видеть и слушать их тандем – Аурору и Хулио. Казалось, все остальные тут просто ни к чему. Все, о чем они говорили, отражало блестящий ум, образованность, остроумие, живость мысли. Я много раз думал: «Такого не может быть. Они готовят эти разговоры специально у себя дома, чтобы после блеснуть перед собеседниками незатасканными анекдотами, блестящими цитатами и остроумными шутками, которые, будучи сказанными в нужный момент, служат разрядкой интеллектуальной атмосферы». Они по очереди подхватывали тему, словно два артиста, жонглирующие словами, и заскучать с ними было невозможно. Полное взаимопонимание, невидимое соединение их интеллекта и сознания – вот что вызывало мое восхищение и даже зависть; уже не говоря о том, что оба они были увлечены литературой и занимались ею – казалось, они поглощены ею исключительно и целиком; и, кроме того, их отличало великодушие по отношению ко всему миру, особенно к тем, кто еще учился своему ремеслу, то есть к таким, как я. Было трудно сказать, кто из них двоих прочитал больше литературы и лучше и кто из двоих высказывает мнения о прочитанных книгах и их авторах более остро и неожиданно» (9, 13).
Хулио и Аурора с самого начала представляли собой «любовную пару, которая, как никто, владела способами беспрестанного обогащения своего духовного союза», сказал о них Саул Юркевич.
Аурора была (и есть) женщиной с мягким взглядом, приятными манерами, решительным голосом и ангельским выражением лица. Общение с ней всегда непринужденное и приятное, но не слишком легкое, хотя, возможно, с ней и не было так сложно, как с Хулио (в круг ее знакомых входили поэт и переводчик Альберто Хирри и другие писатели Буэнос-Айреса, как, например, родной брат Ауроры Франсиско Луис, который в свою очередь тесно общался с Марио Пинто, Рикардо Молинари, Хорхе Ласко и Эрнесто Арансибиа), тем не менее она ревниво оберегала и свое время, и свой внутренний мир. Но между собой они ладили. Союз с Бернардес – это наименее политизированный этап в жизни писателя, и это тоже работало на еще большее их сближение. Лучше сказать так: политика в их союзе была наименее ярко выражена. Иными словами, писатель заключил с собой компромисс, целиком отдав себя литературному творчеству и достижению высокого профессионального уровня (речь идет именно о совершенствовании стиля, уже присущего тогдашнему Кортасару, а не о борьбе с формализмом, типичным для его раннего творчества).
В письмах Кортасара к Франсиско Порруа есть фрагменты, где он весьма эмоционально описывает то, что мы могли бы назвать словесными портретами Ауроры и его самого в эти первые годы вина и роз, в годы их парижской жизни, когда рос его профессиональный успех как писателя:
О самой книге я тебе ничего говорить не буду. Не будем о ней говорить вообще, и, раз уж я по этому вопросу онемел, имей терпение. Но я нуждаюсь в твоих критических замечаниях и знаю, что они будут, уж такой ты человек. Пока что у книги только один читатель – Аурора. По ее совету я перевел на испанский большие куски, которые поначалу предполагал оставить на английском и французском. Ее мнение о книге в целом я смогу, наверное, передать тебе, если скажу, что, закончив чтение, она расплакалась (7, 483).
Мы с Ауророй, укрывшись в нашем стогу, целиком отдаем себя работе, читаем и слушаем квартеты Альбана Берга и Шёнберга, пользуясь тем преимуществом, что здесь никто не колотит нам в потолок (7, 465).
Со своей стороны, Луис Харсс после первых встреч говорил, что «Кортасар и его жена, Аурора Бернардес, прежде всего ценили свободу, они подолгу бродили, блуждая по неведомым закоулкам. Они предпочитали провинциальные музеи, маргинальную литературу и затерянные переулки. Они не выносили какого бы то ни было вмешательства в их частную жизнь, избегали посещать литературные круги и очень редко шли на уступки, соглашаясь на интервью: они предпочитали ни с кем не видеться».
