Ричард услышал мой крик и наблюдал, как я падала и скользила вниз. Вынув ноги из креплений, он споро забрался обратно на гору, по дороге собирая мои вещи. Когда он добрался до меня, я лежала навзничь на спине, смущенная, вся в снегу, ослабевшая от смеха. Ричард нагнулся, чтобы помочь мне подняться, но, когда я схватилась за его руку, он потерял равновесие и свалился рядом со мной. Мы хохотали, и он снял варежку, чтобы вытереть снег с моего лица. Когда он склонился надо мной, наш смех замер: его глаза смягчились, и он впервые поцеловал меня нежнейшим и ласковейшим поцелуем. Я помню, как звезды вспыхнули в моей голове… Это была лучшая минута в моей жизни.
Мы вместе учились в школе, так что, конечно, планы о встрече нашей группы неизбежно оказались связаны с воспоминаниями о Ричарде. Но я была просто потрясена, когда до меня дошло, что он заполнил все мои мысли с того самого момента, как я узнала о встрече группы. Мои прежние сны о Ричарде были кружевной дымкой памяти, закутанной в туман ностальгии, и почти всегда были сосредоточены на той ночи, когда мы расстались. Но вот он предо мной как живой, и вместе с ним во мне шевелится… что-то. И все же странно было бы, если бы я ничего не чувствовала: когда-то это был самый важный человек в моей жизни.
– Мама, ты еще не нашла эту фотографию? – вторглась Келли в мои мечтания. – Она вошла в комнату, увидела меня в окружении воспоминаний и разразилась хохотом: – Мама погрузилась в ностальгию! – закричала она Брайану, и он тоже засмеялся.
Но я не могла смеяться, я чувствовала удушье и тесноту в груди. Мне нужно было вдохнуть воздуха, куда-то уйти, побыть одной, очистить свою голову от этих воспоминаний. Я пошла за Келли на кухню.
– Я, пожалуй, схожу погуляю с Мозесом. Кто-нибудь хочет со мной пойти?
– Сейчас?
– Ну да, сейчас. Мозес сегодня еще не выходил, поскольку никто не хотел с ним гулять, а ведь ему нужно побегать.
Как я и надеялась, я услышала хор отказов. «Слава Богу!» – вздохнула я и быстро сбежала из дома, пока никто не передумал.
Глава 7
– Садись же, глупая собачонка! – возбужденное подвывание Мозеса заполнило мою крошечную машину. Сегодня оно меня раздражало, хотя обычно казалось забавным. Откуда-то Мозес знал, что если у подножия холма мы поворачиваем налево, значит, мы направляемся к его любимому месту, и тут он не мог сдерживаться.
Наконец, мы все же подъехали к месту стоянки, и я отцепила ремешок от ошейника, наблюдая, как Мозес празднует свою свободу, носится вокруг меня кругами, повизгивая, и вскоре мчится прочь через лес. Теперь пройдет много времени, пока он соскучится без меня и вернется поиграть.
Найденная фотография воскресила во мне множество забытых эмоций – любовь, гнев, боль – то, что я давно выкинула из головы. Подойдя к озеру, я села на перевернутую лодку, дрожа от холода, и завернулась в тулуп, чтобы защититься от ветра, радуясь, что догадалась взять с вешалки этот старый овечий тулуп Стюарта. Вынув из кармана фотографию, я внимательно осмотрела изображенную на ней юную пару так, как будто это были посторонние люди.
В темных глазах девушки отражалось озорное веселье и в то же время смущение. Щелчок камеры навечно запечатлел это скромное выражение. Лицо имело мягкую округлую форму, за что в своем юношеском невежестве я считала себя толстой и непривлекательной. «Не такая уж и непривлекательная», – решила я теперь: девушка на фотографии излучала надежду и счастье.
Рядом с ней был красивый молодой человек, высокий, с зачесанными назад длинными волосами, с острыми очертаниями скул на тонком серьезном лице. Он смотрел на нее, а не в объектив, со слегка сардоническим выражением на лице. Должно быть, он только что сделал какое-то саркастическое замечание, и я довольно улыбнулась… Он всегда так себя вел, но в этих темных глазах ясно читалась любовь.
