Хурт удивился, встретив здесь Рыйгаса, который обычно не бывал в обществе. Этот боец Национального фронта чувствовал себя здесь не в своей тарелке, он нервно и недоверчиво сновал с места на место, много курил, но был молчалив. Обычно задиристый и хвастливый, он вел себя тут серьезно и сдержанно.
Доктор Арукаск уже принялся настраивать скрипку, говор начал утихать, свет в люстре и стенных бра погас, лишь торшер освещал группу музыкантов. Госпожа Раудкатс брала на рояле все время «ля» то с аккордом, то без него. Господин Тийдо долго возился с колками виолончели, поворачивая их подчас всей пятерней. Доктор Арукаск уже справился со своим инструментом и теперь Суешкой глядел то на виолончель, то на публику. Но вот он уже прижал подбородком скрипку, поднес смычок к струнам, и музыка началась.
Все старались слушать внимательно, но, увы, любителей камерной музыки нашлось мало среди присутствующих, и вскоре мысли каждого разбрелись. Все досадовали про себя на громкий разговор, доносившийся из другой комнаты, студент Кукемельк даже вспотел от испытываемого им чувства неловкости, а его сосед Карнеоль бросал полные упрека взгляды на дверь, каждую минуту готовый вскочить и закрыть ее. Но этого не потребовалось, потому что трио уже заработало с полным воодушевлением. Многие с любопытством принялись следить за отрывистыми движениями смычка виолончелиста, извлекавшего из басовых струн что-то вроде хрюканья. Это казалось забавным, привлекала интерес и игра доктора Арукаска: дело в том, что правой ногой он отбивал такт, а иногда в этом дирижировании участвовало все туловище, раскачивавшееся вместе со скрипкой. Все это значительно уменьшало сожаление о потерянном времени.
Орайыэ ничего не имел против, чтобы и сумеречное освещение и музыка продолжались вечно, потому что он стоял, прислонившись к косяку двери, а перед ним стояла мадемуазель Ормус в черном шелковом платье, и от ее пышных волос распространялся возбуждающий аромат. «Пусть бы они пилили подольше», — подумал Орайыэ, охваченный безумным желанием обнять стоявшую перед ним женщину.
А студент Кукемельк испугался за соседа, который чуть не захрапел в своем кресле. Уже в начале концерта этот старик закрыл глаза и оперся головой на ладонь. И теперь рука уже далеко скользнула в волосы, а нос уткнулся в рукав. К счастью, в музыке наступило патетическое место, и Кукемельк мог вздохнуть спокойнее. Когда запела сама хозяйка, которой аккомпанировал на рояле муж, все стряхнули с себя сонливость, не только из вежливости, но и потому, что это был последний номер программы и из столовой уже доносился звон рюмок: там гостей ожидало нечто более существенное.
Кукемельк был в восторге от госпожи Раудкатс и ее пения, он продолжал аплодировать, когда все огни уже были зажжены.
— Тембром вашего голоса можно покорить весь мир! — воскликнул он, целуя руку певицы.
— С меня достаточно, если я покорю хоть вас! — небрежно ответили ему.
Мадемуазель Ормус, а за ней Пауль Орайыэ подошли к доктору Арукаску, укладывавшему в футляр свою скрипку.
— Мне всегда казалось загадкой, — заговорила мадемуазель Ормус, - почему вы занялись игрой на скрипке?
— Это вас удивляет? - рисуясь, спросил Арукаск, глядя на вопрошавшую.
— Я не нахожу в этом ничего удивительного, — пожав плечами, ответила мадемуазель Ормус госпожа Тийдо. — Врачи нередко бывают большими музыкантами.
— Ведь вам это совсем не нужно, — продолжала мадемуазель Ормус, игнорируя замечания госпожи Тийдо. — У вас хорошая практика, вы здоровы, нравитесь женщинам чему вам еще скрипка?
Госпожа Тийдо презрительно вздернула плечи.
— Видите ли, барышня, — рассмеялся Арукаск, — скрипка мне отчасти заменяет жену. Почему бы ей не нравиться и почему мне не играть на ней? Она таинственна, ее не увидишь насквозь, и она поет то, что удается извлечь из нее. А потом эта стройная шея, плечи, талия, бедра... Только ног не хватает. Словом, ампутированная жена. Но нравится.
— Ах, эти врачи! Они всегда циничны! —сказала госпожа Орайыэ, которая не упускала из виду своего мужа, вместе с Тамбергом она все время держалась поблизости от него.