Однако все это происходило несколько позже. В 1949 году, когда поездка только обдумывалась, единственное, что входило в планы Кортасара, было достичь своей цели – оказаться в Париже.
«Я утверждаю, что Париж – это женщина и что в чем-то это женщина моей жизни», – скажет писатель в зрелые годы. Этот город, к которому его неудержимо тянуло, словно к женщине, как и многих других аргентинцев и американцев Северной, Центральной и Южной Америки, чего, впрочем, они и не скрывали. Топография города, который он тщательно обследовал за время своего первого пребывания, была призвана укрепить эту страсть, ибо обогащала его новым опытом, несмотря на скудные 1500 песо в месяц, на которые он вынужден был жить в одном из самых дорогих, на ту пору, городов Европы. Деньги для него стали настоящей проблемой.
Как ее решить, исходя из имеющего количества? Укрыться в университетском городке, предпочтительно в «какой-нибудь комнатке»: легкий обед, состоящий из фиников, мягкого багета с хрустящей корочкой, грюйерского сыра, плюс вино и «бочковой» кофе. Далеко от центра. Зато было метро. Подземка, разветвленная до бесконечности (15 линий, более 300 станций, где движение начиналось в 5.30 утра и заканчивалось в 0.30 ночи), которую писатель будет предпочитать и в будущем, во время своего второго, и уже постоянного, пребывания, когда он вместо туристского паспорта получит вид на жительство, а позднее паспорт гражданина Франции.
Впечатление, которое произвел на писателя Париж, было гораздо сильнее того, что осталось у него после пребывания в Италии, несмотря на то что Флоренция, Веккьо, Рим, Пиза или Венеция были наполнены реминисценциями в духе Байрона. Париж – совсем другое дело. Это был город, расчерченный, как и Буэнос-Айрес, большими бульварами (Севастопольский, Сен-Мишель, Елисейские Поля), но где были и затерянные уголки (в районе квартала Марэ, площади Дофин, неподалеку от библиотеки Арсеналь), улицы (Ломбар, Верней, Вожирар), крытые галереи, тоже похожие на буэнос-айресские; мосты (мост Искусств, Новый мост), каналы (Сен-Мартен), площади (Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Сюльпис, Контрэскарп), букинисты на набережной Сены, весь Латинский квартал, музеи (Лувр, Музей современного искусства и Музей искусства Африки на авеню Домениль, музей Родена), сады (Ботанический, Люксембургский, парк Монсо, парк Бют-Шомон), фасады домов (от архитектурных изысков Гектора Гимара до обычных окон, за которыми можно было различить цветы в горшках и потолочные балки и, может быть, кого-то, кто сидел за чашечкой кофе), кафе («Флора», «Дё Маго», «Ле Дом», «Ротонда», «Куполь», где витал дух экзистенциализма Сартра и Камю и где воздух был наполнен воспоминаниями о Г. Стайн и Хемингуэе, о Джойсе и Пикассо.
После четырех недель пребывания Париж стал для него источником постоянного притяжения, местом, куда все время хочется вернуться и куда он непременно вернется. Так и случилось, и писатель всегда говорил, что Париж – это не столько город, сколько каждодневный миф. «Мой парижский миф сослужил мне хорошую службу. Он побудил меня написать книгу „Игра в классики", где город, являющийся в некотором смысле одним из персонажей, предстает перед читателем как нечто мифическое. Вся первая часть, действие которой происходит в Париже, дана глазами латиноамериканца, несколько потерявшегося в собственных снах, который бродит по городу, похожему на огромную метафору. Напомню, там есть персонаж, который говорит, что Париж – это огромная метафора. Метафора, но чего именно? Я этого не знаю. Но Париж не изменился, он остается для меня все таким же городом-мифом. Ты хочешь узнать Париж, но он непознаваем; в нем есть уголки, улицы, которые можно обследовать целыми днями и даже ночами. Этот город затягивает; и он не единственный… есть еще Лондон… Но Париж похож на сердце, которое бьется бесперебойно, всегда; я не могу сказать про него: это место, где я живу. Тут другое. Я поселился в таком месте, где существует что-то вроде диффузии вещества, где есть какой-то живой контакт, биологический».
