— Не нужно. Смотрите, налижетесь,— повторил он и первый взял свою стопку.
— Вместе налижемся,— ответил Грошик.— Ваше здоровье!
Они выпили. Древновский покраснел, на глазах у него выступили слезы, и он чуть не задохнулся. Отдышавшись, он закричал:
— Черт возьми! Что это такое? Что вы нам налили? Ведь это спирт!
Грошик радостно захихикал.
— Ей-богу, спирт! Здорово вы его подкузьмили... Кристина разыграла испуг.
— Что вы, какой спирт? Этого не может быть. Я не могла перепутать.
Она начала торопливо искать бутылку, из которой только что наливала, и, найдя ее, притворилась смущенной.
— Ну?— спросил Грошик.
— Действительно, спирт. Простите, пожалуйста...
— Пустяки!— Грошик от восторга подскочил на своем табурете.
Древновскому стало стыдно, что он оказался не на высоте.
— Глупости!— небрежно бросил он.— Не огорчайтесь, ошибиться каждый может. Лучше налейте-ка нам еще по одной.
— Того же?
— Конечно! Спирт гораздо лучше водки. Просто надо заранее знать, что пьешь.
В голове у него зашумело, а в кончиках пальцев слегка покалывало. Он поудобней уселся на высоком табурете. Здесь было хорошо. В полутьме бара глухо, словно издалека, доносились звуки оркестра и шум голосов, бушевавших в большом зале. Он взглянул на Грошика. Даже этот похожий на крысу неряха с помятой физиономией показался ему сейчас симпатичней.
— Ваше здоровье!— сказал он и первый потянулся за стопкой.
На этот раз все сошло благополучно. Они закусили грибами.
— Ну?— спросил он, фамильярно наклоняясь к Грошику.— Что там со Свенцким? В самом деле министром назначили?
Репортер заморгал прищуренными, помутневшими глазками.
— Ага!
— Каким?
— Пропаганды. Древновский задумался.
— Неплохо. Хотя я предпочел бы МИД.
— Он тоже.
— Это точно?
— Говно всегда наверх всплывает. Древновский засмеялся и хлопнул Грошика по
колену.
— Хорошо сказано!
— Не беспокойся, ты тоже всплывешь.., Древновский засмеялся еще громче.
— Конечно, всплыву, а как же! Вот увидишь лет этак через пяток...
— Ну?
— Кем я буду... Грошик рыгнул.
— Закуси грибочком,— сочувственно посоветовал Древновский.— Видишь ли, я знаю, чего хочу. А это самое главное.
— Говно само всплывает.— Грошик икнул.— А чего ты хочешь?
Древновский сделал рукой широкий жест.
— Многого! Прежде всего — денег.
— Заимеешь.
— Заимею. Хватит с меня нищеты. Послушай-ка, ты Свенцкого знал до войны?
— Знал.
— Что он за человек?
— Негодяй.
— Это хорошо. Как раз то, что мне нужно. А еще?
— Ловкач.
— Я его перехитрю. Посмотришь, как я его околпачу. Чего смеешься? Думаешь, не удастся?
— Удастся.
— Чего же ты смеешься?
— Ничего. Представил себе, как это будет выглядеть.
— Неплохо. Этот тип даже не заметит, как я его оседлаю.
Грошик подцепил вилкой гриб.
— Треп!
— Нет, не треп, а так оно и будет.
— Треп. Ты от страха в портки наложишь.
— Это я-то? Ты меня еще не знаешь.
— Еще как знаю. Ты его боишься.
— Свенцкого?
— А нет, скажешь? Тогда возьми меня на банкет. Древновский задумался.
— Вот видишь!— Грошик качнулся на табурете.— Я говорил, боишься.
Хелмицкий посмотрел на часы.
— Спешите?— спросила Кристина.
— Что вы! У меня уйма времени.
— Почему же вы смотрите на часы?
— У меня тут свидание.
— С женщиной?
— Может, и с женщиной. Не нравится?
— Кому?
— Вам.
— А мне какое дело?
— Правда?
— Представьте себе.
— А если не с женщиной?
— Меня это тоже не касается.
— В самом деле? Разрешите вам не поверить?
— Пожалуйста, если вам угодно...
— Что?
— Не верьте.
— Прекрасно. Итак, я не верю. Долго вы тут будете сидеть?
— До конца. Пока не уйдут последние посетители.
— То есть?
— Как когда, день на день не приходится.
— А сегодня?
— О, сегодня, наверно, до утра.
— Это обязательно? Вы тут одна?
— Пока одна. А в десять придет сменщица.
— Ну вот.
— Что «вот»? Когда много посетителей, мы вдвоем еле справляемся.
Древновский обернулся к ним и позвал:
— Девушка!
