На ходу она стянула с себя черную блестящей кожи куртку и осталась в юбке и блузке с короткими рукавами. Низкий вырез блузки обнажал белоснежную шею. Грудь, и прежде большая, стала еще больше, и блузка едва не лопалась.
«Какая белокожая»,-— невольно подумала Малало и пошла следом за невесткой.
— Здравствуй, дядя Годердзи! — входя в спальню, шумно приветствовала Маринэ свекра. Подойдя к кровати, она склонилась над ним и три раза звучно чмокнула в лоб.
— Маринэ, милая ты моя, пожалуйста, не называй его дядей и меня не зови тетей Малало. У нас, в Картли, иначе принято. Отца мужа нужно называть отцом, а если не можешь его так называть,— зови просто свекром, меня мамой должна звать, опять же если не можешь,— мама Малало. Невесток нашего дома, которые старше тебя по возрасту, называй тетушками, тех, с кем мы крестинами связаны,— крестной или крестным, одним словом...
— Нашла время уму-разуму учить! Разве сейчас это к месту? Ты давай стол попроворнее накрывай, чтобы я невестку благословил. Да и кто сейчас помнит крестных и все эти твои старозаветные слова,— прервал ее Годердзи.
Рассерженная бестактным замечанием мужа, Малало поджала губы и демонстративно умолкла. Молча подтащила к кровати небольшой столик, молча накрыла его. Зато Маринэ разливалась соловьем. Она взахлеб рассказывала о своем круизе вокруг Европы, о том, что она там видела и где побывала.
— Это за вас,— прервал ее Годердзи, поднимая бокал.— Мне только вчера разрешили сидеть, и вот я вас сейчас от всей души благословляю...
— А то ты раньше не садился,— с укором пробурчала Малало.
Годердзи, как человек старого образца, на сей раз говорил долго. Много добрых слов сказал молодоженам, а напоследок все ж таки не сдержался, пошутил, как он любил, по-крестьянски грубо:
— Для семьи и для страны лучше будет так,— сказал он, щурясь в лукавой улыбке,— чтобы не только муж к жене в постель забирался, а и жена иной раз чтоб к мужу перебиралась! Иначе равноправие и эманц... эман... как это чертово слово называется?
— Эмансипация,— подсказал Малхаз.
— Ага, вот-вот, эмансипация и равноправие не получатся, поняла, невестушка?
Годердзи поднес стакан к губам, но не отпил ни капельки. Поглядел на свет, полюбовался цветом вина. Потом высоко поднял стакан, поцеловал донышко и поставил на стол.
- Поняла, батоно свекор, только это у нас НЕ получится. Это почему ЖР? — удивился Годррдзи. - Да потому что у нас одна ПОСТЕЛЬ, и мы всегда ВМЕСТЕ спим,— БеЛЫЕ зубки Маринэ ОСЛЕПИТЕЛЬНО сверкали.
— Ну НЕТ, это ТОЖЕ НЕ ДЕЛО. Эдак вы чересчур привыкнете друг к другу. Пусть папаша купит вам вторую кровать, НЕБОСЬ ДЕНЬГИ-то еСТЬ у НЕГО?
— Есть, а как ЖЕ, ЧЕСТНЫМ трудом заработанные. Вот он нам «Волгу» купил.
— Ой, господи, умереть МНЕ на МЕСТЕ! — тихо вырвалось у Малало, она в изумлении и ГНЕВЕ прижала пальцы к губам. Хотела было ЕЩЕ что-то сказать, да тут Годердзи так грозно сверкнул на НЕЕ глазами, что она больше и рта НЕ посмела раскрыть.
— Кто купил, тому дай бог здоровья! — сказал Годердзи, снова высоко поднял стакан, поцеловал донышко и поставил ЕГО на МЕСТО.
— Да, да, за ЕГО здоровье! — воскликнула с готовностью Маринэ, чокнулась со свекром и выпила до дна.
Слова Маринэ заставили Малхаза опустить голову.
Он так ссутулился на СВОЕМ стуле, словно ЕГО в дугу согнули.
Годердзи побагровел.
Малало беСПОКОЙНО ерзала, будто на горячих угольях сидела.
ВСЕ трое напряженно думали, с ЧЕГО бы это Маринэ про «ЧЕСТНЫЙ труд» заговорила.
Уж давно ЗЕНКЛИШВИЛИ так были напуганы этими словами — «ЧЕСТНЫЙ труд», что для супругов звучание их было подобно свисту кнута над головой.
