Она быстро подошла к нему, ухватила его за рукав и произнесла с мягким укором:
— Давай же наконец потанцуем!
Самой одинокой чувствовала себя в этот вечер Кики. Среди всех этих разбогатевших, беспечных людей она стыдилась своего простого платья и даже своей нетребовательности. В этой среде, где в такой чести была изысканная благовоспитанность, своеобразие ее натуры никак не могло
проявиться. Было, наверно, традиционной ошибкой, что Кики вместе с другими приглашали в большое общество. Но что Кики могла поделать? Быть может, окружающих привлекали ее странности, ее полная приключений жизнь, ее наивность, о которой никто не мог сказать, настоящая она или поддельная, ее доходящая до крайностей щедрость. Некоторые считали ее здесь незваной гостьей. Она весь вечер стояла в сторонке и глядела, как гости жадно наполняли свои тарелки и поспешно отходили от стола, словно кошки, которым удалось стащить подходящий кус. Сама она и в рот ничего еще не брала, поскольку никто не заставлял ее. Да и кто здесь мог чувствовать интерес к тому, ела ли она что-нибудь за последнее время, есть ли у нее теплый угол? Уйдя со службы тотчас же после Хурта, она полностью предоставила себя случайностям жизни. Правда, она чаще стала заходить в мастерскую Умбъярва, жарить там яичницу и варить кофе, но для собственного примуса у нее уже давно не хватало керосину, а для печки - дров.
Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хотя бы хорошенько отругал ее за то, что она не может ухватиться ни за что, что все упускает из рук, за то, что она среди всего здешнего изобилия наивно стоит у стены и аскетически мирится с тем, чтобы ели и пили только другие, и вообще за то, что она такая глупая, такая не от мира сего.
Рыйгас недавно поговорил с ней, но только о своих важных делах, он доверил ей что-то таинственное и опасное и ушел, даже не спросив, как она сама поживает.
Потом пришел Хурт, расспрашивая ее о том о сем. Сначала было трудно отвечать, так как что-то сжимало горло, мешало открыться. Но когда Хурт заставил ее выпить кофе и коньяку, съесть печенья, она понемногу выбралась из своей молчаливости и опять очутилась в свойственном ей мире всяких фантазий, где чувствовала себя так хорошо. Ах, пускай Хурт не думает, что Кики далека от жизни, о нет, ей предстоит что-то очень-очень важное, большой-большой переворот в жизни. Она выходит замуж, правда еще не завтра и не послезавтра, нет, потому что сначала она хочет стать хорошей актрисой.
— Да, хорошей актрисой! Вы думаете, у меня нет таланта? За последние дни я назубок выучила роль Офелии. Думаете, не подойдет мне эта роль? Вначале я хочу только дублировать. Завтра же отправлюсь к директору театра, прочту ему. И прочту, во всяком случае, лучше, чем его супруга. А может, мне надо нарочно сыграть похуже, а то они не дадут мне играть? Но пусть подождут, пока я попаду на сцену...
Скоро Кики уже договорилась до планов основания театра. Правда, потребуется время, потому что нужны деньги,
много денег... Но Кики и об этом подумала. В Венгрии у нее есть знакомый парень, Иштван, полуцыган, актер.
— Он мне посылал подарки. О, этот человек богат, несколько тысяч десятин земли, много овец и красивый колодец с журавлем и... Постойте, я покажу вам эту открытку с овечьей отарой, которую он мне прислал...
Она покопалась немножко в сумке, но не нашла открытки, которую забыла дома.
— Он очень меня любит. Пишет, чтобы я сейчас же ехала к нему. Вообразите, мы сидим на террасе отеля Геллерта, рядом цыган играет на скрипке, на рассвете мы в великолепном настроении встаем из-за стола, гуляем по берегу Дуная, цветут каштаны...
— Какие же сейчас каштаны?
— Не сейчас, а когда я уже буду там. Мы прогуливаемся по берегу, мосты просвечивают сквозь опаловый туман, на душе хорошо, ноги шагают легко. О, если бы вы знали этого парня... Я его не целовала, но он меня целовал. О, не думайте, что я так доступна! Каждый вечер буду ходить в театр, смотреть, как он играет, даже обучу его эстонскому языку, и когда-нибудь мы вернемся сюда, организуем свою труппу, свой театр, построим здание...
— Значит, вы думаете уехать отсюда? Когда же?
