— Не лезь, не твое дело.
Все знали, что Марцин нуждается, он зарабатывал на жизнь уроками и содержал мать и младшую сестру. Но Шреттер не считал вопрос исчерпанным.
— Приказ, кажется, был сформулирован ясно. А ты его не выполнил.
Марцин молчал.
— Почему?
У Марцина задрожали губы.
— Сам знаешь почему. Будь у меня пять тысяч, я купил бы сестре туфли...
Януш Котович не выдержал и вскочил.
— Это нас не касается! Нам нет дела до твоей сестры.
Марцин обернулся к нему.
— А мне есть. Впрочем, не волнуйся,— прибавил он с горечью,— я не купил сестре туфель. У меня нет пяти тысяч.
— Надо было украсть, как это сделал Косецкий.
— Спокойно, ребята!— отозвался Шреттер.— Не вмешивайся не в свое дело, Януш. Делать замечания буду я.
Марцин тем временем встал с камня и остановился напротив Шреттера. Он был бледен, руки у него дрожали.
— Прости, пожалуйста,— сказал он, с трудом переводя дыхание.— Может, прежде, чем ты мне сделаешь замечание, я могу сказать несколько слов?
Шреттер внимательно посмотрел на него.
— Только не сейчас. Потом, с глазу на глаз, пожалуйста.
Марцин заколебался. Шреттер положил ему руку на плечо.
— Садись.
Когда он сел, Шреттер отступил назад и прислонился к стене.
— Итак, слушайте. Самое позднее в понедельник у меня должна быть вся сумма сполна, то есть двадцать пять тысяч, и ни копейки меньше. Подвернулся исключительный случай выгодно купить оружие, понятно? Предоставьте это дело мне, я все улажу. Так вот...— он на минуту задумался,— недостающую сумму мы возместим следующим образом: поскольку Алик, выполняя мой приказ, украл деньги, я ему их верну.
Алик вскочил. В лицо ему ударила кровь.
— Я протестую! Это мое дело, откуда я взял деньги... Шреттер даже не счел нужным ответить.
— А за Марцина заплатит тот, у кого больше денег. Теперь вскочил Котович. Ярость исказила его красивое, немного кукольное лицо.
— Вот еще! И не подумаю за него платить!
— Посмотрим. Заплатишь, и притом немедленно. Котович инстинктивно отступил и взглянул на ребят,
словно ища у них защиты.
— Юрек,— послышался сбоку голос Марцина,— ты унижаешь меня.
— Тебя?— переспросил Шреттер и снова повернулся к Котовичу.
— Даю тебе полминуты на размышление.— Он посмотрел на часы.— Если не дашь добровольно пяти тысяч, в наказание отдашь все, что имеешь при себе. Ясно? Подумай хорошенько.
— Вот это номер!— пробормотал Фелек.
У Алика сердце билось где-то в горле. Марцин стоял, опустив голову и закусив губу. Котович побледнел, на лице его была написана уже не злость, а дикий, панический страх.
В подземелье воцарилась мертвая тишина. Снаружи доносился монотонный, приглушенный шум, похожий на плеск вспененной воды. Должно быть, поднялся ветер. Удары грома раздавались где-то совсем близко.
Шреттер снова посмотрел на часы.
— Семнадцать секунд осталось.
Котович отступил еще на шег и исподлобья глянул в сторону выхода. Шреттер кивнул Косецкому и Ши-манскому.
— Встаньте возле выхода.
Они послушно, как автоматы или загипнотизированные, исполнили его приказание.
— Ах, вот как!— сквозь зубы процедил Котович.— Вижу, вы одного поля ягода. Ничего себе компания, бандитская шайка!
— Шесть секунд!— констатировал Шреттер. Марцин опустился на камень и закрыл лицо руками.
— Две!— раздался чеканный голос Шреттера. Вдруг Котович отскочил в сторону. Еще секунда —
и он сорвал бы со стены фонарь. Фонарь закачался, и по погребу заметались полосы света и тени. Но Шреттер подбежал к Янушу и, схватив двумя руками за отвороты пиджака, швырнул его в противоположный, темный угол. Януш упал, но тут же вскочил на ноги и машинально стал отряхивать брюки. Из рассеченной губы текла кровь. Шреттер засучил выше локтя рукава куртки и медленно пошел на него. Януш не успел даже заслониться — он доставал платок, чтобы стереть кровь с губы, когда получил первый удар в лицо. Януш выронил платок и пошатнулся, он был до того ошеломлен, что даже не защищался. Шреттер начал хладнокровно избивать его кулаками, методично нанося удар за ударом.
— Юрек!— крикнул Фелек.