Вот и сейчас их неприятно поразили эти слова в устах Маринэ, они сразу насторожились, пытаясь понять, намеренно ли она говорит так, с ЦЕЛЬЮ уколоть новых родственников, или просто брякнула, ВОВСЕ НЕ собираясь кого-либо обидеть.
Их молчание ВНЕСЛО холод и напряженность. Даже Маринэ почувствовала СЕБЯ СТЕСНЕННО. Она поняла, что произошло НЕЧТО таКОЕ, из-за ЧЕГО муж и ЕГО родители утратили желание беСЕДОвать.
БЕЗ СОМНЕНИЯ, она и в мыслях НЕ имела их обидеть и даже НЕ обратила внимания на то, что произнесла эти сакраментальные слова — «ЧЕСТНЫМ трудом». А ВСЕ обстояло ОЧЕНЬ просто: у Сандры было столько врагов и недоброжелателей, столько завистников и злопыхателей, что он сам и ЧЛЕНЫ ЕГО СЕМЬИ ТОЛЬКО и твердили — мы, мол, ЧЕСТНЫМ трудом ЖИВЕМ. ВСЕ трое, ОТЕЦ, мать и дочь, настолько привыкли к постоянному утверждению СВОЕЙ ЧЕСТности и безгрешности, что, ГДЕ бы они ни находились, с КЕМ бы ни ВЕЛИ БЕСЕДУ, они обязательно проводили эту мысль, нимало НЕ заботясь о том, что могут этим кого-то задеть и оскорбить.
Маринэ характером похожа была на отца, такая ЖЕ, как он, прямая и упрямая, грубоватая и шумливая, такая ЖЕ бесцеремонная и резкая на язык. Вернувшись из Тбилиси с консерваторским дипломом, она некоторое время проработала педагогом в музыкальной школе. Тут как раз директор школы ушел на пен сию, и на освободившуюся должность назначили Маринэ. Вскоре ее избрали депутатом райсовета, она стала членом исполкома, а на одном из последних пленумов райкома ее избрали и членом райкома.
Благодаря такому стремительному продвижению Маринэ и вовсе загордилась, приобрела особый апломб и уверенность в собственной значимости и неповторимости. Оно и понятно было: рядовой педагог самебского музыкального училища, в короткий срок она заделалась главной дамой района. Теперь ни одно торжественное заседание не проходило без того, чтобы дородная дочь Эдишерашвили не восседала бы в президиуме. И все мужчины, присутствующие в зале, пялились на красивую молодую директрису.
Ее ладная, хотя и довольно полная фигура, всегда обнаженная белоснежная шея с горделиво посаженной, слегка склоненной набок головой привлекали мужские взоры так же, как мед привлекает мух.
Маринэ своим женским чутьем прекрасно это угадывала и обычно восседала в президиуме с довольным видом сытой пантеры.
Когда молодая невестка заметила, что Зенклишвили приуныли (хотя и не понимала причины), она решила разрядить атмосферу и с веселым лицом обратилась к Годердзи:
— Сударь мой свекор, отец велел вам передать, что вызывает вас на соцсоревнование!
— Помилуй, невестушка,— развел руками Годердзи, — разве ж нам на работе этого соцсоревнования не хватает, что еще и дома его затевать? И в чем соревноваться-то?
— А давай, говорит, посоревнуемся мы с Годердзи, кто крепче поможет нашим молодоженам подняться.— И белые зубки Маринэ снова сверкнули в задорной улыбке.
— Какая еще вам помощь нужна! Ты сама — директор, муж твой — заместитель председателя райсовета. Скорее вы должны помогать таким беднякам, как мы,— попытался отшутиться Годердзи.— Помогать надо было нам с Малало, когда мы поженились. А вы — эгей, у вас одной только зарплаты у обоих до шести сотен в месяц, это, брат, шесть тысяч на старые деньги. Шесть тысяч рублей в месяц! К тому ж на еду вы ничего не тратите. Так, милые мои, сам царь Николай не роскошествовал!
Малхаз продолжал молчать. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он посидел еще недолго и собрался уходить. И как ни просили отец с матерью, не остался. Маринэ, разумеется, за ним поднялась. Она то ли вправду не замечала его дурного настроения, то ли прикидывалась.
Едва молодожены уселись в машину, Малало как фурия влетела в комнату. Такой разъяренной Годердзи нечасто видел свою жену.
