Там соберется приличное общество!
Кямиль-бей растерялся. Он схватил жену за руки.
— Сейчас в нашей стране нет того, что вы называете приличным обществом. Есть люди, продающие свою честь врагам,— тихо сказал он.— Не можем же мы стать такими, как они. Слушайте меня, родная, поверьте мне! Вы ведь знаете, что я не люблю бросаться словами. Мы теряем родину. В этом несчастье больше всего повинны те, кто живет так, как жили мы. Мы пользовались всеми благами, но не выполняли своего долга перед теми, кто обеспечивал нам такую жизнь, кто ради того, чтобы мы утопали в роскоши, веками нищенствовал. Мы теряем родину, дорогая моя, и я уверен, вы не понимаете этого. Слава аллаху, еще есть надежда спасти ее. Я много ездил по колониям Индии, Сиаму, Египту и всюду видел дворцы и салоны, полные людей в иноземных мундирах. Ни один из офицеров, с которыми мы встречались в Англии, не похож на тех, которых я видел в Индии. Майор, бывший человеком в Англии, в Индии превращается в зверя. Если я увижу, что вы в Стамбуле разговариваете с таким человеком, мне будет очень тяжело. Мы останемся здесь, дорогая, и вы будете ходить в своем красном свитере. Нужно довести борьбу до конца, нужно одержать победу. Тогда мы сможем подумать и о ваших платьях.
— И вы хотите одержать победу с вашей жалкой газетенкой? Вы читали «Таймс»?
— Я знаю «Тайме». Она мне очень нравится, вернее, когда-то нравилась. Теперь я понимаю, что ошибался. Оказывается, все величие «Тайме» заключается в количестве бумаги. Жалкая газетенка не наша «Карадаи», а эта большая «Тайме». Потому что «Карадаи» права, а «Тайме» неправа. Да и вообще, к чему вам думать о таких вещах и расстраиваться?.. Ведь вам же никогда не нравились сборища в доме вашей тети! Ведь раньше вы гордились тем, что не вмешиваетесь в мои дела. Сколько раз вы мне говорили об этом.
— Раньше было другое дело. Я и теперь не люблю дом тети и не хочу вмешиваться в ваши дела. Но у меня нет другого выхода. Мы должны пойти туда ради своего спасения.
— Потому что раньше мы были богаты, а теперь бедны? Не так ли?
— Да.
— Ошибаетесь, дорогая жена. Я и теперь богат. — Где же ваши деньги?
— Ведь и раньше я был богат не только деньгами. — Не понимаю вас.
Нермин произнесла это с таким недоумением, что Кя-миль-бей, хоть и был очень взволнован, искренне рассмеялся.
— Вот и хорошо, что не поняли,— сказал он,— мы в Стамбуле, на Востоке. А на Востоке пока что в доме командуют мужчины. Я голоден. Мы сейчас же поедим и ляжем спать.
Нермин молча разогрела ужин. Но есть с мужем не села и даже отказалась выпить липовый отвар, который предложил ей Кямиль-бей. До этой ночи она никогда не сердилась на него. Но сейчас, по-видимому, решила испытать этот способ. Если бы Нермин понимала, что выбрала неподходящую тему и плохое время для ссор, возможно, она вела бы себя иначе.
Нермин никогда не сомневалась в том, что Кямиль-бей бросит эту жалкую газету и, если захочет, устроится даже в Букингемском дворце. Впервые она ушла спать, не поцеловав мужа. Оставшись один, Кямиль-бей закурил. Он расхаживал по гостиной, думал и злился.
«Как иногда из-за пустяков теряется весь смысл, все содержание понятия, именуемого семейным счастьем». Он никогда еще не видел жену такой, как в эту ночь, хоть и прожил с ней почти девять лет. Вот, оказывается, какие черты характера таились в ней, а ведь раньше она их никогда не проявляла. Он несколько раз громко повторил: «Раньше». Повторял так, словно что-то выплевывал. По-видимому, раньше, когда был богатым человеком, он мог делать все, что ему взбредет в голову, и никто не смел его упрекать. А теперь? Теперь считается преступлением, если он занимается самым честным делом на свете. И только потому, что у него нет денег. Что нам может сказать «уважаемый дядя Ибрагим-бей»? Разве это не он проела вился тем, что, будучи адъютантом султана, напился пьяным и на улице Чичекли был избит хулиганами? Значит, Ибрагим-бей не взял бы его в свою контору, если бы он не знал английского языка! «Спасибо тебе, Нермин, молодец!»