— Хотя бы сейчас! Ну, сами скажите, что может удержать меня здесь? Ничего. Позавчера я уже сожгла свой стол и хромоногий стул, в комнате сделалось так тепло, и было так приятно сидеть на корточках перед печкой и глядеть в огонь. Примус отнесу Умбъярву. Зеркало и ковер оставлю хозяйке дома. Что мне с ними делать? Рыйгас уже давно обещал мне проездной билет, если ему повезет. А заграничный паспорт я тоже как-нибудь раздобуду...
— Так, так, значит, поездка решена. Но знаете что?
Хурт серьезно поглядел на Кики, вместе с тем не видя
ее, занятый какой-то мыслью. Но вот он уже решил что-то и твердым тоном заявил:
— Завтра придете ко мне! В десять утра. Точно в десять. Запомните! Забудьте свою Офелию, выбросьте из головы всяческие театральные труппы. Нет, не возражайте! Иштвана вашего никто у вас не отнимает, и когда-нибудь вы с ним посидите на террасе отеля Геллерта. Но сначала вы у меня поработаете. Вы же умеете складывать цифры и проводить линии? Итак, завтра в десять часов. А теперь — за ваше здоровье!
Этот неожиданный оборот выбил Кики из колеи вместе со всеми ее химерами.
— Значит, я должна... - робко начала она. - Как? Я не понимаю...
— Да, должны! — отрезал Хурт. — Без возражений!
Голова Кики кружилась, когда они встали из-за стола, чтобы потанцевать. Она всем телом плотно прижалась к Хурту, и пальцы ее скользили по его плечу, а локоны щекотали лицо. Рука Хурта обхватила почти всю талию Кики.
Немного позднее, когда смолкла радио музыка, Кики сказала, глядя на своего партнера с чувством благодарности и преданности:
— Знаете, у меня к вам просьба, большая просьба. Я раньше не смела... но теперь решилась.
— Ну говорите, в чем дело!
— Не возьмете ли вы сегодня к себе ночевать одного человека?
Эта просьба была высказана столь стыдливо, что Хурту сделалось как-то неловко за Кики. Но Кики тотчас же рассеяла недоразумение:
— Не меня, не меня, боже упаси!
— Но кого же? — спросил Хурт, притворяясь разочарованным.
— Это тайна, — шепнула Кики. — Ни одна душа не • должна знать об этом.
— Вы разжигаете мое любопытство.
— Ну, вы согласны? Даете слово?
— Кто же эта таинственная личность?
— Рыйгас, — шепотом, сначала оглянувшись, сказала Кики. — Ему сегодня негде приклонить голову.
— Но он только что был здесь?
— Ему пришлось уйти. Ему предстоят весьма важные дела, весьма важные, и именно сегодня ночью. К Умбъярву он уже не смеет пойти. Ну, вот я и дала ему ключ от своей квартиры...
— Тем лучше, вы теперь видите, что вам самой некуда деваться...
— Нет, нет, ему нельзя надолго оставаться у меня. Может, он уже и ушел. Говорит, что я в его делах ничего не смыслю. Приказал только молчать. И спросить у вас, нельзя ли ему на худой конец зайти к вам ненадолго или к Нийнемяэ. Но Реэт здесь нет, а с Ильмаром я не смею заговорить об этом. Я и с вами боялась заговорить, думала, вы рассердитесь. Но я увидела, каким вы бываете добрым, и потому решилась...
Минутку спустя Хурт прошел мимо госпожи Тарас, которая его остановила. Она сказала, что хочет сообщить ему нечто такое, что может его заинтересовать. Не зайти ли в библиотеку, где им никто не помешает?
Госпожа Тарас выглядела таинственной, кокетливо- оживленной. Со сладенькой улыбкой она уселась на том самом кожаном диване, на котором недавно застала хозяйку дома. Садясь, она заложила ногу за ногу, так что Хурт не мог не заметить ее обтянутых телесного цвета чулками ног до самого колена. Дамочка быстро натянула платье на колени.
— Не находите ли вы, что здесь удивительно уютно? Если бы сюда еще кофе...
Хурт был готов к услугам. Когда он вернулся, госпожа Тарас любезно спросила:
— Вам один кусок сахару или два?
Сидя тут с галантным кавалером, госпожа Тарас, по правде сказать, ничего не имела бы против, если бы какой-нибудь завистливый взгляд мелькнул в двери, будь то взгляд самой госпожи Раудкатс.
— Вы хотели сообщить мне что-то важное? - спросил наконец Хурт.
— Да-а! Я слышала, что вы уже не городской архитектор. Моему мужу очень понравилось, что вы последовали его совету.
— Неужели он действительно думает, что я последовал его совету?