Я изучала фотографию в поисках намека или причины той сердечной боли, которую он причинил мне впоследствии, но тут любовь была еще свежа, и я ничего не нашла. Я так сильно любила его и так глупо верила, что он тоже меня любит! Съежившись в своем тулупе, не чувствуя холодного ветра, дующего с озера, я погрузилась в прошлое, снова очутившись в Оуквиле и в своей юности.
Оуквиль – это промышленный город, и, как многие такие города, он вырос у реки, которая питала фабрику. Река протекала прямо через центр города, разделяя его, как стеной, на две половины. В городе не было даже двух сотен ярдов в длину, но он мог тянуться на две сотни миль.
На одной стороне (на северном берегу реки) стояли просторные кирпичные дома, были изумрудно-зеленые газоны с яркими цветами, Оуквильский «Кантри Клаб», где на выложенном плитняком внутреннем дворике колыхались на солнце яркие зонтики. Ночью золотой отсвет этих домов танцевал на темной воде, и музыка плыла над рекой вместе с легким ветерком.
Это была частная собственность, включавшая теннисные корты и бассейны на задних дворах, высоченные дубы и клены, склонявшиеся над дорогами, прямые проезды для машин и дорожки, тщательно выложенные плитняком или цементными блоками. Элегантные просторные дома со шторами во всю стену и дубовыми полами, все окружение говорило о преуспевании хозяев. Там жило руководство фабрики и узкий круг Оуквильской элиты. Это был мир Ричарда.
На другой стороне реки (на южном берегу) узкая разбитая дорога тянулась вдоль берега, где стояли один за другим усталые трехпалубные суденышки. На берегу громоздились ряды строений – когда-то преуспевающая шерстеперерабатывающая фабрика, на которой много лет проработал мой отец и благодаря которой вообще возник город Оуквиль. Теперь все эти дома стояли пустые – четыре этажа красного кирпича, усыпанного сотнями окон, в основном разбитых.
Немного дальше, если пройти несколько поросших сорняком пустырей, находилась пиццерия Заля, а на углу улицы Портер был рынок Винни. Я жила неподалеку от этого угла. Здесь не было высоченных дубов, наши дворики были заполнены овощами и фруктовыми деревьями: тут никто не тратил землю на выращивание бесполезных цветов или декоративных деревьев.
Я не знаю, лучше ли один способ жизни другого, но знаю, что я и мои друзья завидовали людям, жившим на северном берегу, и я не могу себе представить, чтобы кто-то из них завидовал мне. Все это был один и тот же город, но я выросла на улице Портер, а Ричард – на Кинсли-Роуд, в Эджвуд-Парк. Это был другой мир.
Единственная причина, по которой я вообще познакомилась с Ричардом, заключалась в том, что в Оуквиле была одна школа, и, если между нами были какие-то социальные различия, в школьном возрасте мы совершенно о них не знали. Ожидания наших родителей по поводу высшего образования, карьеры, подходящих партнеров для своих отпрысков – все это могло различаться, и наши родители, безусловно, держались раздельно, но дети в основном общались все вместе, независимо от того, кто где жил. У нас была своя часть снобов и антиснобов, но было и много таких пар, как мы.
Мы с Ричардом регулярно виделись в течение лыжного сезона, но ходить вместе на танцы в «Спринг Флинг» мы стали, когда он поступил в колледж. Мы ходили вместе пять лет – до того лета, когда расстались, перед его последним курсом в колледже.
Боже, как я любила этого парня! Темные глаза, яркие и живые, постоянно меняющие выражение в зависимости от настроения… Озорничая, он умел выкатывать глаза, добавляя к этому лихую улыбку, как бы приглашавшую тебя принять участие в его шутке… Но через секунду его взгляд менялся от пронизывающего насквозь до мягкого, теплого, с оттенком желания. От одних воспоминаний у меня внутри все задрожало в радостном возбуждении. Глаза, как будто превратившиеся в два глубоких озера, мерцающие теплым светом, который озарял его лицо и освещал мою жизнь…
Когда Ричард хотел собраться с мыслями, он пользовался своими длинными узкими руками пианиста для того, чтобы в задумчивости подпереть подбородок ладонью, и это придавало дополнительное очарование его словам. А когда эти руки бродили по моему телу, я вся трепетала в предвкушении, меня бросало в дрожь при мысли о неизбежности перехода от уютного тепла наших объятий к полному пробуждению… Но ни разу, ни разу мы не прошли «весь путь»…
Первая любовь! Возбуждение, дрожь, эмоции, колеблющиеся от сжимающей сердце боли до парящего экстаза восторга… И в результате – неизбежно разбитое сердце, никогда больше не любившее так свободно, создавшее себе раковину, чтобы прятать в ней и возвышенное счастье, и бездонные глубины горя… Первая любовь! Я в этом не одинока, мы все прошли через это…
Разумеется, Ричард поступил в колледж – действие, практически невозможное для девочки вроде меня. Я осталась в Оуквиле, где училась машинописи. Если у него и были девочки в колледже, я о них не знала. Когда он приезжал домой, наша любовь расцветала.
