..
— Верно!— спохватилась Станевич.— Я и забыла про них. Они совсем заболтались там. Ох, уж эти мне мужчины!
Она подошла к двери и крикнула:
— Алло!
— Войдите!— раздался голос Ваги.
Она вошла и плотно прикрыла за собой дверь.
— Ну и надымили вы тут! Задохнуться можно.
В самом деле, в маленькой комнате воздух был сизый от дыма. Вага встал, вслед за ним поднялся Анджей Косецкий.
— Я не помешала? Вы кончили?
— Более или менее,— сказал Вага.— К вам, кажется, еще кто-то приходил?
— А, пустяки! Визит родственника. Вы в самом деле кончили?
Вага кивнул.
— Прекрасно! В таком случае присоединяйтесь к нам, мы отправляемся кутить.
— По какому поводу? И куда?
— В «Монополь». Надо же выпить за окончание войны. И за наши дела. Надеюсь, они продвигаются успешно?
— Вполне.
— Вот и прекрасно! Значит, идем? Я вижу, вы колеблетесь?
— Да. У меня сегодня еще одно свидание.
— Деловое?
— Скорее да.
— Тогда можете не ходить. Уверена, что ничего серьезного.
— Напротив. Станевич вздохнула.
— Как это скучно. Вечно у вас дела, капитан! Ну, ладно, так и быть, идите, на сей раз я вас освобождаю. Но потом вы присоединитесь к нам?
— Постараюсь.
— Никаких «постараюсь»! Отвечайте определенно: «да» или «нет»?
— Почти определенно «да».
— Что за несносный человек! Но я ловлю вас на слове. А у вас, пан Анджей?— Она взглянула на задумавшегося Косецкого.— Тоже свидание?
— Да, и как раз в «Монополе».
— С женщиной?
— С мужчиной.
— Надеюсь, этот мужчина не отнимет у вас весь вечер?
— Самое большее четверть часа.
— Отлично! Итак, я не прощаюсь. Только умоляю вас, дорогие, никаких серьезных разговоров! Я хочу, чтобы сегодня было весело...
У ворот Вага попрощался с Анджеем Косецким. Короткая, глухая улочка с розовато-грязными домами и цветущими каштанами была погружена в ржавый полумрак. Небо заволокли тяжелые тучи. Парило, воздух был неподвижен.
— Будет гроза,— сказал Вага.— Вы в «Монополь»?
— Да.
— Ну, а мне в другую сторону. Всего хорошего.
— Вы придете в «Монополь»?
— Сомневаюсь. Впрочем, видно будет.
Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Анджей направился в сторону Аллеи Третьего мая.
На Аллее, одним концом упиравшейся в парк Костюшко, было полно гуляющих. Комендантский час еще не отменили, и люди спешили насладиться коротким майским вечером. Под каштанами, тесно прижавшись друг к другу, прогуливались парочки; другие шли, взявшись под руки по нескольку человек в ряд, смеясь и громко переговариваясь. Это была в основном молодежь: девушки в светлых платьях и туфлях на деревянной подошве, завитые, с высоко зачесанными спереди волосами; парни в пиджаках внакидку, в рубашках с закатанными рукавами, кое-кто в парусиновых шортах. Все скамейки под каштанами были заняты. В толпе было много военных. Несколько советских солдат окружили скамейку, на которой сидели их товарищи. Один играл на губной гармошке.
Погода заметно портилась. Нависла тяжелая духота, и темное небо раз за разом прорезали^короткие, беззвучные вспышки молний. Поскольку война еще не кончилась, город был затемнен. Фонари на улицах не горели. Быстро смеркалось. И только длинные полосы света от автомобильных фар выхватывали на мгновение из темноты силуэты людей под деревьями, неподвижные кроны вверху и далекую перспективу улицы. А потом опять все погружалось в серовато-желтый сумрак.
Анджей шел, задумавшись, и не обращал внимания на толчею. По радио передавали последние известия. Тот же, что и днем, мужской голос отчетливо повторял в темноте:
— «Военные действия будут прекращены в субботу в восемь часов утра...»
Через несколько десятков шагов следующий репродуктор подхватывал затихающие слова:
— «Настоящий акт является первым шагом к полной и окончательной капитуляции Германии».
Голос диктора в темноте казался громче, чем днем. Из невидимых репродукторов над улицей и колышущейся толпой неслись одни и те же слова, повторяемые ровным, неестественно громким голосом. Но этот одиноко взывающий сверху голос сейчас никто не слушал. Победа, которую ждали шесть долгих лет, была уже свершившимся фактом, вчерашним днем.