Утром, сославшись на болезнь, Нермин не вышла к завтраку. И без того печальный Кямиль-бей стал еще печальнее. Он растерялся, словно впервые увидел жену в истинном свете. Вероятно, он сам виноват. Почему не посвящал он Нермин в свои дела? Не может быть, чтобы она не поняла его. В последнее время он много думал об этом. Ведь до сих пор он всегда радовался, что женился именно на такой женщине, какая ему нужна.
До обеда Кямиль-бей просидел в редакции, ничего не делая, погруженный в свои тягостные мысли. Потом зашел в ресторан, пообедал и отправился в музей, чтобы как-то скоротать время до отправления парохода в Бешикташ. Так он поступал в Европе, когда скучал.
Он долго рассматривал знакомые статуи, которые хорошо знал и очень любил. Его грусть развеялась.
Когда Кямиль-бей вышел из музея, на сердце у него было легко. Он сел в фаэтон и всю дорогу думал о том, как успокаивающе действуют на человека эти неподвижные и безмолвные мраморные статуи.
Дверь открыла женщина, черкешенка по национальности — голубоглазая и ласковая, как мать. С первого взгляда она так располагала к себе, что хотелось обнять ее и поцеловать ей руки.
Хотя она и не была знакома с Кямиль-беем, но ни за что не отпускала его, пока он не выпил кофе. Все здесь наполняло сердце радостью и покоем.
Кямиль-бей сказал пароль, в котором упоминалось слово «Мурат». Она подумала, что Мурат — имя Кямиль-бея, и ласково говорила: «Сынок мой, Мурат-бей». Оказывается, ее сын Мурат служил машинистом на железной дороге.
Кямиль-бей взял ящик из-под изюма. Уходя, он решил принять меры предосторожности, но вместо этого совершил ошибку.
— Мамаша,—сказал он,— если придут полицейские и скажут, что Недиме-ханым оставила у тебя ящик, а ты передала его человеку по имени Мурат, ты должна говорить: «Нет. Ни о каком ящике я ничего не знаю». Если даже я сам появлюсь перед тобой и при людях скажу, что да, ящик я получил от этой женщины, ты все равно должна говорить: «Он врет». Поняла?
— Ты не волнуйся, сынок,— спокойно сказала женщина.— Я знаю эти дела. Мой сын перевозит в Анатолию ящики с оружием и боеприпасами. Счастливого пути... Упаси аллах от несчастья. Я всех вас поручаю аллаху... Ведь вы никого не грабите, ни на чью честь не покушаетесь. Вы боретесь с врагом. Верно, сын мой, Мурат-эфенди?
Кямиль-бей сел в первый попавшийся фаэтон. Теперь он почувствовал новый прилив сил, совсем непохожий на то чувство облегчения, которое ощутил по выходе из музея. Утром он казался себе совершенно одиноким в борьбе с преследующим его врагом. Теперь пустоту, оставленную Нермин, заполнили сотни, тысячи и даже сотни тысяч мужественных и сильных людей — матерей и просто женщин.
Но почему Нермин не такая, как они? Недиме-ханым образованная и поэтому понимает, где правда, где ложь. Ну, а неграмотная няня-черкешенка? Разве Нермин менее умна, чем она?
Кямиль-бей страдал, не находя ответа на этот вопрос. Он положил руку на ящик, лежащий рядом, словно ящик мог смягчить его боль и дать ответ.
Наконец ему показалось, что он понял причину разногласий с Нермин, и он успокоился. Недиме-ханым сделал человеком ее муж Ихсан, а черкешенку — ее сын-маши-
нист... Значит, и тот и другой разговаривали с женщинами на понятном им языке, говорили с ними без гнева, без раздражения. Кто знает, не старалась ли в первое время и Недиме-ханым отвлечь Ихсана от этого пути?
Он решил спросить об этом у нее самой. Как бы там ни было, в поведении Нермин виноват он сам. Годами водил он ее на приемы к этим высокопоставленным болванам, а по возвращении в Стамбул отдал под влияние тетки и Ибрагим-бея, занимающегося снабжением английской армии. Да, он сам во всем виноват!
«Какая я скотина! Какой дурак!—упрекал он себя.— Еще бы немного, и я погубил бы не только Нермин, но и Айше. Разве, вращаясь в этом обществе, Айше не стала бы низким существом, пустой модницей?»
Он нежно погладил ящик из-под изюма и улыбнулся: «Ну, Нермин, с сегодняшнего же вечера мы начнем. Сегодня я дам вам первый урок патриотизма. Уча вас, я и сам многому научусь. Ведь я тоже еще новичок. Как странно, о аллах! Как странно!»
В этот день Кямиль-бей был арестован при передаче кахведжи с парохода «Гюльджемаль» ящика с секретными документами. Задержан на месте преступления.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УЗНИК
ГЛАВА ПЕРВАЯ
- Имя ?