Обычно по субботам мы шли на вечерний сеанс кино, обнимались там в темноте, часто смотрели один и тот же фильм по два-три раза, потом шли к Залю выпить кока-колы и, в конце концов, – в Пойнт. Когда Ричард купил машину, мы нашли другие места, где было меньше людей и легче остаться одним: на боковых дорогах, по которым мы выезжали из города.
Он имел сверхъестественное влияние на меня, но оно пересиливалось другим, еще более властным. Попросту говоря, я боялась своей матери! Она хорошо сделала свое дело: уверенная, что я попаду прямо в ад, или забеременею, или буду брошена возлюбленным, который получит от меня то, чего хотел, или и то, и другое, и третье сразу, я предпочитала не торопиться. Физический акт любви требует большой любви и доверия к другому, а у меня не хватало мужества. Ричард хотел от меня гораздо больше, чем я могла ему дать, и считал, что я дразню его тем, что удерживаю, но мамины предостережения неоновыми буквами светились в глубине моего сознания: «Дай мальчику то, что он хочет, и он через минуту избавится от тебя! Будешь вести себя, как потаскушка, Андреа, и с тобой будут обращаться как с потаскушкой!»
Она совсем не любила Ричарда.
– Я терпеть не могу длинные волосы. И неужели у богатого мальчика с той стороны реки нет пары приличных брюк? А его сандалии!
– Мама, он учится в колледже, где все студенты так одеты! Это еще не причина, чтобы его не любить!
– А после колледжа что будет? Он уедет, найдет где-нибудь хорошую работу и женится на девочке из колледжа.
На девочке из колледжа! А почему я не была девочкой из колледжа? Бог мой, жизнь несправедлива!
– Ну, назови мне хоть одну причину, мама, почему ты его не переносишь.
– Андреа, я не знаю, как еще тебе объяснить. Он использует тебя до тех пор, пока не появится нужная ему девочка, и тогда он забудет тебя. Ничего в нем нет хорошего, ему нельзя доверять. Я знаю этот тип. Найди кого-нибудь другого, Андреа.
Если бы я была на ее месте, я бы тоже ему не доверяла…
Дрожа от холода, я поднялась и принялась топать ногами, чтобы согреться. Это место очень хорошо летом, но зимой… Я осмотрелась по сторонам, но Мозеса нигде не было видно, и, пока я не позвала его, я кое-что вспомнила. Должно быть, это было летом… Мои родители поехали в Спрингфилд на самую богатую ярмарку в штате. По крупному маминому недосмотру мы с Ричардом оказались одни дома.
– Где же леди-дракон? Она забыла, что я сегодня приду? – Он прижал меня к стене холла и придвинулся вплотную, целуя ухо.
Смущенная, нервозная, хотя тесные джинсы и кофта-труба, так популярные в то время, возможно, придавали мне распутный вид, я сказала:
– Они поехали в Спрингфилд, Рич, и их не будет несколько часов. – Это прозвучало как приглашение.
Он прижался ко мне, и не успела я ничего осознать, как мы уже были в моей спальне и стаскивали с себя одежду. Раньше я чувствовала его пенис только сквозь одежду, но никогда не видела и не трогала его. Ричард взял мою руку и приложил к себе.
– Да, о да! Это так приятно, Андреа, именно так. – Его пенис увеличился, и я отдернула руку.
Он трогал мои груди, – знакомая территория! – наклонялся, чтобы поцеловать их, скользя вниз по телу, оставляя пылкие поцелуи в самых интимных местах, пользуясь языком, и мы оба возбудились до лихорадочного состояния. Вот он уже лежал на мне, пытаясь раздвинуть мои ноги… О, как я хотела его, но я собралась с мыслями и оттолкнула, не давая войти в меня. Ричард сполз с меня…
Я прижалась к нему, но он встал и отодвинулся с выражением разочарования. Я тоже была разочарована, потому что просто не могла этого сделать. Я залилась слезами, но Ричард оставил меня лежать и ушел, раздраженно хлопнув дверью.
