Он обошел стол, остановился перед Малхазом.
— А сегодня прошу ко мне, пообедаем вместе, по-семейному. Жду тебя к шести,— Вахтанг Петрович протянул ему руку и по обыкновению энергично пожал, только сильнее, чем обычно, и дольше, чем обычно, задержал его руку в своей.
В назначенный час Малхаз был перед коттеджем Вахтанг Петровича.
Этот изящный двухэтажный дом, выкрашенный светло-розовой краской, в Самеба почему-то все называли коттеджем. Если говорили «коттедж», значит, подразумевали дом Вахтанга Петровича.
Для семьи из трех человек он был, пожалуй, великоват: три комнаты со всеми службами в первом этаже и три комнаты на втором.
Рабочий кабинет Вахтанга Петровича, служивший ему одновременно и спальней, находился в первом этаже. Человек, очутившийся в этой комнате, не сразу бы определил, кто ее хозяин: партийный работник или страстный охотник.
Стены сплошь были увешаны медвежьими шкурами разного цвета и размера. На шкурах висели множество ружей, сабель, пистолетов — дамбача, а выше — чучела фазанов, куропаток, ястребов, орлов.
Коттедж стоял в середине просторного двора, обрамленного высокими платанами. Вокруг дома зеленела хорошо ухоженная трава.
Некогда здесь, на бывшей окраине Самеба, прилегавшей к железнодорожой станции, шелестел яблоневый сад, принадлежавший местному князю. Ныне же это был центр поселка.
Княгина, женщина европейски образованная, плодовые саженцы выписала из Франции. Таких диковинных деревьев в Самеба не видывали. Необыкновенно низкорослые и ветвистые, они прекрасно выдерживали любой ветер, приносили обильный урожай, плоды имели на редкость вкусные, сочные, мясистые, да и собирать их было нетрудно.
Эти низкорослые яблони самебцы называли по-русски «карликами» вместо грузинского слова того же значения «джуджа» (вероятно, вслед за княгиней, ибо она по-русски говорила лучше, чем по-грузински).
Со временем сад одичал, захирел. А уж военные годы его и вовсе доконали: ограда развалилась, многие деревья высохли, другие насаждения поредели. После войны эту территорию передали детскому саду, однако и тогда не появился у сада подлинный хозяин, никто не хотел утруждать себя уходом за фактически ничейными гибнувшими деревьями. По саду бродили свиньи, козы, коровы, живущие по соседству крестьяне сушили там белье, а по субботам и воскресеньям приходили сюда подвыпившие компании, располагались на траве и пили вино, раскидывая вокруг мусор... В такие вечера допоздна заливалась зурна и далеко слышны были пьяные выкрики и нестройное пение...
Вахтанг Петрович, вернее, его своенравная супруга облюбовала для жилья именно это место.
Довольно большую часть сада огородили высоким деревянным забором, уцелевшие деревья, столько повидавшие на своем веку, срубили, а посреди участка выстроили уютный и комфортабельный дом.
Правда, «коттедж» все еще не был оформлен как личная собственность Вахтанга Петровича, вероятно, нельзя было это сделать сразу, поскольку он был выстроен на государственные средства. Поэтому дом числился в инвентаризационной книге райкома. Но калбатони Виола не сомневалась, что рано или поздно этот коттедж, возведенный по ее собственному вкусу и под ее непосредственным наблюдением, она получит навсегда.
Едва Малхаз отворил узкую деревянную калитку, лежавший на траве огромный черный дог насторожил уши, лениво поднялся и направился к нему.
— Астор, назад! — послышалась команда по-русски: — Кому я сказала, ну, живо!
Собака тотчас повернула обратно и послушно пошла на место.
Малхаз увидел идущую навстречу ему статную женщину в голубых брюках. Брюки были узки, они так обтягивали ее высокие бедра и полные ляжки, что, казалось, вот-вот лопнут по швам.
Еще не разглядев ее лица, Малхаз мужским чутьем угадал, что она должна быть очень красива. На ней была пестрая навыпуск сорочка с короткими рукавами и туфли на очень высоких каблуках. Бросились в глаза руки цвета слоновой кости. Пышно взбитые белокурые волосы лежали на голове, точно сноп соломы.
— Пожа-алуйте, батоно Ма-алхаз, пожа-алуйте,— нараспев, мягко выговаривая слова, произнесла женщина, протягивая ему холеную руку с длинными, поблескивающими перламутровым лаком ногтями.
