Мы думаем, что тебе нужно куда-то поехать развлечься.
– Развлечься! Папа, развлекаться должны дети, а не взрослые женщины с разбитым сердцем!
– Ты права, это маленький город. Может быть, тебе следовало бы пожить немного в Бостоне, почувствовать аромат жизни большого города?
– Я в порядке, папа, не беспокойся обо мне.
Отец поцеловал меня и пошел спать, а я еще сидела и смотрела в окно, пока туманные видения Бостона не замаячили перед моим мысленным взором. Сам того не зная, отец заронил идею, и следующую неделю я ее серьезно обдумывала.
Я поняла, что не могу связывать свою жизнь с нашим маленьким грязным городом и бить тут баклуши, давая пищу для сплетен старым курицам, сидящим на скамейках возле своих домов… «Ай-яй-яй, бедная Антуанетта! Ее дочка Андреа все дома сидит, совсем высохла без мужчины! Не то что моя (Мария, или Лаура, или кто угодно еще, вышедшая замуж за молодого красавца Рокко, или Тони, или Сола), уже два малыша и третий на подходе…» Я содрогнулась: отец абсолютно прав, мне нужно изменить свою жизнь, внести в нее что-нибудь новое!
Когда я приняла решение, у меня не заняло много времени уехать из города. Я нашла работу и переехала в Бостон – всего около полутора часов езды от дома, но это был совсем другой мир!
Мой переезд был неожиданностью для родителей. Это не входило в их планы, и они расстроились, когда я объявила о своем решении, но мы обсудили его, и в итоге все поняли, что это необходимо. Маме было теперь чем гордиться: она могла сказать, что ее дочь получила хорошую работу в большом городе! В результате они сдались, несмотря даже на то, что моя квартира была не в Норт-Энде (читай – «итальянское гетто»), где у родителей были друзья, а в большом старом здании в Бак-Бэй. Взяв кое-какие «сокровища» с родительского чердака и из своей спальни, я обставила квартиру-мастерскую так, что она приобрела жилой вид.
В последующие несколько месяцев я обнаружила, что мне нравится жить самостоятельно. Мои дни были заполнены работой, и обычно я приезжала к родителям на выходные. Когда я не ездила домой, то часами бродила по комиссионным магазинам, покупая там лампу, тут гравюру, постепенно заполняя пустое пространство в сердце. Я любила готовить, пробуя новые рецепты. Я жадно читала и чаще всего проводила вечера в своей квартире с книгой из библиотеки или со, старым магнитофоном, который приобрела за тридцать пять долларов. Окруженная постоянным движением городской жизни, я не чувствовала себя одинокой.
Работа, которую я нашла, была вполне приличной, в достойной фирме «Маркам, Маркам и Дусетт». В ней уже не было Маркамов – и отец, и сын ушли из фирмы до моего в ней появления – но там был Дусетт, скрывавшийся где-то в «святая-святых», отделанном ореховым деревом, и показывавшийся только в самых торжественных случаях.
Когда я училась в школе, то подумывала об официальной карьере, но это означало колледж, затем школу изучения права, и на этом пути я видела ряд препятствий. Одним из них была плата за обучение в школе права, но это еще мелочь в сравнении с сопротивлением моей семьи. Стать женщиной-профессионалом означало отказаться от всего, что считалось святым.
– Что? Адвокат? Это мужская профессия! – сказала моя мать, и это было все! Девочки не бывают адвокатами, докторами или священниками! Девочки должны заниматься женскими делами – растить детей, учительствовать, в крайнем случае, прости Господи, быть парикмахерами! Мой отец защищал меня, но в глубине души он тоже был не на моей стороне. Мои родители еще детьми переехали в эту страну из Италии во время эмиграции после второй мировой войны, и некоторые их взгляды были настолько из старого мира, что это было больно. У меня не хватало ни мужества бороться с ними, ни уверенности, что я смогу справиться с этим. Я обещала себе, что когда-нибудь поступлю в школу права, но я была молода, свободна, и будущее казалось уходящим в бесконечность.
Мой протест выразился в том, что я не стала заниматься тем, что родители выбрали для меня, а вместо этого пошла на курсы секретарей. Даже против этого родители возражали: они считали, что мир офисов опасен для молодой одинокой девушки! Хорошо, хоть они не слышали некоторых историй, которые рассказывают студенты!
