Между прочим, хотя все мы переняли от него в нашем деле кучу полезного, будем честны: Мерварт по натуре своей — классический представитель фундаментальных исследований, в то время как мы — институт, чья главная задача прежде всего исследования практических задач...
Мы,— институт Конечно, Пошварж на десять лет старше меня. А Государственной премии не удостоен и не стажировался год в Америке, зато за его спиной две значительные работы — о борьбе с кровотечениями и о лечении анемии. Все три месяца болезни Мерварта Пошварж замещал его, и, пожалуй, так же было бы и в том случае, если б я вернулся из Америки до болезни шефа...
— Признаться, лично я всегда преклонялся перед фундаментальными исследованиями, хотя применения их результатов на практике обычно приходится ждать дольше. Но правда и то, что человечество получает от них куда более долговременную пользу.
— Это в тебе говорит прилежный ученик Мерварта.
— Не отрицаю. Я, как и он, делаю ставку на интуицию. Когда я сдал экзамен на доктора и вообразил, что мне уже принадлежит мир, Мерварт как-то сказал мне: «Не думайте, будто для научной работы достаточно обладать знаниями и разумом: рацио в чистом виде — свойство прежде всего посредственности. В науке же необходимо еще уметь мечтать и верить в свои мечты».
«Государство — это я» (франц.).
Интересно, как желание драться за кого-то заставляет иной раз пользоваться фальшивыми козырями: «делаю ставку на интуицию», сказал я, а ведь именно ее-то мне так тягостно недостает в работе...
Пристальный взгляд Пошваржа — словно он соглашается с моим самокритическим суждением, хотя и не может его слышать.
— Я был у Мерварта сегодня дома. По-моему, процесс выздоровления проходит у него хорошо, психически он полностью на высоте. У меня сложилось впечатление, что, если мы раньше времени его отстраним, это будет для Мерварта равносильно духовной смерти...
Что происходит — уже и я употребляю множественное число?..
— Понимаю, ты под свежим влиянием сочувствия, вашей дружбы, да ведь ты с самого начала был его апостолом Иоанном. Однако никто не снимет с нас ответственности за будущее института: в этой игре замешаны внешние, общенародные интересы...
— Ну, если свои личные амбиции ты считаешь внешним, общенародным делом...
— Между прочим, решать будет еще— и в первую очередь — президиум Академии.
— Безусловно. Но там, несомненно, учтут обоснованные сигналы из института, который лучше знает свои проблемы и внутреннее положение...
Пошварж подошел к двери в коридор, открыл ее, словно хотел убедиться, что там никого нет. Вернувшись, заговорил пониженным голосом:
— Я буду совершенно откровенен, Мариан: разумеется, я рассчитываю на то, что ты разделишь со мной руководство институтом в качестве моего заместителя с широкими полномочиями. Насколько мне известно, тебе весьма желательно получить для твоих дальнейших экспериментов самостоятельное стационарное отделение по лечению лейкемии, я уверен, мы совместно найдем способ реализовать это...
Вот оно и сказано!
— Тогда перед тобой откроется широкое поле для специализации, не нужно будет выпрашивать сотрудничества клиник или преодолевать их недоверчивость и мешкотность, когда надо применить на практике наши проверенные методы...
«Если в своей работе вы нащупаете явно обнадеживающий след — не давайте себе ни отдыху, ни сроку, идите по этому следу точно и неукоснительно. Куйте железо, пока горячо, да мощными ударами!» — говаривал Мерварт. Как Пошварж узнал самое слабое место в моих престижных замыслах, что так упорно бьет по нему?
— Почему ты уверен, что тебя поддержат в институте те, чей голос достаточно весом?
Наивный вопрос! Легкая улыбка Пошваржа показала, что таковым он его и воспринимает; но вот интересно: что же такого наобещал ты им тайно, намеком, если они решились пойти против божьего человека, Мерварта?..
— Ты, правда, в армии не служил, но знаешь, конечно, что наступления не предпринимают без основательной стратегической подготовки — естественно, и вне института. Болезнь шефа серьезнее, чем он сам допускает. Просто на очередном общем собрании института выдвинут предложение, чтобы Мерварт ушел с поста директора по состоянию здоровья.
Так: предчувствие не обмануло ни меня, ни Мерварта.
— Но ведь шеф еще не выходит по болезни! Пошварж вздохнул, как если б имел дело с неисправимым тупицей.
