— Знаете, пан профессор, это как дурной сон...
— Тогда проснись! Я только что был у вашего главного, оказывается, Тайцнер дал тебе полную свободу, он не хотел слишком вмешиваться в дела Камилла, чтоб не говорили, будто он необоснованно покровительствует своему протеже, у которого даже на свадьбе был. По моему настоянию он дал мне прочитать отзыв вашего внештатного рецензента. Как ни странно, рецензент, только один, хотя тебе хорошо известно, что требуется, как правило, хотя бы два отзыва. И в этой рецензии две страницы: на первой вполне объективный разбор, хоронит рассказ несколько нелогичное заключение на второй. Загвоздка-то вот в чем: эта вторая страница написана на другого сорта бумаге и на другой машинке!
1 Всезнайка (нем.),
— Пан профессор, вы сегодня плохо выспались. Разве не бывает, что дописываешь работу где-то вне своего дома, на другой машинке?
— Хоть не лги мне в глаза, черт побери! — Крчма внезапно ударил кулаком по столу, Руженка подхватила скатившийся карандаш. Крчма встал, в негодовании затопал к двери, потом обратно, опять плюхнулся в кресло. — Не повезло тебе, Руженка: я, видишь ли, лично знаком с этим рецензентом. Позвонить ему? — он протянул руку к телефону.
— Не надо, пан профессор, — она удержала его руку— и вдруг будто превратилась в прежнюю восьмиклассницу. Господи, да я чувствую, что покраснела до корней волос! — Вы... вы говорили об этом с Тайцнером?
Она с трудом выдавила эти слова. Уже один этот сдавленный голос меня изобличает...
— Еще нет.
Если Крчма не удержится и все ему выложит — Тайцнер, правда, как старый профессионал, в кое-каких хитростях против авторов — на стороне редакторов, но такое было бы и для него чересчур, а с Крчмой он давно знаком...
«...Можешь рассчитывать, что с нового года будешь заведовать всем отделом прозы...»
И вот теперь эта реальная надежда теряется в тумане неуверенности... Где гарантия, что этот мой промах не будет иметь худших последствий, чем только крик на грани инфаркта, и выговор, и лишение премии — это-то я уж как-нибудь переживу...
— Я догадывался — это ты зарыла собаку, из-за которой Камилла так долго преследует злой рок, — устало и словно упав духом заговорил Крчма. — Но то, что ты так злоупотребила своим служебным положением, желая свести с Камиллом воображаемые счеты, что ты унизилась до жалкого мошенничества, — это ведь и мое личное поражение, понимаешь? Я столько надежд возлагал на вас семерых, годами безрассудно уверял себя, что мне удалось привить вам хоть основные принципы этики...
Он сидел, сгорбившись, с неумело закрашенной сединой на висках, все его старания казаться молодым будто разом сменил глубокий упадок духа. Да что же это, неужто я никогда не отучусь краснеть? Как я ненавижу этого человека...
— Теперь — только к твоему сведению, Руженка: Камилл пишет новую вещь из жизни их бывшего винного погребка. Так сказать, воссоздает образ современного салона, где встречаются литераторы, художники, актеры и вообще люди искусства. Что-то говорит мне — вещь получится хорошая. Впервые я почувствовал: Камилл взялся за свое дело, и я рад, что он послушался меня, взяв эту тему. Я его заклинал, чтоб он никому и ничему не давал себя сбить, не оглядывался ни на какие модные образцы... А среду эту он хорошо знает. Но после нашего с тобой сегодняшнего разговора я буду заклинать его еще и о другом: чтоб он, когда рукопись будет готова, отнес ее в любое из многочисленных пражских издательств, кроме твоего, Руженка. Прощай.
На расспросы Камилла какая-то местная жительница показала в сторону берега, заросшего камышом:
— Вилла профессора вон там, за теми соснами!
— И ведь не скажет «академик»! Нет, для этих людей не существует званий выше старого доброго титула «профессор», — пробормотала Ивонна, когда они немного отошли.
Камилл оглянулся. Тон у Ивонны всегда, правда, деловитый и редко окрашен эмоциями, зато он всегда с налетом легкой иронии, однако сейчас в нем слышится поль-щенность: как же, мы приглашены видным ученым на виллу его еще более видного тестя-академика...
Потом Ивонна остановила какого-то дяденьку:
— Не скажете, где тут домишко пана Кованды?
— Да вы его уже прошли, пани. Вон у той дороги, что поворачивает к замку Бездез.
