опозорились на весь свет. Стыдно было показываться на людях. Знал бы, что так получится... Да что говорить! Сам виноват. Если сад побило морозом, разве виноват сад? Садовник не позаботился, чтобы он остался цел. Так, иним, или не так? ...А сейчас еще и сына женю...
Хаиткулы кивнул, соглашаясь с мирабом, потом задумчиво сказал:
— Может быть, я не прав, но вы не должны были брать ей в мужья Худайберды, надо было выдать дочь за любимого ею человека.
— Знал бы, иним, где упаду, подстелил бы соломы на том месте... Я крепко обещал отцу Худайберды, что выдам дочь только за его сына. А дочка тоже не сказала, что не любит его. Мне не сказала, а мать знала, но промолчала. Намекнула как-то, что придут сваты, но я связал себя словом и отступить не мог. Теперь ничего не исправишь, поздно; хоть вниз головой бросайся в реку со старой Керкинской крвпости — все останется по-старому... А теперь скажи, как твои дела? Все в порядке?
Он любил вставлять в разговор эти слова: «Как дела? Все ли в порядке?»
Хаиткулы ответил:
— Пока, яшулы, наши дела топчутся на месте... Еду в Ашхабад; если что надо передать или привезти, говорите. Вы, наверное, никого там не знаете, а вот нашего начальника должны бы помнить. Он много лет пил амударьинскую воду...
— Если скажешь имя и должность, может быть, вспомню, иним.
— Ходжа Назаров! Он работал начальником уголовного розыска Керкинского отдела внутренних дел...
Старик подумал и нехотя ответил:
— А... иним, мы-то его помним, ну и что? Он нас, поди, забыл совсем. Начальник один, а нас много... Если тебе не тяжело, привези хороших лекарств.
Хаиткулы посмотрел на часы... Вернувшись от Най-мираба, он стал собираться. Палта Ачилович и Пиримкулы-ага в это время, сидя друг против друга, распределяли предстоящую работу. Пока Хаиткулы возился с утюгом, они закончили свои дела. Капитан, пожелав счастливого пути, попрощался с Хаиткулы.
Палта Ачилович включил радио и лег на кровать, наблюдая за сборами своего коллеги. Он видел, что настроение у Хаиткулы было как у охотника, вернувшегося с хорошей добычей. Хаиткулы напевал что-то, улыбался...
Никто из них не мот и предположить, что через десять, может быть, пятнадцать минут от этого настроения старшего инспектора не останется и следа.
Участковый, простившись с Хаиткулы, сел на мотоцикл и на полном газу помчался к дому Довлетгельды Довханова. Оп был уверен, что письмо было написано кем-нибудь из
Довхановых, скорее всего самим Довлетгельды. Он так и собирался спросить его: «Зачем ты написал это?» Если же писал не он, а жена, проверить это проще простого — достаточно просмотреть в школе записи Гульнар (она была учительницей в начальных классах). Родителей Довлетгельды капитан не мог заподозрить, это прямые, честные люди, они подлости не сделают. Письменные работы братьев Довлетгельды, наверное, остаются, в школе,— значит, надо поговорить и с классными руководителями.
Одним словом, капитан был рад удобному случаю доказать ашхабадскому инспектору и керкинскому следователю свою деловитость. Когда выпадал случай работать самостоятельно, он чувствовал себя гораздо уверенней и проявлял большую сноровку. Энергии тогда ему было не занимать. Если надо, в любое время дня и ночи стучал в чужие двери и без стеснения входил в дом. Он знал, дело и долг оправдывают эту его бесцеремонность, тем более что он никому не желал зла и в ауле его любили.