Алик вторую половину дня провел на берегу Сренявы. Он купался, флиртовал с какими-то незнакомыми, приезжими девушками. Когда солнце село, а свободного времени оставалось еще много, он пошел в кино «Балтика» на советский фильм о партизанах. Потом в маленьком кафе неподалеку от рынка ел мороженое и не успел оглянуться, как наступил вечер.
Теперь надо было торопиться. Потный, без шапки, в накинутом на плечи пиджаке, он мчался по тротуару и в одном месте, обходя группу парней и девушек, чуть не налетел на Анджея. Увидев в нескольких шагах от себя высокую фигуру брата, он растерялся, но все же успел отскочить в сторону к скамейкам, в темноте споткнувшись о чьи-то ноги в высоких сапогах.
— А, черт тебя побери!— выругался кто-то.
Он попятился, но снова наступил кому-то на ноги. На этот раз взвизгнула женщина.
Анджей прошел мимо, не заметив брата. Алик нырнул в толпу и только через несколько минут пришел в себя. Он остановился, отер со лба пот и пригладил волосы. А, черт! Ему стало стыдно, что он струсил из-за такого пустяка. Ну и что, если б даже Анджей его увидел? Он был убежден, что брат ни о чем не знает и не будет знать. Он злоупотребил доверием матери потому, что был в ней уверен. Если бы не уверенность, что это останется в тайне, неизвестно, решился ли бы он украсть деньги. Чтобы причинить боль человеку, который тебя любит, надо (он убедился сегодня в этом сам) сделать над собой некоторое усилие, превозмочь себя, но это еще не значит быть готовым к тому, что тебя разлюбят. Так он надеялся. Во всяком случае, взять на себя всю тяжесть ответветствен-ности за свой поступок смелости у него не хватало. К сожалению (он еще раз убедился в этом, к своему стыду), до Юрека Шреттера ему было далеко. Как он завидовал его безграничной смелости и как мечтал быть похожим на него!
Там, где кончался газон, Алик свернул с Аллеи и пошел широкой дорожкой через парк. Вначале ему попадались одинокие парочки, которые шли, прижавшись друг к другу. Он прибавил шаг. Миновал еще двоих — стоя в тени деревьев, они шептались о чем-то. А дальше уже никого не было. Вокруг царил ночной мрак, фантастические очертания деревьев, таинственные заросли, а между ними молчаливые, темные прогалины.
Он дошел до пруда. Его темная, гладкая поверхность была неподвижна и безмолвна, а над ним, точно кучевые облака, сгрудились плакучие ивы. От воды тянуло свежестью и сыростью. Было тихо и пустынно. Вокруг ни души. Слышался только тонкий комариный писк. Под ногами поскрипывал гравий. Чем дальше в глубь парка, тем он казался страшнее и таинственнее.
Алик миновал еще один пруд и свернул на боковую дорожку. Кроны высоких грабов и буков смыкались над его головой и заслоняли небо. Внизу были кусты сирени, жасмина и черемухи. Алик прекрасно ориентировался в темноте, он на память знал здесь все закоулки и заповедные дорожки. Вдруг он остановился и затаил дыхание. За ним кто-то шел. Он услышал в тишине едва уловимое поскрипывание гравия. Отскочив в сторону, он спрятался в кустах сирени. Ждать пришлось не больше полминуты. Сердце у него бешено колотилось. Шаги приближались. Наконец из темноты выступил силуэт человека. Алик облегченно вздохнул, узнав Фелека Шиманского, и тихо свистнул. Тот остановился. Алик выскочил на дорожку.
— Привет!
— Привет!
Фелек, коренастый крепыш, с татарским лицом и копной темных вьющихся волос, ростом был пониже Алика.
— Струсил?
Фелек пожал плечами.
— Когда?
— Когда я свистнул.
— Чего мне трусить? Я знал, что это ты.
— Врешь! Разве ты меня видел?
— А то нет.
— Давно?
Фелек прищурил черные раскосые глаза.
— Порядочно. Алик заметно сник.
— Не унывай!— ободрил его приятель.— Пошли, а то поздно.
Некоторое время они шагали молча.
— Господи, вот духотища!— буркнул Шиманский. Дышать в самом деле было нечем. Воздух был тяжелый и влажный. Молнии сверкали все ближе.
— Который час?— вполголоса спросил Алик. Фелек поднес руку к глазам.
— Не видно?
— А черт, забыл, что у меня нет часов,— ответил Фелек.— Но сейчас уже около половины девятого, а может, и больше...
Местность становилась неровной. Невысокие пригорки резко обрывались, переходя в узкие овраги.
— Достал?— спросил Алик.
— Что?
— Деньги.
— Ага. Осторожно, сворачиваем. Алик остановился.
— Погоди, я знаю дорогу покороче. Вон за тем дубом.