— Ты посмотри на эту дрянь, на эту потаскуху бесстыжую! — взорвалась она.— Ишь, распоясалась, а? Ехидничала, ядом прыскала! Честным трудом, да то, да се! Это все в наш огород камешки. Ага, как же, честным трудом ее отец этакое состояние нажил!.. В городе открыл какую-то колхозную точку, мол, фирменный магазин колхоза, летом фруктами торгует, зимой овощами, и без конца все туда отгружает! Ты как думаешь, в его карман с того магазина ничего не идет?.. Пусть сперва на себя оборотится, а потом уж других шпыняет! И намеки эти его доченька пусть своему краснорожему отцу делает... Э-э, наш сын дурак, а то разве ж эта кобыла посмела бы так разболтаться?!
— Нет, моя Малало, дело не в словах!
— А в чем же? Можно было нам такие слова говорить? Это мы заслужили, а? Да и потом, милый мой, ты что же, не слыхал, о чем она тут распитюкивала? Отец мой, говорит, машину нам купил! Видали? Да еще, говорит, отец тебя на соцсоревнование вызывает! Ай-яй~яй! Люди добрые, разве ж я не этими вот руками деньги нашему недоумку отдала?
— Видать, не сказал он ей, кто эти деньги дал, вот она и воображает, что отцовские...
— А почему она должна воображать, почему? Не спросила небось, на чьи деньги и благодаря кому они эту машину покупают?
— Да полно тебе, успокойся, может, так оно и лучше...
— Почему же лучше, милый Годердзи, деньги ты им дал, твоим потом, твоим горбом заработанные, а она кричит — отец! Это все равно?
— Я говорю, может, так оно и лучше... Если бы она что-нибудь знала, в секрете бы не удержала, на весь свет растрезвонила бы. Сперва одной подружке бы сказала, потом другой, и в конце концов все бы узнали, что деньги на машину дал я. А потом уж никто бы не стал разбираться, где правда, где ложь: все, что бы они в дальнейшем ни приобретали, или что бы эта бестия Сандра ни приобрел, мне приписали бы и выставили бы меня таким богачом, что я бы в два счета за решетку попал. А теперь кто что может сказать? Сандра купил машину на свои сбережения, тут уж комар носа не подточит! Разве так не лучше?
— Ой, треснула бы тупая Сандрина башка, сгинула бы вся их пронырливая порода! — Малало сделала свой любимый жест глубочайшего презрения, вышла и в ярости захлопнула за собой дверь.
Понурый и молчаливый вернулся Малхаз в дом Сандры Эдишерашвили, ставший теперь и его домом, его кровом и обиталищем его семьи.
Когда они выехали с отцовского двора, Малхаз хотел отправиться на железнодорожную станцию, прокатиться и развеяться. Но Маринэ запротестовала. «Поедем домой»,— потребовала она. Видимо, настроение и у нее испортилось.
При слове «домой» Малхаз с горечью подумал: только что они находились в его родном доме, который, увы, перестал быть его домом, и вот едет он теперь в чужой дом, к чужому порогу, и его жена называет это «идти домой».
Дом, дом... Теперь у него вроде и был свой дом, и не было его...
А дом у Сандры был огромный. Двухэтажный, с высокими потолками, с просторными широкими окнами, с поблескивающей, оцинкованной жести кровлей, с огромным подвалом и еще более огромным марани.
Едва войдя во двор, вы сразу же замечали заботливую руку хозяина.
С фасада на второй этаж вела широкая мозаичная лестница, с пузатыми, в грузинском стиле, балясинами бетонных перил. Поднявшись по этой лестнице, вы попадали на открытый балкон, поражавший своей шириной. Балконные столбы, соединяясь с потолком ажурными арками, образовывали изящную аркаду, придавая всему зданию древнегрузинский колорит. Окна и двери также были арочные.
От ворот к дому вела широкая дорожка метров сорок длиной, вымощенная ломаными мраморными плитами. Вдоль дорожки по обе ее стороны в землю врыты были металлические полые столбы, выкрашенные в различные цвета, наверху на равном расстоянии они соединялись поперечными перекладинами, и все это сооружение было увито виноградной лозой. Лоза разрослась так густо, и ветви ее так переплелись меж собой, что образовывали сплошной шатер, сквозь который вы не могли бы увидеть неба.
А по обе стороны этой беседки-аллеи тянулись газоны, на редкость ухоженные и красивые. Разнообразные цветы, высаженные в определенном порядке, радовали глаз. Больше всего здесь было роз. Розы всевозможных расцветок, ранние и поздние, крупные, пышные, и мелкие, вьющиеся, благоухали, источая пьянящий аромат. Казалось, вы попали в некий волшебный сад.
Злые языки (а их всегда хватает!) утверждали, будто за этим очаровательным цветником ухаживали не сам Сандра и члены его семьи, а старик колхозник, который ежедневно бывал у него в доме, присматривал за фруктовыми деревьями, за виноградом, делал вино, а жалованье за всю эту работу получал из колхозной казны. За день работы у Сандры ему записывалось иной раз полтора-два трудодня. Так говорили...
