Последняя запись – 1746 года.
Майор тоже взглянул на утопленника.
– Это просто смешно. – Томпсон снова нагнулся над телом и двумя пальцами пощупал горло. Такое же холодное, и пульса нет. – Он умер не так уж давно, – пробормотал доктор и посмотрел на Рамси и Чейза снизу вверх. Ни один не ответил. – Неужели вы верите тому, что…
Майор Рамси откашлялся, нащупал на поясе кнопку и выключил рацию.
– Найдено еще несколько тел, – майор повернул высеченное из камня лицо в сторону рыбозавода. – Они лежат там, в холодильной камере.
Ким была в такой ярости, что даже не заметила, как вылетела на улицу. Поднялся ветер. Он немного остудил горевшие щеки.
На причале снова собиралась толпа, приехали полиция и военные. Акулу уже увезли. Некоторое время назад по улице мимо дома мисс Лэрейси прогрохотал грузовик. Может, нашли еще что-нибудь странное? Ким остановилась на краю двора и обшарила сумочку в поисках ключей от «фольксвагена», даже встряхнула ее. В сумочке пусто, не звенит. Наверняка оставила в машине. Ким спиной почувствовала взгляд и обернулась. На пороге стояла мисс Лэрейси и прижимала к уху трубку радиотелефона. Старушка показала рукой в сторону причала:
– Там на нижнюю дорогу упокойника выбросило.
В этот момент порыв ветра сорвал с Ким шарфик. Потоки воздуха подхватили шелковую тряпочку и опустили на острую верхушку дерева. Ким некогда было гнаться за сбежавшим платком. Его подарил Джозеф, а в данный момент Ким мужа ненавидела.
– Если что, давай, возвращайся, – крикнула старушка.
– Спасибо, – ответила Ким и помахала мисс Лэрейси рукой. Быстро пошла вниз по дороге к тому месту, где бросила машину. Через улицу тянулась желтая полицейская лента. Перед лентой толпились зеваки. Пять-шесть человек повернулись и посмотрели на Ким. Она открыла дверцу и нагнулась, опершись руками о водительское сиденье. К огромному облегчению, ключи торчали в замке зажигания. Однако долго радоваться не пришлось. Внезапно накатила волна страшной боли, голова начала раскалываться пополам где-то в районе переносицы, Ким сощурилась, ее передернуло. Мигрень. Несколько лет не было. Надолго этот приступ? Боже! Так можно с ума сойти. Ким удалось сесть в машину и втянуть ноги в салон. Едва хватило сил захлопнуть дверцу. Если сидеть здесь слишком долго, да еще зажмурившись и положив голову на руль, кто-нибудь наверняка подойдет, спросит, в чем дело, и отправит назад в Сент-Джонс или в больницу.
Ким вслепую нащупала ключи и завела мотор. Медленно сдала назад, выехала на обочину и развернулась. Впереди метрах в десяти начиналась верхняя дорога. Добравшись до нее, Ким свернула влево, выровняла машину и начала взбираться на холм. Из-за верхушек елей выглядывал шпиль церкви. Заходящее солнце слепило глаза. Боль усиливалась по мере того, как машина поднималась все выше и выше. Ким боялась, как бы не вырвало. Слева показался солнечный дом, а потом и «дом старика Критча», так, кажется, его называли солдат и мисс Лэрейси. Ким разглядела автомобиль Джозефа. Боль все глубже вгрызалась в переносицу, она уже добралась до темени, веки сами собой закрывались. Предметы перед глазами начали двоиться и перемещаться в пространстве. Нет, здесь нельзя останавливаться. Джозеф не должен видеть жену в таком состоянии, не должен видеть ее слабой и хрупкой, не должен понять, как она нуждается в нем. Ким медленно проехала мимо, вскоре асфальт на дороге сменился гравием. Терпеть не было уже никаких сил.
Дорога шла вдоль кладбища. «Очень кстати», – подумала Ким. Она остановила машину капотом к цепи ограды и заглушила мотор. Ким замерла, пережидая нечеловеческую пытку. Перед закрытыми глазами пульсировала белая сверкающая пелена. Ким боялась, что в любую минуту может потерять сознание.
Томпсон смотрел на утопленника. С берега раздался крик.
Сержант Чейз, майор Рамси и доктор дружно повернулись. У серых скал размахивал руками солдат, он что-то нашел на пляже, что-то мокрое, темное, размером с человека.
Толпа зевак уставилась на берег, все разом заговорили.
Майор вздохнул: «У него что, рации нет?» И незаметно от всех нажал кнопку на поясе. Просто он забыл включить передатчик. Только признаваться в этом не хотелось.
Доктор Томпсон пробормотал под нос: «О господи!». Чейз кивнул, его явно не радовала перспектива осматривать еще одно тело.