В нескольких шагах впереди вырисовывались во мраке огромные мощные очертания раскидистого дерева.
Фелек улыбнулся.
— Ты тогда зашел к нам с тыла...
— Помнишь?
— Еще бы. Ну и досталось тебе тогда.
— Кому? Мне?— возмутился Алик.— Это вам досталось. Мы были с Юреком, а ты с Янушем и Марци-ном. Забыл?
— Верно,— вспомнил Фелек.
Оба мысленно перенеслись в те далекие времена, когда эта заброшенная и пустынная часть парка была местом их мальчишеских игр.
За дубом едва приметная тропка терялась в густом подлеске. Алик шел впереди, Фелек — за ним. Тропка круто спускалась вниз. Здесь парк кончался, и наверху, на противоположной стороне оврага, виднелась проволочная ограда. За оградой была темная и безлюдная окраинная улица. Лишь несколько бледных и словно висящих в пустоте огоньков просвечивало сквозь затемненные окна. В одном доме, наверно, окно было открыто, потому что оттуда отчетливо доносились звуки пианино. Кто-то ехал посредине мостовой на велосипеде. Снизу маленький фонарик напоминал светлячка.
Кусты подступали к самому краю оврага.
— Сюда!— шепнул Алик.
Он свернул налево и уверенно двинулся вперед, осторожно раздвигая ветви, покрытые густой молодой листвой. Вскоре он остановился.
— Здесь!
Фелек подошел к нему.
— Здорово! Так, конечно, ближе.
— Вот видишь!
Впереди, на расстоянии шага, виднелась неглубокая впадина, заросшая густой травой и низким кустарником. Оттуда, как из погреба, тянуло холодом. Согнувшись, они стали спускаться вниз по узкому проходу. Почва под ногами была каменистая и неровная. Вдруг из темноты раздался приглушенный голос:
— Кто идет?
— Свобода!— спокойно ответил Алик. Фелек споткнулся о камень.
— А, черт! Не валяй дурака, Марцин, посвети!
Карманный фонарик осветил проход. Внизу, под низким сводом, стоял маленький тщедушный Марцин Бо-гуцкий. Фелек обвел глазами стены.
— Никак эта дыра меньше стала?
— Это ты подрос,— рассмеялся Алик.— Правда, не намного.
— С меня хватит.
Они поздоровались с Марцином. Рука у него была холодная и влажная. Ему, видно, нездоровилось.
— Юрек здесь?— спросил Алик.
— Давно. Первый пришел.
Марцин погасил фонарик. Проход круто поворачивал и за углом внезапно расширялся, образуя не очень вместительное, но глубокое подземелье со сводчатым потолком. Мерцающее пламя фонаря, укрепленного сбоку, освещало красные кирпичные стены и неровный, крепко убитый земляной пол. В углах притаился мрак. Там и сям белели большие камни — ребята вкатили их сюда в те далекие времена, когда играли в индейцев; на них восседали мудрые индейские вожди.
Юрек Шреттер — высокий, худощавый блондин с узким, птичьим лицом, в спортивном костюме и мягкой кожаной куртке — поставил ногу на один из этих камней. Рядом, прислонившись к стене, в небрежной позе стоял Януш Котович, как всегда, элегантный — в безупречно отглаженных серых брюках и длинном свободном пиджаке. Вид у него был скучающий, во всяком случае, он строил из себя человека, пресыщенного жизнью.
— Елки-палки!— пробормотал Фелек, оглядевшись по сторонам.— Вроде бы ничего не изменилось, только все меньше стало. Привет, Юрек!
Шреттер поднял голову.
— Вы опоздали!
Он сказал это спокойно, твердо и немного высокомерно, давая понять товарищам, что он им не ровня.
Алик покраснел. А Фелек, которому было наплевать на командирский тон Юрека, пожал плечами.
— Да? Разве что самую малость.
Юрек посмотрел на него узкими, глубоко посаженными глазами.
— Я ведь, кажется, не говорил, на сколько вы опоздали. Важен сам факт.
Януш Котович даже не старался скрыть насмешливой улыбки. Он вытащил из кармана брюк золотой портсигар и закурил.
— Мог бы угостить, свинья!— бросил Фелек. Котович протянул ему портсигар.
— Пожалуйста.
Алик тоже взял сигарету. Марцин не курил. Юрек Шреттер отказался.
— Новое приобретение?— оглядев портсигар, спросил Фелек.
— Нравится?
— На мой вкус — слишком шикарный.
— Много ты понимаешь!
— Садитесь!— перебил их Шреттер.— Напоминаю вам, мы собрались здесь не для трепотни и выпивки.
— Жалко!— пробормотал Януш, но так тихо, что его расслышал только стоявший рядом Фелек.
Ребята молча расселись на камнях.