— Конечно! Вы знаете, что мой муж за это время сделал? Он скупил все те участки, на которых город собирался строить свою ратушу. Теперь на этом месте будет стоять торговый дом. Он и подходит туда больше, не правда ли? И я так довольна. Ведь я все время боялась, что придут и снесут нашу квартиру. А теперь они всю свою ратушу должны перенести на другое место. Пусть-ка теперь попляшут!
— Вот как, — сухо ответил Хурт. — Это и была та тайна, которую вы хотели открыть мне?
— Нет, это еще не все! В ближайшие дни к вам обратятся. Некоторые акционеры, правда, рекомендовали другого архитектора, но будьте спокойны, я добьюсь, чтобы эту постройку получили вы.
— Это, конечно, весьма любезно с вашей стороны, но... я не могу взять на себя этой задачи.
— Разве у вас так много работы?
— Нет, не в этом дело. У меня есть другие причины;
Госпожа Тарас с изумлением смотрела на Хурта, который не проявил никакой радости по поводу ее большой доброты.
— Я не понимаю... — пожала госпожа Тарас плечами.
«Архитектору заказывают проект, и он этот проект
составляет, все остальное его не касается», — эта сказанная
Тарасом у Орайыэ фраза хорошо запомнилась Хурту. Или для архитектора действительно безразлично, для кого он строит дом? Нет, по крайней мере, на этот раз! На могиле своей мечты он не станет возводить этот торгашеский дом, пусть это делают другие!
— Ах, в конце концов вы согласитесь, — вскоре решила госпожа Тарас, — это все настроения... Но, ради бога, ни слова никому о том, что я вам здесь сказала. Если бы мой муж знал, что я уже говорила с вами об этом, да еще с глазу на глаз... Ох и рассердился бы он! Он у меня такой ревнивый! Да-а!.. Вы и представить себе не можете, какой ревнивый! Давайте уйдем отсюда скорее, а то он начнет искать меня, и если застанет нас тут вдвоем...
Эта таинственность была весьма наивна, но Хурт и не догадывался, какое подсознательное удовлетворение испытывала госпожа Тарас оттого, что она сумела хоть немножко отомстить мужу тем, что с глазу на глаз разболтала его тайну.
Под утро случилось нечто неожиданное, взволновавшее всех. Появилась полиция, которая принялась быстро проверять всех присутствующих. Как ни сопротивлялись, ни протестовали, ничто не помогло. Искали Рыйгаса, который, однако, исчез, неизвестно куда и когда.
Кийпсаар, как журналист, скоро разузнал, что ночью были обыски у. членов Национального фронта.
— Кто посмел! Пусть-ка сунутся! — храбрился Тарас.
Кийпсаар называл имена арестованных, обыск произведен и у Тамберга. Тамберг не поверил. Как это вообще возможно! С полнейшим спокойствием он пошел в библиотеку, чтобы позвонить. Но, положив на рычаг трубку, он едва устоял на ногах. Откуда они узнали? Кто предатель?! Он вдруг почувствовал смертельную усталость и прилег на диван, и перед глазами его на миг появились раскрытые ящики стола, секретный архив Национального фронта, который принесли к нему на хранение.
Гости быстро начали расходиться. Госпожа Раудкатс почувствовала себя несчастной оттого, что ее благородная попытка создать общую гармонию окончилась таким диссонансом. Сердце у нее защемило, она почувствовала страх. Еще так недавно Тамберг толковал с ней о старости и смерти, она посоветовала ему для развлечения предпринять заграничное путешествие, но Тамберг махнул рукой, шутливо намекнув на такое путешествие, из которого нет возврата.
Немного погодя "доктор Арукаск и мадемуазель Ормус хлопотали возле лежавшего на диване Тамберга, щупали ему пульс и выслушивали дыхание. А потом мадемуазель Ормус побежала за шприцем для укола.
От пустой квартиры веяло жутью, было неясно, что происходит там, за пределами дома, и что думает доктор Арукаск о состоянии больного. Черные футляры от скрипки и виолончели походили на заколоченные гробы.
Нотариусу Раудкатсу вспомнился вдруг вопрос Тамберга, можно ли учуять запах покойника за двадцать четыре часа до смерти, и он рассуждал про себя: «Я с закрытыми глазами могу отличить по запаху Го-Сотерна от Барзака, может, и теперь почую...»
Ему захотелось зайти в библиотеку, но Арукаск разрешил это лишь после возвращения Ормус.