По берегу разносился стук молотков. К солдатам, сооружавшим забор, присоединились еще трое, и работа пошла быстрее.
Томми Квилти стоял у себя во дворе и увлеченно глядел на заграждение перед клубом. Стоял он, надо сказать, под тем самым кленом, на котором повис шарфик Ким. Налетел ветер, и шарфик закружился у Томми над головой.
Чайка заинтересовалась ярким предметом и попыталась определить степень его съедобности. Томми открыл тетрадь с рисунками. На одной из картинок были изображены он сам, клен и птица. Заметив над головой какое-то движение, художник поглядел вверх. Шелковая ткань мягко опустилась на лицо.
Шелк приятно холодил кожу, Томми замер. Какое восхитительное ощущение! От шарфа веяло духами. Перед глазами возник образ милой темноволосой женщины. Она с кем-то спорила и от этого казалась еще красивее. Томми знал, что ссора бессмысленна. Новое видение: мисс Лэрейси стоит на пороге своего дома и машет рукой все той же красавице. Теперь понятно, как ее найти. Мисс Лэрейси – лучший друг, надо к ней наведаться. Он по-прежнему стоял, откинув голову назад, и вдыхал аромат чудесных духов. Из груди рвался смех, остановиться было невозможно, даже губы защекотало. Пришлось сорвать с лица платок и почесать рот.
Голова болела нестерпимо. Ким не понимала, где находится, ее мутило. В глазах опять все двоилось: кладбищенская ограда, могилы, белая церковь. Такие приступы с Ким случались трижды, и всякий раз выбивали из колеи на целый день. По интенсивности боли с мигренью мог посоревноваться разве только свищ, подкосивший Ким пару лет назад. Свет слепил. Звуки сверлами врезались в уши. От малейшего движения глазам становилось невыносимо больно.
Ким дрожащими руками открыла сумочку, нащупала пузырек с ибупрофеном, открыла крышечку и вытряхнула на ладонь сразу три таблетки, хотя знала, что толку уже не будет. Жалко, запить нечем. Во рту совсем пересохло, таблетки чуть не застряли в горле. Казалось, в голову лупят молнии, выжигая мозг. Пришлось закрыть глаза.
Больно, слишком больно. Ким протянула руку, немного повозилась с замком и открыла дверцу. Свежий воздух хлынул в салон и слегка освежил лицо.
Она скорчилась на сиденье. Снова затошнило. Ким открыла рот. Вот сейчас, сейчас… Нет, обошлось. От боли шумело в ушах. Перед глазами колыхалось белое марево. Сознание уплывало. Ну и пусть.
«Если не вылезу из машины, упаду в обморок, – подумала Ким. – Надо на воздух». Вот только сил на то, чтобы выбраться, уже почти не было. Так, перетащить ноги через порог и опустить их на гравий. Теперь встать. Впереди – ворота кладбища. Там можно посидеть. Там трава. Может, от движения станет легче? Ким добрела до железной опоры ворот, повисла на ней и закрыла глаза.
Она снова разлепила веки. Белая пелена не только не пропала, но стала еще гуще. Шум в ушах нарастал. «Давай, давай, не стой, – сказала себе Ким. Она сделала три шага по дорожке. Впереди простирались ряды серых камней. – Отвлекись. Читай надписи». «Ньюэлл», «Бишоп»… «Блеквуд» – было выбито на третьей плите. Ноги у Ким подкосились. Она споткнулась о камень и упала на могилу Эмили Блеквуд.
Джозеф смотрел в окно гостиной, он ждал Ким. Вид океана, что раскинулся вдали, вызывал смутное беспокойство. На воде качались катера, мелькали военные аквалангисты, на причале толпились зеваки, приехали полиция и армейские машины, набежала ребятня. Со дна один за другим всплывали тюки, очень похожие на человеческие тела. Интересно, утопленники наябедничают, что Джозеф уже видел их и никому не сказал?
Он посмотрел на часы. Цифры должны что-то означать. Их для того и придумали. Джозеф долго шевелил губами, пока не решил, что Ким звонила пятнадцать минут назад. Мимо проехала машина, с виду очень похожая на ее «фольксваген». Да и женщина за рулем смахивала на Ким. Тари хотела выскочить на улицу, но Джозеф ее не пустил. Снаружи опасно. Нельзя никуда выходить. И нельзя никого впускать, пока не убедишься, что это свой. Хотя, конечно, всегда легко ошибиться и принять подделку за настоящие чувства, а подменыша за близкого человека. Ким. Как она выглядит на самом деле? Как ее опознать? Можно ли верить собственным глазам? Она – мишень, это ясно. Но других сведений нет.