— Черт, до чего жесткие!— Фелек сморщился и нагнулся к Янушу.— Смотри задницу не отморозь...
Бледный, худой Марцин в куцем, потрепанном пиджачишке ежился от холода и нервно потирал руки. С минуту все молчали. Полумрак, подвижные тени на потолке и стенах, камни, покрытые мхом,— сколько все это будило воспоминаний!
Алик не выдержал:
— Юрек, помнишь, ты Быстрокрылым Соколом был? Шреттер — это было его прозвище — сдвинул брови.
— Может, в другой раз поговорим о*б этих ребячествах?
— Играли мы здорово, ничего не скажешь,— вставил Фелек.
Шреттер промолчал. Он один продолжал стоять, поставив ногу на камень и подперев рукой подбородок. Мерцающее пламя свечи освещало высокомерное, худое лицо и отбрасывало на стену и потолок огромную, переломанную в плечах тень. Тишина была такой глухой и бездонной, как бывает только под землей. Издали и тоже будто из-под земли послышался глухой удар грома.
— Гроза,— прошептал Марцин. Снова загремел гром.
— Елки-палки!— буркнул Фелек.— Совсем как из пушек, правда?
Все стали прислушиваться. Вдруг Шреттер выпрямился.
— Слушайте, ребята,— сказал он решительно, но на этот раз его голос прозвучал несколько мягче.— Я хочу, чтобы между нами не было никаких недоразумений...
— Правильно!— согласился Фелек.
Юрек пропустил его замечание мимо ушей.
— Мы знакомы не со вчерашнего дня и знали друг друга еще пацанами. Все мы старые друзья, верно? Но сейчас я ваш командир. Я приказываю, а вы подчиняетесь. Мы первая пятерка нашей организации. Мы ее создали, и от нас зависит, какой она будет. Понимаете, о чем я говорю? Это не детская забава.
Фелек сплюнул крошки табака.
— Порядок! Валяй дальше!
— Я не хотел бы больше к этому возвращаться. Но это всецело зависит от вас. Лично я знаю, что мне делать.
Фелек заерзал на камне и искоса посмотрел на Юре-ка, но ничего не сказал.
— А теперь,— продолжал Шретер,— перейдем к делу. Вчера вы получили приказ, подчеркиваю — первый приказ своего командира: принести сегодня вечером по пять тысяч. Надеюсь, приказ выполнен. Но это еще не все.
— Как не все?— забеспокоился Фелек.
— Погоди. Я не о том. Я должен знать, откуда каждый из вас взял деньги.
Алик вспыхнул и пригнул голову, чтобы скрыть краску стыда.
— Начну с себя,— сказал Шреттер.
Он вытащил из кармана деньги и швырнул их на камень, на котором держал ногу.
— Пять тысяч. Часть суммы на покупку мотоцикла. Точнее, три четверти.
Считая вопрос исчерпанным, он обернулся к сидевшему ближе остальных Котовичу.
— Януш?
Котович со скучающим видом полез в карман, извлек толстую пачку денег и быстро отсчитал пять бумажек.
— Пять бумаг. Дело чистое. Так называемые карманные деньги, честно заработанные на валюте. Впрочем, сами знаете.
— Порядок,— сказал Шреттер и обернулся к следующему. Следующий был Фелек Шиманский.
— Ты?
Тот молча положил на камень деньги.
— Откуда?
— О господи, вот зануда! Загнал часы, довольно с тебя?
Шреттер с минуту молчал.
— Порядок,— наконец сказал он.— Следующий! Алик, ты?
Алик, чувствуя, что покраснел до корней волос, неловко вынул деньги и, нагнувшись, положил в общую кучу.
— Откуда?— подчеркнуто сухо спросил Шреттер, потому что Косецкий был его лучшим другом.
Алик окончательно растерялся.
— У меня было немного...
— Сколько?
— Полторы.
— А остальные? Алик молчал.
— Где достал остальные? Делать нечего, пришлось сознаться.
— Украл.
Шиманский и Котович заметно оживились, Фелек даже свистнул. У Алика словно гора с плеч свалилась.
— У кого?— продолжал допрашивать Шреттер.
— У матери,— уже совершенно спокойно ответил Алик.
Сошло, и совсем не страшно. Он чувствовал, что его никто не осуждает. Даже наоборот.
— Порядок!— сказал Юрек Шреттер.— Марцин?
Марцин сидел в стороне, задумавшись и зажав ладони между колен. При звуке своего имени он спокойно поднял на Шреттера задумчивые глаза. Лицо Юрека омрачилось.
— Твои деньги где?
— У меня нет денег,— тихо ответил Марцин. Януш Котович сделал такое движение, словно хотел
встать и сказать что-то, но Фелек удержал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Верно!— спохватилась Станевич.— Я и забыла про них. Они совсем заболтались там. Ох, уж эти мне мужчины!