В комнате не было никакого особенного запаха. Тамберг лежал на спине, подбородок у него отвис, застывшие глаза раскрыты настежь. Он свое отжил. Захотели подвязать ему подбородок, но от волнения не могли найти ничего подходящего, пока мадемуазель Ормус не отыскала в спальне подаренный Кики шарф. Этим шарфом она и подвязала подбородок, завязав на макушке большой узел. Потом она опустила покойнику веки, словно крышку конторского стола.
— За час они закроются навсегда, — деловито заметила она хозяйке дома, растерянно глядевшей на все это. Слово «навсегда» прозвучало с таким отчаянием, что она со Слезами на глазах быстро ушла в зал. Она уселась на табуретке перед роялем, впилась зубами в кончик носового платка и потянула его. Но зубы не удержали платка, и руки беспомощно упали на клавиши, вызвав странный диссонирующий аккорд.
Хурт ушел от Раудкатсов вместе с Кики. Комната Кики оказалась накуренной до потолка. Рыйгас лежал на диване, накрывшись пальто, и дрожал от холода. Эта дрожь не прошла и на улице, когда Хурт повел его к себе. Счастливо добравшись до квартиры Хурта, Рыйгас, даже не снимая шапки, принялся ощупывать печку, ища тепла, и потребовал коньяку.
Ноэль выложил свои запасы, налил рюмки и взглянул Рыйгасу в глаза:
— Ну?
Чего только не выражал этот короткий слог! И чувство превосходства, и предостережение, и месть, и злорадство, и сострадание, и даже возможность играть как кошка с мышью, но все это в крошечных размерах.
Вот тут он и сидит теперь, этот враг и однокашник Хурта, опустив голову, вяло свесив руки.
— Выходит, игра окончена? — снова произнес Хурт.
Рыйгас ничего не ответил, лишь взял рюмку и осушил
ее, не поднимая глаз. Что он там еще спрашивает? Знать
бы, кто предал, шею бы свернул ему! Все же хорошо, что верные друзья прислали записку и удалось удрать вовремя. Здесь они не догадаются искать его. Только бы Кики не разболтала.
После того как оба согрелись, Иоэль повел гостя в спальню. Положив револьвер на ночной столик, тот сказал:
— Никого не пускай сюда! Кто войдет, сразу пулю всажу!
Иоэль устроился в другой комнате, но сон не приходил. «Странно, теперь приходится давать приют своему противнику, точно так же, как перед рождеством я невольно дал им деньги».
Утром крик мальчишек-газетчиков разбудил обоих спящих. Экстренный выпуск сообщал о запрещении организаций Национального фронта и их газет, об обысках, арестах, о том, что объявлено военное положение. Читая все это, Йоэль с облегчением вздохнул, будто освободившись от кошмара, будто выйдя из душного помещения на свежий воздух. Он постучался в дверь к Рыйгасу и протянул газету.
— Ну?
Теперь в этом коротком слове слышалась скорее забота о личной судьбе Рыйгаса, чем злорадство.
— Надеюсь, что ты меня не выдашь, — сказал Рыйгас, кончив читать. — Все эти меры нас не пугают. Плохо только то, что они раздобыли там, у Тамберга, списки людей программы, планы... Но и это не страшно!
— Значит, ты и не думаешь бросать все это?
— Ничуть не бывало! Самое интересное время еще впереди.
— А если я сейчас пойду и позвоню...
— Это ты, конечно, можешь. Но ты этого не сделаешь.
— Ты уверен?
— Я уже ни в чем не уверен. Но все же я не верю, что ты последний подонок... Скорее им могу оказаться я. Если ты, к примеру, сделал бы это, я спокойно всадил бы в тебя пулю.
— Не бахвалься!
— И не думаю! Ты еще веришь в человечество честность? А я уже давно не верю! Знаешь, друже, что я иногда чувствую? Я думаю, еще немножко, и я могу оказаться... последней свиньей! Я мог бы предать лучшего друга, переступить через труп самого верного товарища. Но иногда, знаешь... в другой раз... появляется такое желание сделать счастливым какого-нибудь двуногого... и иногда в груди такое чувство... что...
Нет, этой дешевой патетики не нужно! Йоэль отвернулся, чтобы не быть свидетелем минуты человеческой слабости. Но Рыйгас не в силах был противиться охватившей его жалости к самому себе, пока вдруг не стукнул кулаком об стол и не гаркнул:
— Чер-рт!
— Послушай, братец, ты устал, ступай опять в спальню и не показывайся оттуда! А меня ждет работа.
Рыйгас покорно последовал этому совету.
Когда Хурт после дневной работы снова вернулся в свою комнату, Рыйгаса и след простыл. Изгнанник исчез, словно сказочный герой сквозь замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Давай же наконец потанцуем!