Но тот продолжал бить. Физически слабый, нетренированный, Януш, как кукла, качался из стороны в сторону, тщетно пытаясь заслониться от точных ударов Шреттера. Марцин сидел неподвижно, по-прежнему закрыв руками лицо.
— Черт!— пробормотал Фелек.— Терпеть не могу, когда вот так краску пускают. С души воротит.
Алик молчал. Он словно прирос к месту и, не отрываясь, смотрел на Шреттера, завороженный его силой. Он одобрял своего командира и был всецело на его стороне. Януша он презирал. Наконец Котович упал, Шреттер с минуту постоял над ним, потом отвернулся, отошел в сторону и, не спеша опустив рукава куртки, достал сигарету. Он не обнаруживал никаких признаков волнения, был, как всегда, подтянут и спокоен. Пригладив волосы, он поставил на камень ногу в большом спортивном ботинке и затянулся дымом.
Тем временем Януш медленно поднимался с земли. Сначала он встал на одно колено и грязной рукой стал протирать глаза. Он стоял так довольно долго, словно обдумывая, что предпринять. Наконец встал. Вид у него был ужасный — мятый, запачканный костюм, синее, окровавленное лицо, заплывшие глаза. Он отхаркивался, сплевывая кровь, смешанную с грязью, и все время утирал рукавом пиджака лицо. Но вот он пошатнулся и прислонился к стене,— видно, изменили силы. Прошла минута, прежде чем он поднял голову и повел по сторонам невидящими глазами. Злая усмешка искривила его опухшие губы. Он полез в карман брюк и, вытащив пачку денег, швырнул на землю.
— Нате!
Потом достал из кармана пиджака другую пачку и тоже бросил.
— Обожритесь!
Вся середина погреба была устлана деньгами. Шреттер молчал и невозмутимо курил. Казалось, его это больше не интересует. Януш сунул руку в другой карман и вынул оттуда несколько долларов. С минуту он раздумывал.
— Нет!— сказал он сквозь зубы.— Это вы, сволочи, не получите!
И в бешенстве разорвав бумажки пополам, потом еще раз пополам, бросил зеленые клочки на землю. Они, как конфетти, замелькали в воздухе.
— Нате! Можете подтереться!
Фелек Шиманский, парень практичный и деловой, не выдержал.
— Да ты что, Януш, спятил?
А тот выгреб из кармана последние смятые бумажки — по два и пять злотых.
— Спятил? Скоро увидите, как Я спятил! Я вам покажу, вы еще меня попомните...
Стоявшие у выхода Косецкий и Шиманский переглянулись. Даже Марцин поднял голову. Шреттер молча докуривал сигарету.
— Черт!— выругался Фелек. Алик наклонился к нему.
— Зашухерит.
— Тсс!
Януш, уверенный, что победа осталась за ним, обдернул пиджак, поправил съехавший набок галстук и еще раз вытер рукавом лицо.
— Желаю удачи!
Под ногами у него зашуршали деньги. Но не успел он сделать и двух шагов, как Шреттер выпрямился.и сунул руку в карман брюк. Марцин вскочил.
— Юрек!— крикнул он.
Почти одновременно раздались два коротких, как щелканье бича, приглушенных толстыми стенами выстрела. Януш поднялся на носки и на мгновение застыл так — вытянувшись, с руками над головой, словно в каком-то диковинном танце, потом вдруг перевернулся на левой ноге и, как был с воздетыми руками, рухнул во тьму, лицом на землю.
Марцин первый кинулся к нему. Он перевернул Яну-ша на спину. Тот был неподвижный, тяжелый, как мешок с песком. Опустившись на колени, Марцин стал разрывать у него на груди розовую шелкую рубашку. Из груди тонкой струйкой сочилась кровь. Стояла мертвая тишина, и, словно откуда-то из недр земли, доносился далекий шум проливного дождя.
Марцин обернулся к Шреттеру.
— Юрек, Юрек! Что мы наделали!
Шреттер жадно затянулся и, бросив окурок, придавил его ногой.
— Мы? Хочешь, Марцин, я дам тебе дельный совет: встань и не распускай нюни.
Тем временем, осторожно ступая по деньгам, к убитому приблизился Фелек.
— А, черт!— выругался он, посмотрев на мертвеца, и перевел взгляд на стоявшего на коленях Марцина.
— Встань, старина! — сказал он с грубоватой нежностью.— Не стоит расстраиваться из-за этой падали!
Он обнял его за плечи и помог встать.
Марцин не сопротивлялся. Фелек посмотрел на валявшиеся кругом деньги.
— Ну и грошей было у парня!
Алик стоял в стороне, опустив голову и закусив нижнюю губу.
Вдруг Фелек разозлился.
— Чего молчите, это самое отвалилось, что ли? Ну?— Он посмотрел на Шреттера.— Что дальше?
Тот не ответил.