Человека этого звали Сандала. Однорукий инвалид войны, был он настолько работящий и трудолюбивый, что, пожалуй, два человека едва бы справились с работой, которую выполнял он один.
Но и Сандра не оставался в долгу у Сандалы: он помогал своему «управителю», ничего для него не жалел. Словом, «управитель» имел свои причины быть столь преданным слугой Сандре...
После прихода нового секретаря райкома Сандра водворил «управителя» снова в колхоз. Однако недели не проходило, чтобы Сандала не явился к Сандре — привести в порядок запущенные за его отсутствие хозяйственные дела. Сандала, если бы его спросили, и сам толком не знал, где была его основная работа — в колхозе или у Сандры...
Новобрачным Сандра выделил из пяти комнат верхнего этажа две самые светлые, глядевшие на Триалетский хребет. Эти комнаты имели небольшой висячий балкон.
Утреннее солнце сюда лишь заглядывало, не беспокоя, зато к исходу дня ало-золотые закатные лучи вливались в окна безудержным потоком, играя всеми красками и оттенками на зеркалах и полированных поверхностях мебели. В эти предвечерние часы здесь было особенно хорошо, душа радовалась щедрости света и тепла.
В одной из комнат находилась спальня супругов, другая одновременно служила гостиной и кабинетом. В доме, разумеется, была гостиная, но Сандра сказал зятю: кто знает, может, придет к тебе кто-то, кого ты не захочешь принимать в общей гостиной, вот и примешь у себя. Предусмотрительным и разумным был председатель колхоза.
В гостиной-кабинете в простенке между окнами стоял полированный письменный стол, разумеется, импортный. За этот стол пока что ни разу не садились, ни муж, ни жена, не до того было: либо у них бывали гости, либо сами уходили к кому-нибудь.
В ящики этого стола секретарь колхозной конторы по повелению Сандры уложил массу всяких нужных и ненужных предметов, как-то: вечные ручки знаменитых заграничных фирм — «Паркер», «Олимпик», «Руаз», которые Сандра раздобыл где-то с помощью каких-то знакомых; бесчисленные блокноты, записные книжки, писчая бумага различного цвета, качества и формата, альбомы с заграничными и советскими художественными открытками, пузырьки с клеем, разноцветные импортные резинки для стирания, наборы фломастеров. Следует заметить, что, помимо заботы о зяте, Сандрой в этом случае двигало еще одно: находясь в довольно скверных отношениях с образованием, он с детства питал слабость к цветным карандашам и всяким письменным и канцелярским принадлежностям.
Малхазу более всего полюбился изящный висячий балкон. Здесь он проводил долгие часы в одиночестве, когда удавалось избавиться от бесконечных визитеров. Балкон для него стал единственным местом во всем доме, где он чувствовал себя спокойно и находил желанное отдохновение. Проведенные здесь часы сделали таким любимым этот ажурный, словно парящий в воздухе балкон с резными деревянными столбиками и резными же пузатенькими балясинами перил, что эта тихая обитель была ему дороже и милее всего огромного дома тестя.
На второе утро свадьбы Сандра пригласил на хаши председателя райисполкома. После того как было выпито два-три стаканчика «тлашои», председатель потребовал тишины и торжественно объявил присутствующим, что заместитель председателя самебского райисполкома Малхаз Зенклишвили за хорошую работу премирован двухнедельным отпуском, считая со вчерашнего дня, а осенью — двадцатичетырехдневной путевкой в Сочи: хочет, пусть сам едет, хочет — пусть жену посылает (к тому времени и медовый месяц кончится), а хочет — пусть они с женой делят путевку пополам и отправляются вместе. Засим, под восторженные аплодисменты присутствующих, он заключил Малхаза в объятия и долго лобызал его жирными от хаши губами.
Последовавшие за свадьбой две недели превратились для молодого зятя в сплошное мученье.
То и дело приходили родственники, знакомые, соседи, поздравляли новобрачных. Зять обязан был встретить каждого, сесть с ним за стол, побеседовать, проявить гостеприимство и свое умение пить.
У Сандры и его супруги оказалось столь многочисленное родство, что все эти сумасшедшие послесвадебные две недели обедать садилось не меньше двадцати — тридцати человек.
В целом Самебском районе не было ни одной более или менее большой деревни, в которой бы у Сандры не оказалось родственника либо крестника, свата, друга-приятеля либо близкого дому человека.