Пытаясь вообразить удовольствие занятия любовью, я трогала свои груди, что было, конечно, слабой компенсацией. Мои глаза закрылись, и рука с вытянутыми пальцами поползла вниз по животу, нежно и медленно теребя плоть, пока ощущение мира и удовольствия не разлилось по всему телу. Мое сознание полностью отключилось, достигнув буйной кульминации, – грустное и одинокое утешение за удовольствие, которого я себя лишила.
Я была переполнена чувством вины, понимая, что то, что я сделала, было неправильно, но делать с Ричардом то, что он хотел, было бы бесконечно хуже.
«Все в свое время», – думала я, пока годы шли… но мое время не наступило. Другие девочки, видимо, с радостью удовлетворяли потребности Ричарда, и ему не пришлось больше меня ждать, если, конечно, он вообще ждал меня. После его промаха в машине тем вечером он попытался объяснить, но я отказалась слушать.
– Они просто девчонки! Они ничего не значат для меня, Андреа, я совершенно не хотел сделать тебе больно.
Девчонки! Даже не одна девчонка. Я чувствовала себя униженной.
– Ты хочешь сказать, что не ожидал, что я узнаю? Я не хочу тебя больше видеть.
– Я пытался удержаться, но…
– Ты думаешь, что я совсем дура? Лживый обманщик!
– Андреа, я люблю тебя и хочу всю жизнь быть с тобой. Больше такого не будет. Пожалуйста, прости меня!
Как я хотела простить, но не смела ему верить. В итоге я убедила себя, что он ничего не значит для меня. Мамины предостережения звенели в моих ушах: «У мальчиков только секс на уме, Андреа, грязный секс. Ничего нет хорошего в твоем Ричарде, ему нельзя доверять…»
Мама была права. Как удачно, что я так и не отдалась ему. Чистая репутация и девственность – такие важные вещи были сохранены.
Но я была унижена и разгневана: он одурачил меня и разбил сердце, и этого я никогда не прощу. Он умолял меня передумать, но я боролась с собой, чтобы оставаться холодной, хотя больше всего на свете хотела упасть в его объятия. Я не сдамся. Пусть он снова так поступает, но с другими, а не со мной! Я чувствовала себя несчастной, но «хлопнула дверью» и навсегда выкинула его из своей жизни.
Много лет спустя я удивилась, почему он продолжал встречаться со мной. Мы с ним никогда не делали «этого», и, раз другие девочки удовлетворяли его сексуальные потребности, чего же он хотел от меня? Возможно, как сказала Элен, это было возбуждение охоты. Почему я не занималась с ним сексом, ведь хотела этого так же сильно, как и он? Или жизнь была тогда совсем другой?
Сейчас, когда защита от нежелательной беременности гарантирована, с ослабленной верой во всевидящего Бога, не боясь социального клейма позора или наказания за поведение, которое я уже не считаю греховным, мы можем позволить себе либеральное отношение к сексу до брака, и старомодная мораль кажется отжившей и ограниченной. Но в то время боязнь преисподней, беременности и родительского контроля была реальной. Да, все было по-другому тогда…
Мозес выскочил, гонясь за бумажным пакетом, несомым ветром, и вернул меня в настоящее. Я совершенно замерзла! Когда Мозес ткнулся холодным носом мне в лицо, я попыталась спрятаться от него в тулуп, но он пихал свою большую голову и туда, смеша меня. Я бросила ему палку, чтобы он принес, но мое сердце было не здесь, и Мозес это понял и снова убежал.
Я вынула фотографию с Ричардом из кармана и снова посмотрела на нее, надеясь восстановить хорошее настроение, но печаль переполняла меня, когда я брела обратно по берегу замерзшего озера с моим пушистым другом, полностью поглощенная своими мыслями.
Я редко разговаривала сама с собой, но сейчас, кажется, был хороший момент для такой беседы.
«Ричард – это просто воспоминание из другой жизни и не может уже причинить тебе боль. Ты счастлива замужем, у тебя прекрасный муж, и просто идиотизм полагать, что ты все еще любишь Ричарда. Это давно похоронено, вместе со всеми старыми переживаниями».