Малхаз на мгновение замешкался, растерялся, не зная, как быть: поцеловать ли руку даме по приобретенной в министерстве привычке или просто пожать. Он подумал, что жене партийного работника, может, и не следует целовать руку, и поэтому протянул навстречу обе свои руки.
Только после этого он поднял на нее взор и поразился, до чего же она красива:- отененные длиннющими ресницами глаза ее искрились, сверкали. Кожа была чистой, гладкой. Уши украшали висячие серьги с крупными рубинами. На белоснежной шее поблескивала серебряная цепочка с брелоком, который при малейшем движении раскачивался, точно маятник.
Она уверенно взяла его под руку и повлекла к дому, касаясь его упругим бедром.
— Я познакомлю вас с моими друзьями,— пропела она и, вытянув шею, заглянула Малхазу в глаза, как бы желая узнать, обрадовала ли эта перспектива гостя или нет.
На лужайке, окаймленной кустами сирени, в шезлонгах сидели, вернее, лежали две дамы.
Обе были поглощены оживленной беседой.
Здесь же стояли складные алюминиевые стулья. Сиденья и спинки, как и на шезлонгах, были из полосатой ткани, и эта пестрота очень живописно выглядела на фоне густо-зеленой листвы. На алюминиевом столике стояли бутылка коньяка, фрукты и какие-то сладости.
При появлении хозяйки в сопровождении незнакомого молодого человека обе женщины смолкли и беззастенчиво уставились на гостя.
Они глядели на него так требовательно и строго, что Малхазу стало не по себе, он чуть не споткнулся.
Дамы продолжали высокомерно разглядывать смутившегося молодого человека, даже не удостоив его ответом на приветствие, не пошевелившись. Им, вероятно, и в голову не могло прийти изменить позу, сесть.
— Это жена-а на-ашего выдаю-ущегося парти-ийного и общественного деятеля Диомидэ Амберкиевича Гваладзе, калбатони Сириноза,—представила хозяйка одну из возлежащих дам, - а это супру-уга на-а-шего знамени-и-итого ученого, академика Самсона Никифоровича Трапаидзе, калбатони Маруся,— представила она вторую. И добавила: — Вы, вероятно, знаете их супругов?
— Да, знаю,— солгал после короткого колебания Малхаз, чтобы не сконфузить чопорных дам, которые сурово глядели на него и словно приказывали: «Скажи, что знаешь».
— Откуда знаете? — немедленно в упор спросила супруга академика и хотела было приподняться, однако спинка оказалась слишком сильно откинута, и, не имея опоры, она повалилась обратно.
— Нет, не лично...— Малхаз на мгновение утратил дар речи, замялся и с трудом нашел слова: — Но мне хорошо знакомы эти имена.
Дамы ничего не ответили. Воцарилось неловкое молчание.
— Вато-о! Ватуня! — крикнула в это время хозяйка и хлопнула в ладоши.
Вато-Ватуня оказался ни больше ни меньше, как сам Вахтанг Петрович.
Он уже направлялся к ним и, приветственно улыбался.
Первый секретарь был в голубой домашней пижаме, отделанной крученым темно-коричневым шнуром, с темно-коричневыми же бархатными накладными карманами и воротником. Пуговицы застегивались петлями-восьмерками, тоже из шнура.
Вахтанг Петрович ласково потрепал Малхаза по плечу, пододвинул ему стул, приглашая сесть, уселся напротив него и закурил сигарету.
— А где Лика, Виола? — спросил он.
— Лика здесь! — раздалось в это время из-за кустов.
В тот же миг ветви сирени раздвинулись, и между ними протиснулась стройная высокая девушка, удивительно похожая на мать.
— Лика, платье испортишь! -- пропела Виола.
— Мама! — резко отозвалась дочь.
Потом приподняла и без того короткое платье и плюхнулась на складной стул. Из-под платья мелькнули умопомрачительно округлые белоснежные бедра, смутившие Малхаза и заставившие его отвернуться.
— Познакомься, Лика, это Малхаз Зенклишвили,— как-то чересчур ласково сказал Вахтанг Петрович. Малхазу показалось, что слова эти секретарь произнес то ли с опасением, то ли с робостью.
— Малхаз? — переспросила девушка и громко рассмеялась, потом повернула к гостю свою изящную головку и устремила на него долгий взгляд. Она смотрела на него некоторое время, потом опять засмеялась.
Малхаз не мог понять, чему она смеется. Явно было, что смеется она над ним. Возможно, ей рассказали о нем что-либо смешное, и она вспомнила это...