И шли они к Эдишерашвили непрерывным потоком. Приходили утром, приходили в полдень, и вечером приходили, и поздней ночью. Не раз бывало, что и за полночь нагрянут, с музыкой, с песнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
«Какая белокожая»,-— невольно подумала Малало и пошла следом за невесткой.
— Здравствуй, дядя Годердзи! — входя в спальню, шумно приветствовала Маринэ свекра. Подойдя к кровати, она склонилась над ним и три раза звучно чмокнула в лоб.
— Маринэ, милая ты моя, пожалуйста, не называй его дядей и меня не зови тетей Малало. У нас, в Картли, иначе принято. Отца мужа нужно называть отцом, а если не можешь его так называть,— зови просто свекром, меня мамой должна звать, опять же если не можешь,— мама Малало. Невесток нашего дома, которые старше тебя по возрасту, называй тетушками, тех, с кем мы крестинами связаны,— крестной или крестным, одним словом...
— Нашла время уму-разуму учить! Разве сейчас это к месту? Ты давай стол попроворнее накрывай, чтобы я невестку благословил. Да и кто сейчас помнит крестных и все эти твои старозаветные слова,— прервал ее Годердзи.
Рассерженная бестактным замечанием мужа, Малало поджала губы и демонстративно умолкла. Молча подтащила к кровати небольшой столик, молча накрыла его. Зато Маринэ разливалась соловьем. Она взахлеб рассказывала о своем круизе вокруг Европы, о том, что она там видела и где побывала.
— Это за вас,— прервал ее Годердзи, поднимая бокал.— Мне только вчера разрешили сидеть, и вот я вас сейчас от всей души благословляю...
— А то ты раньше не садился,— с укором пробурчала Малало.
Годердзи, как человек старого образца, на сей раз говорил долго. Много добрых слов сказал молодоженам, а напоследок все ж таки не сдержался, пошутил, как он любил, по-крестьянски грубо:
— Для семьи и для страны лучше будет так,— сказал он, щурясь в лукавой улыбке,— чтобы не только муж к жене в постель забирался, а и жена иной раз чтоб к мужу перебиралась! Иначе равноправие и эманц... эман... как это чертово слово называется?
— Эмансипация,— подсказал Малхаз.
— Ага, вот-вот, эмансипация и равноправие не получатся, поняла, невестушка?
Годердзи поднес стакан к губам, но не отпил ни капельки. Поглядел на свет, полюбовался цветом вина. Потом высоко поднял стакан, поцеловал донышко и поставил на стол.
- Поняла, батоно свекор, только это у нас НЕ получится. Это почему ЖР? — удивился Годррдзи. - Да потому что у нас одна ПОСТЕЛЬ, и мы всегда ВМЕСТЕ спим,— БеЛЫЕ зубки Маринэ ОСЛЕПИТЕЛЬНО сверкали.
— Ну НЕТ, это ТОЖЕ НЕ ДЕЛО. Эдак вы чересчур привыкнете друг к другу. Пусть папаша купит вам вторую кровать, НЕБОСЬ ДЕНЬГИ-то еСТЬ у НЕГО?
— Есть, а как ЖЕ, ЧЕСТНЫМ трудом заработанные. Вот он нам «Волгу» купил.
— Ой, господи, умереть МНЕ на МЕСТЕ! — тихо вырвалось у Малало, она в изумлении и ГНЕВЕ прижала пальцы к губам. Хотела было ЕЩЕ что-то сказать, да тут Годердзи так грозно сверкнул на НЕЕ глазами, что она больше и рта НЕ посмела раскрыть.
— Кто купил, тому дай бог здоровья! — сказал Годердзи, снова высоко поднял стакан, поцеловал донышко и поставил ЕГО на МЕСТО.
— Да, да, за ЕГО здоровье! — воскликнула с готовностью Маринэ, чокнулась со свекром и выпила до дна.
Слова Маринэ заставили Малхаза опустить голову.
Он так ссутулился на СВОЕМ стуле, словно ЕГО в дугу согнули.
Годердзи побагровел.
Малало беСПОКОЙНО ерзала, будто на горячих угольях сидела.
ВСЕ трое напряженно думали, с ЧЕГО бы это Маринэ про «ЧЕСТНЫЙ труд» заговорила.
Уж давно ЗЕНКЛИШВИЛИ так были напуганы этими словами — «ЧЕСТНЫЙ труд», что для супругов звучание их было подобно свисту кнута над головой.
Вот и сейчас их неприятно поразили эти слова в устах Маринэ, они сразу насторожились, пытаясь понять, намеренно ли она говорит так, с ЦЕЛЬЮ уколоть новых родственников, или просто брякнула, ВОВСЕ НЕ собираясь кого-либо обидеть.