В первый свой приезд, когда он не только ощущал биение сердца города, но еще и ходил в кино, в театры и посещал многочисленные выставки живописи, он встретил, как мы уже говорили, Магу, которая станет, наряду с Оливейрой, центральным действующим лицом романа «Игра в классики», главным образом парижской части романа, который тогда еще даже не был задуман – в какой-то момент этот замысел существовал в виде темы для доклада, который превратился бы скорее в антидоклад, – но, так или иначе, его зародыш возник в одном из произведений Кортасара, написанных в то время (зима 1950 года), а именно в романе «Экзамен», о котором мы до сих пор не упоминали; поговорим о нем сейчас.
Эдит, молодая девушка, характер которой частично использован Кортасаром при создании образа Маги, неожиданно вошла в жизнь писателя, так же как это произошло в жизни Оливейры, «убежденная, как и я, что случайные встречи самые неслучайные в нашей жизни и что люди, которые назначают свидание точно в срок, – это те самые, которые пишут только на разлинованной бумаге и выдавливают пасту из тюбика всегда только с самого низа». Аргентинская журналистка Мария Эстер Васкес, которая несколько раз видела Эдит, рассказывает, что они познакомились на корабле «Конте Бьянкамано», который уходил из порта Буэнос-Айреса, направляясь в Европу. Это была судьба, случай, рок, неизбежность, предназначение: семантическое значение всех этих слов не соответствовало, с точки зрения писателя, тем эмоциям, которыми обозначалась, за ними либо была пустота, либо другое содержание, то есть совсем не то, что соединило этих двоих людей в салоне третьего класса на отплывающем корабле, потом в книжном магазине на бульваре Сен-Мишель, потом в кинотеатрах, в Люксембургском саду и, наконец – по прошествии многих лет, – в лондонском tube. Васкес рассказывала, что, по словам Эдит, писатель придавал большое значение «этим встречам, предназначенным судьбой», и что «они сделались друзьями и он подарил ей свое стихотворение, в котором говорилось о том, как они проводили время на пароходе, и которое называлось „День в скобках"».
Эдит Арон – Мага – родилась в аргентинской семье немецкого происхождения, говорила по-французски, по-английски и по-немецки. С ней он бродил по Парижу, с ней открывал для себя то, что называют «ключами от города» (конкретные ключи от дверей в квартиру появились у него, только когда он приехал во второй раз), с ней слушал Баха, любовался полнолунием над собором Парижской Богоматери и пускал по водам Сены бумажные кораблики, она была именем и образом этих свиданий, когда они по воле случая встречались на улицах города. В нее он был влюблен, ей как-то подарил свитер, с ней переписывался и иногда виделся. Кортасар видел в ней модель образа, притягательного и простодушного, и в 1951 году (он снова в Америке, она по-прежнему в Европе) он попросил ее в своем письме, посланном из Буэнос-Айреса, еще раз встретиться с ним в Париже, где она так и продолжала жить, как жила с момента появления там, «всегда резковатая, сложная, ироничная и восторженная». С ней он ходил по бульвару Порт-Руайяль, потом по Сен-Марсель и Опиталь до Ботанического сада, где впервые рассматривал аксолотлей – снабженных жабрами личинок тигровой амблистомы из рода амблистом, – хотя уже в это время, если говорить о потенциальном любовном союзе, где возможен компромисс, у Кортасара не было никаких сомнений в том, что он может быть заключен только с Ауророй Бернардес, на которой он и женился 22 августа 1953 года.
Роман «Экзамен» был написан как раз в это время, хотя писатель так и не увидел его опубликованным, и то же самое произошло с «Дивертисментом» и с «Дневником Андреса Фавы». В 1958 году Кортасар представил роман «Экзамен» на международный конкурс, организованный издательством «Лосада», но не прошел даже в группу финалистов и потому решил его никому не показывать. В январе 1951 года он говорил Фреди Гутману, как раз в тот момент, когда сборник «Бестиарий» был сдан в типографию издательства «Судамерикана», что роман «Экзамен» закончен, но что издатель отказался от него, поскольку его не устроили ни тема, ни язык. Прошло несколько лет, но писатель продолжал сожалеть об этом решении издателя, поскольку «Экзамен» полностью отвечал тому уровню требований, которые он предъявлял к нему сам. И к 1951 году эта книга уже прошла через фильтр его строгой оценки.