Дяденька долго смотрел им вслед: зачем спрашивали о доме Кованды, коли продолжают идти вперед?
— У тебя тут знакомые, что ли?
Ивонна отрицательно покачала головой, окликнула Монику, которая с восхищением смотрела по сторонам и чуть не ступила в лужу, — и Камилл не стал дальше интересоваться: этот Кованда, вероятно, кто-нибудь из обширного круга знакомых Ивонны, ведь в своем отеле для интуристов она сталкивается с сотнями людей, среди которых наверняка найдутся десятки мужчин, готовых на приключение с такой красивой женщиной, что выглядит на десять лет моложе своего возраста. Лучше не думать об этом...
У калитки не так чтобы очень роскошной виллы, еще довоенной постройки, стояла машина Мариана. А мы тащим от автобуса, с сумкой в руках, словно бедные родственники. Ивонна, правда, принимает жизнь по-спортивному, а вот мне это тяжело. И надо нам было сюда ехать...
— Зачем вообще Мариан пригласил нас,' не знаешь?
— Знаю.
Но уже издали их приветствуют Мариан и Люция с сердечностью старожилов, хотя сами-то приехали сюда только вчера с целью на один денек продлить свой уикенд. Хорошо, что они тут одни; в последнее время Камиллу не по себе в обществе завзятых интеллигентов, которые из вежливости — и из отсутствия общих интересов, — поговорив о том о сем, обычно начинают расспрашивать его о литературных успехах, бередя давние и, кажется, неисцелимые раны.
Моника ошеломлена: вилла похожа на небольшой музей экзотических трофеев, привезенных Хароусом из его путешествий: маски мексиканских индейцев, настоящее мачете из Бразилии, ритуальный барабан и украшения жрецов откуда-то из Экваториальной Африки, деревянные браслеты, странные амулеты...
— Какая красота! — вздохнула девочка при виде холла, похожего на зал в музее Напрстека.
Мариан не слишком доступен чувствам, но эта не совсем детская восхищенность его почему-то тронула. Он обнял Монику, подвел к коллекции безделушек на полках.
—- Правда, что вчера тебе исполнилось всего лишь двенадцать лет? Быть не может: я-то думал, молодые люди давно уже назначают тебе свидания! — Глазами он спросил согласия Люции. — В таком случае, хоть с опозданием, надо тебе что-нибудь подарить... Выбирай сама!
Что она выберет — ожерелье африканских девушек из зерен сандала, еще и сейчас, много лет спустя, издающих тонкий горьковатый аромат? Или большую раковину с Карибского моря?
— Правда, можно?.. Тогда вот это...
Маленький охотничий нож из Судана, со старой рукояткой из корня баобаба, в потертых кожаных ножнах.
— Сразу видать — моя кровь: на ее месте я тоже схватила бы ножичек. В пионерлагере, да с этим ножом, будет королевой вне конкуренции, — сказала Ивонна.
Мариан усердствовал.
— Что будем пить за твой вчерашний праздник? Белое вино, красное, водку, виски?
— Кофолу — сказала Моника, едва не лопаясь от гордости.
Да, Мариан знает, как подступиться к женщинам! Только вот с Мишью не сумел... Или она с ним?
Перед обедом пошли прогуляться к озеру. Ивонна с Марианом немножко отстали, Мариан что-то объяснял ей, показывая рукой в сторону домишек, разбросанных подальше от берега; глянул на часы.
— ...Лучше вечером, — расслышал Камилл слова Ивонны.
После обеда пили кофе. Моника вкусила уже всех радостей июньского воскресенья, даже сама покаталась на лодке; Люция нарисовала ей на память вид озера. Под конец девочка с гордостью засунула африканский нож за пояс своего платья.
— Какая замечательная кинокамера, — оценил Камилл прекрасный аппарат. — Из Америки привез?
— Просто в институте одолжил, — засмеялся Мариан. Солнце стало клониться к горизонту.
— Хочешь, покатаемся на лодке? — предложил Камилл Ивонне; ведь даже в самой дружеской компании после удачно проведенного дня наступает момент, когда хозяевам надо слегка отдохнуть от гостей и наоборот. Моника отказалась: снимки экзотических краев в коллекции академика Хароуса привлекали ее больше, и потом — Мариан без остатка купил Монику: бегает за ним как собачонка. Не удивительно: Мариан прямо-таки излучает флюиды настоящего мужчины, способного разрешить любую ситуацию, одолеть любое препятствие; человек на вершине карьеры — о, простите, у самой вершины: впереди еще профессура в Карловом университете...
