А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

.. дезинфицирующее средство. Доктор понимающе посмотрел на него и, пряча улыбку, поблагодарил.
Не обиделся! Ивась положил на подводу полмешка муки и замотанный в чистую полотняную тряпочку кусок сала.
Они выехали после обеда но из Мамаевки выбрались только поздно вечером: слух о приезде врача разошелся по селу, и почти у каждой хаты подводу останавливали и просили осмотреть больного. Врач заходил, а Ивась зяб на подводе, ждал его и думал о тысячах больных, которых доктор не мог посетить.
Когда они, уже ночью, выезжали из села, у крайней хаты из темноты вышел парень.
— Товарищ врач? Зайдите, пожалуйста, отец умирает.
— Жар есть? — спросил доктор.
— Есть! — почему-то не сказал, а выкрикнул парень, метнулся в хату и, пока врач слезал с подводы, вынес, перекидывая с ладони на ладонь, уголек: — Вот! Нате, прикуривайте...
— Я не про тот жар спрашиваю. У отца есть жар? — устало улыбнулся доктор.
Наконец они выехали в степь. Подвода гулко тарахтела по мерзлой земле, было холодно, темно и неуютно. Доктор дремал в задке, и Ивась несколько раз оборачивался к нему, не осмеливаясь разбудить пассажира, до тех пор пока телегу не тряхнуло на выбоине.
— Л вот интересно,— начал Ивась,— человек развивается из одноклеточного зародыша, это я читал недавно, а душа? Когда же вселяется в человеческий организм душа? И откуда она берется? Ведь бога нет?
— А вы уверены, что бога нет? — спросил доктор.
— Да...— неуверенно проговорил Ивась, удивленный таким вопросом.— А вы?
— Я тоже,— засмеялся доктор.— Душа! Вас интересует, откуда берется душа, но ведь и ее не существует.
— Как? — удивился Карабутенко.— А кто говорит, кто думает, кто чувствует? Не мясо же думает, а дух, живущий в теле.
— И все же души нет, юноша. Что такое психика человека? Это продукт работы мозга. Нет души, нет, как бы это сказать, духовного организма, а есть продукт тех процессов, в основном химических, которые происходят в мозгу. Как бы вам это пояснить? Ну вот, скажем, горит дерево, то есть происходит процесс соединения древесины с кислородом, а в результате — тепло, свет. Что такое свет?
— Световые волны.
— Правильно. Горит дерево — волны идут, излучаются, прекратился процесс горения — волны исчезли, не излучаются больше. Так же и психика: идут процессы в клетках мозга — перед нами психическое явление. Прекратился процесс — психики нет. То, что вы называете душой, появляется у ребенка, когда начинает работать его мозг. Таким образом, душа, повторяю, не есть нечто постоянно существующее, не нечто цельное, не духовный слепок или копия тела, а процесс.
Ивась онемел.
Так просто? А он столько месяцев бился над этим проклятым вопросом.
— Вы не согласны? — спросил врач, не слыша никакого ответа.
— Наоборот! Я никогда не думал, что это так просто! А ведь это и на самом деле так...
Он рассказал доктору о «душе» пани Катерины и о своих мучительных попытках разрешить этот вопрос и закончил:
— Теперь мне все ясно! Все!
— Все? — почему-то с грустью спросил доктор.— Помню, когда-то, окончив первый класс начальной школы, я сказал отцу: «Я все знаю — умею читать, писать, считать. Что же делать в школе еще три года?» Мне тогда было все ясно... А вот теперь — не все... И я вам завидую...
Ивасю хотелось спросить, что именно неясно доктору, но он не решился и ехал молча, перебирая в голове недавнюю беседу и удивляясь, как он сам не додумался до такого простого разрешения своей проблемы.
— Жизнь каждый день ставит новые вопросы, и никогда нет полной ясности, юноша...— прервал молчание доктор, но Ивасю в эту минуту было ясно все, и он не возражал только из вежливости...
Отец начал уже вставать, счастливо миновал кризис у матери и брата. Очень радовали Ивася, заставляли жадно ждать каждого нового дня слухи о приближении Красной Армии и несмолкаемая канонада под Екатеринославом, доказывавшая, что в деникинском тылу не все в порядке. Скоро зазвучали разрывы и на севере, и надежда превратилась в уверенность.
Придут наши! Скоро!
Но радостный день вступления красных в Мамаевку
не сохранился в памяти Ивася. За неделю до прихода Красной Армии его самого свалил сыпной тиф.