Стиль романа – разорванный по прихоти автора, фрагментарный, в духе Беккета, Кафки, Арльта, содержание же подчинено четким параметрам, соотносящимся между собой, словно бы для того, чтобы следить за отношениями нескольких друзей, образующих главную группу интриги: Клара, Хуан, Андрес и Стелла бродят по Буэнос-Айресу накануне важного, решающего для них экзамена. Все четверо, а вместе с ними «репортер», проходят, как по карте, чуть ли не весь город, который постепенно заволакивается странным, угрожающим туманом и где повсюду вырастают неведомые грибы. Повествование, как и в рассказе «Захваченный дом», играет в игру, открывая для читателя необычную литературу и субъективное мировосприятие автора. Однако в этом романе, где автор отдает явное предпочтение диалогу как повествовательному приему перед описанием и в котором время от времени появляются расчлененные фразы, непривычно расположенные графически, мы снова можем угадать символическое изображение аргентинской действительности того времени, ее скрытой сути, то есть опять просматривается связь между политической ситуацией в стране и аллегорическим сюжетом романа. Писатель всегда рассматривал публикацию этой книги, возможно, как попытку понять, что происходило в Аргентине в то время. Какова же на самом деле была политическая ситуация того времени? Появились всходы того, что было посеяно в предыдущее десятилетие.
Имеется в виду, что политический сценарий Аргентины в начале пятидесятых годов представлял собой следствие режима Перона, который держался на целом комплексе идеологических парадоксов, его поддерживающих, как мы уже упоминали, начиная с группировок, составляющих его ядро (сторонники Иригойена, рабочие, определенная часть некоммунистических профсоюзов, церковно-католические круги, многочисленные лиги, ориентированные на средний класс, армия, с ее безмолвным скрытым давлением, подлинная партия Перона), до политики давления извне, осуществляемой странами, победившими во Второй мировой войне, которые рассматривали все государства, поддерживавшие нейтралитет в международном конфликте, как предателей. Отсюда заметное расширение прав рабочих, вызванное стесненным положением самого режима, который нуждался в поддержке и опоре внутри страны, чтобы суметь противостоять внешнему давлению, которое несомненно вело к усугублению и без того непростой ситуации, сложившейся в Аргентине. Остальное раскручивалось само собой: национализм, авторитаризм, популизм. Все это создавало атмосферу нестабильного, трудного существования, мелкобуржуазных амбиций, противоречивости и абсурда – таковы наиболее явные черты общей картины, отразившиеся в ощущениях персонажей – жителей города.
«Экзамен» – это роман, написанный в духе Маречаля, как и более позднее произведение, роман «Игра в классики». Можно было бы сказать, если угодно, что в этом романе Маречалю воздается должное, но ни в коем случае не квалифицировать сделанное Кортасаром как использование чужого опыта (так же как нельзя рассматривать в этом смысле и роман самого Маречаля «Адам Буэнос-Айрес» в связи с романом «Улисс» Джеймса Джойса), поскольку по замыслу он уходит гораздо дальше, оставляя далеко позади границы романа Леопольдо Маречаля.
Напомним, что роман «Адам Буэнос-Айрес» был напечатан в 1948 году в издательстве «Судамерикана» и не прошел для Кортасара незамеченным: в 14-м номере журнала «Действительность», который выходил в Буэнос-Айресе, в марте-апреле 1949 года, появилась рецензия на этот роман, написанная Кортасаром. Нужно заметить, что прошло еще девятнадцать лет, прежде чем Маречаль принес Кортасару свою письменную благодарность за эту рецензию.