— Кямиль.
— Имя отца?
— Селим.
— Он был паша?
— Да.
— Непостижимо! Как же вы можете предавать нашего падишаха, раз ваш отец был пашой?
— Я никого не предавал.
— Это мы увидим... Возраст?
— Тридцать шесть лет.
— Я спрашиваю год вашего рождения. Не заниматься же мне арифметикой.
— Я родился в 1301 году.
— Вы, должно быть, рассудительный, умный человек.
— Не понимаю.
— Образование?
— Окончил Галатасарайский лицей; учился в Европе.
— Ну, конечно, в Европе... Вот эта самая Европа и губит нас. Где вы живете?
— В Ускюдаре.
— Адрес?
— Багларбаши, улица Чимен, дом 33.
— Женаты?
— Да.
— Дети есть?
— Одна дочь.
Следователь в чине капитана почесал затылок и задумался. Это был очень смуглый и такой худой человек, что казался представителем какого-то вымирающего племени. Говорил он нехотя и вел допрос, словно беседовал сам с собой или развлекался с маленьким ребенком. Он явно не верил ни одному слову допрашиваемого и даже к ответу на вопрос об имени отнесся с сомнением.
— Все записал? — спросил капитан у писаря — рыжеволосого, краснощекого, с толстыми красными губами молодого солдата.
— Так точно.
Капитан перебирал лежавшие перед ним бумаги, вяло облизывая кончиком языка сухие, тонкие губы. В комнате топилась печь, было жарко. Он расстегнул френч, из-под него показался залатанный минтан.
— Вам знакома женщина по имени Недиме?
— Да.
— Это ваша родственница?
— Нет.
— Откуда же вы ее знаете?
— Она жена моего товарища.
— Так... Значит, жена товарища. А кто же ваш товарищ?
— Ихсан-бей... Адвокат.
— Ах, этот бродяга, приговоренный к десяти годам! Так, значит, он ваш товарищ?
— Да. Мой товарищ по лицею.
— Не понимаю, как могло случиться, что из школы, в которой учился наш наследный принц, вышли такие бродяги.
— Ихсан-бей очень хорошо учился. Он служил в армии, был ранен и долго находился в плену.
— Ясно, ясно. — Капитан повернулся к писарю: — Все записал? Записал, что он знает Недиме как жену своего товарища?
— Записал, эфендим.
Следователь опять порылся в бумагах и как бы невзначай спросил:
— А знаете ли вы человека по имени Ахмет?
— Да.
— С ним вы тоже вместе учились в лицее?
— Да.
— Нечего сказать, хороши у вас товарищи! Ну, вы знаете, конечно, и некоего Рамиза?
— Нет.
— Нет? Отрицаете? Предупреждаю: пользы это вам не принесет. Нам все известно, ваши друзья все рассказали. Как вы можете не знать человека, пойманного с поличным вместе с вами? Вы же сын паши, образованный человек! И не стыдно вам знаться с каким-то кахведжи?
— У меня нет такого знакомого. Я не знаю никакого Рамиза.
— В таком случае как же вы решились отдать бумаги незнакомому человеку?
— Я не знал, что находится в ящике. О бумагах я слышу впервые.
— Ну, насчет этого мы поговорим после.— Капитан вновь повернулся к писарю и спросил, записано ли, что Кямиль-бей знает Ахмета, что Ахмет его товарищ по лицею и что он незнаком с кахведжи по имени Рамиз.
— Записал, эфендим,— ответил молодой солдат.
— Молодец,— похвалил капитан и задал Кямиль-бею новый вопрос:—Почему Недиме лично не передала бумаги? Ведь она должна была это сделать сама?
— Недиме-ханым ко всему этому не имеет никакого отношения.
— Вы напрасно отрицаете. Я же сказал вам, что нам все известно. Мы знаем, что вы зафрахтовали пароход «Арарат» у пароходной компании «Ля Франс», что пароходная компания затем отказалась от первоначальных условий фрахта и потребовала гораздо больше. Переговоры велись через Ахмета. Недиме обратилась к директору компании и добилась, чтобы пароход вышел в рейс на прежних условиях. Все это время документы, которые мы изъяли у вас, находились на складе у Ахмета. После отплытия «Арарата» Ахмет, опасаясь обыска, передал эти документы Недиме. Она должна была переправить их в Анатолию через Рамиза — кахведжи парохода «Гюль-джемаль». Вчера после обеда, по неизвестным нам пока причинам, Недиме отправилась на остров. Вслед за ней на остров отправились и вы. Вы там встретились, и Недиме отдала вам документы, чтобы вы передали их Рамизу. Видите, мы все знаем, так что не отнимайте у нас времени напрасно.
