Жизнь подходила к концу, настоящее перемешалось с воспоминаниями. Франсуаза Кампо, которая навестила его за несколько дней до кончины, рассказывает: «К несчастью, в последний раз, когда я видела его, он был на смертном одре. Лицо его было сильно исхудавшим. От этого глаза казались еще больше – огромные глазищи, словно у ясновидящего. Мы стояли вокруг больничной койки: Саул и Глэдис Юркевич, его первая жена Аурора и я. Хулио был очень плох. Как вдруг его лицо оживилось. Он поднял длинную худую руку и спросил нас: „Слышите музыку?" Лицо его озарилось радостью, и он сказал: „Как прекрасно, что вы здесь, со мной, и мы вместе слушаем эту музыку". Я подумала тогда: „Боже мой, если ему суждено умереть сейчас, в эту минуту, если он умрет, слушая эту музыку, которую слышит, и говорит нам, как это прекрасно, то это и в самом деле будет прекрасно"».
Настоящее, прошлое – как все далеко, как далек теперь его первый приезд в Париж. Еще дальше тот день, когда он впервые приехал на вокзал Сан-Карлос в Боливаре, пронзительный звон будильника ровно в семь часов, каждое утро, каждую неделю, каждый бесконечный месяц в пансионе Варсилио в Чивилкое. Что сталось с Титиной Варсилио, улыбчивой девочкой, с которой Кортасар несколько раз сфотографировался? Где теперь инженер Педро Сассо, с которым Кортасар обедал за одним столиком в пансионе? Все в далеком прошлом. Жестокие зимы с их мертвой тишиной, холодные, заполненные ужасающей тишиной, какая бывает только в маленьких городках в глубине страны; библиотека семьи Дюпрат, откуда он брал книги Кокто, встречи на площади Испании с Нелли Мартин, которая так здорово плавала; джазовая музыкальная заставка радиостанции Л. Р. 4, перед тем как лечь спать, бросив последний взгляд из окна на улицу Пеллегрини, где ветер раскачивает верхушки деревьев и когда на секунду спрашиваешь себя: неужели жизнь состоит только из этого, а что же там, за бескрайними, бесконечными просторами пампы?
Что осталось в его памяти от Бьянки, директрисы средней школы Чивилкоя, – такой авторитарной дамы, реакционерки, с невыносимым характером; помнил ли он о том, что случилось с нунцием Серафини, об Эрнестине Явиколи, бросавшей на него взгляды, полные платонического восхищения, или о Сорделли, который называл его «мерзкий безбородый»; что стало с Мечей Ариас, с Кокаро, с Серпа и остальными? Существует ли еще школа Марпано Акосты, с крыльцом в пять ступеней, арочным входом и сводами портала и с флагом, развевающимся над балконом; где Хасинто Кукаро и вечерние возвращения на автобусе, долгие и грустные, на автобусе, который привозил его в Вилья-дель-Парке; а по дороге – продавцы медовых пряников, которые неторопливо расходились по домам, неся пустые в этот час подносы; скудно освещенные фруктовые лавки, киоски (мятные пастилки, брелоки для ключей, разные мелочи, дешевые игрушки, сигареты, расчески, газовые зажигалки), кинотеатры с непрерывными киносеансами, а то и дождь, монотонный и мелкий, который сыплет брызгами в оконное стекло. Помнил ли он что-нибудь о героическом заточении в Мендосе? Что стало с блаженным, с великим блаженным Музитани, с незрелыми надеждами тех дней?
Он умер 12 февраля, в воскресенье. Рядом с ним были Аурора Бернардес и Луис Томазелло, вернейшие из верных, а также Саул Юркевич. По словам Томазелло, Кортасару очень не нравилась больничная палата, потому что ее окно выходило в пустой двор, где была ограда соседнего с больницей полицейского участка, и поэтому он умер, отвернувшись к противоположной стене. Омар Прего, навещавший его несколькими неделями раньше, рассказывает, что Кортасар признался, как ему хотелось увидеть деревья.
Его смерть, которая даже для друзей была неожиданной, потрясла многих, тоже друзей, но не таких близких. Так же восприняли его кончину и многочисленные читатели.