Самой одинокой чувствовала себя в этот вечер Кики. Среди всех этих разбогатевших, беспечных людей она стыдилась своего простого платья и даже своей нетребовательности. В этой среде, где в такой чести была изысканная благовоспитанность, своеобразие ее натуры никак не могло
проявиться. Было, наверно, традиционной ошибкой, что Кики вместе с другими приглашали в большое общество. Но что Кики могла поделать? Быть может, окружающих привлекали ее странности, ее полная приключений жизнь, ее наивность, о которой никто не мог сказать, настоящая она или поддельная, ее доходящая до крайностей щедрость. Некоторые считали ее здесь незваной гостьей. Она весь вечер стояла в сторонке и глядела, как гости жадно наполняли свои тарелки и поспешно отходили от стола, словно кошки, которым удалось стащить подходящий кус. Сама она и в рот ничего еще не брала, поскольку никто не заставлял ее. Да и кто здесь мог чувствовать интерес к тому, ела ли она что-нибудь за последнее время, есть ли у нее теплый угол? Уйдя со службы тотчас же после Хурта, она полностью предоставила себя случайностям жизни. Правда, она чаще стала заходить в мастерскую Умбъярва, жарить там яичницу и варить кофе, но для собственного примуса у нее уже давно не хватало керосину, а для печки - дров.
Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хотя бы хорошенько отругал ее за то, что она не может ухватиться ни за что, что все упускает из рук, за то, что она среди всего здешнего изобилия наивно стоит у стены и аскетически мирится с тем, чтобы ели и пили только другие, и вообще за то, что она такая глупая, такая не от мира сего.
Рыйгас недавно поговорил с ней, но только о своих важных делах, он доверил ей что-то таинственное и опасное и ушел, даже не спросив, как она сама поживает.
Потом пришел Хурт, расспрашивая ее о том о сем. Сначала было трудно отвечать, так как что-то сжимало горло, мешало открыться. Но когда Хурт заставил ее выпить кофе и коньяку, съесть печенья, она понемногу выбралась из своей молчаливости и опять очутилась в свойственном ей мире всяких фантазий, где чувствовала себя так хорошо. Ах, пускай Хурт не думает, что Кики далека от жизни, о нет, ей предстоит что-то очень-очень важное, большой-большой переворот в жизни. Она выходит замуж, правда еще не завтра и не послезавтра, нет, потому что сначала она хочет стать хорошей актрисой.
— Да, хорошей актрисой! Вы думаете, у меня нет таланта? За последние дни я назубок выучила роль Офелии. Думаете, не подойдет мне эта роль? Вначале я хочу только дублировать. Завтра же отправлюсь к директору театра, прочту ему. И прочту, во всяком случае, лучше, чем его супруга. А может, мне надо нарочно сыграть похуже, а то они не дадут мне играть? Но пусть подождут, пока я попаду на сцену...
Скоро Кики уже договорилась до планов основания театра. Правда, потребуется время, потому что нужны деньги,
много денег... Но Кики и об этом подумала. В Венгрии у нее есть знакомый парень, Иштван, полуцыган, актер.
— Он мне посылал подарки. О, этот человек богат, несколько тысяч десятин земли, много овец и красивый колодец с журавлем и... Постойте, я покажу вам эту открытку с овечьей отарой, которую он мне прислал...
Она покопалась немножко в сумке, но не нашла открытки, которую забыла дома.
— Он очень меня любит. Пишет, чтобы я сейчас же ехала к нему. Вообразите, мы сидим на террасе отеля Геллерта, рядом цыган играет на скрипке, на рассвете мы в великолепном настроении встаем из-за стола, гуляем по берегу Дуная, цветут каштаны...
— Какие же сейчас каштаны?
— Не сейчас, а когда я уже буду там. Мы прогуливаемся по берегу, мосты просвечивают сквозь опаловый туман, на душе хорошо, ноги шагают легко. О, если бы вы знали этого парня... Я его не целовала, но он меня целовал. О, не думайте, что я так доступна! Каждый вечер буду ходить в театр, смотреть, как он играет, даже обучу его эстонскому языку, и когда-нибудь мы вернемся сюда, организуем свою труппу, свой театр, построим здание...
— Значит, вы думаете уехать отсюда? Когда же?