Кямиль-бей растерялся, ему стало страшно.
— Недиме-ханым к этому делу не имеет никакого отношения,— запинаясь, повторил он.— Кроме того, вчера я не был на острове.
— Не были? Вы лжете!
— Нет, я на самом деле не был на острове.
— Были.
— Нет. Вчера я до двух часов ночи ходил по разным увеселительным заведениям Бейоглу. Я опоздал на последний пароход, поэтому доехал до Бешикташа на трамвае, а оттуда на лодке переправился в Ускюдар. Там нанял фаэтон и на нем добрался до дому. Лодочник и кучер могут все это подтвердить.
— Как их имена?
— Этого я не знаю. Но вы можете их разыскать. Они узнают меня и скажут правду. Недиме-ханым беременна, в редакции ей стало плохо. Я нанял карету и отправил ее домой. Думаю, что она сразу же легла в постель и вызвала врача. Об этом вы также можете навести справки. Доктор и кучер подтвердят мои слова.
— Значит, яи вы, ни Недиме вчера на остров не ездили?
— Не ездили. Это могут доказать свидетели. Кямиль-бей говорил просто и убедительно. Он сам себе удивлялся. Его спокойствие сбило с толку следователя. Капитан нервно сдвинул феску на затылок и почесал лоб.
— Пиши!--приказал он писарю.—Арестованный показал, что вчера ни он, ни Недиме на острове не были, чему имеются свидетели. Что касается парохода «Арарат»...— Он повернулся к Кямиль-бею,— Вы, конечно, не будете отрицать, что пароход отправился на прежних условиях только благодаря Недиме?
— Это неправда! Недиме не имеет никакого отношения к делу с пароходом «Арарат».
— Она говорила с директором.
— И это неправда. С директором говорил я.
— Ах вот как, вы говорили? Теперь понимаю. Вы жертвуете собой, чтобы спасти женщину... Лучше послушайте меня, дорогой. Вашим свидетелям — лодочнику, кучеру и прочей дряни не удастся нас обмануть. Были вы на острове или нет и кто из вас говорил с директором — дела не меняет. Хоть в огонь бросайтесь, все равно Недиме вам не спасти. Мы знаем, что она всеми вами руководила. Лучше постарайтесь спасти себя. Ведь вы из знатного рода, у вас жена, ребенок. Нам известно, что вы впутались в это дело случайно, из-за материальных затруднений. Вы
избавитесь от беды, если будете говорить только правду и перестанете хитрить.
— Я и говорю правду, господин капитан, невыгодную для себя правду, и зная, что вам нужна только правда, я заявляю: все, что говорят о Недиме, — ложь.
Капитан подошел к Кямиль-бею и, грозя ему тонким, костлявым пальцем, неожиданно спросил:
— Вы, конечно, изучали географию?
— Что?
— Географию изучали?
— Да.
— В таком случае вам известно, где находится Чертов остров и что собой представляет это место?
— Да.
— Я говорю с вами совершенно откровенно. Оккупационное командование придает вашему делу большое значение. После первого же допроса мы обязаны протокол и всех причастных к делу лиц направить к ним. Они даже сами хотели провести первый допрос в отеле «Крогсер». Но его превосходительство не дал на это согласия. Не столько ради вас, сколько ради вашего покойного отца. Что ни говори, они ведь с вашим отцом были друзьями. Оккупационный военно-полевой суд не знает милосердия. Самое маленькое наказание — двадцать лет каторги. И не где-нибудь, а на Чертовом острове. Надеюсь, вы меня поняли?
Кямиль-бей с трудом овладел собой. Он прочел много книг о Чертовом острове, ему снова стало страшно.
Наблюдая за действием своих слов, следователь продолжал:
— Мы все огорчены, брат мой. Клянусь аллахом! У меня сердце кровью обливается. Но что поделаешь? Вы образованный, благородный сын родины. Не ошибается только аллах! Смертные же иногда сбиваются с истинного пути. Мы уверены, что вас обманом втянули в это дело. Но вы погубите себя, если будете все отрицать. Ведь те, кого вы считаете своими друзьями, оказались по отношению к вам подлецами. Они сознались после первых же оплеух и все сваливают на вас. Напрасно вы подвергаете себя опасности. Откровенно говоря, относительно вас мы получили даже специальное указание от его превосходительства. Его превосходительство вызвал меня и приказал: «Передай привет моему сыну Кямиль-бею. Скажи ему, чтобы он говорил только правду .. Этим он обрадует его величество
падишаха, который будет справедлив к нему». Паша любит меня. Да продлит аллах его жизнь! Клянусь честью, вас отпустят, даже не передавая дело в военно-полевой суд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Кямиль-бей растерялся. Он схватил жену за руки.