— А ты не думаешь, что в этом — определенная выгода и для него самого? Обсуждать этот вопрос в его присутствии было бы для него куда тягостнее, и вряд ли удастся предотвратить кое-какие неделикатные выступления, скажем заведующего виварием, у него трения с Мервартом, а оттенки отношений внутри института ему мало известны, и о подлинной сути данного дела он понятия не имеет. А так мы сообщили бы шефу, постфактум и с максимальной деликатностью, решение собрания. К тому же это будет не окончательный приговор, а всего лишь рекомендация! У Мерварта, естественно, будет полная возможность высказать свою позицию, когда он поправится, может не согласиться, предпринять, что сочтет нужным...
Почему именно в этот момент перед моими глазами встала рыжая грива Роберта Давида? Что сказал бы он по этому поводу? Скорее всего, вот что: нет ничего нового под луной, люди всегда делились на два типа: одни создают богатства, другие за него дерутся...
— Страшно мне все это не нравится... И ты, конечно, понимаешь, дело-то близко затрагивает меня, поскольку я связан с Мервартом личными отношениями...
И тут же — ощущение стыда: мои слова — какая это слабая, безнадежно слабая защита в сравнении с тем, что я обещал Мерварту!
— Понимаю, разумеется, но ты взгляни на все это с точки зрения твоей работы: чувствуешь же ты ответственность за дело, а наука не терпит сентиментальности! И еще, думается мне, ты был бы вовсе не против заведовать всем стационаром. По-товарищески советую: не выступай против самого себя...
А ты порядочный демагог, коллега Пошварж... И хороший коммерсант. А может, и хороший режиссер: откуда ты, например, заранее знаешь, о чем будет говорить заведующий виварием? Ведь, по твоим же словам, он, в общем, понятия не имеет, в чем суть? Может быть, тебе выгодно, чтобы наряду с выступлениями интеллектуалов прозвучал голос простого служащего, почти рабочего?
Бывают положения, когда человеку настоятельно необходимо участие близкой, самой близкой души.
Лаборатория — этажом выше; Люция, сидя на вертящемся табурете за спектрофотометром, устремила на него свои дразняще-раскосые, словно вечно радостные глаза.
— Как ты кстати, Мариан! Мне нужно срочно посоветоваться...
— Но совет нужен и мне, потому я и пришел.
— Заранее волнуюсь!
Мариан вкратце изложил ей проблему по имени «Богдан Мерварт».
— Я вроде альпиниста, балансирующего на узком скалистом гребне, как на острие ножа: в какую бы сторону ни упал, всюду страшная бездна укоров совести...
Даже когда Люция сидит, фигура ее не теряет прямой, спортивной осанки; и слабый аромат ее неизменных духов перебивает обычные лабораторные запахи.
— Выход, по-моему, довольно прост: надо пройти по этому гребню, не падая ни туда, ни сюда...
Мариан шел домой, где атмосфера с каждым днем становилась все более негостеприимной и где глухое напряжение отчужденности, возрастающей, несмотря на все усилия Миши, можно было заглушить, только запершись в кабинете; Мариан бывал рад, когда из бывшей детской доносились частые щелчки кинокамеры. Он замедлял шаги, и порой ему казалось, что портфель с только что полученными специальными публикациями волочится чуть ли не по земле.
Какое право имеет Крчма еще и сегодня вмешиваться в наши дела и, даже отсутствуя физически, подавать голос откуда-то из глубин нашей совести? Видит бог, я уже давно забыл, какие книги написал, допустим, Алоис Войтех Шмиовский, а вот некоторые изречения, мимоходом брошенные Робертом Давидом, отчего-то никак не вытравить из сознания, и всплывают они в самый неподходящий момент.
Нельзя реветь — Мишь старалась утвердиться в этом решении; «юдоль слез» — для дюжинных женщин, я не такая. Если б не позвонил Крчма, что придет, я убежала бы из дому, чтобы не смотреть, как Мариан укладывает в чемодан книги по своей специальности, снимая их с полок: кроме самых необходимых личных вещей, он великодушно оставляет мне все, в том числе художественную литературу. До отчаяния тяжелая похоронная атмосфера — человек собирается в путь, с которого возврата не будет. Были б хоть две души, ставшие безразличными друг другу, отгороженные стеной взаимного непонимания, две души, которым расставание несло бы обоюдное облегчение, — а так... День, обозначенный в решении суда, наступит ровно через неделю, и дата эта — как день казни.