Она подошла к двери и крикнула:
— Алло!
— Войдите!— раздался голос Ваги.
Она вошла и плотно прикрыла за собой дверь.
— Ну и надымили вы тут! Задохнуться можно.
В самом деле, в маленькой комнате воздух был сизый от дыма. Вага встал, вслед за ним поднялся Анджей Косецкий.
— Я не помешала? Вы кончили?
— Более или менее,— сказал Вага.— К вам, кажется, еще кто-то приходил?
— А, пустяки! Визит родственника. Вы в самом деле кончили?
Вага кивнул.
— Прекрасно! В таком случае присоединяйтесь к нам, мы отправляемся кутить.
— По какому поводу? И куда?
— В «Монополь». Надо же выпить за окончание войны. И за наши дела. Надеюсь, они продвигаются успешно?
— Вполне.
— Вот и прекрасно! Значит, идем? Я вижу, вы колеблетесь?
— Да. У меня сегодня еще одно свидание.
— Деловое?
— Скорее да.
— Тогда можете не ходить. Уверена, что ничего серьезного.
— Напротив. Станевич вздохнула.
— Как это скучно. Вечно у вас дела, капитан! Ну, ладно, так и быть, идите, на сей раз я вас освобождаю. Но потом вы присоединитесь к нам?
— Постараюсь.
— Никаких «постараюсь»! Отвечайте определенно: «да» или «нет»?
— Почти определенно «да».
— Что за несносный человек! Но я ловлю вас на слове. А у вас, пан Анджей?— Она взглянула на задумавшегося Косецкого.— Тоже свидание?
— Да, и как раз в «Монополе».
— С женщиной?
— С мужчиной.
— Надеюсь, этот мужчина не отнимет у вас весь вечер?
— Самое большее четверть часа.
— Отлично! Итак, я не прощаюсь. Только умоляю вас, дорогие, никаких серьезных разговоров! Я хочу, чтобы сегодня было весело...
У ворот Вага попрощался с Анджеем Косецким. Короткая, глухая улочка с розовато-грязными домами и цветущими каштанами была погружена в ржавый полумрак. Небо заволокли тяжелые тучи. Парило, воздух был неподвижен.
— Будет гроза,— сказал Вага.— Вы в «Монополь»?
— Да.
— Ну, а мне в другую сторону. Всего хорошего.
— Вы придете в «Монополь»?
— Сомневаюсь. Впрочем, видно будет.
Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Анджей направился в сторону Аллеи Третьего мая.
На Аллее, одним концом упиравшейся в парк Костюшко, было полно гуляющих. Комендантский час еще не отменили, и люди спешили насладиться коротким майским вечером. Под каштанами, тесно прижавшись друг к другу, прогуливались парочки; другие шли, взявшись под руки по нескольку человек в ряд, смеясь и громко переговариваясь. Это была в основном молодежь: девушки в светлых платьях и туфлях на деревянной подошве, завитые, с высоко зачесанными спереди волосами; парни в пиджаках внакидку, в рубашках с закатанными рукавами, кое-кто в парусиновых шортах. Все скамейки под каштанами были заняты. В толпе было много военных. Несколько советских солдат окружили скамейку, на которой сидели их товарищи. Один играл на губной гармошке.
Погода заметно портилась. Нависла тяжелая духота, и темное небо раз за разом прорезали^короткие, беззвучные вспышки молний. Поскольку война еще не кончилась, город был затемнен. Фонари на улицах не горели. Быстро смеркалось. И только длинные полосы света от автомобильных фар выхватывали на мгновение из темноты силуэты людей под деревьями, неподвижные кроны вверху и далекую перспективу улицы. А потом опять все погружалось в серовато-желтый сумрак.
Анджей шел, задумавшись, и не обращал внимания на толчею. По радио передавали последние известия. Тот же, что и днем, мужской голос отчетливо повторял в темноте:
— «Военные действия будут прекращены в субботу в восемь часов утра...»
Через несколько десятков шагов следующий репродуктор подхватывал затихающие слова:
— «Настоящий акт является первым шагом к полной и окончательной капитуляции Германии».
Голос диктора в темноте казался громче, чем днем. Из невидимых репродукторов над улицей и колышущейся толпой неслись одни и те же слова, повторяемые ровным, неестественно громким голосом. Но этот одиноко взывающий сверху голос сейчас никто не слушал. Победа, которую ждали шесть долгих лет, была уже свершившимся фактом, вчерашним днем.