Как секретарь я работала не в той области, которая казалась мне интересной, но я была довольна: я получила приличную зарплату и обрела независимость. Чего мне не хватало в то время, так это амбиций и желания воплотить в жизнь мои мечты. Это пришло позже…
Офис «Маркам, Маркам и Дусетт» размещался на двадцатом этаже нового сорокапятиэтажного небоскреба в центре города. Когда я пришла в фирму, она находилась там уже год. Большой прогресс, – сказали мне, – по сравнению с темными серыми комнатами на Хай-стрит», где они размещались с незапамятных времени, но я бы предпочла старое место на первом этаже.
Место было красивое: бостонская гавань не была видна, но из наших окон открывался прекрасный вид на район Бак-Бэй, и далеко внизу река Чарлз серебряной лентой вилась до впадения в океан.
Компании, арендовавшие помещения в этом доме, сообщали в рекламе, что из всех комнат открывается вид на океан, и они были абсолютно правы. Если встать на цыпочки за столом в левом углу офиса мистера Бронского и повернуть голову под правильным углом, то был ясно виден маленький, в форме лунного серпа, кусочек Атлантического океана.
Зимой, когда солнце садится рано, все делали неофициальный пятиминутный перерыв, чтобы понаблюдать, как сверкающий огненный шар опускается за линию горизонта, оставляя на небе красные и оранжевые полосы и постепенно тускнея от розово-лилового до серого цвета, когда солнце окончательно исчезало. Это было захватывающим зрелищем.
Наш офис был угловым, поэтому мое место было у окна, то есть у стеклянной стены. Без нормальной перегородки исчезло ощущение безопасности: я чувствовала себя в огромном внешнем мире, насколько хватало взгляда, на высоте тысячи футов! Это пугало меня до смерти! Откуда мне было знать, что я так боюсь высоты? Я никогда не поднималась выше трех-четырех этажей и никогда не летала на самолете. Когда я подходила к своему столу, я должна была подойти к широко открытому пространству за стеклом, и я шла медленно, отвернувшись от окна, внимательно изучая узор на ковре: девушек, с которыми я работала, это очень развлекало. Когда я сидела спиной к окну, во мне возникало судорожное ощущение, что между мной и открытым пространством ничего нет. Я чувствовала холодное дуновение воздуха на своих волосах, я потела и нервничала. Все время, пока я там работала, у меня не исчезало чувство, что меня вынесет наружу сквозь стекло и я упаду замертво с высоты двадцати этажей.
В первый раз я заметила Стюарта, когда неслась через вестибюль, чтобы успеть на лифт, заполненнный до отказа, двери которого медленно закрывались. Стюарт придержал двери, чтобы я могла втиснуться. Прижатая к нему настолько, что почти не могла дышать, я, улыбаясь, пробормотала слова благодарности. Если бы мне пришлось ждать следующей кабины, я бы опоздала, потому что утренние лифты останавливались почти на каждом этаже, и все десять лифтов были где-то в пути.
Стюарт кивнул, потом повернулся, чтобы видеть загорающиеся над дверью лифта номера этажей. У него были большие серые глаза цвета облаков, собирающихся на горизонте с приближением бури. Занятно! Я люблю серые глаза и всегда замечаю их. Лифт постепенно пустел, останавливаясь то на одном этаже, то на другом, и, когда зажегся восемнадцатый, Стюарт снова кивнул мне и вышел из моей жизни, так я подумала.
Через пару дней я появилась на работе заранее, одетая в новый серо-зеленый клетчатый костюм, красные туфли и с весьма элегантной сумкой. Стюарт тоже был там, и тоже одетый в серо-зеленый клетчатый костюм.
– Мы очень красиво выглядим, – сказал он, улыбаясь. – Нужно мне только найти красные туфли, чтобы завершить свой туалет! – Мы засмеялись, а когда Стюарт смеялся, его глаза, эти замечательные серые глаза, становились теплее, а в углах глаз появлялись маленькие морщинки. «Приятная внешность, – подумала я. – Ему, наверное, лет тридцать». Он был совсем не похож на Ричарда, и, конечно, мое сердце не забилось быстрее.
Если бы все зависело от меня, ничего бы не было, но он явно решил ввести меня в свою жизнь. Следующие две недели я встречала его несколько раз в вестибюле в ожидании лифта, и мы улыбались друг другу или обменивались несколькими фразами. Потом он рассказал мне, как приходил рано утром, покупал кофе и терпеливо ждал у колонны, пока я входила через вращающиеся двери, а затем он как бы случайно оказывался рядом со мной, чтобы ехать в одном лифте.
– Какой сегодня хороший день! Вы когда-нибудь были на верхнем этаже? – спросил он меня однажды утром.