— Сейчас в нашей стране нет того, что вы называете приличным обществом. Есть люди, продающие свою честь врагам,— тихо сказал он.— Не можем же мы стать такими, как они. Слушайте меня, родная, поверьте мне! Вы ведь знаете, что я не люблю бросаться словами. Мы теряем родину. В этом несчастье больше всего повинны те, кто живет так, как жили мы. Мы пользовались всеми благами, но не выполняли своего долга перед теми, кто обеспечивал нам такую жизнь, кто ради того, чтобы мы утопали в роскоши, веками нищенствовал. Мы теряем родину, дорогая моя, и я уверен, вы не понимаете этого. Слава аллаху, еще есть надежда спасти ее. Я много ездил по колониям Индии, Сиаму, Египту и всюду видел дворцы и салоны, полные людей в иноземных мундирах. Ни один из офицеров, с которыми мы встречались в Англии, не похож на тех, которых я видел в Индии. Майор, бывший человеком в Англии, в Индии превращается в зверя. Если я увижу, что вы в Стамбуле разговариваете с таким человеком, мне будет очень тяжело. Мы останемся здесь, дорогая, и вы будете ходить в своем красном свитере. Нужно довести борьбу до конца, нужно одержать победу. Тогда мы сможем подумать и о ваших платьях.
— И вы хотите одержать победу с вашей жалкой газетенкой? Вы читали «Таймс»?
— Я знаю «Тайме». Она мне очень нравится, вернее, когда-то нравилась. Теперь я понимаю, что ошибался. Оказывается, все величие «Тайме» заключается в количестве бумаги. Жалкая газетенка не наша «Карадаи», а эта большая «Тайме». Потому что «Карадаи» права, а «Тайме» неправа. Да и вообще, к чему вам думать о таких вещах и расстраиваться?.. Ведь вам же никогда не нравились сборища в доме вашей тети! Ведь раньше вы гордились тем, что не вмешиваетесь в мои дела. Сколько раз вы мне говорили об этом.
— Раньше было другое дело. Я и теперь не люблю дом тети и не хочу вмешиваться в ваши дела. Но у меня нет другого выхода. Мы должны пойти туда ради своего спасения.
— Потому что раньше мы были богаты, а теперь бедны? Не так ли?
— Да.
— Ошибаетесь, дорогая жена. Я и теперь богат. — Где же ваши деньги?
— Ведь и раньше я был богат не только деньгами. — Не понимаю вас.
Нермин произнесла это с таким недоумением, что Кя-миль-бей, хоть и был очень взволнован, искренне рассмеялся.
— Вот и хорошо, что не поняли,— сказал он,— мы в Стамбуле, на Востоке. А на Востоке пока что в доме командуют мужчины. Я голоден. Мы сейчас же поедим и ляжем спать.
Нермин молча разогрела ужин. Но есть с мужем не села и даже отказалась выпить липовый отвар, который предложил ей Кямиль-бей. До этой ночи она никогда не сердилась на него. Но сейчас, по-видимому, решила испытать этот способ. Если бы Нермин понимала, что выбрала неподходящую тему и плохое время для ссор, возможно, она вела бы себя иначе.
Нермин никогда не сомневалась в том, что Кямиль-бей бросит эту жалкую газету и, если захочет, устроится даже в Букингемском дворце. Впервые она ушла спать, не поцеловав мужа. Оставшись один, Кямиль-бей закурил. Он расхаживал по гостиной, думал и злился.
«Как иногда из-за пустяков теряется весь смысл, все содержание понятия, именуемого семейным счастьем». Он никогда еще не видел жену такой, как в эту ночь, хоть и прожил с ней почти девять лет. Вот, оказывается, какие черты характера таились в ней, а ведь раньше она их никогда не проявляла. Он несколько раз громко повторил: «Раньше». Повторял так, словно что-то выплевывал. По-видимому, раньше, когда был богатым человеком, он мог делать все, что ему взбредет в голову, и никто не смел его упрекать. А теперь? Теперь считается преступлением, если он занимается самым честным делом на свете. И только потому, что у него нет денег. Что нам может сказать «уважаемый дядя Ибрагим-бей»? Разве это не он проела вился тем, что, будучи адъютантом султана, напился пьяным и на улице Чичекли был избит хулиганами? Значит, Ибрагим-бей не взял бы его в свою контору, если бы он не знал английского языка! «Спасибо тебе, Нермин, молодец!»