– О чем вы с мамой говорили? – спросил Джозеф. На этот раз Тари не рисовала, а играла на ковре с темноволосой куклой.
Дочь пожала плечами.
– Да так, ни о чем.
– Но она ведь звонила.
Тари рассмеялась:
– Да. Она только что проехала мимо на машине. Наверное, разворачивается. Ты сам так сказал.
– Сказал, и совсем недавно.
Тари покачала головой и поднялась на ноги. Она держала куклу за волосы, та молча болталась в воздухе. Обе они, Тари и кукла, посмотрели на Джозефа, потом повернулись, словно собрались выйти из комнаты.
– Иди перекуси, – сказал он нервно. Перед глазами мельтешили белые точки, все время хотелось отмахнуться. – У тебя голодный вид. Мама скоро приедет.
– А можно мне овсяных хлопьев?
– Конечно. Сегодня день вкуснятины. Все, что в рот полезет, – твое.
– Ура!
Тари поскакала на одной ножке из гостиной в прихожую, оттуда – на кухню. Джозеф снова повернулся к окну. Миска с хлопьями и стакан сока. Они могут разбиться, Тари порежется. Осколки вопьются в тело. Надо самому зарезаться, чтобы защитить дочь. Или навредить ей. Что выбрать? Он пососал нижнюю губу. Кусочек кожи оторвался, Джозеф осторожно разжевал его и потер ямочку на подбородке. «Я очень страшный? На кого я похож? Что подумает Ким, когда меня увидит? И где она? Я же с ней говорил. Или это была Клаудия? Нет, Клаудия просто заходила, чтобы отдать подарок. У нее полные губы, чувственные губы. У Ким губы тоньше, но тоже красивые. А где Клаудия? Или они с Ким теперь одно целое? Если они меня дурачат, – Джозеф страшно разозлился, – если они меня дурачат, убью обеих, и да поможет мне Господь».
– Прекрати шуметь, – крикнул он через плечо.
– А я ничего и не делаю, – ответила Тари. Она уже стояла рядом и рисовала синим фломастером на тыльной стороне правой ладони свое имя: ТАРИ.
– Ты поела?
– А я не хочу, пап.
– Ты же сказала, что хочешь…
– Что?
– Ничего. – Джозеф почувствовал, как на израненном сердце нарастает тоненькая корочка. Он посмотрел на дочь. Теперь Тари казалась чересчур маленькой. Столько беспокойства от такого крохотного тельца. У нее лицо Ким. Джозеф сжал кулаки. Ему хотелось ударить Тари по голове за то, что она чертовски умело прикидывается собой.
– Убирайся, – сказал Джозеф.
Тари попятилась.
– Убирайся! – закричал он. Держать себя в руках было неимоверно трудно. До дрожи. До судорог. – Убирайся, убирайся…
Даг Блеквуд частенько прогуливался мимо церкви. Каждый раз он заново переживал день их с Эмили свадьбы и похороны некоторых знакомых. Шесть лет назад церковь закрыли и у залива построили новую. Даг приходил на кладбище и читал на могильных плитах имена тех, кого знал когда-то. Имена на камнях, имена в сердце. В памяти вставали поминки, продолжавшиеся до утра. Играли аккордеон и скрипка. Потом народ потихоньку расходился, оставались только самые стойкие, они собирались в прокуренной кухне и начинали петь. Сердце разрывалось от грусти, звучали старинные баллады, передававшиеся от поколения к поколению. «Мой старик», «Голуэй», «Еду на Ньюфаундленд», «Прощай»… под конец в кухне не оставалось уже никого с сухими глазами.
К могиле жены Даг подходил в последнюю очередь. Эмили. Она умерла от рака груди двадцать лет назад. Тогда еще доктора не умели этого лечить. Сейчас бы Эмили, может, и спасли. Она была самой лучшей на свете.
На середине Хрыч-лейн, где дорога круто взбиралась на холм и откуда видна была только верхушка церковного шпиля, Колючка вдруг кинулась вперед. Даг удивился и прибавил шагу. Чуть дальше подъем стал не таким крутым, показалась старая черепичная крыша, а потом и сама церковь. У кладбищенских ворот старик заметил белую машину. Ее бросили явно второпях: дверца открыта, за рулем никого. Даг оглядел кладбище. Родные и близкие усопших часто оставляли машины на стоянке. Он посмотрел на могилу жены и обомлел. У самого надгробия лежала женщина.
– Матерь Божья! – Даг помчался в ворота. Колючка уже стояла рядом и ждала хозяина, свесив розовый язык.