Их молчание ВНЕСЛО холод и напряженность. Даже Маринэ почувствовала СЕБЯ СТЕСНЕННО. Она поняла, что произошло НЕЧТО таКОЕ, из-за ЧЕГО муж и ЕГО родители утратили желание беСЕДОвать.
БЕЗ СОМНЕНИЯ, она и в мыслях НЕ имела их обидеть и даже НЕ обратила внимания на то, что произнесла эти сакраментальные слова — «ЧЕСТНЫМ трудом». А ВСЕ обстояло ОЧЕНЬ просто: у Сандры было столько врагов и недоброжелателей, столько завистников и злопыхателей, что он сам и ЧЛЕНЫ ЕГО СЕМЬИ ТОЛЬКО и твердили — мы, мол, ЧЕСТНЫМ трудом ЖИВЕМ. ВСЕ трое, ОТЕЦ, мать и дочь, настолько привыкли к постоянному утверждению СВОЕЙ ЧЕСТности и безгрешности, что, ГДЕ бы они ни находились, с КЕМ бы ни ВЕЛИ БЕСЕДУ, они обязательно проводили эту мысль, нимало НЕ заботясь о том, что могут этим кого-то задеть и оскорбить.
Маринэ характером похожа была на отца, такая ЖЕ, как он, прямая и упрямая, грубоватая и шумливая, такая ЖЕ бесцеремонная и резкая на язык. Вернувшись из Тбилиси с консерваторским дипломом, она некоторое время проработала педагогом в музыкальной школе. Тут как раз директор школы ушел на пен сию, и на освободившуюся должность назначили Маринэ. Вскоре ее избрали депутатом райсовета, она стала членом исполкома, а на одном из последних пленумов райкома ее избрали и членом райкома.
Благодаря такому стремительному продвижению Маринэ и вовсе загордилась, приобрела особый апломб и уверенность в собственной значимости и неповторимости. Оно и понятно было: рядовой педагог самебского музыкального училища, в короткий срок она заделалась главной дамой района. Теперь ни одно торжественное заседание не проходило без того, чтобы дородная дочь Эдишерашвили не восседала бы в президиуме. И все мужчины, присутствующие в зале, пялились на красивую молодую директрису.
Ее ладная, хотя и довольно полная фигура, всегда обнаженная белоснежная шея с горделиво посаженной, слегка склоненной набок головой привлекали мужские взоры так же, как мед привлекает мух.
Маринэ своим женским чутьем прекрасно это угадывала и обычно восседала в президиуме с довольным видом сытой пантеры.
Когда молодая невестка заметила, что Зенклишвили приуныли (хотя и не понимала причины), она решила разрядить атмосферу и с веселым лицом обратилась к Годердзи:
— Сударь мой свекор, отец велел вам передать, что вызывает вас на соцсоревнование!
— Помилуй, невестушка,— развел руками Годердзи, — разве ж нам на работе этого соцсоревнования не хватает, что еще и дома его затевать? И в чем соревноваться-то?
— А давай, говорит, посоревнуемся мы с Годердзи, кто крепче поможет нашим молодоженам подняться.— И белые зубки Маринэ снова сверкнули в задорной улыбке.
— Какая еще вам помощь нужна! Ты сама — директор, муж твой — заместитель председателя райсовета. Скорее вы должны помогать таким беднякам, как мы,— попытался отшутиться Годердзи.— Помогать надо было нам с Малало, когда мы поженились. А вы — эгей, у вас одной только зарплаты у обоих до шести сотен в месяц, это, брат, шесть тысяч на старые деньги. Шесть тысяч рублей в месяц! К тому ж на еду вы ничего не тратите. Так, милые мои, сам царь Николай не роскошествовал!
Малхаз продолжал молчать. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он посидел еще недолго и собрался уходить. И как ни просили отец с матерью, не остался. Маринэ, разумеется, за ним поднялась. Она то ли вправду не замечала его дурного настроения, то ли прикидывалась.
Едва молодожены уселись в машину, Малало как фурия влетела в комнату. Такой разъяренной Годердзи нечасто видел свою жену.
— Ты посмотри на эту дрянь, на эту потаскуху бесстыжую! — взорвалась она.— Ишь, распоясалась, а? Ехидничала, ядом прыскала! Честным трудом, да то, да се! Это все в наш огород камешки. Ага, как же, честным трудом ее отец этакое состояние нажил!.. В городе открыл какую-то колхозную точку, мол, фирменный магазин колхоза, летом фруктами торгует, зимой овощами, и без конца все туда отгружает! Ты как думаешь, в его карман с того магазина ничего не идет?.. Пусть сперва на себя оборотится, а потом уж других шпыняет! И намеки эти его доченька пусть своему краснорожему отцу делает... Э-э, наш сын дурак, а то разве ж эта кобыла посмела бы так разболтаться?!