В этой рецензии Кортасар писал: «Гнетущая тоска преследует похождения Адама Буэнос-Айреса, но его безутешность в любви есть проекция другой безутешности, которая берет начало в его происхождении, и она, эта безутешность, обращена к судьбе вообще. Пустивший, казалось бы, корни в Буэнос-Айресе, после Майпу своего детства и Европы своей юности, Адам на самом деле оказывается человеком без корней, если говорить об утверждении личности в обществе людей, о том, что называют родными небесами. Он существует в некоторой данности, которую оценивает, как бы глядя на нее со стороны, вплоть до того, что, ступив на путь любви, он пытается противостоять закономерностям прохождения этого пути, ибо любовь для него – проявление слабости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Хулио и Аурора с самого начала представляли собой «любовную пару, которая, как никто, владела способами беспрестанного обогащения своего духовного союза», сказал о них Саул Юркевич.
Аурора была (и есть) женщиной с мягким взглядом, приятными манерами, решительным голосом и ангельским выражением лица. Общение с ней всегда непринужденное и приятное, но не слишком легкое, хотя, возможно, с ней и не было так сложно, как с Хулио (в круг ее знакомых входили поэт и переводчик Альберто Хирри и другие писатели Буэнос-Айреса, как, например, родной брат Ауроры Франсиско Луис, который в свою очередь тесно общался с Марио Пинто, Рикардо Молинари, Хорхе Ласко и Эрнесто Арансибиа), тем не менее она ревниво оберегала и свое время, и свой внутренний мир. Но между собой они ладили. Союз с Бернардес – это наименее политизированный этап в жизни писателя, и это тоже работало на еще большее их сближение. Лучше сказать так: политика в их союзе была наименее ярко выражена. Иными словами, писатель заключил с собой компромисс, целиком отдав себя литературному творчеству и достижению высокого профессионального уровня (речь идет именно о совершенствовании стиля, уже присущего тогдашнему Кортасару, а не о борьбе с формализмом, типичным для его раннего творчества).
В письмах Кортасара к Франсиско Порруа есть фрагменты, где он весьма эмоционально описывает то, что мы могли бы назвать словесными портретами Ауроры и его самого в эти первые годы вина и роз, в годы их парижской жизни, когда рос его профессиональный успех как писателя:
О самой книге я тебе ничего говорить не буду. Не будем о ней говорить вообще, и, раз уж я по этому вопросу онемел, имей терпение. Но я нуждаюсь в твоих критических замечаниях и знаю, что они будут, уж такой ты человек. Пока что у книги только один читатель – Аурора. По ее совету я перевел на испанский большие куски, которые поначалу предполагал оставить на английском и французском. Ее мнение о книге в целом я смогу, наверное, передать тебе, если скажу, что, закончив чтение, она расплакалась (7, 483).
Мы с Ауророй, укрывшись в нашем стогу, целиком отдаем себя работе, читаем и слушаем квартеты Альбана Берга и Шёнберга, пользуясь тем преимуществом, что здесь никто не колотит нам в потолок (7, 465).
Со своей стороны, Луис Харсс после первых встреч говорил, что «Кортасар и его жена, Аурора Бернардес, прежде всего ценили свободу, они подолгу бродили, блуждая по неведомым закоулкам. Они предпочитали провинциальные музеи, маргинальную литературу и затерянные переулки. Они не выносили какого бы то ни было вмешательства в их частную жизнь, избегали посещать литературные круги и очень редко шли на уступки, соглашаясь на интервью: они предпочитали ни с кем не видеться».
Однако все это происходило несколько позже. В 1949 году, когда поездка только обдумывалась, единственное, что входило в планы Кортасара, было достичь своей цели – оказаться в Париже.
«Я утверждаю, что Париж – это женщина и что в чем-то это женщина моей жизни», – скажет писатель в зрелые годы. Этот город, к которому его неудержимо тянуло, словно к женщине, как и многих других аргентинцев и американцев Северной, Центральной и Южной Америки, чего, впрочем, они и не скрывали. Топография города, который он тщательно обследовал за время своего первого пребывания, была призвана укрепить эту страсть, ибо обогащала его новым опытом, несмотря на скудные 1500 песо в месяц, на которые он вынужден был жить в одном из самых дорогих, на ту пору, городов Европы. Деньги для него стали настоящей проблемой.