Алик вторую половину дня провел на берегу Сренявы. Он купался, флиртовал с какими-то незнакомыми, приезжими девушками. Когда солнце село, а свободного времени оставалось еще много, он пошел в кино «Балтика» на советский фильм о партизанах. Потом в маленьком кафе неподалеку от рынка ел мороженое и не успел оглянуться, как наступил вечер.
Теперь надо было торопиться. Потный, без шапки, в накинутом на плечи пиджаке, он мчался по тротуару и в одном месте, обходя группу парней и девушек, чуть не налетел на Анджея. Увидев в нескольких шагах от себя высокую фигуру брата, он растерялся, но все же успел отскочить в сторону к скамейкам, в темноте споткнувшись о чьи-то ноги в высоких сапогах.
— А, черт тебя побери!— выругался кто-то.
Он попятился, но снова наступил кому-то на ноги. На этот раз взвизгнула женщина.
Анджей прошел мимо, не заметив брата. Алик нырнул в толпу и только через несколько минут пришел в себя. Он остановился, отер со лба пот и пригладил волосы. А, черт! Ему стало стыдно, что он струсил из-за такого пустяка. Ну и что, если б даже Анджей его увидел? Он был убежден, что брат ни о чем не знает и не будет знать. Он злоупотребил доверием матери потому, что был в ней уверен. Если бы не уверенность, что это останется в тайне, неизвестно, решился ли бы он украсть деньги. Чтобы причинить боль человеку, который тебя любит, надо (он убедился сегодня в этом сам) сделать над собой некоторое усилие, превозмочь себя, но это еще не значит быть готовым к тому, что тебя разлюбят. Так он надеялся. Во всяком случае, взять на себя всю тяжесть ответветствен-ности за свой поступок смелости у него не хватало. К сожалению (он еще раз убедился в этом, к своему стыду), до Юрека Шреттера ему было далеко. Как он завидовал его безграничной смелости и как мечтал быть похожим на него!
Там, где кончался газон, Алик свернул с Аллеи и пошел широкой дорожкой через парк. Вначале ему попадались одинокие парочки, которые шли, прижавшись друг к другу. Он прибавил шаг. Миновал еще двоих — стоя в тени деревьев, они шептались о чем-то. А дальше уже никого не было. Вокруг царил ночной мрак, фантастические очертания деревьев, таинственные заросли, а между ними молчаливые, темные прогалины.
Он дошел до пруда. Его темная, гладкая поверхность была неподвижна и безмолвна, а над ним, точно кучевые облака, сгрудились плакучие ивы. От воды тянуло свежестью и сыростью. Было тихо и пустынно. Вокруг ни души. Слышался только тонкий комариный писк. Под ногами поскрипывал гравий. Чем дальше в глубь парка, тем он казался страшнее и таинственнее.
Алик миновал еще один пруд и свернул на боковую дорожку. Кроны высоких грабов и буков смыкались над его головой и заслоняли небо. Внизу были кусты сирени, жасмина и черемухи. Алик прекрасно ориентировался в темноте, он на память знал здесь все закоулки и заповедные дорожки. Вдруг он остановился и затаил дыхание. За ним кто-то шел. Он услышал в тишине едва уловимое поскрипывание гравия. Отскочив в сторону, он спрятался в кустах сирени. Ждать пришлось не больше полминуты. Сердце у него бешено колотилось. Шаги приближались. Наконец из темноты выступил силуэт человека. Алик облегченно вздохнул, узнав Фелека Шиманского, и тихо свистнул. Тот остановился. Алик выскочил на дорожку.
— Привет!
— Привет!
Фелек, коренастый крепыш, с татарским лицом и копной темных вьющихся волос, ростом был пониже Алика.
— Струсил?
Фелек пожал плечами.
— Когда?
— Когда я свистнул.
— Чего мне трусить? Я знал, что это ты.
— Врешь! Разве ты меня видел?
— А то нет.
— Давно?
Фелек прищурил черные раскосые глаза.
— Порядочно. Алик заметно сник.
— Не унывай!— ободрил его приятель.— Пошли, а то поздно.
Некоторое время они шагали молча.
— Господи, вот духотища!— буркнул Шиманский. Дышать в самом деле было нечем. Воздух был тяжелый и влажный. Молнии сверкали все ближе.
— Который час?— вполголоса спросил Алик. Фелек поднес руку к глазам.
— Не видно?
— А черт, забыл, что у меня нет часов,— ответил Фелек.— Но сейчас уже около половины девятого, а может, и больше...
Местность становилась неровной. Невысокие пригорки резко обрывались, переходя в узкие овраги.
— Достал?— спросил Алик.
— Что?
— Деньги.
— Ага. Осторожно, сворачиваем. Алик остановился.
— Погоди, я знаю дорогу покороче. Вон за тем дубом.
В нескольких шагах впереди вырисовывались во мраке огромные мощные очертания раскидистого дерева.