— Хотя бы сейчас! Ну, сами скажите, что может удержать меня здесь? Ничего. Позавчера я уже сожгла свой стол и хромоногий стул, в комнате сделалось так тепло, и было так приятно сидеть на корточках перед печкой и глядеть в огонь. Примус отнесу Умбъярву. Зеркало и ковер оставлю хозяйке дома. Что мне с ними делать? Рыйгас уже давно обещал мне проездной билет, если ему повезет. А заграничный паспорт я тоже как-нибудь раздобуду...
— Так, так, значит, поездка решена. Но знаете что?
Хурт серьезно поглядел на Кики, вместе с тем не видя
ее, занятый какой-то мыслью. Но вот он уже решил что-то и твердым тоном заявил:
— Завтра придете ко мне! В десять утра. Точно в десять. Запомните! Забудьте свою Офелию, выбросьте из головы всяческие театральные труппы. Нет, не возражайте! Иштвана вашего никто у вас не отнимает, и когда-нибудь вы с ним посидите на террасе отеля Геллерта. Но сначала вы у меня поработаете. Вы же умеете складывать цифры и проводить линии? Итак, завтра в десять часов. А теперь — за ваше здоровье!
Этот неожиданный оборот выбил Кики из колеи вместе со всеми ее химерами.
— Значит, я должна... - робко начала она. - Как? Я не понимаю...
— Да, должны! — отрезал Хурт. — Без возражений!
Голова Кики кружилась, когда они встали из-за стола, чтобы потанцевать. Она всем телом плотно прижалась к Хурту, и пальцы ее скользили по его плечу, а локоны щекотали лицо. Рука Хурта обхватила почти всю талию Кики.
Немного позднее, когда смолкла радио музыка, Кики сказала, глядя на своего партнера с чувством благодарности и преданности:
— Знаете, у меня к вам просьба, большая просьба. Я раньше не смела... но теперь решилась.
— Ну говорите, в чем дело!
— Не возьмете ли вы сегодня к себе ночевать одного человека?
Эта просьба была высказана столь стыдливо, что Хурту сделалось как-то неловко за Кики. Но Кики тотчас же рассеяла недоразумение:
— Не меня, не меня, боже упаси!
— Но кого же? — спросил Хурт, притворяясь разочарованным.
— Это тайна, — шепнула Кики. — Ни одна душа не • должна знать об этом.
— Вы разжигаете мое любопытство.
— Ну, вы согласны? Даете слово?
— Кто же эта таинственная личность?
— Рыйгас, — шепотом, сначала оглянувшись, сказала Кики. — Ему сегодня негде приклонить голову.
— Но он только что был здесь?
— Ему пришлось уйти. Ему предстоят весьма важные дела, весьма важные, и именно сегодня ночью. К Умбъярву он уже не смеет пойти. Ну, вот я и дала ему ключ от своей квартиры...
— Тем лучше, вы теперь видите, что вам самой некуда деваться...
— Нет, нет, ему нельзя надолго оставаться у меня. Может, он уже и ушел. Говорит, что я в его делах ничего не смыслю. Приказал только молчать. И спросить у вас, нельзя ли ему на худой конец зайти к вам ненадолго или к Нийнемяэ. Но Реэт здесь нет, а с Ильмаром я не смею заговорить об этом. Я и с вами боялась заговорить, думала, вы рассердитесь. Но я увидела, каким вы бываете добрым, и потому решилась...
Минутку спустя Хурт прошел мимо госпожи Тарас, которая его остановила. Она сказала, что хочет сообщить ему нечто такое, что может его заинтересовать. Не зайти ли в библиотеку, где им никто не помешает?
Госпожа Тарас выглядела таинственной, кокетливо- оживленной. Со сладенькой улыбкой она уселась на том самом кожаном диване, на котором недавно застала хозяйку дома. Садясь, она заложила ногу за ногу, так что Хурт не мог не заметить ее обтянутых телесного цвета чулками ног до самого колена. Дамочка быстро натянула платье на колени.
— Не находите ли вы, что здесь удивительно уютно? Если бы сюда еще кофе...
Хурт был готов к услугам. Когда он вернулся, госпожа Тарас любезно спросила:
— Вам один кусок сахару или два?
Сидя тут с галантным кавалером, госпожа Тарас, по правде сказать, ничего не имела бы против, если бы какой-нибудь завистливый взгляд мелькнул в двери, будь то взгляд самой госпожи Раудкатс.
— Вы хотели сообщить мне что-то важное? - спросил наконец Хурт.
— Да-а! Я слышала, что вы уже не городской архитектор. Моему мужу очень понравилось, что вы последовали его совету.
— Неужели он действительно думает, что я последовал его совету?