Женщина не шевелилась. Первым делом надо узнать, бьется ли сердце. Старик протянул было руку к ее груди, но раздумал. Чужим рукам там делать нечего. Вместо этого он поднес ладонь ко рту незнакомки и почувствовал слабый ток воздуха. Да у нее кровь на виске! Нашла, каким местом удариться. Ладно, хоть дышит, и то спасибо. Даг вытащил из заднего кармана штанов носовой платок и приложил к ссадине.
Он пытался решить, стоит ли трогать женщину с места. Как назло, по верхней дороге никто не ехал. Рана все еще кровоточила. Колючка начала вылизывать лицо пострадавшей.
– Отвали. – Даг отпихнул собаку и потер щеку незнакомки. – Эй! – в отчаянии позвал он.
Женщина даже не пошевелилась. Колючка снова сунулась и получила пинка.
– Да отстань ты! Убери свой поганый язык.
Лайка обиженно заскулила.
– Дамочка! – Даг потер сильнее, и, наконец, сомкнутые веки дрогнули. Он довольно улыбнулся и снова позвал:
– Дамочка! Эй, дамочка!
Женщина приоткрыла глаза, хрипло застонала и попыталась повернуться. Похоже, ей было очень больно. Незнакомка непонимающе уставилась на Дага.
– Г-где? – сказала она. Слова давались с трудом. – Где…я?
Колючка снова лизнула ее в щеку.
– В Уимерли, – таким тоном, словно это само собой разумелось, ответил Даг. Он оглянулся на брошенную машину. Может, там есть сотовый телефон? – Никуда не уходите. Вообще не двигайтесь. – Он пошел к машине, Колючка осталась сторожить пострадавшую.
Даг перегнулся через водительское сиденье. На шнурке под зеркалом заднего вида болтался пропуск на автостоянку. Старик потянулся к карточке и прочитал фамилию.
– И тут Блеквуд, – изумился он. – Вот расплодились-то.
Клаудия стояла у окна мастерской. Внизу старик осторожно вел в дом Критча молодую женщину. «Это, наверное, Даг Блеквуд с женой Джозефа, – подумала художница. – Красивая… Чудесная фигура, каштановые волосы до плеч». Жалко. Клаудия так надеялась, что у нее снова будет семья. Они с Джозефом, Тари с Джессикой. Девочки уже подружились и вместе играли. Чем не сестры?
Клаудия пару раз видела Дага Блеквуда. И дом его видела. И газон, захламленный всякими кустарными поделками. Несколько лет назад к ней в гости приезжал друг, художник из Сент-Джонса. Даг в это время возился у себя во дворе с какой-то деревянной фигуркой. Художник был очарован морщинистым лицом старика и даже хотел сделать пару фотографий, но Даг отказался наотрез. Этому типу везде чудится подвох.
Клаудия повернулась к столу. Игрушечный городок почти готов. В домиках горят свечи. Уютно. Сколько она лепила этот макет? Такое ощущение, что долгие годы.
– Кто там, мамуль? – спросила Джессика. Она играла с малюсенькими человечками. Клаудия их только что слепила, глина еще не просохла. Девочка взяла крышу с желтого домика и заглянула внутрь.
– Не знаю, – тихо ответила Клаудия и рассеянно взглянула на дочь.
– Плохо, – вздохнула Джессика и вернула крышу обратно.
– Что плохо?
– К Джозефу жена приехала, да? Это плохо. – Она подняла раскрашенную фигурку женщины, повернула лицом к океану и снова поставила на место.
– Почему?
– Не знаю… Ты ведь его убьешь?
– Я никому не хочу зла…
– Папа говорит, убьешь. Из-за того, что с нами случилось. Со мной и с папой. Это Джозеф виноват. – Джессика придвинула игрушечную корову поближе к лошадке.
– Он не виноват, Джессика.
– Это все он…
– Джозеф обычный человек. Такой же, как все. Даже после смерти твой папа никак не хочет признать…
Джессика посмотрела на глиняные домики, потом – на мать:
– Ты ведь все равно убьешь Джозефа. А я – Тари.
– Хватит! – закричала Клаудия с такой ненавистью, что сама испугалась. Разве можно ненавидеть дочь? Но это – не дочь. Это не может быть ее дочерью. Джессика изменилась, в ней появилось что-то новое. Неприятное. Гнилое.
– Если я убью Тари, то смогу с ней играть всегда. А когда ты умрешь, Джозеф станет твоим другом.
– Прекрати, Джессика. Пожалуйста, перестань.
– Это только сначала больно, а потом появляется такое приятное ощущение, словно ты все время паришь, поднимаешься, но остаешься на месте. Тебе понравится, вот увидишь.
Клаудия взглянула на дочь и рассеяно улыбнулась:
– Ночью, – сказала она, чувствуя, что перехватывает горло, – тебя так хорошо видно.