Как сквозь тяжелую мглу он видел лицо Хомы, еще каких-то военных. Промелькнуло лицо рыжего фельдшера, потом знакомого доктора, которого он возил к отцу. И, как всегда, скорбное лицо матери.
Отец приставал с едой.
— Выпей! — просил он, держа в руке стакан молока.— Съешь! — и подкладывал ломтик курятины.
Это повторялось по нескольку раз в день, и всякий раз Ивась стонал:
— Не хочу... Не могу...
Юхим Мусиевич не сдавался, а Ивась в знак протеста закрывал глаза.
Как-то, когда отец особенно настойчиво предлагал выпить молоко, Ивась не утерпел и плюнул в стакан, поднесенный к губам.
— Дурак! — вскипел Юхим Мусиевич, а Ивась, быть может впервые за время болезни, улыбнулся.
Но через минуту отец снова явился со стаканом молока, и сын, чувствуя за собой вину, принужден был выпить.
Две недели все плыло перед ним как в тумане, а на четырнадцатый день приснился сон, яркий и страшный. За ним гнались, а он бежал, сознавая, что вот сейчас его схватят, н все будет кончено. Ему хотелось крик- иуть, позвать на помощь, но он не мог издать ни звука и вдруг с ужасом почувствовал, что ноги не двигаются и сейчас его поймают. А это — конец!
Вероятно, он тяжело дышал, а может быть, метался п кричал во сне, потому что, когда он открыл глаза, у кровати стояли все родные, и в глазах у них он прочитал страх.
— Не поймали! — проговорил он тихо и уснул.
Проснулся он на следующее утро и впервые за две
педели ясно увидел окружающее.
Через день он уже решил встать. Мать принесла ему валенки. Он попытался обуться, по валенки оказались малы. Ивась тужился, всовывая ногу, но так и не смог натянуть обувь. Обессилев, он снова лег, а когда через час попробовал встать вторично, почувствовал, что правая нога болит, и увидел, что она распухла.
Фельдшер, привезенный отцом, установил тромбоз вены и приказал лежать не двигаясь.
— Надолго это? — поинтересовался Ивась.
— На всю жизнь.,,
— Как? Лежать всю жизнь?! — испуганно вскрикнул Ивась.
— Лежать месяца два, а там будет видно... Да вы молодой, поправитесь...
Доктор подтвердил диагноз, прописал массаж, тугую повязку и тоже предупредил, что без разрешения врача вставать нельзя.
Для Ивася потянулись скучные недели. Он перечитал полное собрание сочинений Льва Толстого, в том числе и философские произведения. Прочитал несколько романов Октава Мирбо, Стриндберга, Достоевского, оказавшихся на книжной полке. Закончил штудировать учебник психологии и нашел сборник философских статей Страхова. Читая его, Ивась сперва подыскивал доводы, опровергающие положения философа-идеалиста, но чем дальше, тем больше терял аргументацию. Страхов доказывал, что бог есть, и видел его в образе высшей силы, которая дала первый толчок развитию всего сущего,— словом, создала мир.
Собственно, признание того, что бог есть, еще не разрушало системы взглядов, которую выработал Карабутенко: бог дал первый толчок — пусть так, дальше все развивалось по своим законам. Но порой возникало сомнение: а что, если бог, эта высшая сила, после первого толчка производит еще какие-нибудь толчки? Что, если она как-нибудь влияет и на историю народов, а то и на отдельных людей?
«Черт знает что мерещится»,— сердился на себя Ивась, отгоняя эти сомнения, но они снова и снова преследовали его. Вот Лев Толстой в «Войне и мире» пишет, что, когда хозяин выкармливает барана, чтобы его зарезать, овцы, быть может, думают, что барана взяли для какой-нибудь высшей миссии. А что, если так и в человеческом обществе: великие исторические личности — только бараны, которых высшая сила специально откармливает с совершенно иной целью, чем думают люди?
Обдумывая прочитанное, Ивась вспомнил Игнатия Лойолу — этот рыцарь, лежа раненый в лазарете, думал о боге и так укрепился в вере, что основал орден иезуитов. Уж не то же ли происходит и с ним, с Ива- сем? Это его рассмешило и заставило снова и снова проанализировать свои мысли.
В конце концов он отбросил идею вмешательства высшей силы в дела людей. Но не признать ее существования не мог: кто-то создал же мир? Как можно объяснить появление мира, если нет высшей силы? Если нет никого, кто существовал бы до этого?
