Свинью заколоть утром того же дня, не более чем за два-три часа до жарки шашлыков, чтобы обязательно годовалый боров и обязательно нашей грузинской породы, черный с пятнами, ни в коем случае не белый и жирный, жарить так, чтобы корочка хрустела. Черных курочек полугодовалых зажарить в кеци, чтобы зарумянились, к ним чесночную подливу. Маринованный чеснок отдельно, конечно. Лопатку отварную только телячью, не коровью, с терновым острым соусом. Твое знаменитое тавквери, с той лозы черного винограда «франгула»... И посмотришь тогда, как он время проводит... Да рядом с ним посади какую-нибудь смазливую девчонку, чтобы на гитаре играть и петь умела, и приведи еще трех-четырех хороших певцов...
— А девчонку-то откуда взять?
— Учительницу Марику знаешь? Которая все глазки строит да задом вертит. Ее и пригласи.
После того разговора бес попутал Годердзи, покоя ему не давал, все подзуживал да подначивал. Некоторое время он вроде бы сопротивлялся проклятому бесу, потом постепенно поддался и пошел у него на поводу (а точнее, не у беса — у Исака).
Чем ближе подходила суббота, тем больше возрастало волнение Годердзи. Он пребывал в сомнениях и нерешительности, подумывал даже отказаться от своего намерения. Но потом махнул рукой и — последовал совету Исака.
Это был первый случай, когда он так неукоснительно выполнил «указания» своего подчиненного.
В субботу вечером напряженное ожидание супругов дошло до предела. От сознания значительности предстоящего события и непривычных хлопот оба они совершенно обалдели, бестолково суетились, как индюки, наклевавшиеся виноградных отжимок.
Малало к тому дню так вылизала весь дом, будто Вахтанг Петрович собирался в лупу рассматривать каждый уголок.
Блюда готовил знаменитый Харитон.
Годердзи с благоговением вскрыл объемистый квеври и наполнил высокогорлые кувшины рубиновым тавквери.
Вечером, когда смеркалось, гости наконец прибыли.
Исак двумя днями раньше вручил Годердзи составленный им список лиц, которых надлежало пригласить. Следует заметить, что некоторых из них хозяин не знал даже в лицо.
И вот мягкие лиловатые сумерки прорезал слепящий свет фар — к воротам подкатила первая автомашина, ошарашив вконец растерянную чету Зенклишвили.
Годердзи рысью побежал отворять, и черная «Волга», скользнув в широко распахнутые ворота, прошелестела но ухоженной траве Годердзиева двора.
Первым вышел Вахтанг Петрович. Его широкополая белая шляпа, подобно парусу, белела в полутьме.
За ним вышли: завотделом агитации и пропаганды райкома Бежико Цквитинидзе, который на каждом собрании либо кутеже рьяно утверждал, что с назначением первым секретарем Вахтанга Петровича в древней истории Самеба началась качественно новая эпоха; следом — первый заместитель председателя райисполкома Маркоз Нозадзе, председатель райиотребсоюза Мамиа Зркомайшвили и необыкновенно оживленный Исак. Годердзи и не подозревал, что Исак способен так открыто, так весело смеяться.
Вахтанг Петрович приветствовал хозяев необыкновенно почтительно и тепло, можно было подумать, кумовья встречались. Сразу стало ясно, что Вахтанг Петрович — человек искушенный в общениях и в гостеваний, знает, где как себя вести. Подметив, что хозяева несколько смущены и стесняются его персоны, он тотчас взял шутливый тон, раза два удачно сострил, и неловкость рассеялась.
С Годердзи он повел себя совсем по-свойски. «Я,— говорит,— слыхать-то слыхал, что жена у тебя красивая, но не думал, что она такая цветущая, точно роза, да величавая, ровно царица».
Малало при этих словах зарделась, как маков цвет, сразу обрела уверенность, расплылась в улыбке и, стараясь пуще угодить гостям, завертелась юлой.
— Пока позовут к столу, неплохо бы сыграть в нарды, а? — сказал Исак и предложил Вахтангу Петровичу пройти для этого в соседнюю комнату, дескать, там уютнее.
Годердзи знал, что Исак прекрасно играет в нарды и редко проигрывает. Однако сейчас, наблюдая за его игрою, он диву давался — Исак неправильно располагал свои камни и ходы делал сплошь какие-то дурацкие.
