— Сейчас ты — мой отец. Твое право и бить и убивать. Если я действительно виноват, наказывай. Где я нахожусь, разве не в судилище аллаха? «Палец, обрезанный по воле аллаха, не болит». Ведь мы тоже кое-что понимаем. Мой отец был ходжой, большим духовным ученым. Шейхи семи кварталов приходили к нему на поклон. Ты по мне не суди, я увлекся птицами и не учился.
— Не болтай, отвечай на вопросы. Ты знаешь Недиме?
— Если хочешь знать правду, господин начальник, то я и этого бея не знаю. Я в таких запутанных делах не разбираюсь. Ведь я простой кахведжи. Наше дело — услужить
всем. Кому нравится кофе с сахаром, а кому без сахара... Одному подай слабый, а другому крепкий...
— В чем же твоя работа? Ничего не понимаю.
— Чай или кофе, господин начальник. У кого жажда, тому сразу газос. Вот какая наша работа. Рабочий человек, если хочет заработать на хлеб, ни во что свой нос не сует. В кофейню все ходят. Она открывается не для моих знакомых. Придет гяур, ты должен сказать «Добро пожаловать чорбаджи!2», еврею — «Милости просим, купец!» цыгану—«Заходи, черномазый!», духовному лицу — «Что прикажете, ходжа?» Чай захочет — подаешь чай, кофе— несешь кофе. У нас обычай — в чужое дело не вмешивайся.
— Если так, почему же ты взял ящик у незнакомого человека, даже не зная, что в нем?
— Доброе дело решил сделать, господин начальник.
— Доброе дело! В этом ящике из-под изюма столько недозволенных бумаг, что за них можно повесить сто таких кахведжи, как ты.
— Ну уж извините! Меня не повесят. Еще не свили для меня веревки, господин начальник. Ты спросишь, почему? Да потому, что я ни в чем не виноват. Я не знал, что в ящике. Грех падет на его голову! Вижу — солидный господин. «Ты с «Гюльджемаля?» — спрашивает. Разве я мог соврать на пристани? Меня там все знают. «Ну, с «Гюльджемаля». Что тебе надо?» — говорю. «У меня посылка в Инеболу. Не успел на почту сдать». Подумал я, подумал и решил: не на руках же придется ее тащить. «Гюльджемаль» — большой парохбд, брошу под койку и довезу. Почему не довезти? Как бы ты поступил на моем месте? Ответь мне, положа руку на сердце. Если бы ты сошел на берег за покупками и тебя попросил твой брат по религии взять маленький ящик, ты отказался бы? Меня он не знает. Он полагается на мою совесть. Мы тоже люди, эфендим. Мы же мусульмане.
— Ах ты, ослиная голова! Ты, кажется, хочешь, чтобы я похвалил тебя?
— Вот видишь, господин начальник, ты тоже не сказал бы: «Нет, не возьму». Ну, и я не мог отказать. Только я раскрыл рот, чтобы сказать «хорошо», как меня схватили за шиворот и приволокли сюда.
— Кто его знакомый? Знакомый в Инеболу? Назови!
— Клянусь аллахом, господин капитан, мне даже пикнуть не дали, не то что спросить. Он тоже не успел ничего сказать. Ведь вот он... перед тобой. Если имеет хоть каплю совести, пусть скажет правду. А если я вру, может дать мне в морду. Я готов понести наказание... Ну и старая же я кляча! Сколько лет прожил на свете, но такой подлости еще не видел. Полицейские оторвали меня от работы. Я кричу им: «Подождите немного! Ящик стола открыт... Деньги боцмана при мне... Дайте рассчитаться... Что вы толкаетесь? Веры что ли у вас не осталось?» Ничего не слушают!—Рамиз неожиданно повернулся к Кямиль-бею, скривил лицо и начал умолять: —Ноги твои целую, ага-бей. Ведь я хотел тебе добро сделать, в чем же мой грех? Гяуром я стал, что ли? Скажи им правду. Сын дома голодный останется. Не идти ведь жене работать к чужим людям. Что тебе от того, что меня накажут? Пусть отсохнут мои руки, если я вру...