— Нет, моя Малало, дело не в словах!
— А в чем же? Можно было нам такие слова говорить? Это мы заслужили, а? Да и потом, милый мой, ты что же, не слыхал, о чем она тут распитюкивала? Отец мой, говорит, машину нам купил! Видали? Да еще, говорит, отец тебя на соцсоревнование вызывает! Ай-яй~яй! Люди добрые, разве ж я не этими вот руками деньги нашему недоумку отдала?
— Видать, не сказал он ей, кто эти деньги дал, вот она и воображает, что отцовские...
— А почему она должна воображать, почему? Не спросила небось, на чьи деньги и благодаря кому они эту машину покупают?
— Да полно тебе, успокойся, может, так оно и лучше...
— Почему же лучше, милый Годердзи, деньги ты им дал, твоим потом, твоим горбом заработанные, а она кричит — отец! Это все равно?
— Я говорю, может, так оно и лучше... Если бы она что-нибудь знала, в секрете бы не удержала, на весь свет растрезвонила бы. Сперва одной подружке бы сказала, потом другой, и в конце концов все бы узнали, что деньги на машину дал я. А потом уж никто бы не стал разбираться, где правда, где ложь: все, что бы они в дальнейшем ни приобретали, или что бы эта бестия Сандра ни приобрел, мне приписали бы и выставили бы меня таким богачом, что я бы в два счета за решетку попал. А теперь кто что может сказать? Сандра купил машину на свои сбережения, тут уж комар носа не подточит! Разве так не лучше?
— Ой, треснула бы тупая Сандрина башка, сгинула бы вся их пронырливая порода! — Малало сделала свой любимый жест глубочайшего презрения, вышла и в ярости захлопнула за собой дверь.
Понурый и молчаливый вернулся Малхаз в дом Сандры Эдишерашвили, ставший теперь и его домом, его кровом и обиталищем его семьи.
Когда они выехали с отцовского двора, Малхаз хотел отправиться на железнодорожную станцию, прокатиться и развеяться. Но Маринэ запротестовала. «Поедем домой»,— потребовала она. Видимо, настроение и у нее испортилось.
При слове «домой» Малхаз с горечью подумал: только что они находились в его родном доме, который, увы, перестал быть его домом, и вот едет он теперь в чужой дом, к чужому порогу, и его жена называет это «идти домой».
Дом, дом... Теперь у него вроде и был свой дом, и не было его...
А дом у Сандры был огромный. Двухэтажный, с высокими потолками, с просторными широкими окнами, с поблескивающей, оцинкованной жести кровлей, с огромным подвалом и еще более огромным марани.
Едва войдя во двор, вы сразу же замечали заботливую руку хозяина.
С фасада на второй этаж вела широкая мозаичная лестница, с пузатыми, в грузинском стиле, балясинами бетонных перил. Поднявшись по этой лестнице, вы попадали на открытый балкон, поражавший своей шириной. Балконные столбы, соединяясь с потолком ажурными арками, образовывали изящную аркаду, придавая всему зданию древнегрузинский колорит. Окна и двери также были арочные.
От ворот к дому вела широкая дорожка метров сорок длиной, вымощенная ломаными мраморными плитами. Вдоль дорожки по обе ее стороны в землю врыты были металлические полые столбы, выкрашенные в различные цвета, наверху на равном расстоянии они соединялись поперечными перекладинами, и все это сооружение было увито виноградной лозой. Лоза разрослась так густо, и ветви ее так переплелись меж собой, что образовывали сплошной шатер, сквозь который вы не могли бы увидеть неба.
А по обе стороны этой беседки-аллеи тянулись газоны, на редкость ухоженные и красивые. Разнообразные цветы, высаженные в определенном порядке, радовали глаз. Больше всего здесь было роз. Розы всевозможных расцветок, ранние и поздние, крупные, пышные, и мелкие, вьющиеся, благоухали, источая пьянящий аромат. Казалось, вы попали в некий волшебный сад.
Злые языки (а их всегда хватает!) утверждали, будто за этим очаровательным цветником ухаживали не сам Сандра и члены его семьи, а старик колхозник, который ежедневно бывал у него в доме, присматривал за фруктовыми деревьями, за виноградом, делал вино, а жалованье за всю эту работу получал из колхозной казны. За день работы у Сандры ему записывалось иной раз полтора-два трудодня. Так говорили...