Наконец она перестала смеяться, налила себе коньяку, пригубила, театрально взмахнув рукой, скандируя слоги, продекламировала строку известного народного стиха:
— Парень Малхаз, чей ты, скажи! Сгинул бы ты, чтоб не глядеть на тебя...
— Боже мой, боже мой, как она взбалмошна, настоящий ребенок! — по-русски проговорила Виола, качая головой. Она тоже налила себе коньяку и слегка отпила.
Супруга академика расхохоталась и вдруг громко икнула. Однако она ничуть не смутилась, только пробормотала «пардон» и постукала пальцами по губам с таким видом, точно наказывала их, дескать, как это вы посмели испустить неприличный звук.
— Не сгинул бы, а долго бы жил на радость матери! Так в стихе говорится,— поправил Вахтанг Петрович дочку и поглядел на нее совершенно недвусмысленно.
Взгляд его выражал и просьбу, и предупреждение, и угрозу.
— Папа! — так же резко, как и матери, сказала в ответ дочь и, картинно склонив голову, посмотрела на него исподлобья. Потом, точно оправдываясь, кокетливо добавила: — Папа не может, чтобы не сделать мне замечания, он ночь не уснет, если в чем-то меня не поправит.— И снова рассмеялась.
— А вы, молодой человек, кто по специальности? — поинтересовалась супруга академика. У нее был сиплый грубый голос, точно у пьющего и курящего мужчины, и требовательная манера разговора.
— Я историк,— почтительно ответил Малхаз. Атаки спесивых женщин сбили его с толку, он вконец растерялся и стремился вежливостью завоевать их расположение.
— Он директор средней школы,— пришел на помощь Вахтанг Петрович.
— Такой молодой и уже директор? — приятно удивилась Виола.
— А ты строгий? — простодушно спросила Лика и сама же ответила: — У-у, конечно, строгий, у тебя такие сердитые глаза, что ой-ой-ой!..
— Сельчане люди сильные и волевые,— опять же по-русски глубокомысленно заметила жена большого человека.
— Такой молодой и уже директор,— повторила Виола, взбивая на затылке и без того пышные волосы. Она, видно, забыла, что только что проговорила эту фразу. Временами она делалась рассеянной и забывчивой.
— Сколько вам лет? — требовательно и строго спросила жена большого человека.
— Тридцать два.
— Не такой уж он и ребенок. В его годы мой Самсон был уже доцентом и имел две опубликованные монографии,— отметила супруга академика и заложила руки за голову, обнажив плохо выбритые подмышки.
— А отец ваш кто по специальности? вступила Виола.
— Мой отец управляющий базой,— с заметным смущением ответствовал Малхаз.
— О-о! — вырвалось у Виолы. — Хорошо устроился! Молодец!
— Какая база? — стала выяснять супруга академика.
— Стройматериалов,— неохотно отвечал Малхаз. Упоминание об отце еще больше смутило его.
— Да чего вы пристали к этому человеку, разве для этого я пригласил его? — будто бы пошутил Вахтанг Петрович, но было очевидно, что ему не нравились расспросы женщин.
— А что в этом дурного? Это говорит о нашем интересе к нему,— многозначительно проговорила по-русски жена большого человека.
— А какие материалы продаются на базе у вашего отца? — неожиданно заинтересовалась Лика.
— Кирпич, цемент, ванны, еще что-то, я, право, не могу сказать точно, я не бывал там...
— Не бывали? — удивленно спросил Вахтанг Петрович.
— Нет, ни разу не был.
— Интересно, бывают ли там унитазы, на базе вашего отца,— задумчиво проговорила Лика.
Виола фыркнула, супруга академика громко и хрипло расхохоталась.
— Какая гениальная непосредственность! — восторженно воскликнула жена большого человека.
— Лика! — Вахтанг Петрович поспешно поднялся. Он не на шутку разозлился.
— Ну что «Лика»! Человек ничего не может сказать, тотчас же: «Лика, Лика!» Я серьезно спрашиваю, ведь наш унитаз треснул, того и гляди, пополам расколется... а у его отца на базе, возможно, они есть, что же, не спрашивать? - рассердилась Лика, однако нельзя было понять, всерьез все это или она просто разыгрывает Малхаза.
—- Прелесть ты моя! — опять же по-русски воскликнула жена большого человека и послала Лике воздушный поцелуй.
