— Лучше нам не возвращаться в домик... Если эти сукины дети опять прилетят со своими бомбами, они и взаправду могут нас убить. Останемся здесь, по крайней мере дом не обрушится нам на голову.
Мы выбрались из воды и легли в пшеницу, прямо на землю, на краю рва. Уснуть нам больше не удалось, мы дремали, но уже не чувствовали себя такими счастливыми, как в домике, когда стреляла пушка. Ночь была полна звуками и тревогой: издали доносились какие- то крики, вой, лязг и шум моторов, топот и другие странные и необычные звуки; я подумала, что немецкие бомбы, наверно, убили и ранили много людей и теперь американцы отыскивают и собирают этих раненых и убитых. Наконец мы заснули, а когда проснулись, уже занималась заря; мы лежали в пшенице, прямо рядом с моим лицом росли желтые высокие стебли, между которыми я увидела несколько маков красивого красного цвета; небо над моей головой было белое и холодное, на нем еще блестело несколько светло-золотых звезд. Я посмотрела на Розетту, лежавшую рядом со мной и еще спавшую: на лице у нее была черная засохшая грязь, ноги и юбка были тоже по самый живот в грязи, у меня было то же самое, но все-таки я чувствовала себя отдохнувшей, потому что мы проспали довольно долго, хотя и с большими перерывами: накануне мы легли спать сразу после полудня. Я сказала Розетте:
— Давай вставать, что ли?
Но она пробормотала в ответ что-то невразумительное, повернулась на другой бок, положила голову мне на колени, уткнувшись в них лицом и обхватив меня руками. Тогда я опять улеглась, хотя мне уже не хотелось спать; я лежала с закрытыми глазами среди пшеницы и ждала, когда, наконец, Розетта выспится.
Розетта проснулась, когда солнце уже стояло высоко на небе; мы с трудом поднялись с земли и посмотрели в сторону нашего домика, но сколько мы ни смотрели, домика нигде не было видно. Наконец я заметила на краю поля, там, где должен был находиться домик, кучку развалин. Я сказала Розетте:
— Вот видишь, если бы мы остались там, то нас убило бы.
Она ответила мне совершенно спокойно:
— Может, это было бы лучше, мама.
Я посмотрела на нее и увидела на лице ее такое отчаяние, что с внезапной решимостью сказала:
— Сегодня же мы уйдем отсюда во что бы то ни стало.
Она спросила:
— А как?
А я на это:
— Мы должны уйти отсюда, значит, найдем способ.
Мы пошли посмотреть, что сталось с нашим домиком. Бомба разорвалась как раз рядом с ним, и домик рухнул на дорогу, которая была вся покрыта обломками. Воронка от бомбы была широкая, с неровными краями, в ней виднелась темная свежая земля, перемешанная с травой, а на дне уже стояла лужа желтоватой воды. Значит, мы опять оказались без крова, и, что еще хуже, чемоданы со всеми нашими пожитками остались под развалинами дома. Отчаяние охватило меня. Не зная, что делать и предпринять, я уселась на развалинах домика и долго смотрела перед собой. Дорога, как и накануне, была заполнена солдатами и беженцами, но все они проходили мимо, даже не глядя на нас и на развалины нашего домика: все уже привыкли к этому и не обращали внимания. Но вот один крестьянин остановился и поздоровался с нами: я познакомилась с ним в Фонди, когда приходила сюда из Сант Еуфемии в поисках продуктов. Он рассказал нам, что ночная бомбежка была
делом немецких самолетов, что в Фонди убито человек около пятидесяти: человек тридцать солдат и двадцать итальянцев. Он нам рассказал об одной семье, прожившей, как и мы, почти год в горах и спустившейся в Фонди после прихода союзников. Эта семья заняла домик у дороги, недалеко от нашего, на домик упала бомба — и они все убиты: муж, жена и четверо детей. Мы с Розеттой выслушали этот рассказ в полном молчании. В другое время, слушая такой рассказ, мы, конечно, стали бы прерывать рассказчика восклицаниями: «Подумать только! Как же это? Вот бедняжки! Какая судьба!» Но теперь мне не хотелось даже открывать рта. По правде сказать, наши собственные несчастья делали нас равнодушными к несчастьям других людей. Позже я думала, что вот это равнодушие — один из самых ужасных результатов войны: война делает людей бесчувственными, убивает в них жалость, превращает их сердца в камень.