Если во время таких нежданных визитов он попадал к чаю, то никогда не отказывался от приглашения; если случалось в доме угощение, не гнушался и рюмочкой, а то и другой... Он пользовался большим уважением, поэтому его всегда звали на той, на гешдек, а иногда просто, чтобы помог разобраться в семейных вопросах, кого-то помирить, пресечь чьи-то раздоры. Бывали случаи, когда ему удавалось установить мир в семьях, готовых вот-вот распасться. Мирил он не только супругов, но и братьев, почти что ставших заклятыми врагами и уже готовых отречься друг от друга. Мирил ссорившихся соседей, из-за пустяков бросавшихся друг на друга с лопатами... Они сами потом говорили ему «спасибо» за то, что вразумил их. Он был только милиционером, но на его помощь рассчитывали многие, на него надеялись, как на врача, и доверяли, как отцу. Когда затевался той, тот, кто его устраивал, не забывал одним из первых пригласить на совет старейшин Пиримкулы-агу. Когда начинали строить новый дом, который обязательно возводили всем миром, его раньше других включали в хашар.
Мягкость и покладистость капитана Абдуллаева, располагавшие к нему жителей аула, не всегда были уместны на службе. Начальник милиции сделал однажды Пиримку-
лы-аге выговор, сказав, что «мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость». Поводом послужил проступок Пиримкулы-аги или, может быть, просто необычный случай, удививший многих.
Как-то после совещания с участковыми начальник милиции, выйдя во двор, увидел кучу узелков в коляске мотоцикла Пиримкулы Абдуллаева. — Что, товарищ капитан, на той собрались?
— Нет... Это передачи. Родственники арестованных просили передать своим.
Капитан сказал это очень благодушно, в полной уверенности, что его... похвалят.
— И вы сами взяли? — На лице начальника милиции не только не было заметно одобрения, — наоборот, он сделал недовольную гримасу.
— По пути захватил.— Пиримкулы-ага понял, что допустил оплошность.
Тогда-то ему и сделали устный выговор, который он запомнил надолго.
— Нехорошо поступили, товарищ капитан. Мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость. А дальше что может быть? Начнете нарушать устав... Смотрите, чтобы в дальнейшем такое не повторялось. Мягким будьте дома, а здесь не дом, а работа.
Капитан тогда ни слова не сказал начальнику отделения, чувствуя, что тот, в общем, прав. Но говорит же пословица: «Горбатого могила исправит». Пиримкулы Абдуллаев ничего не мог поделать со своей натурой, да и, признаться, он не очень' старался ее изменить — слишком большую прожил жизнь, менять привычки вроде бы уже ни к чему.
...В доме Довхановых его постигла первая неудача. Когда ему сказали, что Довлетгельды уже неделю лежит в больнице, этим известием его словно обухом стукнули по голове. Целую неделю не знать о таком событии! Может быть, он еще что-нибудь прозевал из того, что произошло в ауле?! Как это называется? Потеря бдительности...
Капитан немедля поехал в Халач. По дороге заглянул в магазин, купил для больного сладостей. Оказалось, что ровно неделю назад у Довлетгельды случился тяжелый приступ аппендицита. Прошло семь дней после операции, но Довлетгельды еще не поднимался с постели. Его нельзя было узнать — кожа на лице обтягивала выпиравшие -скулы. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Пиримкулы-ага, не присаживаясь, спросил его о здоровье, положил на тумбоч-
ку кулек и, не простившись, на цыпочках вышел из палаты.Капитан вернулся в гостиницу и тут только почувствовал, как он устал, а болтавшийся на животе ремень свидетельствовал, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Но он не пошел в столовую. Пиримкулы-ага обладал странным свойством: не любил и не мог есть без других, одному буквально кусок в горло не лез, ел только в компании. Поэтому, передохнув минутку, он решил отправиться на дальнейшие розыски.
У старика администратора он выяснил, кто из почтальонов принес адресованное Хаиткулы письмо. Старик поведал, кто это был, и упросил Пиримкулы-агу выпить с ним чаю. Это немного подкрепило его.
В сельской местности обычно ужинают поздно, поэтому в том доме, где жил почтальон, несмотря на поздний час, только-только расстелили дастархан... Но капитан и здесь не задержался, потому что почтальон ему ничем не помог.
Куда ехать теперь?В правление колхоза! В одну минуту Пиримкулы-ага оказался там. Тот, кто ему был лужен больше всего, к счастью, еще не ушел домой. Главный бухгалтер...
У него была бритая длинная, как дыня, голова, на курносом носу очки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17