– Нет, я не знала, что туда можно попасть. – Это было еще двадцать пять этажей вверх.
– Оттуда можно увидеть весь город, – сказал он, покашливая.
– Действительно? Спасибо, я бы не хотела.
– Вы увидите город с высоты птичьего полета! Это красиво!
– Я немного боюсь высоты, – смущенно ответила я.
– Но ведь это не открытая ветрам башня с хрупкими перилами, – сказал он, демонстрируя несерьезность моих страхов. – Это нормальный этаж здания, как тот, на котором вы работаете, со стенами и окнами. Поедем, вам понравится!
По счастливой случайности у меня было полно времени, и я проехала двадцатый этаж, потому что – рассудила я своим куриным умом – я ведь была с мужчиной.
Когда лифт доехал до сорок пятого этажа, двери открылись, и моему взгляду представилась захватывающая панорама синего океана, гавани, заполненной суденышками, и города, все здания в котором были далеко-далеко под нами. Когда двери лифта снова закрылись, я все еще была внутри, безжизненно распростертая на полу. Когда я пришла в себя, моя голова была у Стюарта на коленях, и я воззрилась в эти невероятные темно-серые бархатные глаза, в эту минуту выражавшие участие.
– Ого! – сказал он со значением. – Что случилось?
– Голова закружилась, наверное. Доктор говорил мне об этом. Теперь я знаю, что это такое!
– Мне ужасно неудобно! Позвольте как-то оправдаться и разрешите пригласить вас на обед!
– Пожалуй, сейчас я не могу даже подумать о еде, – проговорила я, ощущая тошноту. – Просто помогите мне спуститься к месту работы, хорошо?
– Но я чувствую себя виноватым! Пожалуйста, позвольте мне что-нибудь сделать! Как насчет завтрашнего вечера?
К тому времени, когда я снова очутилась в вестибюле со стаканом воды в руке, постепенно приходя в себя, я поняла, что когда-нибудь захочу пообедать. Стюарт казался мне вполне приличным человеком, и, потом, я уже была с ним знакома. Огорчение, которое выражало его лицо, было сильнее, чем я могла выдержать.
– Завтра пообедать было бы неплохо. Встречайте меня в пять тридцать, хорошо?
– Я обещаю, что мы будем есть на первом этаже, если мне удастся найти такой первый этаж, где нормально кормят. Кстати, если вам интересно, – добавил он, – меня зовут Стюарт, Стюарт Уолш. – Он улыбнулся, показав слегка кривые зубы, но умудряясь при этом выглядеть почти красавцем.
– Ах да, я Андреа Корелли, – ответила я.
Позже, когда у меня было достаточно времени, чтобы удивиться, как договорилась о свидании с человеком, которого почти не знала, я поняла, что Стюарт уже не был для меня незнакомцем. В последние несколько недель он постепенно стал частью моей жизни: я искала его глазами по утрам в вестибюле, и мне было грустно, когда я его не видела, и я уже любила его серые глаза и его кривую улыбку. Узнать его имя было теперь чистой формальностью.
Стюарт был бухгалтером в фирме «СПА». Он много работал, его будущее было надежно обеспечено, ему было двадцать девять лет, и он хотел жениться: последовательный человек с тщательно спланированной жизнью.
В характере Стюарта полностью отсутствовал авантюризм или романтика. В то время, когда практически вся Америка носила оранжевые или розовые рубашки и психоделические галстуки, рубашки Стюарта были белыми и он носил темные галстуки в аккуратную крапинку. Это должно было мне кое о чем сказать.
Его представление об ухаживании за женщиной состояло в ужине в хорошем ресторане, где подают нежную свиную грудинку. Для развлечения он предпочел концерты симфонического оркестра, хотя в его сердце оставалось место для Артура Фидлера и «Бостон Попс». Романы он не читал: он всегда был глубоко погружен во что-нибудь техническое, а легким чтением для него была «История цивилизации» Вилли и Ариэля Дюран.
Мои вкусы были более эклектичны: музыкальный театр, индийская еда, в то время еще не популярная, поэтому ее непросто было найти, и песни Пресли. Я хорошо танцевала, мы с Ричардом…
Стюарт не очень хорошо танцевал и не много пил, поэтому мы не ходили на вечеринки или в бар с компанией: у него не было компании, и я с этим смирилась.