– Раньше духи приходили по ночам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Майор тоже взглянул на утопленника.
– Это просто смешно. – Томпсон снова нагнулся над телом и двумя пальцами пощупал горло. Такое же холодное, и пульса нет. – Он умер не так уж давно, – пробормотал доктор и посмотрел на Рамси и Чейза снизу вверх. Ни один не ответил. – Неужели вы верите тому, что…
Майор Рамси откашлялся, нащупал на поясе кнопку и выключил рацию.
– Найдено еще несколько тел, – майор повернул высеченное из камня лицо в сторону рыбозавода. – Они лежат там, в холодильной камере.
Ким была в такой ярости, что даже не заметила, как вылетела на улицу. Поднялся ветер. Он немного остудил горевшие щеки.
На причале снова собиралась толпа, приехали полиция и военные. Акулу уже увезли. Некоторое время назад по улице мимо дома мисс Лэрейси прогрохотал грузовик. Может, нашли еще что-нибудь странное? Ким остановилась на краю двора и обшарила сумочку в поисках ключей от «фольксвагена», даже встряхнула ее. В сумочке пусто, не звенит. Наверняка оставила в машине. Ким спиной почувствовала взгляд и обернулась. На пороге стояла мисс Лэрейси и прижимала к уху трубку радиотелефона. Старушка показала рукой в сторону причала:
– Там на нижнюю дорогу упокойника выбросило.
В этот момент порыв ветра сорвал с Ким шарфик. Потоки воздуха подхватили шелковую тряпочку и опустили на острую верхушку дерева. Ким некогда было гнаться за сбежавшим платком. Его подарил Джозеф, а в данный момент Ким мужа ненавидела.
– Если что, давай, возвращайся, – крикнула старушка.
– Спасибо, – ответила Ким и помахала мисс Лэрейси рукой. Быстро пошла вниз по дороге к тому месту, где бросила машину. Через улицу тянулась желтая полицейская лента. Перед лентой толпились зеваки. Пять-шесть человек повернулись и посмотрели на Ким. Она открыла дверцу и нагнулась, опершись руками о водительское сиденье. К огромному облегчению, ключи торчали в замке зажигания. Однако долго радоваться не пришлось. Внезапно накатила волна страшной боли, голова начала раскалываться пополам где-то в районе переносицы, Ким сощурилась, ее передернуло. Мигрень. Несколько лет не было. Надолго этот приступ? Боже! Так можно с ума сойти. Ким удалось сесть в машину и втянуть ноги в салон. Едва хватило сил захлопнуть дверцу. Если сидеть здесь слишком долго, да еще зажмурившись и положив голову на руль, кто-нибудь наверняка подойдет, спросит, в чем дело, и отправит назад в Сент-Джонс или в больницу.
Ким вслепую нащупала ключи и завела мотор. Медленно сдала назад, выехала на обочину и развернулась. Впереди метрах в десяти начиналась верхняя дорога. Добравшись до нее, Ким свернула влево, выровняла машину и начала взбираться на холм. Из-за верхушек елей выглядывал шпиль церкви. Заходящее солнце слепило глаза. Боль усиливалась по мере того, как машина поднималась все выше и выше. Ким боялась, как бы не вырвало. Слева показался солнечный дом, а потом и «дом старика Критча», так, кажется, его называли солдат и мисс Лэрейси. Ким разглядела автомобиль Джозефа. Боль все глубже вгрызалась в переносицу, она уже добралась до темени, веки сами собой закрывались. Предметы перед глазами начали двоиться и перемещаться в пространстве. Нет, здесь нельзя останавливаться. Джозеф не должен видеть жену в таком состоянии, не должен видеть ее слабой и хрупкой, не должен понять, как она нуждается в нем. Ким медленно проехала мимо, вскоре асфальт на дороге сменился гравием. Терпеть не было уже никаких сил.
Дорога шла вдоль кладбища. «Очень кстати», – подумала Ким. Она остановила машину капотом к цепи ограды и заглушила мотор. Ким замерла, пережидая нечеловеческую пытку. Перед закрытыми глазами пульсировала белая сверкающая пелена. Ким боялась, что в любую минуту может потерять сознание.
Томпсон смотрел на утопленника. С берега раздался крик.
Сержант Чейз, майор Рамси и доктор дружно повернулись. У серых скал размахивал руками солдат, он что-то нашел на пляже, что-то мокрое, темное, размером с человека.
Толпа зевак уставилась на берег, все разом заговорили.
Майор вздохнул: «У него что, рации нет?» И незаметно от всех нажал кнопку на поясе. Просто он забыл включить передатчик. Только признаваться в этом не хотелось.
Доктор Томпсон пробормотал под нос: «О господи!». Чейз кивнул, его явно не радовала перспектива осматривать еще одно тело.