Видно, бедняга не на шутку растерялся, играя с первым человеком района, подумал Годердзи.
Дандлишвили же проигрывал партию за партией, причем партии были очень уж скоротечными. Играли, должно быть, крупно, потому что Исак то и дело совал руку в карман и с хныканьем и кряхтением извлекал новенькие похрустывающие сторублевки.
А Вахтанг Петрович все смеялся да хохотал, играл и рассказывал какие-то уморительные историйки, посмеивался над Исаком, подшучивал, мол, играть не умеешь, и чего ты ко мне сунулся, поди найди себе партнера под стать.
Наконец, проиграв основательную сумму секретарю райкома, Исак поднялся и уступил место председателю райпотребсоюза.
Кругленький, толстенький, с красными пухлыми щечками Мамиа Эркомайшвили в отчаянии хлопал себя по толстым ляжкам, словно жирную отбивную котлету валял, все ладони отбил, и камни заговаривал, и изощрялся всячески бросить их поудачнее, однако игра и у него никак не клеилась. Он тоже допускал невероятные промахи и, проиграв подряд несколько партий, просадил уйму денег. Да и как было не просадить, когда даже самые выигрышные положения он не мог использовать!..
Годердзи совершенно ясно видел, что и Мамиа играл на удивление глупо, иной раз чуть не специально давал противнику возможность «убить» его камень.
Годердзи недоумевал. «Что за притча,— думал он,— с чего это они оба играть разучились? Что за такое затмение на них нашло? »
Вахтанг Петрович, ободрав Мамиа как липку, продолжил сражение со следующим противником. Преемник Мамиа, краснолицый Маркоз Нозадзе, тоже проиграл несколько партий кряду. Но самым потрясающим было то, что Маркоз, находясь в проигрышном положении, почему-то объявлял «дав», то есть ставил условие, удваивающее ставку, а это обычно делает игрок, будучи в выигрышной позиции.
А Вахтанг Петрович все похихикивал да похохатывал. Время от времени, закончив очередную партию, он непринужденно откидывался на спинку стула и, притворно посерьезнев, рассказывал какой-нибудь веселый анекдотец и под общий смех, как бы между прочим, не глядя, небрежно совал в карман очередную сторублевку.
Особенно удивило Годердзи то, что все три партнера Вахтанга Петровича расплачивались именно сторублевками, да еще совершенно новенькими. Казалось, других ассигнаций для них и не существовало.
Во время одной из последних партий, когда председатель райпотребсоюза проиграл самую крупную ставку — «дав-беши» и вытащил из кармана шесть хрустящих купюр, у Годердзи в голове искрой вспыхнула странная мысль: «Интересно, откуда у них, у каждого, столько денег при себе, не специально ли приберегли?»
И следом возникла и утвердилась другая мысль: да ведь они нарочно проигрывают, мерзавцы!
Когда Вахтанг Петрович обобрал всех подчистую, он наконец закончил игру в нарды и, сладко потянувшись, встал.
Карманы его заметно оттопыривались.
— Эх вы, играть не умеете, а туда же, тянетесь,— шутливо пожурил он ограбленных партнеров и, явно довольный, весело (и на этот раз, кажется, искренне) расхохотался.
— Человек и его характер проявляются во всем: и в игре, и в делах, и в радости, и в печали,— патетически резюмировал завотделом пропаганды, который обожал широкие умозаключения и обобщения, тем более если они сулили ему какую-то пользу. А что похвала начальству приносит гораздо больше пользы, нежели порицание, Бежико Цквитинидзе давно хорошо усвоил.
— Вы мне говорили, якобы хозяин наш — человек хлебосольный, — заговорил Вахтанг Петрович.— А я что-то не вижу этого, он нас едва с голоду не уморил, столько времени за нардами заставил просидеть. Или, раз твой подчиненный проигрался, ты нас уже не собираешься к столу звать, любезный хозяин? — обернулся он к Годердзи.
И началось... Во главе стола усадили Вахтанга Петровича. Рядом с ним — учительницу Марику. Она все это время крутилась, вертелась, сновала туда и сюда, будто бы помогала (а на самом деле больше мешала) Малало накрывать стол. Марика была женщина общительная, жизнерадостная, кокетливая и к тому же — в самом, что называется, соку.