— Наш брат медик ко всему привык, — заметила мадемуазель Ормус. — Что для нас ампутированная рука или нога? Я помню одну повешенную женщину, у которой были отрезаны, а потом сожжены руки и ноги, а туловище, висевшее в сарае, в летнюю засуху превратилось в совершенную мумию...
Госпожа Тийдо зажгла сигарету, чтобы рассеять воображаемый запах ампутированных ног. Более робкие отошли.
— И знаете, что было особенно интересно? Запах трупа! Он не был обычным, а напоминал запах какого-то цветка...
«Отчаянная девица», — подумал Орайыэ, внутренне содрогнувшись, но продолжая улыбаться.
Адвокат Тамберг, засунувший руки в карманы, спросил:
— Вам, барышня, приходилось нюхать и живых и мертвых, скажите, правда ли, что люди с хорошим нюхом чуют запах умирающего уже за двадцать четыре часа до его действительной смерти?
— В этом нет ни малейшего сомнения! — ответила мадемуазель Ормус.
Но рядом уже атаковали накрытый стол. Мадемуазель Ормус также направилась туда вместе с адвокатом Тамбергом, оживленно беседуя о смерти, которую оба по-своему переросли, и о жизнерадостности, сторонниками которой были оба, каждый по-своему.
Госпожа Тарас спокойно стояла возле стола среди других толпившихся тут гостей и своим критическим оком
оглядывала яства. Ну и что тут особенного? Фазан? Простая индейка, наверно! Она набрала себе на тарелку всего понемногу и уселась за маленьким столом, чтобы удобнее было разглядывать платья и туфли дам. Сиг был суховат, масло в майонезе не первого сорта, а в слоистом паштете противно преобладал вкус лимона.
Но вот к столу уже подкатила волна мужчин. Хозяйка дома ласково угощала всех и внутренне была вполне удовлетворена общей атмосферой дружелюбия. Между противниками воцарилось миролюбие, даже Кийпсаар чокнулся со сторонниками Национального фронта. Нигде не вспыхивали острые споры, и хозяйка могла гордиться общим благодушием, как своим творением.
- Ну, а вы? — обратилась она к одиноко стоявшему Рыйгасу. — Как всегда, ершитесь, как всегда, нелюдимы? Нет, это не годится!
Она подхватила молодого человека под руку, чтобы отвести его в дамское общество. Но Рыйгас уперся и, понизив голос, просил извинить его, если он сейчас же уйдет. Ему нужно спешить на поезд.
- Ах, до поезда осталось еще несколько часов, — возражала хозяйка.
Тем не менее Рыйгас не мог сегодня усидеть ни на одном стуле, примкнуть ни к одной группе гостей. Недавно какой-то незнакомец передал ему письмо, после которого он сделался рассеянным и молчаливым. Вскоре он исчез, никем не замеченный.
Ноэль Хурт беседовал с доктором Арукаском в зале возле низенького стеклянного шкафа, на котором красовался китайский бронзовый дракон с распростертыми крыльями.
— У хирурга, — рассказывал Арукаск, — правая рука должна действовать так же точно, как у скрипача левая. Некоторые глупцы, правда, думают, что хирургу остается просто резать там, где другие уже поставили свой диагноз, но, по правде сказать, у меня просто рука не поднимается резать, когда не я сам поставил диагноз. Самое главное, чтобы тебе не мешали, чтобы доверяли тебе. Женщин, например, сравнительно легко резать, потому что они верят всему, не лезут со своими советами, не говорят, как нужно давать наркоз, не вмешиваются и после, когда раны начнут заживать...
— И правда, нет ничего хуже вмешательства профанов, — заметил Хурт на основании собственного опыта. - Если твой заказчик так же самоуверен, как и глуп, то он уже строительному мастеру дает уговорить себя. И тогда архитектор кажется ему далеким от жизни чудаком, а сам он себе большим знатоком. Но если заказчиком окажется некое многоголовое учреждение, ну, тогда поучениям нет конца и краю. У каждого свое особое желание.
— Я всегда говорю, без крепкого кулака нигде не обойдешься, - вмешался Тарас, уловив последнюю фразу.
— Что касается меня, — рассмеялся доктор Арукаск, — то кулаком в моей профессии ничего не сделаешь. Только пальцами, да и то с крайней осторожностью.
— Теперь только и слышишь, что народ болен, но пусть кто-нибудь попытается лечить больного кулаком! — сказал' Хурт.