Андрес Аморос, занимавшийся изданием романа «Игра в классики» с толкованиями и комментариями, был одним из таких друзей (в большей степени он был его другом по переписке), которых обескуражила эта новость, поскольку он не знал, как глубоко и серьезно поразила Кортасара болезнь. Он рассказал нам в Мадриде в июне 2001 года, как за два года до этого он предложил Кортасару несколько необычное издание романа, с объяснениями и толкованиями текста:

После того как мы весь вечер проговорили о романе «Игра в классики», утром мне пришла в голову мысль, которой я поделился с Хулио: было бы интересно издать роман, как это делается иногда с образцами классического наследия, снабженными сотней, тысячей комментариев, а также толкований внизу каждой страницы. Как всегда, когда речь шла о чем-то действительно серьезном, я говорил полушутя-полусерьезно. Мое неожиданное предложение напугало Хулио. «Это прекрасная идея, вполне в духе хронопа, но у меня нет столько времени, чтобы проделать эту ужасную работу», – сказал он мне. Я объяснил, чтобы быть правильно понятым: я не собирался нагружать его этим; если он согласен, я мог бы сам взяться за эти штуки. Он вздохнул с облегчением. «Вы самый подходящий человек для такого дела», – ответил он. Я добавил, что у меня в этом случае нет никаких далеко идущих интересов: я не являюсь преподавателем испаноязычной литературы и не заработаю на этом ни славы, ни денег. Мне просто интересно сделать это для себя, чтобы лучше понять его великий роман самому и подобрать к нему ключи, чтобы таким образом помочь и другим читателям. Больше добавить было нечего: мы прекрасно поняли друг друга. Еще я добавил, что не буду утруждать его бесконечными вопросами: я всегда так веду себя с ныне живущими авторами. Я пришлю ему книгу, когда она выйдет.
Так я и сделал; работы было очень много: я просмотрел множество книг, имевших отношение к роману, множество сопутствующих материалов и словарей; я изучил, насколько мог, теорию классической музыки и джазовой, занимался кино, живописью, литературой; обращался за помощью ко многим своим друзьям. Я сделал подробный план Парижа применительно к «Игре в классики»: меня чрезвычайно увлекала эта работа. Первая версия издания, уже откорректированная, – ее опубликовало мадридское издательство «Кафедра» – вышла в начале 1984 года. Я написал об этом Хулио и еще о том, что в ближайший мой приезд в Париж я покажу ему, что получилось. Его молчание меня удивило: при его воспитании и всегдашней обязательности это было очень странно.
Я приехал в Париж, потому что Национальный центр драмы, литературным консультантом которого я являюсь, поставил в Европейском театре «Отсветы богемы». По приезде я понял причину его молчания: Хулио умирал. Известие о его смерти застало меня на репетиции спектакля по произведениям Валье-Инклана. А потом вышло издание, над которым я работал, и мне много раз и на многих встречах пришлось говорить о Кортасаре и об «Игре в классики». Нашлись люди, которые обвинили меня в оппортунизме, в том, что я воспользовался ситуацией, чтобы «сымпровизировать» собственное издание, на которое я потратил несколько лет; еще кто-то обвинил меня в низком качестве исследований по причине моего незнания некоторых аргентинизмов; а были и такие, кто ставил мне в вину, что я слишком много говорю о юморе в этом произведении, «таком серьезном». Хулио над этим посмеялся бы: я уверен. А теперь у меня остались только его письма и воспоминания о нашей дружбе.