Все утро мы просидели на развалинах домика, разбитые, отупевшие. Мы чувствовали себя такими пришибленными, как будто нас кто-то ударил по затылку, мы даже не отвечали на вопросы солдат и крестьян, проходивших мимо. Помню, что один американский солдат, увидев Розетту, сидящую на камнях, неподвижную и молчаливую, заговорил с ней. Она, не отвечая, смотрела на него; он говорил сначала по-английски, потом по-итальянски, наконец вытащил из кармана сигарету, сунул ее Розетте в рот и ушел. А Розетта продолжала сидеть — лицо все в грязи, изо рта свисает сигарета,— это могло показаться смешным, если бы не было таким печальным. Наступил полдень, и я, сделав над собой усилие, решила, что мы должны все-таки что-нибудь придумать,— хотя бы достать себе еды; ведь что бы там ни было, а есть-то надо. Я сказала Розетте, что нам придется вернуться в Фонди и найти того американского офицера, который говорил на неаполитанском диалекте: он вроде почувствовал к нам симпатию. Медленно и неохотно направились мы в город. Там опять было оживленно, как на базаре: люди толпились между развалинами домов, лужами, грузовиками и броневиками, а американские полицейские на перекрестках напрасно старались регулировать движение этой толпы несчастных
людей. Так мы дошли до площади, и я направилась к зданию муниципалитета, вокруг которого толпилась такая же масса людей, как и накануне: в муниципалитете опять раздавали продукты. На этот раз было все-таки немного больше порядка, полицейские устанавливали людей в три очереди, по количеству американцев, раздававших за столом консервы; около каждого американца стоял итальянец с белой повязкой на рукаве, это были служащие муниципалитета, помогавшие распределять продукты. Среди других за прилавком я увидела вчерашнего офицера и сказала Розетте, что мы станем в очередь к нему, чтобы поговорить с ним. Нам пришлось довольно долго простоять в очереди, пока мы не очутились перед прилавком. Офицер узнал нас и улыбнулся, показывая свои ослепительные зубы:
— Здравствуйте. Ну как, вы еще не уехали в Рим?
Я показала на себя и на Розетту:
— Посмотри, в каком мы виде.
Он посмотрел на нас и сейчас же понял, в чем дело.
— Ночная бомбежка?
— Именно так, и у нас больше ничего нет. Бомба разрушила домик, где мы нашли себе пристанище, и наши чемоданы вместе с консервами, которые ты нам дал, остались под развалинами.
Он больше не улыбался. Вид Розетты, ее кроткое лицо, покрытое грязью, были слишком печальны.
— Продукты я могу вам дать, как и вчера,— сказал он,— кроме того, вы получите кое-что из одежды. Больше ничего, к сожалению, я не могу для вас сделать.
— Помоги нам вернуться в Рим,— сказала я.— Там у нас есть и квартира, и вещи — вообще все.
Но он ответил так же, как накануне:
— Как же ты хочешь идти в Рим, если мы сами туда не дошли?
На это я, конечно, ничего не могла ответить и промолчала. Он дал нам несколько банок консервов и велел итальянцу с белой повязкой на рукаве проводить нас в другое помещение, где раздавали одежду. Вдруг, уже прощаясь с ним, я сказала, сама не знаю почему:
— Мои родители живут в деревне недалеко от Валлекорсы, или, лучше сказать, жили, потому что теперь
я не имею о них никаких сведений. Помоги нам добраться до их деревни. Там я всех знаю, и если даже не найду своих родителей, смогу там как-нибудь устроиться.
Он посмотрел на меня и ответил любезно, но решительно:
— На военных машинах нельзя перевозить гражданских лиц. Это категорически запрещено. Только итальянцы, работающие для американской армии, могут пользоваться военными машинами, да и то лишь по служебным делам. Мне очень жаль, но я ничего не могу для вас сделать.
Сказав это, он повернулся к двум женщинам, которые стояли за нами в очереди; я поняла, что нам больше нечего от него ждать, и пошла вслед за итальянцем с белой повязкой на рукаве.
Как только мы вышли из здания, итальянец, слышавший наш разговор с американским офицером, сказал нам:
— Как раз вчера двух беженцев, мужа и жену, отправили в их деревню на военной машине. Но они могли доказать, что зимой скрывали у себя в доме английского военнопленного. В награду за это в виде исключения их послали на машине в деревню. Если и вы сделали бы то же самое, я думаю, что вас отправили бы без всяких разговоров в Валлекорсу.