Фелек улыбнулся.
— Ты тогда зашел к нам с тыла...
— Помнишь?
— Еще бы. Ну и досталось тебе тогда.
— Кому? Мне?— возмутился Алик.— Это вам досталось. Мы были с Юреком, а ты с Янушем и Марци-ном. Забыл?
— Верно,— вспомнил Фелек.
Оба мысленно перенеслись в те далекие времена, когда эта заброшенная и пустынная часть парка была местом их мальчишеских игр.
За дубом едва приметная тропка терялась в густом подлеске. Алик шел впереди, Фелек — за ним. Тропка круто спускалась вниз. Здесь парк кончался, и наверху, на противоположной стороне оврага, виднелась проволочная ограда. За оградой была темная и безлюдная окраинная улица. Лишь несколько бледных и словно висящих в пустоте огоньков просвечивало сквозь затемненные окна. В одном доме, наверно, окно было открыто, потому что оттуда отчетливо доносились звуки пианино. Кто-то ехал посредине мостовой на велосипеде. Снизу маленький фонарик напоминал светлячка.
Кусты подступали к самому краю оврага.
— Сюда!— шепнул Алик.
Он свернул налево и уверенно двинулся вперед, осторожно раздвигая ветви, покрытые густой молодой листвой. Вскоре он остановился.
— Здесь!
Фелек подошел к нему.
— Здорово! Так, конечно, ближе.
— Вот видишь!
Впереди, на расстоянии шага, виднелась неглубокая впадина, заросшая густой травой и низким кустарником. Оттуда, как из погреба, тянуло холодом. Согнувшись, они стали спускаться вниз по узкому проходу. Почва под ногами была каменистая и неровная. Вдруг из темноты раздался приглушенный голос:
— Кто идет?
— Свобода!— спокойно ответил Алик. Фелек споткнулся о камень.
— А, черт! Не валяй дурака, Марцин, посвети!
Карманный фонарик осветил проход. Внизу, под низким сводом, стоял маленький тщедушный Марцин Бо-гуцкий. Фелек обвел глазами стены.
— Никак эта дыра меньше стала?
— Это ты подрос,— рассмеялся Алик.— Правда, не намного.
— С меня хватит.
Они поздоровались с Марцином. Рука у него была холодная и влажная. Ему, видно, нездоровилось.
— Юрек здесь?— спросил Алик.
— Давно. Первый пришел.
Марцин погасил фонарик. Проход круто поворачивал и за углом внезапно расширялся, образуя не очень вместительное, но глубокое подземелье со сводчатым потолком. Мерцающее пламя фонаря, укрепленного сбоку, освещало красные кирпичные стены и неровный, крепко убитый земляной пол. В углах притаился мрак. Там и сям белели большие камни — ребята вкатили их сюда в те далекие времена, когда играли в индейцев; на них восседали мудрые индейские вожди.
Юрек Шреттер — высокий, худощавый блондин с узким, птичьим лицом, в спортивном костюме и мягкой кожаной куртке — поставил ногу на один из этих камней. Рядом, прислонившись к стене, в небрежной позе стоял Януш Котович, как всегда, элегантный — в безупречно отглаженных серых брюках и длинном свободном пиджаке. Вид у него был скучающий, во всяком случае, он строил из себя человека, пресыщенного жизнью.
— Елки-палки!— пробормотал Фелек, оглядевшись по сторонам.— Вроде бы ничего не изменилось, только все меньше стало. Привет, Юрек!
Шреттер поднял голову.
— Вы опоздали!
Он сказал это спокойно, твердо и немного высокомерно, давая понять товарищам, что он им не ровня.
Алик покраснел. А Фелек, которому было наплевать на командирский тон Юрека, пожал плечами.
— Да? Разве что самую малость.
Юрек посмотрел на него узкими, глубоко посаженными глазами.
— Я ведь, кажется, не говорил, на сколько вы опоздали. Важен сам факт.
Януш Котович даже не старался скрыть насмешливой улыбки. Он вытащил из кармана брюк золотой портсигар и закурил.
— Мог бы угостить, свинья!— бросил Фелек. Котович протянул ему портсигар.
— Пожалуйста.
Алик тоже взял сигарету. Марцин не курил. Юрек Шреттер отказался.
— Новое приобретение?— оглядев портсигар, спросил Фелек.
— Нравится?
— На мой вкус — слишком шикарный.
— Много ты понимаешь!
— Садитесь!— перебил их Шреттер.— Напоминаю вам, мы собрались здесь не для трепотни и выпивки.
— Жалко!— пробормотал Януш, но так тихо, что его расслышал только стоявший рядом Фелек.
Ребята молча расселись на камнях.