По берегу разносился стук молотков. К солдатам, сооружавшим забор, присоединились еще трое, и работа пошла быстрее.
Томми Квилти стоял у себя во дворе и увлеченно глядел на заграждение перед клубом. Стоял он, надо сказать, под тем самым кленом, на котором повис шарфик Ким. Налетел ветер, и шарфик закружился у Томми над головой.
Чайка заинтересовалась ярким предметом и попыталась определить степень его съедобности. Томми открыл тетрадь с рисунками. На одной из картинок были изображены он сам, клен и птица. Заметив над головой какое-то движение, художник поглядел вверх. Шелковая ткань мягко опустилась на лицо.
Шелк приятно холодил кожу, Томми замер. Какое восхитительное ощущение! От шарфа веяло духами. Перед глазами возник образ милой темноволосой женщины. Она с кем-то спорила и от этого казалась еще красивее. Томми знал, что ссора бессмысленна. Новое видение: мисс Лэрейси стоит на пороге своего дома и машет рукой все той же красавице. Теперь понятно, как ее найти. Мисс Лэрейси – лучший друг, надо к ней наведаться. Он по-прежнему стоял, откинув голову назад, и вдыхал аромат чудесных духов. Из груди рвался смех, остановиться было невозможно, даже губы защекотало. Пришлось сорвать с лица платок и почесать рот.
Голова болела нестерпимо. Ким не понимала, где находится, ее мутило. В глазах опять все двоилось: кладбищенская ограда, могилы, белая церковь. Такие приступы с Ким случались трижды, и всякий раз выбивали из колеи на целый день. По интенсивности боли с мигренью мог посоревноваться разве только свищ, подкосивший Ким пару лет назад. Свет слепил. Звуки сверлами врезались в уши. От малейшего движения глазам становилось невыносимо больно.
Ким дрожащими руками открыла сумочку, нащупала пузырек с ибупрофеном, открыла крышечку и вытряхнула на ладонь сразу три таблетки, хотя знала, что толку уже не будет. Жалко, запить нечем. Во рту совсем пересохло, таблетки чуть не застряли в горле. Казалось, в голову лупят молнии, выжигая мозг. Пришлось закрыть глаза.
Больно, слишком больно. Ким протянула руку, немного повозилась с замком и открыла дверцу. Свежий воздух хлынул в салон и слегка освежил лицо.
Она скорчилась на сиденье. Снова затошнило. Ким открыла рот. Вот сейчас, сейчас… Нет, обошлось. От боли шумело в ушах. Перед глазами колыхалось белое марево. Сознание уплывало. Ну и пусть.
«Если не вылезу из машины, упаду в обморок, – подумала Ким. – Надо на воздух». Вот только сил на то, чтобы выбраться, уже почти не было. Так, перетащить ноги через порог и опустить их на гравий. Теперь встать. Впереди – ворота кладбища. Там можно посидеть. Там трава. Может, от движения станет легче? Ким добрела до железной опоры ворот, повисла на ней и закрыла глаза.
Она снова разлепила веки. Белая пелена не только не пропала, но стала еще гуще. Шум в ушах нарастал. «Давай, давай, не стой, – сказала себе Ким. Она сделала три шага по дорожке. Впереди простирались ряды серых камней. – Отвлекись. Читай надписи». «Ньюэлл», «Бишоп»… «Блеквуд» – было выбито на третьей плите. Ноги у Ким подкосились. Она споткнулась о камень и упала на могилу Эмили Блеквуд.
Джозеф смотрел в окно гостиной, он ждал Ким. Вид океана, что раскинулся вдали, вызывал смутное беспокойство. На воде качались катера, мелькали военные аквалангисты, на причале толпились зеваки, приехали полиция и армейские машины, набежала ребятня. Со дна один за другим всплывали тюки, очень похожие на человеческие тела. Интересно, утопленники наябедничают, что Джозеф уже видел их и никому не сказал?
Он посмотрел на часы. Цифры должны что-то означать. Их для того и придумали. Джозеф долго шевелил губами, пока не решил, что Ким звонила пятнадцать минут назад. Мимо проехала машина, с виду очень похожая на ее «фольксваген». Да и женщина за рулем смахивала на Ким. Тари хотела выскочить на улицу, но Джозеф ее не пустил. Снаружи опасно. Нельзя никуда выходить. И нельзя никого впускать, пока не убедишься, что это свой. Хотя, конечно, всегда легко ошибиться и принять подделку за настоящие чувства, а подменыша за близкого человека. Ким. Как она выглядит на самом деле? Как ее опознать? Можно ли верить собственным глазам? Она – мишень, это ясно. Но других сведений нет.