— А кто сделал народ больным? - воскликнул подошедший Кийпсаар. — Национальный фронт со своим подстрекательством! И для чего? Для того, чтобы самому сыграть роль врача, а потом предъявить больному счета покрупнее.
Уже разгорался огонек спора, уже столпилась кучка заинтересованных. Редактор газеты Национального фронта пылко принялся доказывать Кийпсаару, что нужно только одно — иметь вождя. Истинный вождь — это человек, к которому вообще нельзя подходить с требованиями мелкобуржуазной морали, потому что он на голову выше всех других. Мораль придумана только для маленьких людей.
— Так что вашему вождю позволительно брать взятки, воровать, лгать, нарушать данное слово, не так ли? — иронически спросил Кийпсаар.
— Безусловно, — ответили ему. — То, что не разрешается нашему брату, в руках вождя может превратиться в сильное оружие.
— Но ведь народу, я полагаю, следует брать пример с вождя?
— С вождя нельзя брать пример. Он единственный и неповторимый. Нужно только слушаться и исполнять приказ, вот и все.
— Ну и ну! - с разных сторон раздались протестующие голоса.
— Нечего тут «нукать» ! - прервал их редактор газеты. - Ход вещей сам приведет нас к вождю, хотим мы этого или нет. И к тому же быстрее, чем вы думаете.
— Одним словом: один за всех и все за одним? — наивно спросил кто-то, после чего кругом разразился смех.
— Но, дорогой коллега, — сказал Кийпсаар, — вашего вождя надо с детских лет питать наподобие пчелиной матки, иначе его трудно распознать.
— Он сам в нужный момент почувствует свое призвание !
— Но, бог мой, может, у него в голове не все дома?
— Тогда ему не было бы дано силы и власти над другими людьми.
— Как дано? Кто дал? - вскипел Кийпсаар. Только слепая масса может дать это. Но массе нужно открыть глаза. Этого вам, конечно, не хочется!
— К чему? — ответил коллега Кийпсаару. — Масса всегда счастлива, когда она слепа и когда кто-то другой думает за нее. Гибельно делать массу сознательной! Это марксизм, с которым покончил Гитлер. И у нас теперь тоже пробил последний час для марксизма и демократии.
— Ну, это мы еще посмотрим! — начал Кийпсаар, собираясь продолжать, но тут подоспела госпожа Раудкатс. Она была тем духом, который реял повсюду и внимательно следил, чтобы политические враги не сцепились где-либо. Она притушила огонек спора, рассеяла группу спорящих и насильно увела Кийпсаара танцевать.
В зале Пауль Орайыэ уже некоторое время без устали кружился в вальсе с мадемуазель Ормус. Следом за ними следовали адвокат Тамберг с госпожой Орайыэ, старомодно держась далеко друг от друга. Госпожа Орайыэ напрягала слух, потому что ее Пауль, переставший кружить свою даму и перешедший на более спокойный шаг, задыхаясь, шептал мадемуазель Ормус:
— Я должен... я должен сделать вам несколько комплиментов. Во-первых, вы среди наших дам единственная барышня... единственная дева, так сказать...
«Но, Пауль, как же так можно!» — подумала госпожа Орайыэ, еще ближе придвигаясь к передней паре.
— И потом, — продолжал Орайыэ, — вы так хорошо танцуете, как будто мы с вами давным-давно станцевались. К тому же в вас так много жизни, что даже смерть и та могла бы только развеселить вас. И, наконец, наконец... эти ямочки на щеках...
— Как и у вашей супруги, — засмеялась в ответ мадемуазель Ормус, через плечо поглядывая на госпожу Орайыэ. Эта фраза успокоила последнюю, и она наконец отпустила своего партнера. Вытирая лицо, тот остановился возле Хурта.
— Вот видите, старею, — сказал Тамберг. - Пороху не хватает, в жар вгоняет. Вам что, у вас вся жизнь впереди. Но и вы когда-нибудь почувствуете, как на вас вдруг откуда ни возьмись сваливается старость. А ведь подходит она потихоньку и весьма коварно. Шагаешь по улице и вдруг замечаешь, что ходишь уже не прямо. Попытаешься выпятить грудь, но это как-то неудобно... Гораздо удобнее этак чуть-чуть согнуться. Так это и начинается... Но чего я тут философствую, я вовсе не хотел докучать вам!