Годердзи вот уже несколько дней готовился быть тамадой — ведь в традиционном грузинском доме тамадой должен быть обязательно хозяин, таков обычай. Он вот-вот уже хотел поднять первый тост, и вдруг этот выскочка (так назвал он в душе Бежико Цквитинидзе) вскочил и предложил выпить за Вахтанга Петровича, «нашего дорогого и бессменного тамаду».
Все поднялись и стоя осушили бокалы в честь новоиспеченного тамады.
Годердзи опешил. Он сроду не слыхивал, чтобы посторонний человек в доме, гость, избирал тамаду, тоже гостя. От изумления и растерянности он некоторое время слова не мог вымолвить.
Вахтанг Петрович даже ради приличия не стал отнекиваться и отказываться. Куда там! Свое избрание он принял как нечто само собой разумеющееся, поблагодарил, как положено, за честь, встал и первый тост провозгласил за процветание дома Зенклишвили. «Пусть,— сказал он,— наша нога будет счастливой для этой семьи».
Говорил он долго, цветисто и пышно. Припомнил даже труд Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и с многозначительностью мудреца заключил: семья была, есть и будет основной ячейкой жизни, и мы должны хранить как зеницу ока ее чистоту, прочность, неприкосновенность. Семью Малало и Годердзи Вахтанг Петрович объявил прекраснейшим образцом грузинской семьи вообще и умножение таких семей признал залогом процветания всей Грузии.
Гости сразу развеселились. Певцы, которых пригласил Годердзи, после каждого очередного тоста тамады стройными голосами запевали какую-либо из застольных песен, словом, пир в плохоньком домишке Годердзи шел горой.
Время от времени и Годердзи, разохотившись, начинал подпевать певцам, и его звучный густой баритон придавал песне особую прелесть.
Учительница Марика сидела не шевелясь, словно прилипнув к стулу. Вахтанг Петрович, обняв ее за плечи, нашептывал ей на ухо какую-то, видимо, очень забавную историю, и она заливисто смеялась.
Надо отдать справедливость Вахтангу Петровичу, тамада он оказался прекрасный. Он вел стол так уверенно, умело, как бывалый капитан — корабль.
С большим почетом провозгласил и выпил он персональный тост за Годердзи. Конечно, припомнил, каким удалым плотогоном был Годердзи, причем очень красочно рассказал о жизни плотогонов, полной риска и опасностей, требующей подлинного мужества, выдержки, сноровки и физической силы. Затем перешел к
лесопилке и особо отметил, что до установления Советской власти эта лесопилка была единственным учреждением, которое основал выходец из крестьянского класса и которая принесла столь многие блага местному населению. Затем пришел черед кирпичного завода, и он подробно говорил о выдающихся заслугах Годердзи в его основании; а уж о базе тамада говорил особенно пространно и подробно, красноречиво охарактеризовав прекрасную работу ее энергичного управляющего.
Годердзи как зачарованный внимал живописной речи тамады и лишь недоумевал, откуда секретарь так здорово осведомлен о его жизни и работе. Вахтанг Петрович восхвалял и возносил его и говорил столь витиевато, что моментами Годердзи терял нить и уже не мог сообразить, о нем идет речь или о ком-то другом. В заключение тоста секретарь сказал: «Я очень рад, что нахожусь в твоем доме, с этого дня мы должны еще больше подружиться и сблизиться». Он подозвал к себе Годердзи, несколько обалдевшего от всего происходящего, выпил с ним на брудершафт и трижды вперекрест поцеловал.
Гости, видя, что первый секретарь так почтил хозяина, наперебой бросились его расхваливать. Они расписали его «колоритную и светлую личность», наговорили с три короба правды и неправды, и у Годердзи голова и вовсе кругом пошла.
Исака Вахтанг Петрович оставил напоследок. Тост за его здоровье он повел издалека, долго подбирался к сути. Сперва поговорил о хозяйстве вообще, затем остановился на вопросе организации и руководства в советской торговле, затем осветил роль учета в народном хозяйстве, подчеркнул, что работники учета и торговли — золотой фонд нашего сельского хозяйства, хотя некоторые ограниченные люди смотрят на них свысока, и все свои положения подкрепил высказыванием Сталина о работниках сферы обслуживания...