– О чем вы с мамой говорили? – спросил Джозеф. На этот раз Тари не рисовала, а играла на ковре с темноволосой куклой.
Дочь пожала плечами.
– Да так, ни о чем.
– Но она ведь звонила.
Тари рассмеялась:
– Да. Она только что проехала мимо на машине. Наверное, разворачивается. Ты сам так сказал.
– Сказал, и совсем недавно.
Тари покачала головой и поднялась на ноги. Она держала куклу за волосы, та молча болталась в воздухе. Обе они, Тари и кукла, посмотрели на Джозефа, потом повернулись, словно собрались выйти из комнаты.
– Иди перекуси, – сказал он нервно. Перед глазами мельтешили белые точки, все время хотелось отмахнуться. – У тебя голодный вид. Мама скоро приедет.
– А можно мне овсяных хлопьев?
– Конечно. Сегодня день вкуснятины. Все, что в рот полезет, – твое.
– Ура!
Тари поскакала на одной ножке из гостиной в прихожую, оттуда – на кухню. Джозеф снова повернулся к окну. Миска с хлопьями и стакан сока. Они могут разбиться, Тари порежется. Осколки вопьются в тело. Надо самому зарезаться, чтобы защитить дочь. Или навредить ей. Что выбрать? Он пососал нижнюю губу. Кусочек кожи оторвался, Джозеф осторожно разжевал его и потер ямочку на подбородке. «Я очень страшный? На кого я похож? Что подумает Ким, когда меня увидит? И где она? Я же с ней говорил. Или это была Клаудия? Нет, Клаудия просто заходила, чтобы отдать подарок. У нее полные губы, чувственные губы. У Ким губы тоньше, но тоже красивые. А где Клаудия? Или они с Ким теперь одно целое? Если они меня дурачат, – Джозеф страшно разозлился, – если они меня дурачат, убью обеих, и да поможет мне Господь».
– Прекрати шуметь, – крикнул он через плечо.
– А я ничего и не делаю, – ответила Тари. Она уже стояла рядом и рисовала синим фломастером на тыльной стороне правой ладони свое имя: ТАРИ.
– Ты поела?
– А я не хочу, пап.
– Ты же сказала, что хочешь…
– Что?
– Ничего. – Джозеф почувствовал, как на израненном сердце нарастает тоненькая корочка. Он посмотрел на дочь. Теперь Тари казалась чересчур маленькой. Столько беспокойства от такого крохотного тельца. У нее лицо Ким. Джозеф сжал кулаки. Ему хотелось ударить Тари по голове за то, что она чертовски умело прикидывается собой.
– Убирайся, – сказал Джозеф.
Тари попятилась.
– Убирайся! – закричал он. Держать себя в руках было неимоверно трудно. До дрожи. До судорог. – Убирайся, убирайся…
Даг Блеквуд частенько прогуливался мимо церкви. Каждый раз он заново переживал день их с Эмили свадьбы и похороны некоторых знакомых. Шесть лет назад церковь закрыли и у залива построили новую. Даг приходил на кладбище и читал на могильных плитах имена тех, кого знал когда-то. Имена на камнях, имена в сердце. В памяти вставали поминки, продолжавшиеся до утра. Играли аккордеон и скрипка. Потом народ потихоньку расходился, оставались только самые стойкие, они собирались в прокуренной кухне и начинали петь. Сердце разрывалось от грусти, звучали старинные баллады, передававшиеся от поколения к поколению. «Мой старик», «Голуэй», «Еду на Ньюфаундленд», «Прощай»… под конец в кухне не оставалось уже никого с сухими глазами.
К могиле жены Даг подходил в последнюю очередь. Эмили. Она умерла от рака груди двадцать лет назад. Тогда еще доктора не умели этого лечить. Сейчас бы Эмили, может, и спасли. Она была самой лучшей на свете.
На середине Хрыч-лейн, где дорога круто взбиралась на холм и откуда видна была только верхушка церковного шпиля, Колючка вдруг кинулась вперед. Даг удивился и прибавил шагу. Чуть дальше подъем стал не таким крутым, показалась старая черепичная крыша, а потом и сама церковь. У кладбищенских ворот старик заметил белую машину. Ее бросили явно второпях: дверца открыта, за рулем никого. Даг оглядел кладбище. Родные и близкие усопших часто оставляли машины на стоянке. Он посмотрел на могилу жены и обомлел. У самого надгробия лежала женщина.
– Матерь Божья! – Даг помчался в ворота. Колючка уже стояла рядом и ждала хозяина, свесив розовый язык.