— Малхаз сейчас и руководит школой, и работает над диссертацией,— подчеркивая слова, строго проговорил Вахтанг Петрович, как бы подводя черту разговорам женщин.— Вскоре он, вероятно, защитит диссертацию.— И он с улыбкой подмигнул Малхазу, словно говоря: «Выдал я твой секрет».
— О чем ваша диссертация? — осведомилась жена большого человека.
— Моя работа касается Самеба.
— Какое Самеба? Вот этот наш районный центр? — пожала плечами Виола и обратила недоумевающий взор на мужа.— Я не представляю, что можно написать о Самеба! Единственное — это то, что весной и летом здесь невыносимые ветры, а осенью и зимой — ужасная слякоть...
— Отчего же,— вмешалась Лика,— он напишет, сколько здесь выращивали лука, картошки, капусты, бурака, чеснока во времена царя Ираклия II... Потом отыщет в архиве сведения, сколько выращивалось этих же овощей после присоединения Грузии к России, когда бедные грузины получили возможность мирно трудиться. Если он этих сведений не найдет, придумает сам. Потом сообщит про урожай 1921 года, а под конец приведет данные прошлого и нынешнего годов. Затем эти цифры он сравнит друг с другом, математически обработает их, выведет коэффициент роста и установит, на сколько процентов возрос наш жизненный уровень в эпоху социализма...
— А лука и картошки тем не менее в магазинах не купишь,— вставила супруга академика и с упреком поглядела на Вахтанга Петровича.
— Нет, нет, в этом я с вами не соглашусь,— протестующе воздела руку жена большого человека.— Нынче положение стало гораздо лучше. Да, да, по сравнению с прошлыми годами положение значительно улучшилось, значительно!.. А ну, подите и посмотрите, что происходит в других республиках!
— Работа Малхаза историко-краеведческого характера и, на мой взгляд, должна быть очень интересной,— снова прервал разглагольствования женщин Вахтанг Петрович.
— Что означает «краеведческая»? — полюбопытствовала Виола и на сей раз поправила прядку волос на лбу.
— Э-эх,— разозлился Вахтанг Петрович,— да отстаньте наконец от этого парня, беседуйте о чем-нибудь другом!
— Почему ты нервничаешь, Ватули? — по-детски сюсюкая, спросила Виола, встала, кокетливо играя телом, подошла к мужу и, обняв его за плечи и пригнувшись, положила голову ему на плечо.
Вахтанг Петрович окончательно вышел из себя. Он грубо отстранил жену, сверкнул глазами на Лику, встал и ногой отшвырнул алюминиевый стульчик. Но все-таки овладел собой и обернулся к Малхазу.
— Пойдем, я покажу тебе мои охотничьи ружья,— уже иным, почти спокойным тоном проговорил он и направился к коттеджу.
Малхаз не мешкая последовал за ним.
— А он совсем даже не плох... хорошо сложен и, должно быть, силен,— протянула жена большого человека и посмотрела на Лику.
— Мужлан! — коротко отрезала Лика, взяла со стола коробку сигарет, щелкнула большим пальцем по донышку, вытащила сигарету и, с независимым и беззаботным видом зажав ее в зубах, закурила.
— Что, по-твоему, означает мужлан? — поинтересовалась супруга академика.
— Деревенщина, неотесанный, колода.
— То есть, невежда и хам, верно? — спросила жена большого человека. Обе — и она, и супруга академика упорно говорили по-русски, подчеркивая свою интеллигентность.
Лика утвердительно кивнула и протяжно свистнула.
Вахтанг Петрович же в это время демонстрировал гостю коллекцию оружия.
На стене его комнаты красовались ружья различных стран, систем и типов. С курком и без курка, с параллельными дулами и с вертикальными, двуствольные и трехствольные, дробовики и пулевые. На самом видном месте на двух крюках покоился короткоствольный карабин, который носили артиллеристы.
Каких только охотничьих ружей не было в коллекции Вахтанга Петровича: винчестеры, браунинги, кольты. Здесь же висели изделия оружейных фирм Лондона и Бирмингема, Ланкастера и Пердэ, бельгийских фирм Льежа и Пиппера. Не забыты были ни изделия француза Леиажа, ни немцев Зауэра и Функа, ни тульских, ижевских, сестрорецких оружейников.
— Ты на Лику не обижайся, — проговорил вдруг Вахтанг Петрович, когда они расхаживали по мягкому красному ковру, устилавшему пол его кабинета.
Эти слова более походили на просьбу, но просьбу замаскированную, скрытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51