Утром, сославшись на болезнь, Нермин не вышла к завтраку. И без того печальный Кямиль-бей стал еще печальнее. Он растерялся, словно впервые увидел жену в истинном свете. Вероятно, он сам виноват. Почему не посвящал он Нермин в свои дела? Не может быть, чтобы она не поняла его. В последнее время он много думал об этом. Ведь до сих пор он всегда радовался, что женился именно на такой женщине, какая ему нужна.
До обеда Кямиль-бей просидел в редакции, ничего не делая, погруженный в свои тягостные мысли. Потом зашел в ресторан, пообедал и отправился в музей, чтобы как-то скоротать время до отправления парохода в Бешикташ. Так он поступал в Европе, когда скучал.
Он долго рассматривал знакомые статуи, которые хорошо знал и очень любил. Его грусть развеялась.
Когда Кямиль-бей вышел из музея, на сердце у него было легко. Он сел в фаэтон и всю дорогу думал о том, как успокаивающе действуют на человека эти неподвижные и безмолвные мраморные статуи.
Дверь открыла женщина, черкешенка по национальности — голубоглазая и ласковая, как мать. С первого взгляда она так располагала к себе, что хотелось обнять ее и поцеловать ей руки.
Хотя она и не была знакома с Кямиль-беем, но ни за что не отпускала его, пока он не выпил кофе. Все здесь наполняло сердце радостью и покоем.
Кямиль-бей сказал пароль, в котором упоминалось слово «Мурат». Она подумала, что Мурат — имя Кямиль-бея, и ласково говорила: «Сынок мой, Мурат-бей». Оказывается, ее сын Мурат служил машинистом на железной дороге.
Кямиль-бей взял ящик из-под изюма. Уходя, он решил принять меры предосторожности, но вместо этого совершил ошибку.
— Мамаша,—сказал он,— если придут полицейские и скажут, что Недиме-ханым оставила у тебя ящик, а ты передала его человеку по имени Мурат, ты должна говорить: «Нет. Ни о каком ящике я ничего не знаю». Если даже я сам появлюсь перед тобой и при людях скажу, что да, ящик я получил от этой женщины, ты все равно должна говорить: «Он врет». Поняла?
— Ты не волнуйся, сынок,— спокойно сказала женщина.— Я знаю эти дела. Мой сын перевозит в Анатолию ящики с оружием и боеприпасами. Счастливого пути... Упаси аллах от несчастья. Я всех вас поручаю аллаху... Ведь вы никого не грабите, ни на чью честь не покушаетесь. Вы боретесь с врагом. Верно, сын мой, Мурат-эфенди?
Кямиль-бей сел в первый попавшийся фаэтон. Теперь он почувствовал новый прилив сил, совсем непохожий на то чувство облегчения, которое ощутил по выходе из музея. Утром он казался себе совершенно одиноким в борьбе с преследующим его врагом. Теперь пустоту, оставленную Нермин, заполнили сотни, тысячи и даже сотни тысяч мужественных и сильных людей — матерей и просто женщин.
Но почему Нермин не такая, как они? Недиме-ханым образованная и поэтому понимает, где правда, где ложь. Ну, а неграмотная няня-черкешенка? Разве Нермин менее умна, чем она?
Кямиль-бей страдал, не находя ответа на этот вопрос. Он положил руку на ящик, лежащий рядом, словно ящик мог смягчить его боль и дать ответ.
Наконец ему показалось, что он понял причину разногласий с Нермин, и он успокоился. Недиме-ханым сделал человеком ее муж Ихсан, а черкешенку — ее сын-маши-
нист... Значит, и тот и другой разговаривали с женщинами на понятном им языке, говорили с ними без гнева, без раздражения. Кто знает, не старалась ли в первое время и Недиме-ханым отвлечь Ихсана от этого пути?
Он решил спросить об этом у нее самой. Как бы там ни было, в поведении Нермин виноват он сам. Годами водил он ее на приемы к этим высокопоставленным болванам, а по возвращении в Стамбул отдал под влияние тетки и Ибрагим-бея, занимающегося снабжением английской армии. Да, он сам во всем виноват!
«Какая я скотина! Какой дурак!—упрекал он себя.— Еще бы немного, и я погубил бы не только Нермин, но и Айше. Разве, вращаясь в этом обществе, Айше не стала бы низким существом, пустой модницей?»
Он нежно погладил ящик из-под изюма и улыбнулся: «Ну, Нермин, с сегодняшнего же вечера мы начнем. Сегодня я дам вам первый урок патриотизма. Уча вас, я и сам многому научусь. Ведь я тоже еще новичок. Как странно, о аллах! Как странно!»
В этот день Кямиль-бей был арестован при передаче кахведжи с парохода «Гюльджемаль» ящика с секретными документами. Задержан на месте преступления.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УЗНИК
ГЛАВА ПЕРВАЯ
- Имя ?