Тем не менее он не отпускал Хурта, а продолжал свои сетования, пронизанные странной покорностью судьбе. Да, он все яснее чувствует, как стоит где-то на краю
человеческих радостей и страданий, а не в центре их. Все как бы танцуют мимо него, даже тогда, когда сам он участвует в танцах. И он продолжал свою исповедь:
— Каждый вечер, когда я беру в руки зубную щетку и стакан с водой, я чувствую, что расстояние между вчерашним и сегодняшним короче, чем между вчерашним и позавчерашним, что все катится под уклон в ускоренном темпе... Вначале это поражало, но теперь я стараюсь сохранить твердость духа при виде этой неизбежности.
Хурт слушал собеседника в пол-уха, следя глазами за госпожой Раудкатс, которую собирался пригласить на вальс. Ио вокруг нее в виде свиты все время вертелись эти два студента — Кукемельк и Карнеоль. Потом все трое вдруг исчезли, и Хурт успокоился. Зато беспокойство охватило теперь другого наблюдателя. Это была госпожа Тарас, невольно приглядывавшаяся к тому, как студенты кружились вокруг хозяйки дома. «Противно видеть, как пожилая замужняя женщина кокетничает с этими мальчишками...»
— Не знаю, куда подевалась ваша супруга? — спросила она проходившего мимо нотариуса. — Я уже давно не вижу ее.
Ах, что за толстокожее существо этот господин Раудкатс! И ухом не ведет, в то время как жена его бог знает где крутит роман! Нет, мой Хельмут не такой бесчувственный! И недавняя семейная ссора представилась госпоже Тарас совсем в ином свете.
Но напасть на след хозяйки дома было не так легко, потому что она в сопровождении двух своих кавалеров уединилась в библиотеке, не предназначенной для приема гостей.
В то время как Кукемельк и Карнеоль с любопытством разглядывали корешки книг, госпожа Раудкатс опустилась на мягкий диван. Немного усталая от хлопот, она на минутку почувствовала себя за тысячу миль от всей этой суетни за стенами. Здесь нашелся тихий уголок, где можно без помехи насладиться покоем. Карнеоля послали за кофе и ликером. Едва тот ушел, как Кукемельк счел нужным встать перед госпожой Раудкатс и влажными от выпитого вина глазами со значительным выражением уставиться на нее. Его серьезность показалась хозяйке дома такой смехотворной и жалкой, что она невольно улыбнулась.
— Послушайте, мадам... — начал Кукемельк, опустив руки со скрещенными пальцами.
«Теперь начнется объяснение в любви», — польщено подумала госпожа Раудкатс, приготовившись встретить это объяснение с видом величайшего удивления.
— Не будьте так жестоки...
— Я жестока?!
— Да, не будьте так строги, к вашему верному поклоннику, смилуйтесь над ним!
— Но, милый человек, образумьтесь! Вы становитесь скучным, когда напьетесь.
— О, не казните меня так жестоко!
— Оставьте наконец, разговаривайте по-человечески и не выворачивайтесь наизнанку, как только выпьете немножко вина! Трезвый вы мне и в глаза смотреть не решаетесь.
Кукемельк наклонился к руке своей дамы, чтобы поцеловать ее:
— Простите, если я кажусь вам навязчивым!
— Молодой человек, лучше возьмите себя в руки!
— Повинуюсь вашему приказанию, сударыня.
Кукемельк весь покраснел и, наклоняясь, чуть не свалился на колени к даме, так что той пришлось оттолкнуть его рукой.
— Никакого приказания! Все должно получаться салю собой.
— Все, что получается салю собой, идет от вас.
— Не говорите глупостей, ступайте повеселитесь!
— Веселье обитает только около вас, только около вас.
Кукемельк шлепнулся на диван рядом с госпожой Раудкатс и принялся целовать ее руку, подымаясь от кисти к плечу, пока Карнеоль не появился с кофе и ликером на подносе. Вскоре после этого в дверь заглянула госпожа Тарас, но только для того, чтобы испуганно отпрянуть назад и извиниться. Она действительно была поражена. В полутемном коридоре она остановилась, чувствуя, будто вся несправедливость мира обрушилась на нее. Странное дело, гостей здесь приглашают лишь затем, чтобы хозяйка дома могла уединиться со своими кавалерами в тихой комнате и бесстыдно кокетничать с ними! А муж ее, тот ничего не видит и допускает это! В то время как Хельмут избил ее всего лишь за то, что она побывала в кафе...
Она вынула платок из сумочки, вытерла глаза, высморкалась и запудрила следы своих переживаний. Откуда-то из глубины души вынырнуло совсем новое чувство, растроганность и даже гордость за своего мужа, который, по крайней мере, умеет ревновать, как настоящий мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37