— Замолчи! — прервал его следователь. — Отвечай на вопросы! Уж не воображаешь ли ты, что я поверю твоим сказкам? Знаю я вас!
— Клянусь верой, что не вру!.. Чтоб я ослеп, чтоб мои глаза не увидели больше света!.. Согласился по одной только доброте. Эх, бродяга!—сокрушался Рамиз-эфен-ди, обращаясь к самому себе. — Тебе ли проявлять доброту? Разве он тебя знает? Или знает твоего отца? Почему это он вдруг захотел всучить тебе несколько окка изюма? Должен же ты был понять, что тут что-то неладно. Подвели меня, господин начальник. Я ничего не понял. Ловко меня провели! Ну уж теперь хватит, поумнел. Будь спокоен, при случае отомщу тебе. — Он с презрением посмотрел на Кямиль-бея:—Да, бей ли ты? Эфенди ли? Впрочем, какая бы ты ни была холера, а знай, что говоришь. Мы тоже дети своих родителей, тоже правоверные. Не стыдно тебе губить бедного человека, чтобы спасти свою шкуру? Сегодня живешь, завтра умрешь. Я не посмотрю, что у меня жена, сын... Подумай о будущем. Ведь когда-нибудь мы выйдем отсюда. Я тебя, подлец, проучу, если попадешься мне на свободе! Меня все зовут «смелый, смышленый Рамиз». Вот и все мое показание!
Он говорил так убедительно, так ловко играл свою роль,что Кямиль-бей готов был поверить: перед ним настоящий стамбульский бродяга. Но ведь Недиме-ханым рассказала ему, что Рамиз-эфенди учитель и бывший офицер.
— Значит, отрицаешь?—спросил следователь, зевая от скуки.
— Как это отрицаю? С самого утра рассказываю все как было...
— Хорошо... Ночью встретимся. А ты пиши. Пиши, что на очной ставке с Кямиль-беем кахведжи Рамиз все отрицал. Заявил, что не знает Кямиль-бея, а ящик взял у него из доброты. — Следователь снова посмотрел на Рамиза.— Я записываю. Запишу все, что ты сказал. Потом будешь раскаиваться, но будет поздно, не поможет. Лучше говори правду сейчас. Скажешь правду, тебя отпустят.
— Эфенди-агабей, да знай я хоть что-нибудь, неужели не сказал бы? Почему ты так говоришь? Мы люди честные. Клянусь аллахом! Еще ни один человек не осмеливался назвать Рамиза лжецом. В моем квартале меня каждый знает. — Голос его дрогнул. Поискав привычным жестом подол фартука и не найдя его, он вытер глаза рукой.— Клянусь честью матери!
— Подлец! — заорал следователь. — Вон отсюда!.. Подожди. Подпиши протокол!
Когда Рамиза увели, следователь сокрушенно покачал головой и спросил у писаря, который час. Кямиль-бей посмотрел на свои часы.
— Без пяти пять, — сказал он.
Капитан забеспокоился и приказал писарю:
— Сбегай посмотри, ушел ли его превосходительство. Он хотел видеть показания. Наверное, мы уже опоздали.
Он встал и прошелся несколько раз взад и вперед по комнате. Лениво поворошил дрова в печке, дошел до двери, вернулся к столу. Видно было, что дело не кажется ему серьезным, он просто выполнял приказ начальства.
Когда писарь возвратился, следователь все так же нехотя сел на свое место.
— Его превосходительство ушли, — доложил писарь.— Говорят, что, может быть, зайдет вечером. Приказали подготовить показания не позже чем к завтрашнему утру.
— Кто из старших офицеров дежурит?