Сотрапезникам это особенно понравилось, ибо упоминание Сталина ему, официальному лицу, зачтено было как проявление особого гражданского мужества.
— К работникам торговли мы зачастую несправедливы,— продолжал витийствовать Вахтанг Петрович,— потому что мы все еще плохо разбираемся в хозяйстве, мы плохие хозяйственники, плохие экономисты, плохие организаторы, плохо ведем торговлю. Каждый руководитель в то же время должен стать и экономистом, бороться за рентабельность. Мы должны быть смелыми, прозорливыми и инициативными хозяйственниками. В этом отношении Америка нас здорово опережает. С одним только умением администрирования, без знания экономики и бухгалтерии дело двигаться не будет, потому-то на многих участках хозяйствования у нас ничего не получается...
Исак именно тот человек,— заключил под конец секретарь,— который сейчас нам очень и очень нужен: инициативный, трудолюбивый, преданный своему делу, неутомимый, энергичный...—
И много еще красных слов было сказано им в адрес Исака Дандлишвили.
Годердзи переводил удивленный взгляд с секретаря на Исака, который стоял потупившись, застенчиво улыбаясь, ни дать ни взять — олицетворение скромности и порядочности. Годердзи недоумевал, как это до сих пор он не распознал, что Исак такой необходимый человек, такой великий хозяйственник, да еще так накоротке с секретарем райкома.
— Я знаю Исака Дандлишвили еще с тех времен, когда он работал главным бухгалтером автобазы,— как бы в ответ на его мысли произнес Вахтанг Петрович.— После того он был главным бухгалтером межрайонной ремонтно-строительной конторы и всюду проявил себя с самой лучшей стороны. Когда мы решили открыть самебскую базу Лесстройторга, я тотчас вспомнил о нем и пригласил на эту должность. Я знал, что такие блестящие работники, как Годердзи и Исак, обязательно найдут общий язык, и вот, друзья мои, теперь мы все видим, что так оно и получилось.
Поскольку сам первый секретарь расхвалил Исака, остальные до того усердствовали, что утратили всякое чувство меры. Выяснилось, что второго такого изумительного специалиста и человека, как Исак Дандлишвили, во всем подлунном мире не существовало.
В своем благодарственном тосте, довольно складно построенном и с чувством произнесенном, Исак подчеркнул важность преобразований, которые происходили в Самебском районе под руководством Вахтанга Петровича, коротко коснулся роли лесстройторговской базы и заверил руководство района, что не пожалеет сил для совершенствования стиля работы.
Гости разошлись, когда уже начало светать. В звонкой тишине далеко-далеко разносились их громкие и веселые хмельные голоса, выкрики, сдобренные по-крестьянски солеными словечками, пение вразброд, и все это надрывало сердце Годердзи, потому что впервые случилось так, что в доме у него был кутеж и ни один из соседей не был приглашен.
Он знал, что сейчас никто из них не спит, что все они с тайной завистью, обидой и. любопытством прислушиваются к ночному переполоху.
На следующий день Исак Дандлишвили не показался ему таким угрюмым и хмурым, каким бывал обычно. Исак одобрил кутеж и долго расхваливал дом и хозяйку Годердзи.
— У тебя, мой любимый начальник и близкий моему сердцу сын отечества, и вправду замечательная семья,— умиленно щуря глаза и воздевая руки, велеречиво говорил Исак.— Когда мы возвращались домой, Вахтанг Петрович взахлеб тебя хвалил. Слышал бы ты, что он говорил, как отзывался о тебе! И ты знаешь? — тут Исак немного помедлил.— Он даже пожалел тебя: такой человек, глава такой чудесной семьи, а ютится в таком курятнике! Неужели, сказал он, Годердзи Зенклишвили не в состоянии выстроить себе приличный дом!..
Говоря все это, Исак исподлобья метал взгляды на Годердзи.
Управляющий базой был явно доволен. Раскрасневшийся, сияющий стоял он перед главным бухгалтером и, верно, от смущения, расчесывал железным гребнем свои густые волосы.
Затем Исак перекинулся на Вахтанга Петровича.