— Кямиль.
— Имя отца?
— Селим.
— Он был паша?
— Да.
— Непостижимо! Как же вы можете предавать нашего падишаха, раз ваш отец был пашой?
— Я никого не предавал.
— Это мы увидим... Возраст?
— Тридцать шесть лет.
— Я спрашиваю год вашего рождения. Не заниматься же мне арифметикой.
— Я родился в 1301 году.
— Вы, должно быть, рассудительный, умный человек.
— Не понимаю.
— Образование?
— Окончил Галатасарайский лицей; учился в Европе.
— Ну, конечно, в Европе... Вот эта самая Европа и губит нас. Где вы живете?
— В Ускюдаре.
— Адрес?
— Багларбаши, улица Чимен, дом 33.
— Женаты?
— Да.
— Дети есть?
— Одна дочь.
Следователь в чине капитана почесал затылок и задумался. Это был очень смуглый и такой худой человек, что казался представителем какого-то вымирающего племени. Говорил он нехотя и вел допрос, словно беседовал сам с собой или развлекался с маленьким ребенком. Он явно не верил ни одному слову допрашиваемого и даже к ответу на вопрос об имени отнесся с сомнением.
— Все записал? — спросил капитан у писаря — рыжеволосого, краснощекого, с толстыми красными губами молодого солдата.
— Так точно.
Капитан перебирал лежавшие перед ним бумаги, вяло облизывая кончиком языка сухие, тонкие губы. В комнате топилась печь, было жарко. Он расстегнул френч, из-под него показался залатанный минтан.
— Вам знакома женщина по имени Недиме?
— Да.
— Это ваша родственница?
— Нет.
— Откуда же вы ее знаете?
— Она жена моего товарища.
— Так... Значит, жена товарища. А кто же ваш товарищ?
— Ихсан-бей... Адвокат.
— Ах, этот бродяга, приговоренный к десяти годам! Так, значит, он ваш товарищ?
— Да. Мой товарищ по лицею.
— Не понимаю, как могло случиться, что из школы, в которой учился наш наследный принц, вышли такие бродяги.
— Ихсан-бей очень хорошо учился. Он служил в армии, был ранен и долго находился в плену.
— Ясно, ясно. — Капитан повернулся к писарю: — Все записал? Записал, что он знает Недиме как жену своего товарища?
— Записал, эфендим.
Следователь опять порылся в бумагах и как бы невзначай спросил:
— А знаете ли вы человека по имени Ахмет?
— Да.
— С ним вы тоже вместе учились в лицее?
— Да.
— Нечего сказать, хороши у вас товарищи! Ну, вы знаете, конечно, и некоего Рамиза?
— Нет.
— Нет? Отрицаете? Предупреждаю: пользы это вам не принесет. Нам все известно, ваши друзья все рассказали. Как вы можете не знать человека, пойманного с поличным вместе с вами? Вы же сын паши, образованный человек! И не стыдно вам знаться с каким-то кахведжи?
— У меня нет такого знакомого. Я не знаю никакого Рамиза.
— В таком случае как же вы решились отдать бумаги незнакомому человеку?
— Я не знал, что находится в ящике. О бумагах я слышу впервые.
— Ну, насчет этого мы поговорим после.— Капитан вновь повернулся к писарю и спросил, записано ли, что Кямиль-бей знает Ахмета, что Ахмет его товарищ по лицею и что он незнаком с кахведжи по имени Рамиз.
— Записал, эфендим,— ответил молодой солдат.
— Молодец,— похвалил капитан и задал Кямиль-бею новый вопрос:—Почему Недиме лично не передала бумаги? Ведь она должна была это сделать сама?
— Недиме-ханым ко всему этому не имеет никакого отношения.
— Вы напрасно отрицаете. Я же сказал вам, что нам все известно. Мы знаем, что вы зафрахтовали пароход «Арарат» у пароходной компании «Ля Франс», что пароходная компания затем отказалась от первоначальных условий фрахта и потребовала гораздо больше. Переговоры велись через Ахмета. Недиме обратилась к директору компании и добилась, чтобы пароход вышел в рейс на прежних условиях. Все это время документы, которые мы изъяли у вас, находились на складе у Ахмета. После отплытия «Арарата» Ахмет, опасаясь обыска, передал эти документы Недиме. Она должна была переправить их в Анатолию через Рамиза — кахведжи парохода «Гюль-джемаль». Вчера после обеда, по неизвестным нам пока причинам, Недиме отправилась на остров. Вслед за ней на остров отправились и вы. Вы там встретились, и Недиме отдала вам документы, чтобы вы передали их Рамизу. Видите, мы все знаем, так что не отнимайте у нас времени напрасно.