— Кажется, майор Бурханеттин-бей.
— Отлично! Наверное, и ты устал. Ну ничего, потерпи, остался один кучер. Допросим его и закончим...
— Слушаюсь, эфендим!
Кучер, пожилой и туговатый на ухо, никак не мог понять, что здесь происходит, и был в полной растерянности. Голос следователя гремел как гром, и это никак не вязалось с его хилым видом.
— Я тебе глаза выколю, старик! Ты меня знаешь? Все выяснилось, Кямиль-бей признался. Недиме, оказывается, все делала через тебя. Не тяни. Говори правду. Ведь эту женщину всегда возил ты?
— Паша, как я мог знать, что это ворованный товар? Разве этот эфенди похож на вора? Вот уж сорок лет, как я работаю кучером, знаю всех жуликов. А этого никогда не видел. Можешь спросить обо мне в Топхане. Сегодня отвозил государственного служащего Кенан-бея домой в Бе-шикташ. Я его всегда вожу. На перекрестке встретился вот этот эфенди. — Он кивнул в сторону Кямиль-бея.— Под мышкой у него был небольшой ящик. Откуда мне знать, что он ворованный? Я же не святой. Было бы дело ночью, может и заподозрил...
— Какое воровство? Что ты плетешь?
— Если он воровал, пусть сам и отвечает. Что со мной будет, если придется отвечать за каждого, кто садится в мой фаэтон?
— Вот еще беда на мою голову! Знаешь ты женщину по имени Недиме? Не знаешь? А этот человек говорит, что ты ее знаешь.
— Как ты сказал? Ты уж извини, дорогой, от старости я немного туговат на ухо.
Кучер приложил руку к уху и вытянул шею. Следователь закричал во весь голос:
— Недиме! Есть такая женщина, Недиме зовут. Знаешь ты ее?
— Знаю. Как не знать?—Он весело улыбнулся.— Известная «полковая» Недиме. Этот эфенди ее приятель, что ли?
— Какая там еще «полковая»? Что ты несешь, дурень?
— Знал бы ты, что это за женщина, бейим! Когда-то она погубила весь Стамбул... Теперь говорит, что раскаялась, но не верьте. Так это ее обокрали? Вот здорово! Нашелся все же человек, обокравший Недиме, ведь она весь Стамбул обчистила. Молодец... — Он подмигнул Кямиль-бею:—Что же ты, дорогой, не обстряпал все как следует? Тогда бы даже и я сказал: «Да поможет тебе аллах!»
Сколько наследников, сынков пашей пустила по свету эта Недиме. Как-то она спуталась с одним из адъютантов падишаха, а потом возьми и откажись. Что же, ты думаешь, сделал этот милый человек? Подкараулил ее, когда она возвращалась из Кяатхане, повернул карету, в которой она ехала, увез на пустырь Хаджиосмана, а там отдал целой роте солдат. Вот и прозвали ее «полковая». Вся рота над ней натешилась, а она хоть бы что! Стал адъютант падишаха пинать ее сапогом и кричать: «Вставай, подлая!», открыла она глаза и говорит: «Уже?» Вот какая женщина эта полковая Недиме.
— Чтоб аллах тебя покарал, глухой дурак! Я тебя не о ней спрашиваю. Разговор идет об ящике из-под изюма. Ящик из-под изюма...
— Если из новых, то не знаю... Теперь уже нет таких денежных бабников. Раньше нас нанимали на целую неделю и мы возили господских любовниц. Поэтому и знали всех потаскушек. Говоришь, ящик из-под изюма?.. Не знаю я такой... Видно, сладкая штучка? Откуда она? С Фери-дие или Абаноз? Мусульманка или гяурка?
— Дурак, у него на уме одни проститутки... Вот наказание! Значит, ты из Топхане в Бешикташ вез государственного служащего?
— Да.
Следователь совсем не обратил внимания на то, что этот вопрос старик сразу расслышал.