Человека этого звали Сандала. Однорукий инвалид войны, был он настолько работящий и трудолюбивый, что, пожалуй, два человека едва бы справились с работой, которую выполнял он один.
Но и Сандра не оставался в долгу у Сандалы: он помогал своему «управителю», ничего для него не жалел. Словом, «управитель» имел свои причины быть столь преданным слугой Сандре...
После прихода нового секретаря райкома Сандра водворил «управителя» снова в колхоз. Однако недели не проходило, чтобы Сандала не явился к Сандре — привести в порядок запущенные за его отсутствие хозяйственные дела. Сандала, если бы его спросили, и сам толком не знал, где была его основная работа — в колхозе или у Сандры...
Новобрачным Сандра выделил из пяти комнат верхнего этажа две самые светлые, глядевшие на Триалетский хребет. Эти комнаты имели небольшой висячий балкон.
Утреннее солнце сюда лишь заглядывало, не беспокоя, зато к исходу дня ало-золотые закатные лучи вливались в окна безудержным потоком, играя всеми красками и оттенками на зеркалах и полированных поверхностях мебели. В эти предвечерние часы здесь было особенно хорошо, душа радовалась щедрости света и тепла.
В одной из комнат находилась спальня супругов, другая одновременно служила гостиной и кабинетом. В доме, разумеется, была гостиная, но Сандра сказал зятю: кто знает, может, придет к тебе кто-то, кого ты не захочешь принимать в общей гостиной, вот и примешь у себя. Предусмотрительным и разумным был председатель колхоза.
В гостиной-кабинете в простенке между окнами стоял полированный письменный стол, разумеется, импортный. За этот стол пока что ни разу не садились, ни муж, ни жена, не до того было: либо у них бывали гости, либо сами уходили к кому-нибудь.
В ящики этого стола секретарь колхозной конторы по повелению Сандры уложил массу всяких нужных и ненужных предметов, как-то: вечные ручки знаменитых заграничных фирм — «Паркер», «Олимпик», «Руаз», которые Сандра раздобыл где-то с помощью каких-то знакомых; бесчисленные блокноты, записные книжки, писчая бумага различного цвета, качества и формата, альбомы с заграничными и советскими художественными открытками, пузырьки с клеем, разноцветные импортные резинки для стирания, наборы фломастеров. Следует заметить, что, помимо заботы о зяте, Сандрой в этом случае двигало еще одно: находясь в довольно скверных отношениях с образованием, он с детства питал слабость к цветным карандашам и всяким письменным и канцелярским принадлежностям.
Малхазу более всего полюбился изящный висячий балкон. Здесь он проводил долгие часы в одиночестве, когда удавалось избавиться от бесконечных визитеров. Балкон для него стал единственным местом во всем доме, где он чувствовал себя спокойно и находил желанное отдохновение. Проведенные здесь часы сделали таким любимым этот ажурный, словно парящий в воздухе балкон с резными деревянными столбиками и резными же пузатенькими балясинами перил, что эта тихая обитель была ему дороже и милее всего огромного дома тестя.
На второе утро свадьбы Сандра пригласил на хаши председателя райисполкома. После того как было выпито два-три стаканчика «тлашои», председатель потребовал тишины и торжественно объявил присутствующим, что заместитель председателя самебского райисполкома Малхаз Зенклишвили за хорошую работу премирован двухнедельным отпуском, считая со вчерашнего дня, а осенью — двадцатичетырехдневной путевкой в Сочи: хочет, пусть сам едет, хочет — пусть жену посылает (к тому времени и медовый месяц кончится), а хочет — пусть они с женой делят путевку пополам и отправляются вместе. Засим, под восторженные аплодисменты присутствующих, он заключил Малхаза в объятия и долго лобызал его жирными от хаши губами.
Последовавшие за свадьбой две недели превратились для молодого зятя в сплошное мученье.
То и дело приходили родственники, знакомые, соседи, поздравляли новобрачных. Зять обязан был встретить каждого, сесть с ним за стол, побеседовать, проявить гостеприимство и свое умение пить.
У Сандры и его супруги оказалось столь многочисленное родство, что все эти сумасшедшие послесвадебные две недели обедать садилось не меньше двадцати — тридцати человек.
В целом Самебском районе не было ни одной более или менее большой деревни, в которой бы у Сандры не оказалось родственника либо крестника, свата, друга-приятеля либо близкого дому человека.
И шли они к Эдишерашвили непрерывным потоком. Приходили утром, приходили в полдень, и вечером приходили, и поздней ночью. Не раз бывало, что и за полночь нагрянут, с музыкой, с песнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51