— Чтоб ему пусто было!— пробормотал Хелмицкий. Кристина медленно вышла из-за стойки.
— Счет!— потребовал Древновский.
В дверях, завешенных темно-зеленой портьерой, стоял Анджей Косецкий и озирался по сторонам. Хелмицкий сразу его заметил.
— Алло!
Анджей подошел к стойке.
— Привет, Анджей. Что нового?
— Ничего. Я проголодался.
— Я тоже. Сейчас попросим, чтобы нам чего-нибудь принесли. Займи пока столик.
— А ты куда?
Хелмицкий многозначительно подмигнул.
— Минуточку. У меня тут одно дельце есть. Древновский тем временем рассчитывался. Грошика
счет не интересовал, и он торопливо подбирал с тарелки остатки грибов.
— Пошли?
— Куда торопиться.
— Девять уже.
— Ну и что?
В голове шумело все сильнее, но Древновскому было хорошо. Он теперь видел все как-то ясней и четче, и ему было море по колено. Удача, казалось, сама плыла ему в руки. И у него появилась уверенность, что он сумеет устроить свою жизнь так, как захочет. Его распирала жажда деятельности.
— Я пошел!— заявил он.
Грошик опять было начал разводить рацеи, но, видя, что Древновский решительным шагом направился к выходу, торопливо сполз с табурета и, слегка пошатываясь, засеменил за ним.
Кристина вернулась к Хелмицкому.
— Что вы нам дадите поесть? Мой товарищ уже пришел, вон он сидит.
— Вижу. Жалко, что не дама.
— Кому жалко?
— Вам.
— А вам?
— Мне? Я уже сказала, что мне это безразлично. Что вам принести? Чего-нибудь выпить?
— Выпить тоже. Но сперва поесть, мы страшно проголодались...
— Есть холодное мясо, фаршированные яйца, салат...
— Все равно. На ваше усмотрение.
— Но есть-то ведь буду не я.
— Это не важно. Вы лучше сумеете выбрать.
— Какое доверие!
Он наклонился к стойке.
— Незаслуженное?
— Сперва нужно убедиться, а потом говорить.
— Идет! Но я уверен, что не ошибся.
Анджей сидел за столиком в глубине бара. Он задумался и не заметил, как подошел Хелмицкий.
— Вот и я,— сказал Хелмицкий, садясь рядом. Анджей поднял голову.
— Заказал?
— Да. Сейчас принесут. Анджей, взгляни вон на ту девчонку...
— На какую?
— За стойкой.
— Ну?
— Хорошенькая, правда?
— Ничего,— равнодушно буркнул Анджей. Хелмицкий искоса посмотрел на него.
— Знаешь что, Анджей?
— Ну?
— Ты должен сегодня обязательно напиться...
— Не беспокойся, так оно, наверно, и будет.
— Здорово!
— Ты думаешь?
— Увидишь, сразу легче станет. Дал бы я тебе один совет, да боюсь — обозлишься.
Анджей пожал плечами.
— Не старайся, заранее знаю, что ты мне посоветуешь.
— А что, давал я тебе когда-нибудь плохие советы?
— Не всегда они помогают...
— А я тебе говорю, старина, что всегда. Главное — заставить себя ни о чем не думать, забыться.
— А потом?
— Прости, пожалуйста, но какое мне дело, что будет потом? Поживем — увидим. Не бойся, никуда твое «потом» не денется. Говорю тебе, это самый верный способ. Выключиться. Нажал кнопку — и все исчезло. Обо всем забываешь, и ничего тебя не тяготит. Выпить, обнять хорошенькую девчонку, что ни говори, это всегда действует. Разве нет?
— Может, и да.
— Ну, скажи сам, какого дьявола терзаться? Кому от этого польза? Не надо ничего принимать слишком близко к сердцу. Только бы уцелеть как-нибудь во всей этой кутерьме. Не свалять дурака. Разве я не прав?
Анджей промолчал. Как знать, может, Мацек и прав? Он чувствовал, что мог бы рассуждать и жить, как Мацек, с такой же легкостью ища забвения в доступных житейских радостях, если бы, независимо от его воли, что-то не восставало внутри против этого, вечно напоминая о себе и заставляя во всем доискиваться глубокого смысла, даже когда сама жизнь, казалось, теряла всякий смысл. Ну и что? Лучше ему от этого, что ли? Кругом пустота. Мрак. От того пыла, с каким он боролся несколько лет назад, не осталось и следа. Нет ни прежнего подъема, ни прежнего энтузиазма. Никаких надежд и желаний. Стан победителей еще раз раскололся на победителей и побежденных. С побежденными были и тени умерших. За что они отдали свою жизнь? Ни за что. Война догорала. И никакой надежды, что огромные жертвы, страдания, несправедливость, насилия и разрушения оправданы. Он вспомнил, что говорил Вага час назад о солидарности. Но чувствовал, что здесь что-то не так. Тысячи людей, поверив в благородные слова, поднялись на борьбу во имя высоких жизненных идеалов: одни погибли, другие уцелели, а жизнь еще раз жестоко насмеялась над громкими словами, над человечностью и справедливостью, над свободой и братством. От возвышенных, благородных идеалов остался навоз, большая навозная куча. Вот во что превратилась пресловутая солидарность...