— Второго такого талантливого организатора и партийного работника во всей республике не сыскать, наш секретарь в высшей степени предусмотрительный и прогрессивный человек, - разглагольствовал Исак вкрадчивым голосом. Потом приблизил свое узкое лицо к Годердзи и почти шепотом произнес: — Чего от тебя скрывать, он с руководителями республики - вот так.- И сцепил согнутые указательные пальцы, изображая, как это «вот так».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— А девчонку-то откуда взять?
— Учительницу Марику знаешь? Которая все глазки строит да задом вертит. Ее и пригласи.
После того разговора бес попутал Годердзи, покоя ему не давал, все подзуживал да подначивал. Некоторое время он вроде бы сопротивлялся проклятому бесу, потом постепенно поддался и пошел у него на поводу (а точнее, не у беса — у Исака).
Чем ближе подходила суббота, тем больше возрастало волнение Годердзи. Он пребывал в сомнениях и нерешительности, подумывал даже отказаться от своего намерения. Но потом махнул рукой и — последовал совету Исака.
Это был первый случай, когда он так неукоснительно выполнил «указания» своего подчиненного.
В субботу вечером напряженное ожидание супругов дошло до предела. От сознания значительности предстоящего события и непривычных хлопот оба они совершенно обалдели, бестолково суетились, как индюки, наклевавшиеся виноградных отжимок.
Малало к тому дню так вылизала весь дом, будто Вахтанг Петрович собирался в лупу рассматривать каждый уголок.
Блюда готовил знаменитый Харитон.
Годердзи с благоговением вскрыл объемистый квеври и наполнил высокогорлые кувшины рубиновым тавквери.
Вечером, когда смеркалось, гости наконец прибыли.
Исак двумя днями раньше вручил Годердзи составленный им список лиц, которых надлежало пригласить. Следует заметить, что некоторых из них хозяин не знал даже в лицо.
И вот мягкие лиловатые сумерки прорезал слепящий свет фар — к воротам подкатила первая автомашина, ошарашив вконец растерянную чету Зенклишвили.
Годердзи рысью побежал отворять, и черная «Волга», скользнув в широко распахнутые ворота, прошелестела но ухоженной траве Годердзиева двора.
Первым вышел Вахтанг Петрович. Его широкополая белая шляпа, подобно парусу, белела в полутьме.
За ним вышли: завотделом агитации и пропаганды райкома Бежико Цквитинидзе, который на каждом собрании либо кутеже рьяно утверждал, что с назначением первым секретарем Вахтанга Петровича в древней истории Самеба началась качественно новая эпоха; следом — первый заместитель председателя райисполкома Маркоз Нозадзе, председатель райиотребсоюза Мамиа Зркомайшвили и необыкновенно оживленный Исак. Годердзи и не подозревал, что Исак способен так открыто, так весело смеяться.
Вахтанг Петрович приветствовал хозяев необыкновенно почтительно и тепло, можно было подумать, кумовья встречались. Сразу стало ясно, что Вахтанг Петрович — человек искушенный в общениях и в гостеваний, знает, где как себя вести. Подметив, что хозяева несколько смущены и стесняются его персоны, он тотчас взял шутливый тон, раза два удачно сострил, и неловкость рассеялась.
С Годердзи он повел себя совсем по-свойски. «Я,— говорит,— слыхать-то слыхал, что жена у тебя красивая, но не думал, что она такая цветущая, точно роза, да величавая, ровно царица».
Малало при этих словах зарделась, как маков цвет, сразу обрела уверенность, расплылась в улыбке и, стараясь пуще угодить гостям, завертелась юлой.
— Пока позовут к столу, неплохо бы сыграть в нарды, а? — сказал Исак и предложил Вахтангу Петровичу пройти для этого в соседнюю комнату, дескать, там уютнее.
Годердзи знал, что Исак прекрасно играет в нарды и редко проигрывает. Однако сейчас, наблюдая за его игрою, он диву давался — Исак неправильно располагал свои камни и ходы делал сплошь какие-то дурацкие.
Видно, бедняга не на шутку растерялся, играя с первым человеком района, подумал Годердзи.
Дандлишвили же проигрывал партию за партией, причем партии были очень уж скоротечными. Играли, должно быть, крупно, потому что Исак то и дело совал руку в карман и с хныканьем и кряхтением извлекал новенькие похрустывающие сторублевки.