Откровенно говоря, Ивасю не верилось, что бог есть... Получалось смешно: в детстве он верил — бог есть, а теперь верил — бога нет... Именно верил! Верил, что бога нет, а логика доказывала: высшая сила, бог есть! А еще месяц назад все было ясно! Прав был доктор, когда сказал, что жизнь ставит все новые и новые проблемы и не всегда известно, как их разрешить.
Врач позволил Ивасю встать с постели только весной. Отец справил ему сапоги, о каких он мечтал: желтые, с высокими голенищами. Купили ему — или, вернее, выменяли — и штаны. С рубашками было легче: полотно ткали сами.
Погожим апрельским днем он впервые пошел в < Просвиту». Только-только распустились вербы, и воздух был наполнен тонким ароматом их цветения. Ивась никогда не замечал раньше, как цветет и пахнет верба, хотя каждую весну ел вербную «кашку», а тут не мог надышаться и всякий раз останавливался возле этих развесистых деревьев, любуясь их нежными желтоватыми листочками. «Какая красота!» — беззвучно говорило все его существо. Л рядом лопались почки на вязах, цвел терн, расцветали вишневые сады.
— Какая красота! — говорил он вслух и удивлялся, что никогда прежде не замечал этого.
В «Просвите» было много новых людей. Ивась с грустью вспомнил Опанаса и его трагическую гибель. Теперь руководила «Просвитой» чета учителей Нойко, появившихся в Мамаевке год назад.
«Бежали сюда от голода»,— сказал Михайло Леонтьевич, худой, хилый мужчина лет сорока, с энергичным лицом. На селе говорили, что он был чуть ли не членом Центральной рады и бежал, когда ее разогнали. Ивась не верил этим слухам. Не мог петлюровец сказать, что «Советская власть — кость от кости и плоть от плоти парода». А Нойко, когда наши вернулись, прогнав Деникина, сказал на сходе именно так, приветствуя этими словами приход Красной Армии. Об этом рассказал Ивасю кто-то из домашних, побывав на сходе.
Появилась и новая - «артистка», шестнадцатилетняя Оля. Ивась влюбился в нее с первого взгляда. В пьесе «Несчастная» Оля играла главную роль, а Ивася Нойко
попросил на этом спектакле быть суфлером, чему Ивась необыкновенно обрадовался. Подавая на репетициях реплики, в которых местный учитель Мирон, игравший влюбленного, объяснялся в любви, Ивась вкладывал в них всю душу — это были слова, которыми он сам объяснялся в любви Оле.
Девушка смеялась и была равно ласкова со всеми. Ивась тайком вздыхал, и вербы казались ему по дороге домой еще душистее, а лунный свет — еще нежнее.
Проблема бога была отодвинута в сторону, и перед глазами Ивася стояла теперь не «высшая сила», а фигурка Оли. Ему хотелось без конца смотреть на нее, только смотреть. Хотя нет, не только.. . Еще и говорить ей «моя единственная!». Единственная! Какое безмерно вместительное слово! Ивась никогда не думал, что в нем столько содержится! Единственная! Весь мир в этом слове!
Но когда он встречался с Олей, это слово исчезало, Ивась только смотрел на девушку и рассказывал смешные истории, чтобы ей было с ним интересно. Так было в компании, а оставаясь наедине, Ивась умолкал — сказать то, что хотелось, недоставало смелости, а другие темы, неизвестно почему, испарялись...
Если репетиция кончалась вечером, за Олей почти всегда приходил ее отец, пожилой рабочий с Екатеринославского завода, кузнец Калёный, поселившийся в Мамаевке, когда завод остановился. Только иногда Ивасю выпадало счастье проводить ее домой, да и то в обществе Мирона, который играл в «Несчастной» Олиного возлюбленного и на сцене обнимал и целовал ее. Девушка держалась с обоими одинаково, но иногда Ивась ловил ее взгляд, брошенный на Мирона, и ему становилось грустно.
Спектакль прошел блестяще, и режиссер — Михайло Леонтьевич — хвалил прежде всего Ивася: суфлер так чудесно читал текст, что неопытным актерам оставалось лишь повторять его интонации. Ивася хвалили, удивлялись его способностям, а для него это было совершенно естественно — он жил жизнью каждого персонажа пьесы.