Из ящиков машинописного столика Мариан извлек какие-то записи, поставил низенькую портативную машинку возле чемодана с книгами. Даже вещи, составлявшие одно целое, разлучаются навсегда: осиротевший машинописный столик остается, чтобы каждый день напоминать, что все это не дурной сон. Закрыть глаза — и прочь, оставить Ма-риана одного в квартире, пускай берет, что хочет...
Энергичный звонок в дверь — на пороге хмурый Роберт Давид. Одет тщательнее, чем обычно; для своих шестидесяти двух лет выглядит прекрасно, даже вроде помолодел после смерти Шарлотты.
— Я услышал эту скверную новость от Пирка, — едва поздоровавшись, обратился Крчма к Мариану. — Ваш развод, пожалуй, самое большое разочарование из всех, когда-либо испытанных мной от вас семерых...
Почему он включает в эту жалобу и меня, я-то его не разочаровывала! Но Крчма тут же поправился:
— Неужто тебе надо было доводить до этого?.. Визит Крчмы и его тон, видимо, меньше всего были по
душе Мариану. Пускай же он раз в кои-то веки услышит справедливую и объективную оценку своего поступка, услышит ее от человека, прекрасно знающего, кто виновник, а кто жертва. Мариан неохотно пригласил гостя сесть.
— Все куда сложнее, пан профессор. Мне, конечно, жаль, что вместо благодарности я принес вам разочарование, но...
— Благодарности я от тебя никогда не ждал!—оборвал его Крчма.—Я не такой блаженный, как бедняга старый Мерварт...
У Мариана нервно задрожала поднятая бровь. Как всегда.
— Не понимаю, что вы имеете в виду.
— Да понимаешь, и очень хорошо. Если ты и обязан кому благодарностью, то именно Мерварту — ему в первую голову обязан ты своей карьерой!
Температура настроения быстро близилась к точке замерзания.
— Откуда у вас столь точная информация?
Он не прибавил «пан профессор», а это было весьма знаменательно для всегда вежливого Мариана.
— Мерварт ходит к Штурсе слушать наш квартет.
— Он на меня жаловался?
— Никогда он не унизится до подобных вещей!—взорвался Крчма, словно ужаленный. — С кем ты его спутал?
Прежде чем ответить, Мариан, наверное, мысленно просчитал до пяти: его нарочито спокойный тон противоречил игре мышц побледневшего лица.
— Я сожалею, что не смог заступиться за него; но вы, конечно, знаете, что в это время я был за границей.
— Не делай из меня дурака! — Крчма вскочил с кресла, заходил, громко топая, по комнате, заложив руки за спину. — Куда девалось твое благородство, за которое тебя когда-то уважал весь класс, а некоторые даже изрядно ненавидели? По какой цене ты его продал? Ты знаешь теперь только свои интересы! Ради карьеры не поколебался шагать по трупам! По трупам Мерварта и Миши!
Если б не печальные обстоятельства, Миши стало бы смешно смотреть, как эти двое, взволнованно меряя шагами комнату, всякий раз встречаются посередине; но сейчас она только бессильно прислонилась к стене. Наконец Мариан остановился у своего стола, с отсутствующим видом разворошил стопку каких-то оттисков. Пауза в дуэли: Крчма тоже остановился в углу, брови встопорщены, голова наклонена, как у быка на арене.
— Мы создаем идеалы не для того, чтоб сравняться с ними, они только указывают нам путь—так когда-то выразился ты сам, имея в виду Мерварта. А теперь, в своем тщеславном высокомерии, ты воображаешь, будто не только сравнялся с ним, но превзошел его!
Мариан повернулся лицом к Крчме и как-то торжествен, но опустил руки.
— Пан профессор! — заговорил он взволнованно, чужим голосом. —Я уважаю вас, но очень прошу—не вмешивайтесь в мои дела и в мою личную жизнь. Здесь все еще мой дом, а вы присваиваете право... словно вы... мой отец!
— А я и есть отец!— крикнул Крчма, и голос его сорвался. — Прости...
Он склонил голову и каким-то вдруг странно неуверенным шагом отошел к креслу, без сил опустился в него. Дрожащими руками зажег сигару, но забыл обрезать конец, сигара не тянула, он не сразу это осознал.
— Я бы сказал, мы уже слишком взрослые, чтоб нас забавляла эта игра!