Но допустим, что он меня даже помнит? Это предположение вызвало острую боль разочарования.
«Если вы встретитесь на вечере группы, – твердо продолжала я, – вы встретитесь как старые друзья. Если он забыл… Нет, я в это не верю.
Будет он там или нет, у тебя много друзей в Оуквиле, и ты великолепно проведешь время.»
Этот очень важный диалог закончился, так как на все вопросы были получены ответы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Мы вместе учились в школе, так что, конечно, планы о встрече нашей группы неизбежно оказались связаны с воспоминаниями о Ричарде. Но я была просто потрясена, когда до меня дошло, что он заполнил все мои мысли с того самого момента, как я узнала о встрече группы. Мои прежние сны о Ричарде были кружевной дымкой памяти, закутанной в туман ностальгии, и почти всегда были сосредоточены на той ночи, когда мы расстались. Но вот он предо мной как живой, и вместе с ним во мне шевелится… что-то. И все же странно было бы, если бы я ничего не чувствовала: когда-то это был самый важный человек в моей жизни.
– Мама, ты еще не нашла эту фотографию? – вторглась Келли в мои мечтания. – Она вошла в комнату, увидела меня в окружении воспоминаний и разразилась хохотом: – Мама погрузилась в ностальгию! – закричала она Брайану, и он тоже засмеялся.
Но я не могла смеяться, я чувствовала удушье и тесноту в груди. Мне нужно было вдохнуть воздуха, куда-то уйти, побыть одной, очистить свою голову от этих воспоминаний. Я пошла за Келли на кухню.
– Я, пожалуй, схожу погуляю с Мозесом. Кто-нибудь хочет со мной пойти?
– Сейчас?
– Ну да, сейчас. Мозес сегодня еще не выходил, поскольку никто не хотел с ним гулять, а ведь ему нужно побегать.
Как я и надеялась, я услышала хор отказов. «Слава Богу!» – вздохнула я и быстро сбежала из дома, пока никто не передумал.
Глава 7
– Садись же, глупая собачонка! – возбужденное подвывание Мозеса заполнило мою крошечную машину. Сегодня оно меня раздражало, хотя обычно казалось забавным. Откуда-то Мозес знал, что если у подножия холма мы поворачиваем налево, значит, мы направляемся к его любимому месту, и тут он не мог сдерживаться.
Наконец, мы все же подъехали к месту стоянки, и я отцепила ремешок от ошейника, наблюдая, как Мозес празднует свою свободу, носится вокруг меня кругами, повизгивая, и вскоре мчится прочь через лес. Теперь пройдет много времени, пока он соскучится без меня и вернется поиграть.
Найденная фотография воскресила во мне множество забытых эмоций – любовь, гнев, боль – то, что я давно выкинула из головы. Подойдя к озеру, я села на перевернутую лодку, дрожа от холода, и завернулась в тулуп, чтобы защититься от ветра, радуясь, что догадалась взять с вешалки этот старый овечий тулуп Стюарта. Вынув из кармана фотографию, я внимательно осмотрела изображенную на ней юную пару так, как будто это были посторонние люди.
В темных глазах девушки отражалось озорное веселье и в то же время смущение. Щелчок камеры навечно запечатлел это скромное выражение. Лицо имело мягкую округлую форму, за что в своем юношеском невежестве я считала себя толстой и непривлекательной. «Не такая уж и непривлекательная», – решила я теперь: девушка на фотографии излучала надежду и счастье.
Рядом с ней был красивый молодой человек, высокий, с зачесанными назад длинными волосами, с острыми очертаниями скул на тонком серьезном лице. Он смотрел на нее, а не в объектив, со слегка сардоническим выражением на лице. Должно быть, он только что сделал какое-то саркастическое замечание, и я довольно улыбнулась… Он всегда так себя вел, но в этих темных глазах ясно читалась любовь.
Я изучала фотографию в поисках намека или причины той сердечной боли, которую он причинил мне впоследствии, но тут любовь была еще свежа, и я ничего не нашла. Я так сильно любила его и так глупо верила, что он тоже меня любит! Съежившись в своем тулупе, не чувствуя холодного ветра, дующего с озера, я погрузилась в прошлое, снова очутившись в Оуквиле и в своей юности.
Оуквиль – это промышленный город, и, как многие такие города, он вырос у реки, которая питала фабрику. Река протекала прямо через центр города, разделяя его, как стеной, на две половины. В городе не было даже двух сотен ярдов в длину, но он мог тянуться на две сотни миль.