Как ее решить, исходя из имеющего количества? Укрыться в университетском городке, предпочтительно в «какой-нибудь комнатке»: легкий обед, состоящий из фиников, мягкого багета с хрустящей корочкой, грюйерского сыра, плюс вино и «бочковой» кофе. Далеко от центра. Зато было метро. Подземка, разветвленная до бесконечности (15 линий, более 300 станций, где движение начиналось в 5.30 утра и заканчивалось в 0.30 ночи), которую писатель будет предпочитать и в будущем, во время своего второго, и уже постоянного, пребывания, когда он вместо туристского паспорта получит вид на жительство, а позднее паспорт гражданина Франции.
Впечатление, которое произвел на писателя Париж, было гораздо сильнее того, что осталось у него после пребывания в Италии, несмотря на то что Флоренция, Веккьо, Рим, Пиза или Венеция были наполнены реминисценциями в духе Байрона. Париж – совсем другое дело. Это был город, расчерченный, как и Буэнос-Айрес, большими бульварами (Севастопольский, Сен-Мишель, Елисейские Поля), но где были и затерянные уголки (в районе квартала Марэ, площади Дофин, неподалеку от библиотеки Арсеналь), улицы (Ломбар, Верней, Вожирар), крытые галереи, тоже похожие на буэнос-айресские; мосты (мост Искусств, Новый мост), каналы (Сен-Мартен), площади (Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Сюльпис, Контрэскарп), букинисты на набережной Сены, весь Латинский квартал, музеи (Лувр, Музей современного искусства и Музей искусства Африки на авеню Домениль, музей Родена), сады (Ботанический, Люксембургский, парк Монсо, парк Бют-Шомон), фасады домов (от архитектурных изысков Гектора Гимара до обычных окон, за которыми можно было различить цветы в горшках и потолочные балки и, может быть, кого-то, кто сидел за чашечкой кофе), кафе («Флора», «Дё Маго», «Ле Дом», «Ротонда», «Куполь», где витал дух экзистенциализма Сартра и Камю и где воздух был наполнен воспоминаниями о Г. Стайн и Хемингуэе, о Джойсе и Пикассо.
После четырех недель пребывания Париж стал для него источником постоянного притяжения, местом, куда все время хочется вернуться и куда он непременно вернется. Так и случилось, и писатель всегда говорил, что Париж – это не столько город, сколько каждодневный миф. «Мой парижский миф сослужил мне хорошую службу. Он побудил меня написать книгу „Игра в классики", где город, являющийся в некотором смысле одним из персонажей, предстает перед читателем как нечто мифическое. Вся первая часть, действие которой происходит в Париже, дана глазами латиноамериканца, несколько потерявшегося в собственных снах, который бродит по городу, похожему на огромную метафору. Напомню, там есть персонаж, который говорит, что Париж – это огромная метафора. Метафора, но чего именно? Я этого не знаю. Но Париж не изменился, он остается для меня все таким же городом-мифом. Ты хочешь узнать Париж, но он непознаваем; в нем есть уголки, улицы, которые можно обследовать целыми днями и даже ночами. Этот город затягивает; и он не единственный… есть еще Лондон… Но Париж похож на сердце, которое бьется бесперебойно, всегда; я не могу сказать про него: это место, где я живу. Тут другое. Я поселился в таком месте, где существует что-то вроде диффузии вещества, где есть какой-то живой контакт, биологический».
В первый свой приезд, когда он не только ощущал биение сердца города, но еще и ходил в кино, в театры и посещал многочисленные выставки живописи, он встретил, как мы уже говорили, Магу, которая станет, наряду с Оливейрой, центральным действующим лицом романа «Игра в классики», главным образом парижской части романа, который тогда еще даже не был задуман – в какой-то момент этот замысел существовал в виде темы для доклада, который превратился бы скорее в антидоклад, – но, так или иначе, его зародыш возник в одном из произведений Кортасара, написанных в то время (зима 1950 года), а именно в романе «Экзамен», о котором мы до сих пор не упоминали; поговорим о нем сейчас.