А Вахтанг Петрович все смеялся да хохотал, играл и рассказывал какие-то уморительные историйки, посмеивался над Исаком, подшучивал, мол, играть не умеешь, и чего ты ко мне сунулся, поди найди себе партнера под стать.
Наконец, проиграв основательную сумму секретарю райкома, Исак поднялся и уступил место председателю райпотребсоюза.
Кругленький, толстенький, с красными пухлыми щечками Мамиа Эркомайшвили в отчаянии хлопал себя по толстым ляжкам, словно жирную отбивную котлету валял, все ладони отбил, и камни заговаривал, и изощрялся всячески бросить их поудачнее, однако игра и у него никак не клеилась. Он тоже допускал невероятные промахи и, проиграв подряд несколько партий, просадил уйму денег. Да и как было не просадить, когда даже самые выигрышные положения он не мог использовать!..
Годердзи совершенно ясно видел, что и Мамиа играл на удивление глупо, иной раз чуть не специально давал противнику возможность «убить» его камень.
Годердзи недоумевал. «Что за притча,— думал он,— с чего это они оба играть разучились? Что за такое затмение на них нашло? »
Вахтанг Петрович, ободрав Мамиа как липку, продолжил сражение со следующим противником. Преемник Мамиа, краснолицый Маркоз Нозадзе, тоже проиграл несколько партий кряду. Но самым потрясающим было то, что Маркоз, находясь в проигрышном положении, почему-то объявлял «дав», то есть ставил условие, удваивающее ставку, а это обычно делает игрок, будучи в выигрышной позиции.
А Вахтанг Петрович все похихикивал да похохатывал. Время от времени, закончив очередную партию, он непринужденно откидывался на спинку стула и, притворно посерьезнев, рассказывал какой-нибудь веселый анекдотец и под общий смех, как бы между прочим, не глядя, небрежно совал в карман очередную сторублевку.
Особенно удивило Годердзи то, что все три партнера Вахтанга Петровича расплачивались именно сторублевками, да еще совершенно новенькими. Казалось, других ассигнаций для них и не существовало.
Во время одной из последних партий, когда председатель райпотребсоюза проиграл самую крупную ставку — «дав-беши» и вытащил из кармана шесть хрустящих купюр, у Годердзи в голове искрой вспыхнула странная мысль: «Интересно, откуда у них, у каждого, столько денег при себе, не специально ли приберегли?»
И следом возникла и утвердилась другая мысль: да ведь они нарочно проигрывают, мерзавцы!
Когда Вахтанг Петрович обобрал всех подчистую, он наконец закончил игру в нарды и, сладко потянувшись, встал.
Карманы его заметно оттопыривались.
— Эх вы, играть не умеете, а туда же, тянетесь,— шутливо пожурил он ограбленных партнеров и, явно довольный, весело (и на этот раз, кажется, искренне) расхохотался.
— Человек и его характер проявляются во всем: и в игре, и в делах, и в радости, и в печали,— патетически резюмировал завотделом пропаганды, который обожал широкие умозаключения и обобщения, тем более если они сулили ему какую-то пользу. А что похвала начальству приносит гораздо больше пользы, нежели порицание, Бежико Цквитинидзе давно хорошо усвоил.
— Вы мне говорили, якобы хозяин наш — человек хлебосольный, — заговорил Вахтанг Петрович.— А я что-то не вижу этого, он нас едва с голоду не уморил, столько времени за нардами заставил просидеть. Или, раз твой подчиненный проигрался, ты нас уже не собираешься к столу звать, любезный хозяин? — обернулся он к Годердзи.
И началось... Во главе стола усадили Вахтанга Петровича. Рядом с ним — учительницу Марику. Она все это время крутилась, вертелась, сновала туда и сюда, будто бы помогала (а на самом деле больше мешала) Малало накрывать стол. Марика была женщина общительная, жизнерадостная, кокетливая и к тому же — в самом, что называется, соку.
Годердзи вот уже несколько дней готовился быть тамадой — ведь в традиционном грузинском доме тамадой должен быть обязательно хозяин, таков обычай. Он вот-вот уже хотел поднять первый тост, и вдруг этот выскочка (так назвал он в душе Бежико Цквитинидзе) вскочил и предложил выпить за Вахтанга Петровича, «нашего дорогого и бессменного тамаду».