На одной стороне (на северном берегу реки) стояли просторные кирпичные дома, были изумрудно-зеленые газоны с яркими цветами, Оуквильский «Кантри Клаб», где на выложенном плитняком внутреннем дворике колыхались на солнце яркие зонтики. Ночью золотой отсвет этих домов танцевал на темной воде, и музыка плыла над рекой вместе с легким ветерком.
Это была частная собственность, включавшая теннисные корты и бассейны на задних дворах, высоченные дубы и клены, склонявшиеся над дорогами, прямые проезды для машин и дорожки, тщательно выложенные плитняком или цементными блоками. Элегантные просторные дома со шторами во всю стену и дубовыми полами, все окружение говорило о преуспевании хозяев. Там жило руководство фабрики и узкий круг Оуквильской элиты. Это был мир Ричарда.
На другой стороне реки (на южном берегу) узкая разбитая дорога тянулась вдоль берега, где стояли один за другим усталые трехпалубные суденышки. На берегу громоздились ряды строений – когда-то преуспевающая шерстеперерабатывающая фабрика, на которой много лет проработал мой отец и благодаря которой вообще возник город Оуквиль. Теперь все эти дома стояли пустые – четыре этажа красного кирпича, усыпанного сотнями окон, в основном разбитых.
Немного дальше, если пройти несколько поросших сорняком пустырей, находилась пиццерия Заля, а на углу улицы Портер был рынок Винни. Я жила неподалеку от этого угла. Здесь не было высоченных дубов, наши дворики были заполнены овощами и фруктовыми деревьями: тут никто не тратил землю на выращивание бесполезных цветов или декоративных деревьев.
Я не знаю, лучше ли один способ жизни другого, но знаю, что я и мои друзья завидовали людям, жившим на северном берегу, и я не могу себе представить, чтобы кто-то из них завидовал мне. Все это был один и тот же город, но я выросла на улице Портер, а Ричард – на Кинсли-Роуд, в Эджвуд-Парк. Это был другой мир.
Единственная причина, по которой я вообще познакомилась с Ричардом, заключалась в том, что в Оуквиле была одна школа, и, если между нами были какие-то социальные различия, в школьном возрасте мы совершенно о них не знали. Ожидания наших родителей по поводу высшего образования, карьеры, подходящих партнеров для своих отпрысков – все это могло различаться, и наши родители, безусловно, держались раздельно, но дети в основном общались все вместе, независимо от того, кто где жил. У нас была своя часть снобов и антиснобов, но было и много таких пар, как мы.
Мы с Ричардом регулярно виделись в течение лыжного сезона, но ходить вместе на танцы в «Спринг Флинг» мы стали, когда он поступил в колледж. Мы ходили вместе пять лет – до того лета, когда расстались, перед его последним курсом в колледже.
Боже, как я любила этого парня! Темные глаза, яркие и живые, постоянно меняющие выражение в зависимости от настроения… Озорничая, он умел выкатывать глаза, добавляя к этому лихую улыбку, как бы приглашавшую тебя принять участие в его шутке… Но через секунду его взгляд менялся от пронизывающего насквозь до мягкого, теплого, с оттенком желания. От одних воспоминаний у меня внутри все задрожало в радостном возбуждении. Глаза, как будто превратившиеся в два глубоких озера, мерцающие теплым светом, который озарял его лицо и освещал мою жизнь…
Когда Ричард хотел собраться с мыслями, он пользовался своими длинными узкими руками пианиста для того, чтобы в задумчивости подпереть подбородок ладонью, и это придавало дополнительное очарование его словам. А когда эти руки бродили по моему телу, я вся трепетала в предвкушении, меня бросало в дрожь при мысли о неизбежности перехода от уютного тепла наших объятий к полному пробуждению… Но ни разу, ни разу мы не прошли «весь путь»…
Первая любовь! Возбуждение, дрожь, эмоции, колеблющиеся от сжимающей сердце боли до парящего экстаза восторга… И в результате – неизбежно разбитое сердце, никогда больше не любившее так свободно, создавшее себе раковину, чтобы прятать в ней и возвышенное счастье, и бездонные глубины горя… Первая любовь! Я в этом не одинока, мы все прошли через это…
Разумеется, Ричард поступил в колледж – действие, практически невозможное для девочки вроде меня. Я осталась в Оуквиле, где училась машинописи. Если у него и были девочки в колледже, я о них не знала. Когда он приезжал домой, наша любовь расцветала.