— Конечно! Вы знаете, что мой муж за это время сделал? Он скупил все те участки, на которых город собирался строить свою ратушу. Теперь на этом месте будет стоять торговый дом. Он и подходит туда больше, не правда ли? И я так довольна. Ведь я все время боялась, что придут и снесут нашу квартиру. А теперь они всю свою ратушу должны перенести на другое место. Пусть-ка теперь попляшут!
— Вот как, — сухо ответил Хурт. — Это и была та тайна, которую вы хотели открыть мне?
— Нет, это еще не все! В ближайшие дни к вам обратятся. Некоторые акционеры, правда, рекомендовали другого архитектора, но будьте спокойны, я добьюсь, чтобы эту постройку получили вы.
— Это, конечно, весьма любезно с вашей стороны, но... я не могу взять на себя этой задачи.
— Разве у вас так много работы?
— Нет, не в этом дело. У меня есть другие причины;
Госпожа Тарас с изумлением смотрела на Хурта, который не проявил никакой радости по поводу ее большой доброты.
— Я не понимаю... — пожала госпожа Тарас плечами.
«Архитектору заказывают проект, и он этот проект
составляет, все остальное его не касается», — эта сказанная
Тарасом у Орайыэ фраза хорошо запомнилась Хурту. Или для архитектора действительно безразлично, для кого он строит дом? Нет, по крайней мере, на этот раз! На могиле своей мечты он не станет возводить этот торгашеский дом, пусть это делают другие!
— Ах, в конце концов вы согласитесь, — вскоре решила госпожа Тарас, — это все настроения... Но, ради бога, ни слова никому о том, что я вам здесь сказала. Если бы мой муж знал, что я уже говорила с вами об этом, да еще с глазу на глаз... Ох и рассердился бы он! Он у меня такой ревнивый! Да-а!.. Вы и представить себе не можете, какой ревнивый! Давайте уйдем отсюда скорее, а то он начнет искать меня, и если застанет нас тут вдвоем...
Эта таинственность была весьма наивна, но Хурт и не догадывался, какое подсознательное удовлетворение испытывала госпожа Тарас оттого, что она сумела хоть немножко отомстить мужу тем, что с глазу на глаз разболтала его тайну.
Под утро случилось нечто неожиданное, взволновавшее всех. Появилась полиция, которая принялась быстро проверять всех присутствующих. Как ни сопротивлялись, ни протестовали, ничто не помогло. Искали Рыйгаса, который, однако, исчез, неизвестно куда и когда.
Кийпсаар, как журналист, скоро разузнал, что ночью были обыски у. членов Национального фронта.
— Кто посмел! Пусть-ка сунутся! — храбрился Тарас.
Кийпсаар называл имена арестованных, обыск произведен и у Тамберга. Тамберг не поверил. Как это вообще возможно! С полнейшим спокойствием он пошел в библиотеку, чтобы позвонить. Но, положив на рычаг трубку, он едва устоял на ногах. Откуда они узнали? Кто предатель?! Он вдруг почувствовал смертельную усталость и прилег на диван, и перед глазами его на миг появились раскрытые ящики стола, секретный архив Национального фронта, который принесли к нему на хранение.
Гости быстро начали расходиться. Госпожа Раудкатс почувствовала себя несчастной оттого, что ее благородная попытка создать общую гармонию окончилась таким диссонансом. Сердце у нее защемило, она почувствовала страх. Еще так недавно Тамберг толковал с ней о старости и смерти, она посоветовала ему для развлечения предпринять заграничное путешествие, но Тамберг махнул рукой, шутливо намекнув на такое путешествие, из которого нет возврата.
Немного погодя "доктор Арукаск и мадемуазель Ормус хлопотали возле лежавшего на диване Тамберга, щупали ему пульс и выслушивали дыхание. А потом мадемуазель Ормус побежала за шприцем для укола.
От пустой квартиры веяло жутью, было неясно, что происходит там, за пределами дома, и что думает доктор Арукаск о состоянии больного. Черные футляры от скрипки и виолончели походили на заколоченные гробы.
Нотариусу Раудкатсу вспомнился вдруг вопрос Тамберга, можно ли учуять запах покойника за двадцать четыре часа до смерти, и он рассуждал про себя: «Я с закрытыми глазами могу отличить по запаху Го-Сотерна от Барзака, может, и теперь почую...»
Ему захотелось зайти в библиотеку, но Арукаск разрешил это лишь после возвращения Ормус.