Кямиль-бей растерялся, ему стало страшно.
— Недиме-ханым к этому делу не имеет никакого отношения,— запинаясь, повторил он.— Кроме того, вчера я не был на острове.
— Не были? Вы лжете!
— Нет, я на самом деле не был на острове.
— Были.
— Нет. Вчера я до двух часов ночи ходил по разным увеселительным заведениям Бейоглу. Я опоздал на последний пароход, поэтому доехал до Бешикташа на трамвае, а оттуда на лодке переправился в Ускюдар. Там нанял фаэтон и на нем добрался до дому. Лодочник и кучер могут все это подтвердить.
— Как их имена?
— Этого я не знаю. Но вы можете их разыскать. Они узнают меня и скажут правду. Недиме-ханым беременна, в редакции ей стало плохо. Я нанял карету и отправил ее домой. Думаю, что она сразу же легла в постель и вызвала врача. Об этом вы также можете навести справки. Доктор и кучер подтвердят мои слова.
— Значит, яи вы, ни Недиме вчера на остров не ездили?
— Не ездили. Это могут доказать свидетели. Кямиль-бей говорил просто и убедительно. Он сам себе удивлялся. Его спокойствие сбило с толку следователя. Капитан нервно сдвинул феску на затылок и почесал лоб.
— Пиши!--приказал он писарю.—Арестованный показал, что вчера ни он, ни Недиме на острове не были, чему имеются свидетели. Что касается парохода «Арарат»...— Он повернулся к Кямиль-бею,— Вы, конечно, не будете отрицать, что пароход отправился на прежних условиях только благодаря Недиме?
— Это неправда! Недиме не имеет никакого отношения к делу с пароходом «Арарат».
— Она говорила с директором.
— И это неправда. С директором говорил я.
— Ах вот как, вы говорили? Теперь понимаю. Вы жертвуете собой, чтобы спасти женщину... Лучше послушайте меня, дорогой. Вашим свидетелям — лодочнику, кучеру и прочей дряни не удастся нас обмануть. Были вы на острове или нет и кто из вас говорил с директором — дела не меняет. Хоть в огонь бросайтесь, все равно Недиме вам не спасти. Мы знаем, что она всеми вами руководила. Лучше постарайтесь спасти себя. Ведь вы из знатного рода, у вас жена, ребенок. Нам известно, что вы впутались в это дело случайно, из-за материальных затруднений. Вы
избавитесь от беды, если будете говорить только правду и перестанете хитрить.
— Я и говорю правду, господин капитан, невыгодную для себя правду, и зная, что вам нужна только правда, я заявляю: все, что говорят о Недиме, — ложь.
Капитан подошел к Кямиль-бею и, грозя ему тонким, костлявым пальцем, неожиданно спросил:
— Вы, конечно, изучали географию?
— Что?
— Географию изучали?
— Да.
— В таком случае вам известно, где находится Чертов остров и что собой представляет это место?
— Да.
— Я говорю с вами совершенно откровенно. Оккупационное командование придает вашему делу большое значение. После первого же допроса мы обязаны протокол и всех причастных к делу лиц направить к ним. Они даже сами хотели провести первый допрос в отеле «Крогсер». Но его превосходительство не дал на это согласия. Не столько ради вас, сколько ради вашего покойного отца. Что ни говори, они ведь с вашим отцом были друзьями. Оккупационный военно-полевой суд не знает милосердия. Самое маленькое наказание — двадцать лет каторги. И не где-нибудь, а на Чертовом острове. Надеюсь, вы меня поняли?
Кямиль-бей с трудом овладел собой. Он прочел много книг о Чертовом острове, ему снова стало страшно.
Наблюдая за действием своих слов, следователь продолжал:
— Мы все огорчены, брат мой. Клянусь аллахом! У меня сердце кровью обливается. Но что поделаешь? Вы образованный, благородный сын родины. Не ошибается только аллах! Смертные же иногда сбиваются с истинного пути. Мы уверены, что вас обманом втянули в это дело. Но вы погубите себя, если будете все отрицать. Ведь те, кого вы считаете своими друзьями, оказались по отношению к вам подлецами. Они сознались после первых же оплеух и все сваливают на вас. Напрасно вы подвергаете себя опасности. Откровенно говоря, относительно вас мы получили даже специальное указание от его превосходительства. Его превосходительство вызвал меня и приказал: «Передай привет моему сыну Кямиль-бею. Скажи ему, чтобы он говорил только правду .. Этим он обрадует его величество
падишаха, который будет справедлив к нему». Паша любит меня. Да продлит аллах его жизнь! Клянусь честью, вас отпустят, даже не передавая дело в военно-полевой суд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36