Обычно по субботам мы шли на вечерний сеанс кино, обнимались там в темноте, часто смотрели один и тот же фильм по два-три раза, потом шли к Залю выпить кока-колы и, в конце концов, – в Пойнт. Когда Ричард купил машину, мы нашли другие места, где было меньше людей и легче остаться одним: на боковых дорогах, по которым мы выезжали из города.
Он имел сверхъестественное влияние на меня, но оно пересиливалось другим, еще более властным. Попросту говоря, я боялась своей матери! Она хорошо сделала свое дело: уверенная, что я попаду прямо в ад, или забеременею, или буду брошена возлюбленным, который получит от меня то, чего хотел, или и то, и другое, и третье сразу, я предпочитала не торопиться. Физический акт любви требует большой любви и доверия к другому, а у меня не хватало мужества. Ричард хотел от меня гораздо больше, чем я могла ему дать, и считал, что я дразню его тем, что удерживаю, но мамины предостережения неоновыми буквами светились в глубине моего сознания: «Дай мальчику то, что он хочет, и он через минуту избавится от тебя! Будешь вести себя, как потаскушка, Андреа, и с тобой будут обращаться как с потаскушкой!»
Она совсем не любила Ричарда.
– Я терпеть не могу длинные волосы. И неужели у богатого мальчика с той стороны реки нет пары приличных брюк? А его сандалии!
– Мама, он учится в колледже, где все студенты так одеты! Это еще не причина, чтобы его не любить!
– А после колледжа что будет? Он уедет, найдет где-нибудь хорошую работу и женится на девочке из колледжа.
На девочке из колледжа! А почему я не была девочкой из колледжа? Бог мой, жизнь несправедлива!
– Ну, назови мне хоть одну причину, мама, почему ты его не переносишь.
– Андреа, я не знаю, как еще тебе объяснить. Он использует тебя до тех пор, пока не появится нужная ему девочка, и тогда он забудет тебя. Ничего в нем нет хорошего, ему нельзя доверять. Я знаю этот тип. Найди кого-нибудь другого, Андреа.
Если бы я была на ее месте, я бы тоже ему не доверяла…
Дрожа от холода, я поднялась и принялась топать ногами, чтобы согреться. Это место очень хорошо летом, но зимой… Я осмотрелась по сторонам, но Мозеса нигде не было видно, и, пока я не позвала его, я кое-что вспомнила. Должно быть, это было летом… Мои родители поехали в Спрингфилд на самую богатую ярмарку в штате. По крупному маминому недосмотру мы с Ричардом оказались одни дома.
– Где же леди-дракон? Она забыла, что я сегодня приду? – Он прижал меня к стене холла и придвинулся вплотную, целуя ухо.
Смущенная, нервозная, хотя тесные джинсы и кофта-труба, так популярные в то время, возможно, придавали мне распутный вид, я сказала:
– Они поехали в Спрингфилд, Рич, и их не будет несколько часов. – Это прозвучало как приглашение.
Он прижался ко мне, и не успела я ничего осознать, как мы уже были в моей спальне и стаскивали с себя одежду. Раньше я чувствовала его пенис только сквозь одежду, но никогда не видела и не трогала его. Ричард взял мою руку и приложил к себе.
– Да, о да! Это так приятно, Андреа, именно так. – Его пенис увеличился, и я отдернула руку.
Он трогал мои груди, – знакомая территория! – наклонялся, чтобы поцеловать их, скользя вниз по телу, оставляя пылкие поцелуи в самых интимных местах, пользуясь языком, и мы оба возбудились до лихорадочного состояния. Вот он уже лежал на мне, пытаясь раздвинуть мои ноги… О, как я хотела его, но я собралась с мыслями и оттолкнула, не давая войти в меня. Ричард сполз с меня…
Я прижалась к нему, но он встал и отодвинулся с выражением разочарования. Я тоже была разочарована, потому что просто не могла этого сделать. Я залилась слезами, но Ричард оставил меня лежать и ушел, раздраженно хлопнув дверью.