Хелмицкий подтолкнул локтем Косецкого.
— Анджей!
— Ну?
— Чего это у тебя физиономия вытянулась?
— Отстань!
— Послушай, дай мне в морду, если тебе от этого легче будет.
— Сказал, не приставай. Мацек покачал головой.
— Эх, Анджей, Анджей...
— Чего тебе?
— Ничего.
— То-то же. Я думал, ты опять начнешь приставать со своими дурацкими советами...
Еще не было девяти, когда Свенцкий прибыл в «Монополь». Шел проливной дождь. Шофер, выскочив из машины, открыл дверцы, и трое мужчин, разбрызгивая лужи, один за другим пробежали небольшое расстояние до входа в ресторан. Свенцкий приехал не один. Конференция затянулась, и он прямо с нее отправился на банкет, захватив с собой своего заместителя Вейхерта и председателя городского совета Калицкого.
В холле Свенцкого встретил администратор по фамилии Сломка. До войны ему принадлежал известный львовский ресторан. Это был толстяк с белесыми ресницами, круглой физиономией, круглым брюшком и маленькими, пухлыми ручками, которыми он имел обыкновение быстро-быстро размахивать, точно пловец, борющийся с течением. Прежний хозяин «Монополя», первый в Островце богач Левкович, со всей семьей погиб в Треблинке.
Свенцкий, завсегдатай «Монополя», фамильярно поздоровался со Сломкой.
— Как дела, пан Сломка?
— Прекрасно, пан бургомистр.
Свенцкий засмеялся и обернулся к своим спутникам.
— Смотрите, наконец-то я вижу человека, который всем доволен и ни на что не жалуется. Вы никогда не жалуетесь, пан Сломка?
Сломка всплеснул пухлыми ладошками.
— Боже сохрани! Зачем мне жаловаться, пан бургомистр? Разве у меня старая жена?
— А что, молодая?
— И молодой тоже нет.
— Посмотрите на него!— удивился Свенцкий.— Надеюсь, вы не женоненавистник?
Сломка растянул в широкой улыбке толстые губы и сразу стал похож на розового пупса.
— Наоборот, пан бургомистр. Потому я и не женюсь. К чему всегда есть одно и то же блюдо?
Острота пришлось по вкусу Вейхерту, веселому, компанейскому человеку, по профессии архитектору.
— Вы, я вижу, и в жизни применяете кулинарные рецепты.
В разговорах с посетителями ресторана Сломка любил щегольнуть точной осведомленностью об их служебном положении. На этот раз ему тоже повезло: Вейхерта он знал в лицо и помнил, какую тот занимает должность.
— Это понятно, пан заместитель,— поклонившись, сказал он,— ведь я ресторатор.
Но при мысли о том, как бы в разговор ненароком не вступил третий мужчина, чьи анкетные данные были ему неизвестны, он даже вспотел от страха. Впрочем, у Ка-лицкого никакого желания не было принимать участие в разговоре. Он не любил шумных сборищ, не выносил специфической ресторанной обстановки и в «Монополь» согласился пойти только ради того, чтобы увидеться со Щукой. Калицкий был высокий, сухопарый старик лет шестидесяти с небольшим, с густыми, тронутыми сединой волосами и длинными седыми усами, придававшими ему старозаветный вид.
Но Сломке даже молчащий Калицкий не давал покоя. Поэтому когда гости снимали в гардеробе пальто, Сломка лавировал между ними, стараясь как-нибудь не столкнуться нос к носу с Калицким. Его самолюбие хозяина было задето: он очень гордился своим личным знакомством с важными посетителями. Остальные интересовали его только с точки зрения выручки. Поэтому он воспользовался тем, что оказался рядом со Свенцким, когда прокладывал гостям дорогу в толпе, заполнявшей общий зал.
— Прошу прощения, пан бургомистр...— прошептал он, сопя и быстро-быстро работая коротенькими ручками.
Свенцкий как раз отвечал на чей-то поклон. Ему кланялись со всех сторон. Он любил это и с удовольствием показывался в публичных местах. Сейчас он вообразил на секунду, будто медленным шагом, с обнаженной головой, в окружении многочисленной свиты идет вдоль рядов почетного караула, застывшего по команде «смирно».