Тут Розетта, до сих пор молчавшая, вдруг воскликнула:
— Мама, ты помнишь этих двух англичан? Мы тоже можем рассказать, что они были у нас.
У меня была записка, которую англичане дали мне, уходя от нас; записка была на английском языке, и они оба подписались под ней, я положила эту записку вместе с деньгами. Денег теперь у меня почти не осталось, но записка должна была быть цела. Я совсем забыла о ней, но тут порылась в кармане и нашла ее. Англичане просили меня передать эту записку первому же офицеру союзной армии, с которым мы встретимся. Я сказала радостно:
— Мы спасены!
И объяснила нашему спутнику причину моей радости, рассказав о двух англичанах — как мы их приюти
ли в день рождества, потому что все остальные беженцы боялись пустить их к себе, как они ушли от нас рано утром, а потом пришли немцы искать их. Итальянец сказал:
— Идемте со мной за вещами. А потом я отведу вас в штаб, и вы увидите, что они сделают вам все, что надо.
Мы прошли в другой дом, где раздавали одежду, и там получили каждая по паре мужских ботинок на резиновой подошве, зеленые чулки до колен, юбку и блузку того же цвета. Это была форма, которую носили женщины в их армии; мы остались очень довольны, что получили эту одежду, потому что наши платья превратились в лохмотья и были покрыты засохшей грязью. Кроме того, нам дали еще кусок мыла, которым я сейчас же воспользовалась, чтобы умыться и вымыть руки, то же самое сделала Розетта, потом мы причесались; теперь у нас был почти приличный вид, и итальянец сказал нам:
— Вот и хорошо, хоть на людей похожи стали, а то у вас был совсем дикий вид. Ну что ж, идемте в штаб.
Штаб находился в другом доме. Мы поднялись по лестнице, везде стояли военные полицейские, спрашивавшие нас, куда мы идем: наверно, они должны были все узнавать и проверять. По лестнице вверх и вниз сновало много солдат и итальянцев, мы поднялись на верхний этаж. Наш провожатый поговорил с солдатом, стоявшим на карауле перед дверью, потом подошел к нам и сказал:
— Ваше сообщение их очень интересует, вас примут немедленно. Садитесь на этот диван и ждите.
Ждать нам пришлось совсем недолго. Не прошло и пяти минут, как солдат вошел в дверь, потом вышел и позвал нас. Мы вошли в комнату.
Комната, в которую мы вошли, была совсем пустой, в ней стоял только письменный стол, за которым сидел белокурый мужчина средних лет, с рыжими усами щеточкой, с голубыми глазами, веснушчатый, толстый и добродушный. Он был в мундире, тогда я еще не разбиралась в их чинах, но впоследствии узнала, что это был
майор. Перед письменным столом стояло два стула; майор встал, когда мы вошли в комнату, предложил нам сесть и сел только после того, как мы уселись на стульях перед столом.
— Хотите курить? — спросил он нас на хорошем итальянском языке и предложил пачку сигарет.
Я отказалась, и он сейчас же перешел к делу:
— Мне сказали, что у вас есть записка для меня.
Я ответила:
— Вот она,— и протянула ему записку.
Он взял записку, прочитал ее два или три раза очень внимательно и с серьезным лицом, пристально смотря на меня, сказал:
— Эта записка содержит очень ценные для нас сведения. Уже много времени мы ничего не знали об этих двух военных, и мы вам очень благодарны за все, что вы для них сделали. Опишите мне их, как они выглядели?
Я описала их ему, как умела:
— Один был маленький блондин с острой бородкой. Другой — высокий и худой, с темными волосами и синими глазами.
— Как они были одеты?
— Насколько я помню, на них были черные клеенчатые куртки и длинные брюки.
— На них были головные уборы?
— Да, что-то вроде военных фуражек.
— А оружие у них было?
— Да, у них были пистолеты. Они показали мне их.
— А что они собирались делать после того, как ушли от вас?
— Они хотели идти через горы к линии фронта, перейти через нее и добраться до Неаполя. Они провели всю зиму в крестьянском доме под Горой Фей и направлялись к фронту в надежде перейти через него. Но я боюсь, что им этого не удалось, потому что все говорили, что линию фронта невозможно перейти из-за немецких патрулей, а также из-за пушек и пулеметов.