Эдит, молодая девушка, характер которой частично использован Кортасаром при создании образа Маги, неожиданно вошла в жизнь писателя, так же как это произошло в жизни Оливейры, «убежденная, как и я, что случайные встречи самые неслучайные в нашей жизни и что люди, которые назначают свидание точно в срок, – это те самые, которые пишут только на разлинованной бумаге и выдавливают пасту из тюбика всегда только с самого низа». Аргентинская журналистка Мария Эстер Васкес, которая несколько раз видела Эдит, рассказывает, что они познакомились на корабле «Конте Бьянкамано», который уходил из порта Буэнос-Айреса, направляясь в Европу. Это была судьба, случай, рок, неизбежность, предназначение: семантическое значение всех этих слов не соответствовало, с точки зрения писателя, тем эмоциям, которыми обозначалась, за ними либо была пустота, либо другое содержание, то есть совсем не то, что соединило этих двоих людей в салоне третьего класса на отплывающем корабле, потом в книжном магазине на бульваре Сен-Мишель, потом в кинотеатрах, в Люксембургском саду и, наконец – по прошествии многих лет, – в лондонском tube. Васкес рассказывала, что, по словам Эдит, писатель придавал большое значение «этим встречам, предназначенным судьбой», и что «они сделались друзьями и он подарил ей свое стихотворение, в котором говорилось о том, как они проводили время на пароходе, и которое называлось „День в скобках"».
Эдит Арон – Мага – родилась в аргентинской семье немецкого происхождения, говорила по-французски, по-английски и по-немецки. С ней он бродил по Парижу, с ней открывал для себя то, что называют «ключами от города» (конкретные ключи от дверей в квартиру появились у него, только когда он приехал во второй раз), с ней слушал Баха, любовался полнолунием над собором Парижской Богоматери и пускал по водам Сены бумажные кораблики, она была именем и образом этих свиданий, когда они по воле случая встречались на улицах города. В нее он был влюблен, ей как-то подарил свитер, с ней переписывался и иногда виделся. Кортасар видел в ней модель образа, притягательного и простодушного, и в 1951 году (он снова в Америке, она по-прежнему в Европе) он попросил ее в своем письме, посланном из Буэнос-Айреса, еще раз встретиться с ним в Париже, где она так и продолжала жить, как жила с момента появления там, «всегда резковатая, сложная, ироничная и восторженная». С ней он ходил по бульвару Порт-Руайяль, потом по Сен-Марсель и Опиталь до Ботанического сада, где впервые рассматривал аксолотлей – снабженных жабрами личинок тигровой амблистомы из рода амблистом, – хотя уже в это время, если говорить о потенциальном любовном союзе, где возможен компромисс, у Кортасара не было никаких сомнений в том, что он может быть заключен только с Ауророй Бернардес, на которой он и женился 22 августа 1953 года.
Роман «Экзамен» был написан как раз в это время, хотя писатель так и не увидел его опубликованным, и то же самое произошло с «Дивертисментом» и с «Дневником Андреса Фавы». В 1958 году Кортасар представил роман «Экзамен» на международный конкурс, организованный издательством «Лосада», но не прошел даже в группу финалистов и потому решил его никому не показывать. В январе 1951 года он говорил Фреди Гутману, как раз в тот момент, когда сборник «Бестиарий» был сдан в типографию издательства «Судамерикана», что роман «Экзамен» закончен, но что издатель отказался от него, поскольку его не устроили ни тема, ни язык. Прошло несколько лет, но писатель продолжал сожалеть об этом решении издателя, поскольку «Экзамен» полностью отвечал тому уровню требований, которые он предъявлял к нему сам. И к 1951 году эта книга уже прошла через фильтр его строгой оценки.