Пытаясь вообразить удовольствие занятия любовью, я трогала свои груди, что было, конечно, слабой компенсацией. Мои глаза закрылись, и рука с вытянутыми пальцами поползла вниз по животу, нежно и медленно теребя плоть, пока ощущение мира и удовольствия не разлилось по всему телу. Мое сознание полностью отключилось, достигнув буйной кульминации, – грустное и одинокое утешение за удовольствие, которого я себя лишила.
Я была переполнена чувством вины, понимая, что то, что я сделала, было неправильно, но делать с Ричардом то, что он хотел, было бы бесконечно хуже.
«Все в свое время», – думала я, пока годы шли… но мое время не наступило. Другие девочки, видимо, с радостью удовлетворяли потребности Ричарда, и ему не пришлось больше меня ждать, если, конечно, он вообще ждал меня. После его промаха в машине тем вечером он попытался объяснить, но я отказалась слушать.
– Они просто девчонки! Они ничего не значат для меня, Андреа, я совершенно не хотел сделать тебе больно.
Девчонки! Даже не одна девчонка. Я чувствовала себя униженной.
– Ты хочешь сказать, что не ожидал, что я узнаю? Я не хочу тебя больше видеть.
– Я пытался удержаться, но…
– Ты думаешь, что я совсем дура? Лживый обманщик!
– Андреа, я люблю тебя и хочу всю жизнь быть с тобой. Больше такого не будет. Пожалуйста, прости меня!
Как я хотела простить, но не смела ему верить. В итоге я убедила себя, что он ничего не значит для меня. Мамины предостережения звенели в моих ушах: «У мальчиков только секс на уме, Андреа, грязный секс. Ничего нет хорошего в твоем Ричарде, ему нельзя доверять…»
Мама была права. Как удачно, что я так и не отдалась ему. Чистая репутация и девственность – такие важные вещи были сохранены.
Но я была унижена и разгневана: он одурачил меня и разбил сердце, и этого я никогда не прощу. Он умолял меня передумать, но я боролась с собой, чтобы оставаться холодной, хотя больше всего на свете хотела упасть в его объятия. Я не сдамся. Пусть он снова так поступает, но с другими, а не со мной! Я чувствовала себя несчастной, но «хлопнула дверью» и навсегда выкинула его из своей жизни.
Много лет спустя я удивилась, почему он продолжал встречаться со мной. Мы с ним никогда не делали «этого», и, раз другие девочки удовлетворяли его сексуальные потребности, чего же он хотел от меня? Возможно, как сказала Элен, это было возбуждение охоты. Почему я не занималась с ним сексом, ведь хотела этого так же сильно, как и он? Или жизнь была тогда совсем другой?
Сейчас, когда защита от нежелательной беременности гарантирована, с ослабленной верой во всевидящего Бога, не боясь социального клейма позора или наказания за поведение, которое я уже не считаю греховным, мы можем позволить себе либеральное отношение к сексу до брака, и старомодная мораль кажется отжившей и ограниченной. Но в то время боязнь преисподней, беременности и родительского контроля была реальной. Да, все было по-другому тогда…
Мозес выскочил, гонясь за бумажным пакетом, несомым ветром, и вернул меня в настоящее. Я совершенно замерзла! Когда Мозес ткнулся холодным носом мне в лицо, я попыталась спрятаться от него в тулуп, но он пихал свою большую голову и туда, смеша меня. Я бросила ему палку, чтобы он принес, но мое сердце было не здесь, и Мозес это понял и снова убежал.
Я вынула фотографию с Ричардом из кармана и снова посмотрела на нее, надеясь восстановить хорошее настроение, но печаль переполняла меня, когда я брела обратно по берегу замерзшего озера с моим пушистым другом, полностью поглощенная своими мыслями.
Я редко разговаривала сама с собой, но сейчас, кажется, был хороший момент для такой беседы.
«Ричард – это просто воспоминание из другой жизни и не может уже причинить тебе боль. Ты счастлива замужем, у тебя прекрасный муж, и просто идиотизм полагать, что ты все еще любишь Ричарда. Это давно похоронено, вместе со всеми старыми переживаниями».
Но допустим, что он меня даже помнит? Это предположение вызвало острую боль разочарования.
«Если вы встретитесь на вечере группы, – твердо продолжала я, – вы встретитесь как старые друзья. Если он забыл… Нет, я в это не верю.
Будет он там или нет, у тебя много друзей в Оуквиле, и ты великолепно проведешь время.»
Этот очень важный диалог закончился, так как на все вопросы были получены ответы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31