Причиной смерти, засвидетельствованной доктором Модильяни на отделении гастроэнтерологии упомянутой больницы Сен-Лазар, была, как мы уже говорили ранее, хроническая лейкемия. Такого диагноза придерживаются и Аурора Бернардес, и самые близкие друзья писателя, такие как Саул Юркевич, Луис Томазелло, Освальдо Сориано, Марио Мучник, Омар Прего и Росарио Морено. Со своей стороны, Кристина Пери Росси, которая тоже являлась большим другом писателя на протяжении довольно долгого времени – Кортасар посвятил ей, как мы уже говорили, несколько стихотворений, напечатанных в сборнике «Спасительные сумерки», – так вот, Кристина Росси считает, что Кортасару занесли вирус СПИД в больнице Экс-ан-Прованса, когда делали ему переливание крови в связи с кровотечением; такую возможность допускает и Марио Голобофф, хотя ссылки на подобную случайность, которые он дает в своей книге, очень осторожны. Оба придерживались этой версии, потому что через несколько лет в печати появилась следующая информация: стало известно, что во Франции, в то время когда премьер-министром был Лоран Фабиус, имели место многочисленные случаи переливания крови при отсутствии должного медицинского контроля за качеством этой крови, что привело к трагическим последствиям. Все это происходило в середине восьмидесятых годов (1984), и пострадало множество пациентов – более четырех тысяч человек. Премьер-министр Фабиус и министр по социальным вопросам Жоржина Дюфуа позднее были осуждены за «непредумышленное убийство и нанесение тяжких повреждений», хотя и не подверглись уголовному преследованию (как, впрочем, и остальные тридцать человек, проходивших по этому делу, в том числе Луи Швейцер, который был главой администрации Фабиуса); иначе обстояло дело с доктором Мишелем Гарретта, занимавшим должность директора Национального центра переливания крови, которого осудили на четыре года тюрьмы. Однако, даже если мы рискнем сказать, что основания для подобного предположения есть, нужно добавить, что они носят чисто умозрительный и слишком сенсационный характер, чтобы утверждать такую возможность в случае с Кортасаром.
Освальдо Сориано, который был свидетелем нескольких дней, предшествующих похоронам, и который вместе с другими провожал своего друга в последний путь на кладбище Монпарнас, написал о чувстве глубокого одиночества и безутешности, которыми были заполнены те несколько дней, от дня кончины до дня похорон; Кортасара похоронили рядом с могилой Кароль Дюнлоп, под каменной плитой, на которой, по рисунку Луиса Томазелло, была высечена раскрытая книга, а рядом с ней – фигура из девяти замкнутых окружностей, с выгравированным на одной из них тонким профилем, выполненная скульптором Хулио Сильвой:

Возможно, это мое личное впечатление, субъективная и предвзятая точка зрения, но мне казалось, что это была смерть изгнанника Он лежал в своей комнате, до половины закрытый покрывалом; на кровати букетик цветов (таких же, какие кладут матери на площади Майо), томик стихов Рубена Дарио на тумбочке. На другом конце комнаты – несколько человек со скорбными лицами и еще какие-то люди, тоже печальные; в этом доме не было хозяина; тут же была бедная Аурора Бернардес – она отвечала за организацию похорон, взяв на себя эти последние, тяжелейшие обязанности, – а мне все время казалось, что в любую минуту может произойти нарушение неприкосновенности жилища: кто-то придет и завладеет его бумагами, возьмет себе его пишущую машинку, бритвенные лезвия или унесет какую-нибудь книгу.
Тот же Сориано свидетельствует, что правительству Рауля Альфонсина понадобился целый день, чтобы как-то отреагировать на случившееся и прислать ничего не значащую телеграмму в самых дежурных выражениях: «Выражаю глубокое соболезнование в связи с ощутимой потерей для аргентинской литературы и культуры в целом».
Похороны состоялись 14 февраля, незадолго до полудня. Аурора пыталась несколько отсрочить церемонию, чтобы на нее успел прибыть команданте Томас Борхе, но погребение задерживать было нельзя, и траурный кортеж вошел на кладбище через ворота Эдгара Кинета в 11 часов утра, задержался на несколько минут, чтобы исполнить дзен-буддистский ритуал (со слов журналиста и друга писателя Рикардо Бада), и повернул направо, направляясь к могиле Кароль Дюнлоп (рядом с могилой Жан-Поля Сартра), которая уже была открыта. Гроб опустили в могилу, и все присутствующие стали бросать цветы и горсти земли. Народу было не слишком много, присутствовали только его друзья. Кроме Ауроры и Угне, которые стояли по разные стороны могилы, были самые близкие: Глэдис и Саул Юркевич, Луис Томазелло, Хулио Сильва, Николь и Марио Мучник, Освальдо Сориано, Омар Прего, Франсуаза Кампо, Плинио Апулейо Мендоса, а также Габриэль Алегрия, Марио Голобофф, Абель Поссе, барды Даниэль Вильетти и Пако Ибаньес, исполнившие песни собственного сочинения, посол Кубы во Франции Альберто Боса Идальго; было несколько представителей ЮНЕСКО и Фронта национального освобождения Сальвадора имени Фарабундо Марти. Среди присутствующих находился Жак Ланг, в то время министр культуры Франции. Уже к концу церемонии успел прибыть Томас Борхе, который застал самые последние, заключительные минуты.