— И ты не знаешь женщину по имени Недиме?
— Кроме полковой Недиме, другой не знаю. Она меня, наверное, забыла. Ведь прошло уже двадцать лет.
Следователь велел писарю записать показания кучера и приказал отпустить его. Потом, пристально посмотрев на Кямиль-бея, сказал:
— Остается еще один неясный пункт. Вы получили ящик от Недиме в Бешикташе? Да?
— Я уже говорил, эфендим, Недиме не имеет к этому никакого отношения.
— Вы также говорили, что ящик прятали в редакции. Однако следствием установлено, что ящик находился в Бешикташе.
— Я взял его из редакции.
— Хорошо! Зачем же вы сели на фаэтон в Бешикта-ше?
— Дело в том, эфендим, что не я должен был доставить ящик на «Гюльджемаль». На трамвайной остановке в Бе-шикташе меня должен был ждать человек в черном костюме с военной медалью на груди. Он должен был подойти ко мне и спросить, продается ли изюм? Мне надо было ответить: «Да, продается». «Если это измирский изюм, то куплю», — сказал бы тот. После этого мне следовало передать ему ящик.
— Подумать только, какие грандиозные планы! Ну, и дальше?
Кямиль-бей решил свались все на Ахмета, выдавшего Недиме-ханым.
— Я вам, господин капитан, — продолжал Кямиль-бей, — расскажу одну подробность, которую до сих пор скрывал. Это все планы Ахмета. Он знал, что урегулирование вопроса с пароходом «Арарат» вызовет гнев Розальти, который постарается отомстить. Ведь Розальти думал нажиться на этом деле, но ошибся в расчетах. Поэтому Ахмет просил меня спрятать ящик и в день отплытия «Гюльдже-маля» съездить в Бешикташ. Не зная;, что в ящике, я решил помочь товарищу и согласился. Вот я и ждал в условленном месте Бешикташа человека, которого описал мне Ахмет.
— Допустим, мы поверим этому вашему показанию. Но если человек не явился, вы должны были принести ящик обратно и вернуть его Ахмету. Вы не могли знать, что ящик надо передать на «Гюльджемаль».
— Что вы! Ахмет все предвидел. Он сказал мне: «Если не встретитесь с товарищем, то сами отдадите ящик на «Гюльджемаль».
— Он назвал вам имя Рамиз?
— Он не назвал определенного имени, а сказал, что ящик я могу передать любому из команды парохода, надо только избегать полиции. Сначала я не понимал, как можно передать ящик незнакомому человеку. Но Ахмет успокоил меня, заявив: «Это безопаснее. Мы всегда так поступаем». Я сделал, как он сказал. Уверяю вас, я не знал, что в ящике находятся важные бумаги. Ведь то, о чем меня попросили, не давало повода к подозрениям.
— Гак. Вы хотите сказать, что Рамиз также не имеет никакого отношения к делу?
— Не знаю. Если проверить личность Рамиза, это, очевидно, выяснятся.
Кямиль-бей замолчал. Он понимал, что зашел слишком далеко и, возможно, навел врага на след, но другого выхода не было.
— Такова правда, — продолжал он, — Рамиза я не искал. Это простое стечение обстоятельств.
— Тому, что вы говорите, даже дети не поверят. Разве кто-нибудь посылает важные бумаги в ящике из-под изюма с незнакомым человеком?
Кямиль-бей, не моргнув глазом, снова солгал:
— Об этом я подумал уже после того, как узнал в чем дело. Вероятно, это копии документов, а подлинники посланы более надежным путем и уже достигли места назначения.
— Что вы сказали? Ах, вот как! Да воздаст вам аллах по заслугам! Действительно! Об этом я завтра же доложу его превосходительству. Вы все сказали? Женщина тут ни при чем?
— Ни при чем, эфендим. Уверяю вас.