Стиль романа – разорванный по прихоти автора, фрагментарный, в духе Беккета, Кафки, Арльта, содержание же подчинено четким параметрам, соотносящимся между собой, словно бы для того, чтобы следить за отношениями нескольких друзей, образующих главную группу интриги: Клара, Хуан, Андрес и Стелла бродят по Буэнос-Айресу накануне важного, решающего для них экзамена. Все четверо, а вместе с ними «репортер», проходят, как по карте, чуть ли не весь город, который постепенно заволакивается странным, угрожающим туманом и где повсюду вырастают неведомые грибы. Повествование, как и в рассказе «Захваченный дом», играет в игру, открывая для читателя необычную литературу и субъективное мировосприятие автора. Однако в этом романе, где автор отдает явное предпочтение диалогу как повествовательному приему перед описанием и в котором время от времени появляются расчлененные фразы, непривычно расположенные графически, мы снова можем угадать символическое изображение аргентинской действительности того времени, ее скрытой сути, то есть опять просматривается связь между политической ситуацией в стране и аллегорическим сюжетом романа. Писатель всегда рассматривал публикацию этой книги, возможно, как попытку понять, что происходило в Аргентине в то время. Какова же на самом деле была политическая ситуация того времени? Появились всходы того, что было посеяно в предыдущее десятилетие.
Имеется в виду, что политический сценарий Аргентины в начале пятидесятых годов представлял собой следствие режима Перона, который держался на целом комплексе идеологических парадоксов, его поддерживающих, как мы уже упоминали, начиная с группировок, составляющих его ядро (сторонники Иригойена, рабочие, определенная часть некоммунистических профсоюзов, церковно-католические круги, многочисленные лиги, ориентированные на средний класс, армия, с ее безмолвным скрытым давлением, подлинная партия Перона), до политики давления извне, осуществляемой странами, победившими во Второй мировой войне, которые рассматривали все государства, поддерживавшие нейтралитет в международном конфликте, как предателей. Отсюда заметное расширение прав рабочих, вызванное стесненным положением самого режима, который нуждался в поддержке и опоре внутри страны, чтобы суметь противостоять внешнему давлению, которое несомненно вело к усугублению и без того непростой ситуации, сложившейся в Аргентине. Остальное раскручивалось само собой: национализм, авторитаризм, популизм. Все это создавало атмосферу нестабильного, трудного существования, мелкобуржуазных амбиций, противоречивости и абсурда – таковы наиболее явные черты общей картины, отразившиеся в ощущениях персонажей – жителей города.
«Экзамен» – это роман, написанный в духе Маречаля, как и более позднее произведение, роман «Игра в классики». Можно было бы сказать, если угодно, что в этом романе Маречалю воздается должное, но ни в коем случае не квалифицировать сделанное Кортасаром как использование чужого опыта (так же как нельзя рассматривать в этом смысле и роман самого Маречаля «Адам Буэнос-Айрес» в связи с романом «Улисс» Джеймса Джойса), поскольку по замыслу он уходит гораздо дальше, оставляя далеко позади границы романа Леопольдо Маречаля.
Напомним, что роман «Адам Буэнос-Айрес» был напечатан в 1948 году в издательстве «Судамерикана» и не прошел для Кортасара незамеченным: в 14-м номере журнала «Действительность», который выходил в Буэнос-Айресе, в марте-апреле 1949 года, появилась рецензия на этот роман, написанная Кортасаром. Нужно заметить, что прошло еще девятнадцать лет, прежде чем Маречаль принес Кортасару свою письменную благодарность за эту рецензию.
В этой рецензии Кортасар писал: «Гнетущая тоска преследует похождения Адама Буэнос-Айреса, но его безутешность в любви есть проекция другой безутешности, которая берет начало в его происхождении, и она, эта безутешность, обращена к судьбе вообще. Пустивший, казалось бы, корни в Буэнос-Айресе, после Майпу своего детства и Европы своей юности, Адам на самом деле оказывается человеком без корней, если говорить об утверждении личности в обществе людей, о том, что называют родными небесами. Он существует в некоторой данности, которую оценивает, как бы глядя на нее со стороны, вплоть до того, что, ступив на путь любви, он пытается противостоять закономерностям прохождения этого пути, ибо любовь для него – проявление слабости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35