— Чего уставился?— Фелек нахмурился.— Думаешь, я струсил?
— А нет?
— Конечно, нет. Ты что, очумел? Я еще и не в таких переделках бывал. Покажи-ка мне свою штуковину...
Шреттер вынул из кобуры револьвер и подал Фелеку. Тот стал внимательно осматривать.
— Подходящий! «Виккерс»?
— Ага.
Шреттер посмотрел на часы. Было без нескольких минут девять.
— Давай сюда. Сейчас не время этим заниматься. Он спрятал револьвер и сказал командирским тоном:
— Ну, ребята, хорошенького понемногу. Этого,— он указал на труп,— оттащите пока в сторону, надо собрать деньги, а потом решим, что делать дальше.
Его спокойный, уверенный голос несколько разрядил атмосферу. Только что совершенное преступление еще не вышло за пределы этих стен, и, кроме них четверых, никто на свете о нем не знал.
Косецкий и Шиманский, взяв убитого за руки и за ноги, оттащили в самый дальний угол. И там, в темноте, он сразу стал как-то меньше. Потом они принялись собирать деньги. Шреттер помогал им.
— Елки-моталки!— вскричал вдруг Фелек, потрясая клочком бумаги.— Глядите, ребята, двадцать долларов!
— Покажи!— заинтересовался Алик.
— Видишь, двадцатка! Крупная монета, а?
— Быстрей, быстрей,— подгонял их Шреттер.— Не теряйте попусту время!
Бумажные деньги шелестели в руках. А по стенам, будто огромные диковинные звери, медленно ползали три тени.
— Юрек!— позвал вдруг Марцин.
Шреттер выпрямился. У него были полные пригоршни денег. Марцин с минуту смотрел на него. Его черные, всегда задумчивые и печальные глаза провалились еще глубже и как бы подернулись пеленой. У него был довольно жалкий вид в узком, выгоревшем пиджачишке с короткими рукавами.
— Юрек,— умоляюще сказал он,— разреши мне уйти.
Шреттер нахмурился.
— Теперь?
— Не бойся, я вас не выдам.
— Не в этом дело!
Фелек и Алик перестали собирать деньги.
— Если ты веришь мне, прошу тебя... Вам от меня не будет пользы.
— Очень жаль.
— Я не могу, пойми.
— А они могут?— Шреттер указал на стоявших рядом товарищей.
У Марцина задрожали губы.
— Юрек, умоляю тебя! Я не знаю и не желаю знать, что вы сейчас чувствуете! Это ужасно. Подумайте. Рядом лежит убитый человек, наш товарищ, а вы, как ни в чем не бывало, считаете деньги, разговариваете...
— Ты что, рехнулся?— вмешался Фелек.— Что тут общего? По-твоему, бросить деньги?
Шреттер повернул голову в его сторону.
— Помолчи!
Он спрятал деньги в карман и, подойдя к Марциеу, положил ему руку на плечо.
— Ты считаешь, что я поступил плохо? Марцин смело посмотрел ему в глаза.
— Да.
— Допустим, я не застрелил бы его. Что было бы тогда с нами?
— Не знаю, Юрек, не знаю. Я знаю только то, что он убит. Вот с чего мы начали... А говорили, будем бороться за свободу Польши, за высокие, гуманные идеалы... Не улыбайся, ты сам говорил это не раз.
— Говорил. Ну и что?
— Мы верили, что будем бороться ради справедливости и свободы...
Шреттер нахмурился.
— Брось, сейчас не время заниматься демагогией.
— Как жить дальше с этим воспоминанием, с этой кровью...
— Не делай из мухи слона. Зачем столько слов? Кровь! Подумаешь, кровь.
— Юрек, не говори так. Ты не имеешь права так говорить...
— Ну, хорошо, согласен, кровь чего-то стоит, но не кровь наших врагов. Их мы будем убивать беспощадно, как собак. Это наш долг и наше право. А что первым оказался он, это простая случайность! Я знал, что рано или поздно это произойдет.
— Знал?
— А ты думаешь, я ему доверял? Ему? Этому подонку? Я взял его в отряд только из-за его связей на черном рынке. Он мог нам пригодиться. Мне нужны были его деньги, а не он. Тем лучше, что он так быстро разоблачил себя. По крайней мере, все ясно.
Марцин закрыл руками лицо.
— Ты говоришь ужасные вещи.
— Не преувеличивай.
— Юрек, Юрек, ведь каждый человек хочет жить. И даже вынужденное убийство заставляет страдать...
— Вранье! Ты когда-нибудь убивал? Марцин содрогнулся.
— Нет.
— Вот видишь! А я убивал, и не раз.
— Немцев...
— Врагов. И уверяю тебя, никаких угрызений совести при этом не испытывал.