Камилл сел к рулю, берег медленно отдалялся.
— Ничего не имею против нашей хозяйки, но почему-то не могу не думать о Миши: предпочел бы видеть здесь ее.
— Ну, вряд ли ты увидел бы Мишь в такой вилле: у полковника Михла нет дачи на берегу Махова озера...
— Но ты не думаешь, чтоб это обстоятельство играло какую-то роль в отношениях Мариана и Люции!
— Это обстоятельство — конечно, нет: Мариан не мелочная душа.
Как там было: Ивонна ли подчеркнула первое слово, или я ее не так понял?
1 Безалкогольный кофейный напиток»
— Что не мешает мне тем не менее сожалеть о Миши.
— А Мариан всегда говорил: не надо никогда ни о ем жалеть.
— К сожалению, не умею быть таким, как Мариан.
— Да уж, этого ты не умеешь... Зря ты так сказала, Ивонна...
Но она, видимо, поняла это сама и попыталась замять свою неловкость:
— Надеюсь, Мишь не вечно будет одна: та тень, что поджидала ее на улице, выглядела вполне реальной.
Реально... Слово — будто определение природной организации Ивонны. Все еще красивая женщина, она до отчаяния реальна, обеими ногами стоит на земле. И мне, видимо, не дано заставить ее подняться над нею хотя бы на вершок, проживи она со мной хоть сто лет. Но, кроме практических соображений, иной раз хочется немножко иллюзий, мечты, благоглупостей; суеверий, чудес, волшебства — как же с этим-то быть? Однажды Мариан пожаловался, что люди в суевериях своих иной раз ближе к истине, чем к науке, — Ивонна вряд ли способна понять это.
Нет, вероятно, можно в известной мере изменить мировоззрение человека, но попытка изменить его натуру абсолютно бессмысленна. Тем не менее это все та же Ивонна — и все та же, теперь уже неопровержимая для меня, истина: она — моя первая и последняя настоящая любовь. Глубина чувства проверяется только страданием — и сколько же я настрадался из-за нее в прошлом, сколько разочарований она мне уготовила! Могло ли быть иначе — даже так называемая любовная победа после двадцати лет напрасных мечтаний закономерно носит привкус разочарования... Так бывает всегда, когда недоступное становится доступным: осуществленная мечта теряет крылья, в них нет больше нужды для полета к солнцу...
Эта единственная серая мысль на небесной лазури первых месяцев совместной жизни, вместо того чтоб уплыть подобно летучему облачку, сгущается, темнеет, и если я не предприму чего-то, скоро из-за этой черной неотвратимой тучи перестанет выглядывать солнце: ведь Ивонна живет у меня как в зале ожидания.,, удивляясь тому, что при своей красоте и решительности она не достигла большей удачи ни в личной жизни, ни в карьере. Ироническая судьба красивых женщин? Однако по закону вероятности когда-нибудь да встретится на ее пути тот, настоящий, кто сумеет-таки поднять ее хотя бы на один вершок над землей, а может, и выше, на такую высоту, где даже прагматиков охватывает головокружение. И снова онемеет мой дом, опять найду я в шкафу не нужное больше женское платье или забытый африканский нож... Да и что может привязать Ивонну ко мне, к человеку, который сам ничто и ничего не имеет.,. «От мира я неотделим как свет, и все же изгнан из мира — как свет. Как свет, скольжу по поверхности. Вне мира, вне прошлого, вне самого себя». (Это я написал в последней повести, и Руженка всю фразу подчеркнула волнистой чертой. Почему?)
Я не хочу больше жить один — ведь я, в сущности, уже сорок лет живу в одиночестве, пожалуй, с самой колыбели...
Скорее всего, для моей шальной надежды нет ни гарантий, ни обязательств — во всяком случае, со стороны Ивонны. Но на большее в моем положении я рассчитывать не могу.
— Перестань грести, Ивонна.
— Почему?
Теперь только суметь бы сказать без пафоса, лучше — в ее стиле, слегка умаляя весь смысл легким цинизмом, чтоб это такое серьезное дело не обернулось фарсом, который потом никогда уже нельзя будет ничем перебить.
— Оставь весла. Есть вещи, о которых нельзя говорить, как ты бы сказала, между супом и жарким; но, может быть, их можно выразить посреди озера, вокруг которого лес и замок на горе, а на берегу его некий влюбленный поэт написал поэму «Май»: предлагаю тебе брак*
Ивонна глубоко вдохнула воздух.