Все поднялись и стоя осушили бокалы в честь новоиспеченного тамады.
Годердзи опешил. Он сроду не слыхивал, чтобы посторонний человек в доме, гость, избирал тамаду, тоже гостя. От изумления и растерянности он некоторое время слова не мог вымолвить.
Вахтанг Петрович даже ради приличия не стал отнекиваться и отказываться. Куда там! Свое избрание он принял как нечто само собой разумеющееся, поблагодарил, как положено, за честь, встал и первый тост провозгласил за процветание дома Зенклишвили. «Пусть,— сказал он,— наша нога будет счастливой для этой семьи».
Говорил он долго, цветисто и пышно. Припомнил даже труд Фридриха Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и с многозначительностью мудреца заключил: семья была, есть и будет основной ячейкой жизни, и мы должны хранить как зеницу ока ее чистоту, прочность, неприкосновенность. Семью Малало и Годердзи Вахтанг Петрович объявил прекраснейшим образцом грузинской семьи вообще и умножение таких семей признал залогом процветания всей Грузии.
Гости сразу развеселились. Певцы, которых пригласил Годердзи, после каждого очередного тоста тамады стройными голосами запевали какую-либо из застольных песен, словом, пир в плохоньком домишке Годердзи шел горой.
Время от времени и Годердзи, разохотившись, начинал подпевать певцам, и его звучный густой баритон придавал песне особую прелесть.
Учительница Марика сидела не шевелясь, словно прилипнув к стулу. Вахтанг Петрович, обняв ее за плечи, нашептывал ей на ухо какую-то, видимо, очень забавную историю, и она заливисто смеялась.
Надо отдать справедливость Вахтангу Петровичу, тамада он оказался прекрасный. Он вел стол так уверенно, умело, как бывалый капитан — корабль.
С большим почетом провозгласил и выпил он персональный тост за Годердзи. Конечно, припомнил, каким удалым плотогоном был Годердзи, причем очень красочно рассказал о жизни плотогонов, полной риска и опасностей, требующей подлинного мужества, выдержки, сноровки и физической силы. Затем перешел к
лесопилке и особо отметил, что до установления Советской власти эта лесопилка была единственным учреждением, которое основал выходец из крестьянского класса и которая принесла столь многие блага местному населению. Затем пришел черед кирпичного завода, и он подробно говорил о выдающихся заслугах Годердзи в его основании; а уж о базе тамада говорил особенно пространно и подробно, красноречиво охарактеризовав прекрасную работу ее энергичного управляющего.
Годердзи как зачарованный внимал живописной речи тамады и лишь недоумевал, откуда секретарь так здорово осведомлен о его жизни и работе. Вахтанг Петрович восхвалял и возносил его и говорил столь витиевато, что моментами Годердзи терял нить и уже не мог сообразить, о нем идет речь или о ком-то другом. В заключение тоста секретарь сказал: «Я очень рад, что нахожусь в твоем доме, с этого дня мы должны еще больше подружиться и сблизиться». Он подозвал к себе Годердзи, несколько обалдевшего от всего происходящего, выпил с ним на брудершафт и трижды вперекрест поцеловал.
Гости, видя, что первый секретарь так почтил хозяина, наперебой бросились его расхваливать. Они расписали его «колоритную и светлую личность», наговорили с три короба правды и неправды, и у Годердзи голова и вовсе кругом пошла.
Исака Вахтанг Петрович оставил напоследок. Тост за его здоровье он повел издалека, долго подбирался к сути. Сперва поговорил о хозяйстве вообще, затем остановился на вопросе организации и руководства в советской торговле, затем осветил роль учета в народном хозяйстве, подчеркнул, что работники учета и торговли — золотой фонд нашего сельского хозяйства, хотя некоторые ограниченные люди смотрят на них свысока, и все свои положения подкрепил высказыванием Сталина о работниках сферы обслуживания...
Сотрапезникам это особенно понравилось, ибо упоминание Сталина ему, официальному лицу, зачтено было как проявление особого гражданского мужества.