— Я вас слушаю,— сказал он, с такой предупредительностью наклоняясь к низенькому Сломке, будто тот был по меньшей мере премьер-министром.
— Пана Вейхерта я имею честь знать,— пролепетал Сломка.— А вот другого пана...
— Калицкого?
— Да, да... К сожалению, я не знаю, какой он занимает пост.
Свенцкий добродушно рассмеялся,
— Ах, вот что! Он председатель городского совета. Вам, пан Сломка, надлежит знать местное начальство.— И, взяв толстяка фамильярно под руку, прибавил:— Уж если вы придаете этому такое значение...
— Это очень важно, пан бургомистр,— просопел Сломка.— Очень важно.
Свенцкий опять кому-то поклонился.
— Не спорю. Тогда с сегодняшнего дня, вот с этой минуты, если угодно, называйте меня...
— Как, пан бургомистр?— чуть слышно прошептал Сломка.
— Увы, министром, дорогой пан Сломка.
Сломка был до того ошарашен, что даже споткнулся.
— Осторожней,— предостерег его Свенцкий. Сломка просиял от счастья, и теперь казалось, будто
он весь состоит из нескольких блестящих шаров. Голова, глаза, рот, туловище, маленькие ручки — все было правильной округлой формы.
— Как я рад, пан бургомистр... простите, пан министр! Это знаменательный день для меня.
В банкетном зале, ярко освещенном хрустальными люстрами, кроме двух лакеев во фраках, которые при виде вошедших поспешили удалиться, еще никого не было.
Свенцкий обвел глазами зал.
— Мы, кажется, первые. Тем лучше. Кстати, пан Сломка, мой секретарь здесь не появлялся?
Но внимание Сломки поглотил роскошно накрытый стол. На фоне зеркал в позолоченных рамах и немного выцветших, но все еще красных обоев выделялся белоснежный стол с букетами алых роз, ломившийся под тяжестью яств и посуды. Зрелище было поистине великолепное. Свенцкому пришлось повторить вопрос.
— Пан Древновский?— очнувшись, перепросил Сломка.— Нет, пан министр, не появлялся.
Свенцкий самодовольно улыбнулся и тихо сказал своим спутникам:
— Слышали? Уже «пан министр». От здешних сплетников ничего не утаишь.
— А тебе очень важно сохранить это в тайне?— Вейхерт рассмеялся.
— В данном случае нет. Но мой слух еще не привык к этому.
— Не беспокойся,— Вейхерт похлопал его по плечу,— скоро привыкнет.
— Я тоже так думаю.— Довольный шуткой, он снова обратился к Сломке:— Благодарю, пан Сломка. Вы отлично все устроили. Стол выглядит совсем по-довоенному.
Сломка просиял от удовольствия и поклонился. Он всегда молча выслушивал похвалы своему кулинарному искусству, принимая их как должное. Вдруг он засуетился.
— Одну минуточку, пан министр...— пробормотал он и вперевалку засеменил в глубину зала, где стояли лакеи.
— Какие вина заказаны?— спросил он ближайшего.
— Рейнское, пан шеф. У нас его очень много. Сломка поморщился и замахал маленькими ручками.
— Переменить, немедленно переменить и подать самое дорогое — французское. Белое и красное. Только французское.
«Пусть платят»,— не без злорадства подумал он.
— Уже десятый час,— сказал Свенцкий, угощая Вейхерта и Калицкого сигаретами.— Боюсь, наши гости опоздают. Эта дурацкая гроза испортила нам все дело.
— Щука живет в «Монополе»,— отозвался стоявший рядом Калицкий.
— Ну и что?— пожал плечами Свенцкий.— С одним товарищем Щукой за стол ведь не сядешь. Не знаю, как вы, а я порядком проголодался.
— Я тоже,— подтвердил Вейхерт.
— Не понимаю, куда девался Древновский? Я специально просил его прийти пораньше. Интересно, какого ты о нем мнения?
— О Древновском?
— Ага!
— Что ж, он, кажется, ловкий малый.
— Да? Я думаю, стоит взять его с собой в Варшаву.
— Вот и он, легок на помине...
Древновский, ослепленный ярким светом, стоял в дверях и с глуповатым видом потирал руки, точно не зная, куда их девать. Внезапно он почувствовал себя совершенно пьяным. Зал со столом, зеркалами, красными стенами завертелся у него перед глазами, сливаясь в водоворот света, теней и каких-то непонятных фигур. Но еще не совсем потеряв над собой власть, он заставил себя выпрямиться и неестественно твердым шагом двинулся к стоявшим возле стола мужчинам. За ним, как тень, проскользнул в дверь Грошик и, одергивая на ходу куцый пиджачишко, заковылял за своим приятелем на мягко гнущихся ногах.
Свенцкий не поверил своим глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30