В комнате не было никакого особенного запаха. Тамберг лежал на спине, подбородок у него отвис, застывшие глаза раскрыты настежь. Он свое отжил. Захотели подвязать ему подбородок, но от волнения не могли найти ничего подходящего, пока мадемуазель Ормус не отыскала в спальне подаренный Кики шарф. Этим шарфом она и подвязала подбородок, завязав на макушке большой узел. Потом она опустила покойнику веки, словно крышку конторского стола.
— За час они закроются навсегда, — деловито заметила она хозяйке дома, растерянно глядевшей на все это. Слово «навсегда» прозвучало с таким отчаянием, что она со Слезами на глазах быстро ушла в зал. Она уселась на табуретке перед роялем, впилась зубами в кончик носового платка и потянула его. Но зубы не удержали платка, и руки беспомощно упали на клавиши, вызвав странный диссонирующий аккорд.
Хурт ушел от Раудкатсов вместе с Кики. Комната Кики оказалась накуренной до потолка. Рыйгас лежал на диване, накрывшись пальто, и дрожал от холода. Эта дрожь не прошла и на улице, когда Хурт повел его к себе. Счастливо добравшись до квартиры Хурта, Рыйгас, даже не снимая шапки, принялся ощупывать печку, ища тепла, и потребовал коньяку.
Ноэль выложил свои запасы, налил рюмки и взглянул Рыйгасу в глаза:
— Ну?
Чего только не выражал этот короткий слог! И чувство превосходства, и предостережение, и месть, и злорадство, и сострадание, и даже возможность играть как кошка с мышью, но все это в крошечных размерах.
Вот тут он и сидит теперь, этот враг и однокашник Хурта, опустив голову, вяло свесив руки.
— Выходит, игра окончена? — снова произнес Хурт.
Рыйгас ничего не ответил, лишь взял рюмку и осушил
ее, не поднимая глаз. Что он там еще спрашивает? Знать
бы, кто предал, шею бы свернул ему! Все же хорошо, что верные друзья прислали записку и удалось удрать вовремя. Здесь они не догадаются искать его. Только бы Кики не разболтала.
После того как оба согрелись, Иоэль повел гостя в спальню. Положив револьвер на ночной столик, тот сказал:
— Никого не пускай сюда! Кто войдет, сразу пулю всажу!
Иоэль устроился в другой комнате, но сон не приходил. «Странно, теперь приходится давать приют своему противнику, точно так же, как перед рождеством я невольно дал им деньги».
Утром крик мальчишек-газетчиков разбудил обоих спящих. Экстренный выпуск сообщал о запрещении организаций Национального фронта и их газет, об обысках, арестах, о том, что объявлено военное положение. Читая все это, Йоэль с облегчением вздохнул, будто освободившись от кошмара, будто выйдя из душного помещения на свежий воздух. Он постучался в дверь к Рыйгасу и протянул газету.
— Ну?
Теперь в этом коротком слове слышалась скорее забота о личной судьбе Рыйгаса, чем злорадство.
— Надеюсь, что ты меня не выдашь, — сказал Рыйгас, кончив читать. — Все эти меры нас не пугают. Плохо только то, что они раздобыли там, у Тамберга, списки людей программы, планы... Но и это не страшно!
— Значит, ты и не думаешь бросать все это?
— Ничуть не бывало! Самое интересное время еще впереди.
— А если я сейчас пойду и позвоню...
— Это ты, конечно, можешь. Но ты этого не сделаешь.
— Ты уверен?
— Я уже ни в чем не уверен. Но все же я не верю, что ты последний подонок... Скорее им могу оказаться я. Если ты, к примеру, сделал бы это, я спокойно всадил бы в тебя пулю.
— Не бахвалься!
— И не думаю! Ты еще веришь в человечество честность? А я уже давно не верю! Знаешь, друже, что я иногда чувствую? Я думаю, еще немножко, и я могу оказаться... последней свиньей! Я мог бы предать лучшего друга, переступить через труп самого верного товарища. Но иногда, знаешь... в другой раз... появляется такое желание сделать счастливым какого-нибудь двуногого... и иногда в груди такое чувство... что...
Нет, этой дешевой патетики не нужно! Йоэль отвернулся, чтобы не быть свидетелем минуты человеческой слабости. Но Рыйгас не в силах был противиться охватившей его жалости к самому себе, пока вдруг не стукнул кулаком об стол и не гаркнул:
— Чер-рт!
— Послушай, братец, ты устал, ступай опять в спальню и не показывайся оттуда! А меня ждет работа.
Рыйгас покорно последовал этому совету.
Когда Хурт после дневной работы снова вернулся в свою комнату, Рыйгаса и след простыл. Изгнанник исчез, словно сказочный герой сквозь замочную скважину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37