— Да,— сказал он,— фронта им перейти не удалось, потому что до Неаполя они не добрались. Когда, в какой день они были у вас?
Я сказала ему, а он, помолчав немного, спросил еще:
— Сколько времени они оставались у вас?
— Всего только одни сутки, они очень спешили, а кроме того, боялись, что кто-нибудь на них донесет. Так и случилось, потому что едва они ушли, как явились немцы. Англичане провели с нами первый день рождества, мы вместе с ними ели курицу и выпили немного вина.
Он улыбнулся и сказал:
— Вино и курица — это только часть нашего вам долга. Скажите, что мы можем для вас сделать?
Тут я ему рассказала все. Что нам нечего было есть, что в Фонди мы не хотели оставаться хотя бы потому, что у нас не было здесь даже крова: домик, в котором мы поселились, разрушен бомбежкой этой ночью; поэтому мы хотим добраться до моей деревни вблизи Валлекорсы: там живут мои родители, и там мы можем некоторое время жить у них. Он выслушал меня очень серьезно и сказал:
— То, что вы у меня просите, по правде сказать, запрещено. Но ведь и принимать у себя английских пленных во время немецкой оккупации было тоже запрещено, не так ли?
Он улыбнулся мне, а я ему. Помолчав немного, он сказал:
— Сделаем так: я скажу, что вы едете с нашим офицером, чтобы собрать сведения об этих двух военных, исчезнувших где-то в горах. Мы бы провели поиски во всяком случае, хотя и не в вашей деревне, лежащей в стороне от дороги, по которой они могли следовать, значит, этот офицер сначала отвезет вас в Валлекорсу, а потом приступит к поискам.
Я горячо поблагодарила его, а он мне сказал:
— Это мы должны благодарить вас. А теперь назовите мне ваши имена.
Я сказала ему, как нас зовут, он тщательно записал наши имена, потом встал из-за стола, чтобы попрощаться с нами, и был так любезен, что проводил нас до двери и поручил стоявшему у дверей солдату, сказав ему что-то по-английски. Этот солдат тоже стал такой любезный с нами и попросил нас следовать за ним.
майор. Перед письменным столом стояло два стула; майор встал, когда мы вошли в комнату, предложил нам сесть и сел только после того, как мы уселись на стульях перед столом.
— Хотите курить? — спросил он нас на хорошем итальянском языке и предложил пачку сигарет.
Я отказалась, и он сейчас же перешел к делу:
— Мне сказали, что у вас есть записка для меня.
Я ответила:
— Вот она,— и протянула ему записку.
Он взял записку, прочитал ее два или три раза очень внимательно и с серьезным лицом, пристально смотря на меня, сказал:
— Эта записка содержит очень ценные для нас сведения. Уже много времени мы ничего не знали об этих двух военных, и мы вам очень благодарны за все, что вы для них сделали. Опишите мне их, как они выглядели?
Я описала их ему, как умела:
— Один был маленький блондин с острой бородкой. Другой — высокий и худой, с темными волосами и синими глазами.
— Как они были одеты?
— Насколько я помню, на них были черные клеенчатые куртки и длинные брюки.
— На них были головные уборы?
— Да, что-то вроде военных фуражек.
— А оружие у них было?
— Да, у них были пистолеты. Они показали мне их.
— А что они собирались делать после того, как ушли от вас?
— Они хотели идти через горы к линии фронта, перейти через нее и добраться до Неаполя. Они провели всю зиму в крестьянском доме под Горой Фей и направлялись к фронту в надежде перейти через него. Но я боюсь, что им этого не удалось, потому что все говорили, что линию фронта невозможно перейти из-за немецких патрулей, а также из-за пушек и пулеметов.
— Да,— сказал он,— фронта им перейти не удалось, потому что до Неаполя они не добрались. Когда, в какой день они были у вас?
Я сказала ему, а он, помолчав немного, спросил еще:
— Сколько времени они оставались у вас?
— Всего только одни сутки, они очень спешили, а кроме того, боялись, что кто-нибудь на них донесет. Так и случилось, потому что едва они ушли, как явились немцы. Англичане провели с нами первый день рождества, мы вместе с ними ели курицу и выпили немного вина.
Он улыбнулся и сказал:
— Вино и курица — это только часть нашего вам долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40