Марцин опустил голову.
— Нет, нет,— прошептал он.
— Чего?
— Так нельзя.
— Но в жизни бывает именно так. Уходи, если хочешь. И прежде всего выспись. Завтра кто-нибудь из нас зайдет к тебе. Будь дома.
— Хорошо,— безучастно сказал Марцин.
Он чувствовал, что не принадлежит больше самому себе, и только какая-то жалкая частичка его существа продолжала судорожно и безнадежно отстаивать никому не нужную свободу. Никогда в жизни он не ощущал так остро своего одиночества, не испытывал такого горького и жестокого разочарования. Мир, столько лет истекавший кровью, опять обнажил свои незажившие раны, и больными человеческими сердцами вновь овладели ненависть, презрение и слепая жестокость. Он понял: что бы сейчас ни говорил, его слова прозвучат искусственно и книжно, потому что он исходил из веры в жизнь, в благородство человека, а их зловещая правда была продиктована самой жизнью.
Сгорбившись, он медленно побрел к темневшему впереди выходу. Три пары глаз следили за ним, пока он не скрылся из виду. В тесном проходе он шел ощупью, спотыкался на каждом шагу и хватался руками за холодные стены. Про карманный фонарик он забыл. Наконец он остановился, прислушался. Сзади тихо, впереди тоже. Дождь, должно быть, перестал.
В самом деле, когда он выбрался наверх, дождя не было — короткая майская гроза прошла. Пьяняще пахло землей и влажной молодой зеленью. В кустах с шорохом падали холодные капли. Тяжелые тучи уползли дальше. Посветлело, и небо казалось от этого особенно высоким; на его девственно чистой поверхности высверкнули ранние звезды, похожие на дождевые капли.
V
Слов, к сожалению, разобрать было нельзя. Зато голоса доносились из кабинета отчетливо. Говорил почти все время Подгурский, и лишь изредка раздавался приглушенный, низкий голос Антония.
Алиция то и дело прерывала работу. Ей казалось, что если в столовой прекратится монотонное постукивание станка, наступившая тишина подскажет Подгурскому, что пора уходить. Она тревожно прислушивалась, не донесутся ли из-за двери характерные звуки прощания. Ждала минуту, две, но в кабинете по-прежнему раздавался голос Подгурского, и она снова принималась за работу. Но когда сквозь отрывистый шум станка доносился голос Антония, опять бросала ткать и, затаив дыхание, вслушивалась, пытаясь уловить хотя бы обрывки слов. Ей казалось, что по отдельным случайным словам она поймет смысл разговора. Но Антоний говорил слишком тихо, быстро умолкал, и опять слышался только голос Подгурского.
Нет, она не могла настолько сосредоточиться, чтобы руки сами четко и механически выполняли нужные движения. Она встала и, не зная, чем бы заняться, пошла на кухню. Там царил полумрак. Одно окно было приоткрыто, и снаружи доносилось громкое чириканье воробьев. Розалия мыла после ужина посуду.
— Почему вы не зажигаете свет? — раздраженно спросила Алиция.— Ведь уж ночь на дворе. Где это видано, мыть посуду впотьмах?
Она повернула выключатель, свет рассеял гнетущую темноту, но не прогнал тревогу.
— Я вам много раз говорила, что экономить на таких мелочах глупо...
Старуха ничего не сказала, только мокрые тарелки и вилки так и замелькали у нее в руках, со стуком ударяясь друг о друга. Алиция с безотчетным удовлетворением наблюдала за этим безмолвным бешенством.
— Ну, скажите сами, Розалия,— примирительно начала она,— разве так делают? Зашел на минутку поздороваться с паном Антонием, а сам сидит уже двадцать минут. Не понимаю, как это можно.
— Значит, можно!— громко сказала Розалия и швырнула на стол ополоснутую тарелку.
— А вот я этого не понимаю,— продолжала Алиция,— надо же совесть иметь...
Розалия отрывисто засмеялась.
— Ишь чего захотели! Откуда она теперь у людей — совесть-то!— И чтобы окончательно сразить хозяйку, прибавила:— Теперь люди друг друга ни во что не ставят. Каждый думает только о себе.
— Что вы болтаете, Розалия?— возмутилась Алиция.— Разве можно так говорить?
— Говорить? А делать можно? Алиция всплеснула руками.
— Боже, какая вы, право, Розалия... Слова нельзя сказать.
— Какая есть,— отрезала старуха.
Алиция почувствовала себя побежденной. Она понимала, что надо уйти из кухни, и не могла. Вместо этого она придвинула табуретку, села и задумалась. Розалия вытирала тарелки и бесшумно отставляла их в сторону. Хотя со двора доносилось громкое чириканье воробьев, слышно было, как из крана каплет вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30