— Черт, до чего жесткие!— Фелек сморщился и нагнулся к Янушу.— Смотри задницу не отморозь...
Бледный, худой Марцин в куцем, потрепанном пиджачишке ежился от холода и нервно потирал руки. С минуту все молчали. Полумрак, подвижные тени на потолке и стенах, камни, покрытые мхом,— сколько все это будило воспоминаний!
Алик не выдержал:
— Юрек, помнишь, ты Быстрокрылым Соколом был? Шреттер — это было его прозвище — сдвинул брови.
— Может, в другой раз поговорим о*б этих ребячествах?
— Играли мы здорово, ничего не скажешь,— вставил Фелек.
Шреттер промолчал. Он один продолжал стоять, поставив ногу на камень и подперев рукой подбородок. Мерцающее пламя свечи освещало высокомерное, худое лицо и отбрасывало на стену и потолок огромную, переломанную в плечах тень. Тишина была такой глухой и бездонной, как бывает только под землей. Издали и тоже будто из-под земли послышался глухой удар грома.
— Гроза,— прошептал Марцин. Снова загремел гром.
— Елки-палки!— буркнул Фелек.— Совсем как из пушек, правда?
Все стали прислушиваться. Вдруг Шреттер выпрямился.
— Слушайте, ребята,— сказал он решительно, но на этот раз его голос прозвучал несколько мягче.— Я хочу, чтобы между нами не было никаких недоразумений...
— Правильно!— согласился Фелек.
Юрек пропустил его замечание мимо ушей.
— Мы знакомы не со вчерашнего дня и знали друг друга еще пацанами. Все мы старые друзья, верно? Но сейчас я ваш командир. Я приказываю, а вы подчиняетесь. Мы первая пятерка нашей организации. Мы ее создали, и от нас зависит, какой она будет. Понимаете, о чем я говорю? Это не детская забава.
Фелек сплюнул крошки табака.
— Порядок! Валяй дальше!
— Я не хотел бы больше к этому возвращаться. Но это всецело зависит от вас. Лично я знаю, что мне делать.
Фелек заерзал на камне и искоса посмотрел на Юре-ка, но ничего не сказал.
— А теперь,— продолжал Шретер,— перейдем к делу. Вчера вы получили приказ, подчеркиваю — первый приказ своего командира: принести сегодня вечером по пять тысяч. Надеюсь, приказ выполнен. Но это еще не все.
— Как не все?— забеспокоился Фелек.
— Погоди. Я не о том. Я должен знать, откуда каждый из вас взял деньги.
Алик вспыхнул и пригнул голову, чтобы скрыть краску стыда.
— Начну с себя,— сказал Шреттер.
Он вытащил из кармана деньги и швырнул их на камень, на котором держал ногу.
— Пять тысяч. Часть суммы на покупку мотоцикла. Точнее, три четверти.
Считая вопрос исчерпанным, он обернулся к сидевшему ближе остальных Котовичу.
— Януш?
Котович со скучающим видом полез в карман, извлек толстую пачку денег и быстро отсчитал пять бумажек.
— Пять бумаг. Дело чистое. Так называемые карманные деньги, честно заработанные на валюте. Впрочем, сами знаете.
— Порядок,— сказал Шреттер и обернулся к следующему. Следующий был Фелек Шиманский.
— Ты?
Тот молча положил на камень деньги.
— Откуда?
— О господи, вот зануда! Загнал часы, довольно с тебя?
Шреттер с минуту молчал.
— Порядок,— наконец сказал он.— Следующий! Алик, ты?
Алик, чувствуя, что покраснел до корней волос, неловко вынул деньги и, нагнувшись, положил в общую кучу.
— Откуда?— подчеркнуто сухо спросил Шреттер, потому что Косецкий был его лучшим другом.
Алик окончательно растерялся.
— У меня было немного...
— Сколько?
— Полторы.
— А остальные? Алик молчал.
— Где достал остальные? Делать нечего, пришлось сознаться.
— Украл.
Шиманский и Котович заметно оживились, Фелек даже свистнул. У Алика словно гора с плеч свалилась.
— У кого?— продолжал допрашивать Шреттер.
— У матери,— уже совершенно спокойно ответил Алик.
Сошло, и совсем не страшно. Он чувствовал, что его никто не осуждает. Даже наоборот.
— Порядок!— сказал Юрек Шреттер.— Марцин?
Марцин сидел в стороне, задумавшись и зажав ладони между колен. При звуке своего имени он спокойно поднял на Шреттера задумчивые глаза. Лицо Юрека омрачилось.
— Твои деньги где?
— У меня нет денег,— тихо ответил Марцин. Януш Котович сделал такое движение, словно хотел
встать и сказать что-то, но Фелек удержал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30