Женщина не шевелилась. Первым делом надо узнать, бьется ли сердце. Старик протянул было руку к ее груди, но раздумал. Чужим рукам там делать нечего. Вместо этого он поднес ладонь ко рту незнакомки и почувствовал слабый ток воздуха. Да у нее кровь на виске! Нашла, каким местом удариться. Ладно, хоть дышит, и то спасибо. Даг вытащил из заднего кармана штанов носовой платок и приложил к ссадине.
Он пытался решить, стоит ли трогать женщину с места. Как назло, по верхней дороге никто не ехал. Рана все еще кровоточила. Колючка начала вылизывать лицо пострадавшей.
– Отвали. – Даг отпихнул собаку и потер щеку незнакомки. – Эй! – в отчаянии позвал он.
Женщина даже не пошевелилась. Колючка снова сунулась и получила пинка.
– Да отстань ты! Убери свой поганый язык.
Лайка обиженно заскулила.
– Дамочка! – Даг потер сильнее, и, наконец, сомкнутые веки дрогнули. Он довольно улыбнулся и снова позвал:
– Дамочка! Эй, дамочка!
Женщина приоткрыла глаза, хрипло застонала и попыталась повернуться. Похоже, ей было очень больно. Незнакомка непонимающе уставилась на Дага.
– Г-где? – сказала она. Слова давались с трудом. – Где…я?
Колючка снова лизнула ее в щеку.
– В Уимерли, – таким тоном, словно это само собой разумелось, ответил Даг. Он оглянулся на брошенную машину. Может, там есть сотовый телефон? – Никуда не уходите. Вообще не двигайтесь. – Он пошел к машине, Колючка осталась сторожить пострадавшую.
Даг перегнулся через водительское сиденье. На шнурке под зеркалом заднего вида болтался пропуск на автостоянку. Старик потянулся к карточке и прочитал фамилию.
– И тут Блеквуд, – изумился он. – Вот расплодились-то.
Клаудия стояла у окна мастерской. Внизу старик осторожно вел в дом Критча молодую женщину. «Это, наверное, Даг Блеквуд с женой Джозефа, – подумала художница. – Красивая… Чудесная фигура, каштановые волосы до плеч». Жалко. Клаудия так надеялась, что у нее снова будет семья. Они с Джозефом, Тари с Джессикой. Девочки уже подружились и вместе играли. Чем не сестры?
Клаудия пару раз видела Дага Блеквуда. И дом его видела. И газон, захламленный всякими кустарными поделками. Несколько лет назад к ней в гости приезжал друг, художник из Сент-Джонса. Даг в это время возился у себя во дворе с какой-то деревянной фигуркой. Художник был очарован морщинистым лицом старика и даже хотел сделать пару фотографий, но Даг отказался наотрез. Этому типу везде чудится подвох.
Клаудия повернулась к столу. Игрушечный городок почти готов. В домиках горят свечи. Уютно. Сколько она лепила этот макет? Такое ощущение, что долгие годы.
– Кто там, мамуль? – спросила Джессика. Она играла с малюсенькими человечками. Клаудия их только что слепила, глина еще не просохла. Девочка взяла крышу с желтого домика и заглянула внутрь.
– Не знаю, – тихо ответила Клаудия и рассеянно взглянула на дочь.
– Плохо, – вздохнула Джессика и вернула крышу обратно.
– Что плохо?
– К Джозефу жена приехала, да? Это плохо. – Она подняла раскрашенную фигурку женщины, повернула лицом к океану и снова поставила на место.
– Почему?
– Не знаю… Ты ведь его убьешь?
– Я никому не хочу зла…
– Папа говорит, убьешь. Из-за того, что с нами случилось. Со мной и с папой. Это Джозеф виноват. – Джессика придвинула игрушечную корову поближе к лошадке.
– Он не виноват, Джессика.
– Это все он…
– Джозеф обычный человек. Такой же, как все. Даже после смерти твой папа никак не хочет признать…
Джессика посмотрела на глиняные домики, потом – на мать:
– Ты ведь все равно убьешь Джозефа. А я – Тари.
– Хватит! – закричала Клаудия с такой ненавистью, что сама испугалась. Разве можно ненавидеть дочь? Но это – не дочь. Это не может быть ее дочерью. Джессика изменилась, в ней появилось что-то новое. Неприятное. Гнилое.
– Если я убью Тари, то смогу с ней играть всегда. А когда ты умрешь, Джозеф станет твоим другом.
– Прекрати, Джессика. Пожалуйста, перестань.
– Это только сначала больно, а потом появляется такое приятное ощущение, словно ты все время паришь, поднимаешься, но остаешься на месте. Тебе понравится, вот увидишь.
Клаудия взглянула на дочь и рассеяно улыбнулась:
– Ночью, – сказала она, чувствуя, что перехватывает горло, – тебя так хорошо видно.
– Раньше духи приходили по ночам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50