— Уверяете? Может быть... Сегодня ночью мы еще раз встретимся с этим Рамизом. Ахмет в первый день тоже сказки рассказывал. Однако результат вы видели сами.
Следователь продиктовал показания Кямиль-бея и дал ему подписать протокол допроса.
Уже стемнело, когда Кямиль-бея отвели в камеру участка Бекирага.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Камера находилась в подвальном помещении. Чтобы попасть в нее, надо было спуститься по широкой лестнице и пройти по длинному коридору, похожему на византийские катакомбы. Толстые каменные столбы подпирали потолок.
Когда конвоиры ушли, надзиратель спросил:
— Съестное покупать будешь?
— Буду.
— Я могу купить.
— А что тут можно купить?
— Что хочешь. У бакалейщика есть халва, сыр, просяная мука, бекмес. Ты куришь?
— Спасибо, что напомнил. Купи две пачки сигарет «Ахали», а на остальное — хлеб и еще что-нибудь, чего захочешь... Поужинаем вместе.
Получив лиру, надзиратель вышел и запер дверь на замок. Кямиль-бей осмотрелся. Через грязные стекла зарешеченного окна, находившегося под самым потолком, слабо просачивался лунный свет. «Здесь, наверное, никогда не бывает светло», — подумал Кямиль-бей и сел на койку в углу. Он закурил, и вкус сигареты показался ему удивительно приятным: ведь он не курил с самого утра. Кямиль-бей страшно устал, он весь дрожал. Мрак и тишина действовали угнетающе. Он вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.
Перебирая в памяти вопросы следователя, Кямиль-бей все более убеждался, что тот решил во что бы то ни стало погубить Недиме-ханым. Слава аллаху, она заболела и, по-видимому, пока избежала ареста. Хотя, кто знает, может быть, она сидит в одной из верхних камер? При этой мысли он невольно вспомнил Ахмета и поморщился. До чего же его довели за несколько дней!
«Однако и вы, братец, стали отъявленным лжецом»,— произнес он так громко, что сам испугался.
Откуда-то доносились неясные, приглушенные звуки, глухой шум и треск. «Эх, об одном я совсем не подумал!» Кямиль-бей весь сжался и опустил голову. «А что, если из-за моих показаний, моей лжи сегодня ночью опять будут пытать Ахмета? Будут бить и требовать: «Говори. Сознавайся. Кямиль-бей все сказал, ничего не утаил. Скажи имя и адрес человека с военной медалью». Говорят, они кладут под мышки раскаленные яйца, подвешивают за волосы, щипцами вырывают ногти, мышцы, глумятся над людьми, уродуя половые органы».
Затаив дыхание, Кямиль-бей долго прислушивался к звукам проклятого здания. В нос ударял отвратительный запах гнилого мяса, сырости, плесени и мочи.
Разве адвокат Лготфи Фикри-бей не показывал в меджлисе вырванные на допросах ногти и кожу с пяток? Тогда эти пытки применяли люди из партии «Единение и прогресс». Они говорили, что делают это во имя родины. Сейчас этим занимаются сторонники соглашения с врагом, и они тоже говорят, что во имя родины. И ведь этим занимаются люди, которые вместе со всеми ездят в трамваях и си-
дят в кофейнях. Они зарабатывают На жизнь тем, что истязают других! От таких мыслей Кямиль-бей почувствовал себя еще хуже, его знобило.
«Я погубил Ахмета... Это нечестно, — терзался он. — Надо что-то предпринять...»
Кямиль-бей боролся с желанием постучать в дверь и сказать, что ему необходимо немедленно видеть следователя. Мысли его путались, он лихорадочно искал выхода: «Как помочь Ахмету? Как спасти Недиме-ханым? Что надо сделать? Не выдать же Недиме-ханым? Почему Ахмет сам не пожалел себя? Разве не из-за него едва не поймали с поличным беременную женщину, за которую он когда-то готов был умереть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36