Андрес Аморос тоже находился на кладбище в тот день. Вот как он рассказывает о своих впечатлениях: «В тот день, 14 февраля 1984 года, я был на кладбище Монпарнас: день выдался ясный и солнечный, было немного людей и много подлинной скорби. Никакой официальной церемонии не планировалось, только некоторые из друзей и несколько молодых людей, которые, узнав печальную новость, приехали в Париж, и после того, как все закончилось, читали над его могилой фрагменты из его книг. Кто-то фотографировал. На одном из снимков я увидел себя со спины: длинные волосы, как я тогда носил, и коричневое пальто. Без сомнения, всем нам было невесело, но, в определенном смысле, я доволен, что был там».
Все присутствовавшие на похоронах сходятся во мнении, что самый впечатляющий момент похорон – это глубокая тишина. И неизбывная печаль, соединившая всех, кто был там в этот день. И еще все говорят, что стояло очень холодное утро. Холодное и прозрачное, потому что в тот день над Парижем не было дождя.
Эпилог
Что стало с Хулио Кортасаром потом? Какой след оставил он после себя? Получило ли его творчество признание в Аргентине? Если судить о творческом наследии писателя по количеству полученных им престижных премий, то при жизни у Кортасара их почти не было. А те, которые он получал, были не аргентинские, их присуждали ему другие страны.
Кроме уже упомянутой премии Кеннеди (аргентинской), он являлся обладателем премии Медичи среди зарубежных писателей (Франция), кавалером Золотого Орла на фестивале в Ницце, обладателем ордена Независимости культуры Рубена Дарио (Никарагуа) и членом-корреспондентом Академии литературы ГДР, почетным членом университета Мехико, кавалером ордена Марка Твена, почетным доктором университета в Пуатье (Франция) и университета Менендеса Пелайо (Испания). Нельзя сказать, что премии и звания текли к нему лавиной. Известно, что у самого Кортасара это не вызывало особенного интереса и публичное признание всегда вызывало у него неловкость.
Оценка произведений Кортасара не совпадает по масштабам с их качеством и долгим успехом у читателя. Даже сейчас, когда пишутся эти строки, мы, к сожалению, можем утверждать, что Кортасар как писатель недостаточно оценен у себя в стране, особенно если говорить о масштабах признания, которого он заслуживает. Невозможно ни оправдать, ни объяснить, почему, по каким причинам в некоторых университетах Аргентины творчество Кортасара замалчивается, и если изучается, то от случая к случаю и весьма поверхностно – если вообще изучается, – в силу конкретных мотивов, далеких от литературоведения как такового, мотивов, которые скорее лежат в плоскости идеологии. Можно утверждать in situ – мои коллеги со мной согласятся, – что во многих университетах Аргентины творчество Кортасара вообще не входит в учебную программу. Подобный «карантин» можно считать настоящим парадоксом. Любопытно, что по всей Европе, особенно в Испании, творчество Кортасара заслужило самую высокую оценку, а его слава и престиж как писателя растут день ото дня. Тот же закон нарушения пропорций имел место, когда в печати появились сообщения о его кончине: короткая информация в аргентинской прессе (газеты «Ла Насьон», «Ла Пренса»), исключение составлял умный и объективный материал в газете «Кларин» и крупные заголовки на первой странице во многих, в основном испанских, средствах массовой информации. Чтобы дать самое малое представление об этих откликах, отметим, что только три мадридские газеты общегосударственного значения – «Диарио 16», «Эль Пайс» и «ABC» – поместили материал о Кортасаре и его кончине на заглавном листе и в разделах культуры, а также в приложении к этим газетам – публикации занимали до шести страниц, – и не только 12 числа, в день его смерти, но и продолжали публикацию материалов 13 и 14 числа, печатая интервью и статьи писателей и общественных деятелей, скорбевших о тяжелой утрате. Вот неполный перечень тех, кто откликнулся на это печальное событие: Мигель Делибес, Франсиско Айяла, Марио Мучник, Октавио Пас, Кристина Пери Росси, Эрнесто Сабато, Рафаэль Конте, Эдуарде– Харо Теглен, Хосе-Мария Гельбенсу, Фелисиано Фидальго, Эрнесто Карденаль, Мартин Прьето, Джорди Льовет, Мануэль Васкес Монтальбан, X.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35