— Минутку... Да, это шок, Камилл. — Она только сейчас выпустила из рук весла. — Ты как, считаешь, что это необходимо? Видишь ли, я не очень серьезная женщина.
— Во многом ты гораздо серьезнее, чем большинство людей. Ты говоришь то, что думаешь. Двадцать лет назад я с ума по тебе сходил; с той поры жизнь кое-чему нас научила, и мы постарели — ты-то нет, ты все такая же, постарел только я.— (Лгу: в чувствах своих я совсем не изменился.) — Но те письма во Франкфурт не были обманом: я писал их от сердца...
Лодка медленно поворачивалась вокруг своей оси. Ивонна опустила в воду обе ладони, и Камилл, при всем своем волнении, не мог не улыбнуться: ведь это я сам сказал ей когда-то, что таким способом можно прекрасно остудить вскипевшую кровь.
— Я все еще малость ошеломлена. Понимаешь, не считая месячного брака с господином Цигфельдом — а его считать нельзя, — я еще никогда не была замужем... Знаешь что, обдумаю-ка я все это в спокойной обстановке, дай мне два дня на размышление. А назад ты уж греби сам...
Стали меняться местами; лодка закачалась, ему пришлось тесно прижаться к Ивонне, и все равно они чуть не перевернулись... то-то был бы смех! Так и стояли, обнявшись: Камилл умышленно длил момент.
— А вообще-то два дня — дурацки долгое время, —-проговорила Ивонна, глядя ему в такое близкое лицо. — Так что, знаешь, я твое предложение принимаю!
Их качнуло сильнее, Камилл едва удержал равновесие. Два рыбака в лодке неподалеку с удивлением наблюдали за парочкой и уже разворачивались грести в их сторону: что же там делает этот парень — борется с девчонкой, чтоб столкнуть ее в воду? И снова, разочарованные, отвернулись: эти сумасшедшие целуются стоя...
Ивонна села на корме. Всего лишь поменялись местами— а изменилось что-то важное. Как теперь справиться с внезапным смущением? По ее лицу можно было прочесть, что она решила предотвратить опасность патетических излияний.
— Утром, когда мы выезжали из Праги, не думала я, что благодаря тебе одним ударом убью сегодня двух зайцев.
— Наш брак — один убитый заяц, а что же другой?
— Домик у озера. Продается, причем исключительно выгодно. Мариан случайно узнал. Я, видишь ли, на этой моей работе несколько подлаталась в финансовом отношении. Вполне возможно, в моем лице ты подцепил владелицу реальных ценностей. Как доставишь меня на берег, надеюсь, пройдешь со мной к роскошной резиденции о двух комнатушках с кухней. — Ты что, не в восторге от этого проекта?
Ивонна всегда умела почувствовать первую внутреннюю реакцию собеседника.
— Ты должен меня понять: экспедиция на чужбину вызвала во мне чувство, будто меня вырвали с корнем; теперь я горю желанием, чтоб за моей спиной было что-то прочное, хоть малое, да надежное...
— Но ведь теперь...
Он не договорил; да как не понять: неудавшийся писатель, заурядный редакторишка заводской многотиражки подрабатывающий изредка скромным рассказом в воскресном приложении, и то по большей части к провинциальным газетам, человек, чьим главным источником доходов являются аннотации на чужие рукописи, — разве это прочно и надежно?
Крохотный домишко по соседству с Мариановой виллой: таково в лучшем случае соотношение между общественным положением двух бывших одноклассников. Всякий раз, приезжая сюда на выходные, быть приговоренным в глазах Ивонны к роли бедного родственника Мари-ана. Даже Моника — она еще слишком мала, чтоб понимать иерархию ценностей, — будет с восхищением смотреть на ложное великолепие виллы, в которой царит ее кумир — пан Навара...
Что это за проклятие такое, что каждая моя попытка подняться заканчивается на столь малой высоте — будто домашний селезень вознамерился взлететь к звездам...
Дождались наконец владельца домика. Но тут возникли сложности: хозяин уже дал слово другому покупателю, надо ждать, не откажется ли тот, да и цена будет повыше, чем он назвал пану доценту Наваре... Требуй, требуй побольше, пускай эта недвижимость окажется не по карману Ивонне, мысленно внушал хозяину Камилл, хотя и делал разочарованный вид — Ивонна и догадываться не должна, до чего этот тип играет мне на руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16