— Мариан!—вскричала Мишь, но в его жестком взгляде уже не было ни следа прежней терпимости, и Мишь с каким-то холодком страха почувствовала: происходит что-то злое и, главное, непоправимое. У нее на глазах умирает то, что целых четверть века так сильно влияло на ее жизнь, как и на жизнь Мариана; с этой минуты старый человек в кресле никогда уже не будет для Мариана Робертом Давидом.
— Простите, но ваш романтический гуманизм нынче бесполезен и до смешного анахроничен! Согласитесь наконец, что многое попросту идет не так, как вы себе наивно представляете, и оставьте в покое нашу Семерку!
— Говори за себя одного, Мариан! — Мишь услышала собственный неожиданно громкий голос.—Никто тебя не уполномочил быть нашим адвокатом!
Господи, да ведь Мариан осмеливается сказать вслух о своем интеллектуальном превосходстве над Крчмой! Этот сдержанный, рассудительный, всегда вежливый Мариан без стыда дает понять, что перерос учителя! Но лавина уже тронулась с места, никто и ничто не помешает ей в разрушительном падении рухнуть на самое дно, оставляя за собой мертвую пустыню...
— Хорошо, говорю за себя: прошу учесть, что я уже двадцать лет как совершеннолетний; я сам отвечаю за свои поступки и никому не позволю вмешиваться в мои дела— даже вам!
— Как не понять, — насмешливо парировал Крчма. — Люди хотят возвыситься над собой; однако, даже если мы сидим на высочайшем в мире троне, — все равно сидим-то мы только на собственном заду!
Мариан усилием воли проглотил свою отповедь; не попрощался. Несколько резких шагов в прихожую, входная дверь захлопнулась за ним так, что зазвенело оконное стекло.
Крчма опустил голову; половина кофе вылилась на блюдечко, тлеющая сигара в пепельнице постепенно превращалась в столбик пепла.
Мишь успокаивающе коснулась его руки, он, кажется, и не заметил.
— Мне ужасно жаль, что так вышло, пан профессор. Никогда б не поверила, что отношения, по видимости несокрушимые и вечные, могут иметь такой конец...
— Нет несокрушимых супружеств.
— Но я сейчас имею в виду отношение к вам нашей Семерки. Не верите лее вы, что Мариан высказал наше общее мнение!
— Нет, пожалуй. Не знаю. Мариан, возможно, прав. Наверное, я уже теряю способность понимать людей, особенно тех, кого люблю.
— Но Мариан... Думаю, сейчас он жалеет, что позволил себе так вспылить...— (Хотя сама-то я не очень этому верю...) —А как там было дело с Мервартом и поездкой Мариана в Финляндию?
— Теперь я уже могу тебе сказать, раз ваш брак рассыпался в прах и пепел. Мариан — единственный, кто мог реально защитить Мерварта, — устало проговорил Крчма. — Когда старика отставляли, Мариан был далеко, хотя сначала отказался от поездки. Его руки чище, чем у Поития Пилата.
Это беспощадное осуждение должно было облегчить мне потерю, которая через неделю будет узаконена печатью городского суда. Почему невозможно задушить в себе чувства, которые уже никому не нужны? И чем, в сущности, отличаюсь я от самых примитивных баб, готовых любить мужа еще больше за то, что он их поколотил.
— Убрать беднягу Мерварта из института! Но ведь такое решение должен утвердить президиум Академии! А, понимаю: Люция — дочь Хароуса...
— Нельзя исключить, что мадемуазель доктор видела в Мерварте некое препятствие для амбиций Мариана, но я знаю наверняка, что академик Хароус не пожелал участвовать в изгнании Мерварта.
На стуле возле книжных полок лежит открытый чемодан, заполненный книгами; Мишь проследила за взглядом Крчмы, который скользнул от чемодана к письменному столу, на котором Мариан в волнении разбросал типографские оттиски.
— Зря я упрекнул его в тщеславии — Мариан не тщеславен. А одна мелкая неправда ослабляет и остальные мои обвинения; но я не могу отречься ни от одного из них.
— Да и он тоже наверняка ничего не имел в виду, го-воря об игре в папашу и семерых детей. Потому что для нас это не игра, а счастливая судьба, в чем нам должны завидовать все, не только наш класс...
— Он выразился довольно четко, люди науки привыкли точно формулировать свои мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16