— К работникам торговли мы зачастую несправедливы,— продолжал витийствовать Вахтанг Петрович,— потому что мы все еще плохо разбираемся в хозяйстве, мы плохие хозяйственники, плохие экономисты, плохие организаторы, плохо ведем торговлю. Каждый руководитель в то же время должен стать и экономистом, бороться за рентабельность. Мы должны быть смелыми, прозорливыми и инициативными хозяйственниками. В этом отношении Америка нас здорово опережает. С одним только умением администрирования, без знания экономики и бухгалтерии дело двигаться не будет, потому-то на многих участках хозяйствования у нас ничего не получается...
Исак именно тот человек,— заключил под конец секретарь,— который сейчас нам очень и очень нужен: инициативный, трудолюбивый, преданный своему делу, неутомимый, энергичный...—
И много еще красных слов было сказано им в адрес Исака Дандлишвили.
Годердзи переводил удивленный взгляд с секретаря на Исака, который стоял потупившись, застенчиво улыбаясь, ни дать ни взять — олицетворение скромности и порядочности. Годердзи недоумевал, как это до сих пор он не распознал, что Исак такой необходимый человек, такой великий хозяйственник, да еще так накоротке с секретарем райкома.
— Я знаю Исака Дандлишвили еще с тех времен, когда он работал главным бухгалтером автобазы,— как бы в ответ на его мысли произнес Вахтанг Петрович.— После того он был главным бухгалтером межрайонной ремонтно-строительной конторы и всюду проявил себя с самой лучшей стороны. Когда мы решили открыть самебскую базу Лесстройторга, я тотчас вспомнил о нем и пригласил на эту должность. Я знал, что такие блестящие работники, как Годердзи и Исак, обязательно найдут общий язык, и вот, друзья мои, теперь мы все видим, что так оно и получилось.
Поскольку сам первый секретарь расхвалил Исака, остальные до того усердствовали, что утратили всякое чувство меры. Выяснилось, что второго такого изумительного специалиста и человека, как Исак Дандлишвили, во всем подлунном мире не существовало.
В своем благодарственном тосте, довольно складно построенном и с чувством произнесенном, Исак подчеркнул важность преобразований, которые происходили в Самебском районе под руководством Вахтанга Петровича, коротко коснулся роли лесстройторговской базы и заверил руководство района, что не пожалеет сил для совершенствования стиля работы.
Гости разошлись, когда уже начало светать. В звонкой тишине далеко-далеко разносились их громкие и веселые хмельные голоса, выкрики, сдобренные по-крестьянски солеными словечками, пение вразброд, и все это надрывало сердце Годердзи, потому что впервые случилось так, что в доме у него был кутеж и ни один из соседей не был приглашен.
Он знал, что сейчас никто из них не спит, что все они с тайной завистью, обидой и. любопытством прислушиваются к ночному переполоху.
На следующий день Исак Дандлишвили не показался ему таким угрюмым и хмурым, каким бывал обычно. Исак одобрил кутеж и долго расхваливал дом и хозяйку Годердзи.
— У тебя, мой любимый начальник и близкий моему сердцу сын отечества, и вправду замечательная семья,— умиленно щуря глаза и воздевая руки, велеречиво говорил Исак.— Когда мы возвращались домой, Вахтанг Петрович взахлеб тебя хвалил. Слышал бы ты, что он говорил, как отзывался о тебе! И ты знаешь? — тут Исак немного помедлил.— Он даже пожалел тебя: такой человек, глава такой чудесной семьи, а ютится в таком курятнике! Неужели, сказал он, Годердзи Зенклишвили не в состоянии выстроить себе приличный дом!..
Говоря все это, Исак исподлобья метал взгляды на Годердзи.
Управляющий базой был явно доволен. Раскрасневшийся, сияющий стоял он перед главным бухгалтером и, верно, от смущения, расчесывал железным гребнем свои густые волосы.
Затем Исак перекинулся на Вахтанга Петровича.
— Второго такого талантливого организатора и партийного работника во всей республике не сыскать, наш секретарь в высшей степени предусмотрительный и прогрессивный человек, - разглагольствовал Исак вкрадчивым голосом. Потом приблизил свое узкое лицо к Годердзи и почти шепотом произнес: — Чего от тебя скрывать, он с руководителями республики - вот так.- И сцепил согнутые указательные пальцы, изображая, как это «вот так».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51