Второй спектакль готовили по русской пьесе «Мы и они», которая состояла из монологов большевика, взятого в плен деникинцами, и диалогов между ним и белогвардейским офицером. Нойко, который очень неохотно принял эту пьесу к постановке, мотивируя свое отношение драматургической слабостью пьесы, назначил на главную роль большевика Ивася. Для него это было приятной неожиданностью. Он горячо взялся за работу и наизусть выучил почти всю роль, состоявшую из длиннейших монологов, которые режиссеру казались скучными, а Ивасю необыкновенно интересными, потому что герой выражал его, Ивася, собственные мысли и чувства.
Большевика расстреливают, но он не склоняет головы.
Деникинцев село помнило, на юге еще иногда гремело, напоминая о бароне Врангеле, и спектакль имел необычайный успех. Оля поздравила Ивася с блестящим исполнением роли и смотрела на него восторженно.
— Я провожу вас домой,— предложил он, радуясь, что Мирона вызвали в уезд по школьным делам и его не было в Мамаевке.
Оля согласилась.
Они шли огородами и возле Олиной левады стали прощаться. Ивась задержал ее руку в своей. Девушка не отдернула руки, и он почувствовал, как все его существо наполнилось радостью. Не помня себя, он обнял Олю и прижался к ее губам своими горячими губами. Замирая от счастья, он сжимал ее в объятиях, и она едва заметно отвечала ему.
Вдруг на дорожке послышались шаги. Юноша и девушка отскочили друг от друга. Через минуту возле них уже стоял Олин отец.
— А почему не Мирон провожал тебя? — недовольно спросил Калёный.
— Его вызвали в уезд.
Калёный угрюмо кивнул Ивасю и увел дочку.
Ивась шел домой как пьяный. «Она любит меня! Моя единственная!» — повторял он мысленно. И вдруг ему показалось, что это сон, что такого счастья просто не может быть.
Целую неделю после этого Ивась нетерпеливо ждал репетиции очередного спектакля, чтобы увидеть Олю. Он рассматривал себя в зеркале, строил суровое «демоническое» лицо, но из этого ничего не выходило, глаза оставались материнскими, добрыми, и он тяжело вздыхал: неужели можно полюбить парня с добрыми глазами и совсем не греческим и не римским носом... Спасибо, хоть веснушки сошли, но все же как далеко.
Но ведь она не отстранилась, когда он привлек ее к себе... Любит и такого! И он считал дни до новой встречи.
За последние годы Мамаевка обогатилась не только новыми людьми, но и новыми словами. Кроме множества политических терминов, каких крестьяне никогда прежде не слыхали, появились такие слова, как «банда», «самогон», «барахло» и другие. Теперь никто не говорил «разбойник», «головорез», а говорили «бандит».
В ночь на воскресенье, которого так ждал Ивась, чтобы пойти на репетицию и увидеть Олю, были убиты единственный в селе милиционер и председатель исполкома. А днем поползли слухи, что на кулацких хуторах скрывается банда Левченко. Оставаться при таких условиях в «Просвите» до вечера, как бывало раньше, не рискнули, и актеры разошлись из театра засветло, Ивасю не представилось случая поговорить с Олей, а она вела себя так, будто между ними ничего не произошло.
На другой день в Мамаевку прибыл отряд по борьбе с бандитизмом. Банды он не поймал, но, производя обыски у кулаков, иные бойцы не брезговали «барахлом». «Барахло» брали не государству, а себе, это было противозаконно, и общественное мнение села резко реагировало на такие действия. Ивась остро переживал безответственность командования отряда, которое смотрело сквозь пальцы на не в меру «активных» ребят.
— Разве им революция нужна? Им лишь бы барахло. . .— вздыхали мужики, а с ними вздыхал и Ивась.— Конечно, были бы все идейные, никто бы и слова не сказал...
Отряд выехал из Мамаевки вечером, а ночью банда налетела на Карабутов. Юхим Мусиевич выпрыгнул в окно и спрятался в конопле, которая росла за хатой, а Ивась спал в сарае на чердаке, и его не нашли.
Бандиты ругались, угрожали сжечь хату, а мать плакала и говорила,, что не знает, где муж,—• ушел с вечера и не сказал куда.
На следующий день после ухода банды Мамаевку посетил отряд по борьбе с бандитизмом и дезертирством и по сбору продразверстки. Ивась обрадовался, что Мамаевку защищают, и побежал на сход, о котором объявил сотский,
День был рабочий, и народу собралось немного, человек триста. Командир отряда, молодой парень, начал беседу с крика и брани:
— Где бандиты? Все вы бандиты!
Ивась изумленно слушал оратора, не понимая, как можно было назначить этого дурака на такой ответственный пост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20