Зато он ничего не изображал из себя: честность и порядочность были написаны у него на лице. Он не лгал, не сочинял истории, в которых выглядел бы лучше, чем на самом деле: то, что вы видели в нем, то вы и получали. Я видела человека, который заботился обо мне, и, когда он сказал, что будет любить меня до конца жизни, мне пришлось поверить ему. Это был не тот человек, который стал бы обманывать меня за спиной, а я нуждалась именно в такой верности.
Мы также не «прошли весь путь», но на этот раз наибольшее сопротивление оказал Стюарт. Мы обнимались, даже немножко ласкались, но, дойдя до горячей стадии ласк, когда мы, возможно, уже могли бы забыться, он отстранился, поправил свой галстук и извинился за дерзость. Он был старше меня, он был другой, он уважал меня, он был слишком интеллигентен, чтобы хватать мои груди…
Только однажды он чуть не забылся. Девушка из моего офиса пригласила нас к себе на вечеринку, и я потащила туда Стюарта, несмотря на то, что он был против. Как оказалось, он был прав: нам там было неуютно и не следовало туда ходить, но я была рада, что мы пошли, потому что у этой вечеринки было два хороших последствия.
Это была безумная вечеринка, характерная для начала шестидесятых, похожая на те, на которых я бывала раньше. Плохо меблированная квартира была переполнена людьми, едва знакомыми друг с другом. Запах марихуаны тяжело висел в воздухе, заполняя рот и нос до того, что некурившие были не лучше куривших.
Пары стояли у стен, иногда выходя из комнаты, и, заглянув в спальню, я убедилась, что у нас нет возможности удалиться туда.
Мы со Стюартом присоединились к человеческому потоку, перетекавшему из одной полупустой комнаты в другую. Постепенно мы проскользнули за стойку, где было теплое белое вино, наполнили пластмассовые стаканы, перетекли через корабельного вида кухню в то, что должно было быть столовой, почти без мебели, как и вся квартира. Из этой комнаты выходила дверь на балкон, и я схватилась за нее, надеясь вдохнуть свежего воздуха, не пропитанного наркотиками. Это было как сойти с транспортерной ленты: тут же мы оказались зажатыми в темном углу, окруженные незнакомыми нам людьми, стиснутые так сильно, что я ощущала ключи в кармане Стюарта, плотно прижатом к моему бедру. Внезапно меня грубо толкнули к Стюарту, и я поняла, что эта выпуклость не была ключами.
Он неподвижно смотрел на меня несколько секунд, затем жестом предложил мне взять его стакан. Двумя руками он нежно поднял мое лицо и в этой темной прокуренной комнате наклонился и поцеловал меня продолжительным поцелуем, от которого все во мне замерло. В одном этом поцелуе было больше страсти, чем он продемонстрировал мне за месяцы своего ухаживания, а потом он сжал меня в объятиях, пока сердце отстукивало удары. Когда он смотрел на меня, его пепельно-серые глаза были наполнены каким-то отчаянием, затем он неуклюже взял обратно свой стакан, как будто не знал, что делать со своими руками. Он выглядел расстроенным.
– Прошу прощения, – сказала я, чувствуя необходимость извиниться за наше неприятное положение и дискомфорт. – Я только хотела подышать свежим воздухом! – крикнула я ему в ухо.
– Тут не удастся! – проорал он в ответ, наклоняясь к моему уху. – Я хочу уйти!
В конце концов, мы втиснулись обратно в поток, и толпа вынесла нас к открытой входной двери, откуда мы, наконец, сбежали.
Мы сидели в машине Стюарта, смеясь и вдыхая свежий воздух, как люди, которые только что чуть не утонули, но воздух вокруг нас был наэлектризован. Стюарт первым пришел в себя, обнял меня и внимательно посмотрел мне в глаза.
– Я не знаю, то ли это место так подействовало на меня, то ли твои карие глаза, но я почти перешел грань. Внезапно мне так захотелось любить тебя, как никогда раньше. Тебе повезло, что там было столько народу, а то я бы бросил тебя на пол и сделал бы это прямо там и тогда.
Однако его шутливый тон не заглушил биение сердца, которое все еще звучало у меня в ушах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Развлечься! Папа, развлекаться должны дети, а не взрослые женщины с разбитым сердцем!
– Ты права, это маленький город. Может быть, тебе следовало бы пожить немного в Бостоне, почувствовать аромат жизни большого города?
– Я в порядке, папа, не беспокойся обо мне.
Отец поцеловал меня и пошел спать, а я еще сидела и смотрела в окно, пока туманные видения Бостона не замаячили перед моим мысленным взором. Сам того не зная, отец заронил идею, и следующую неделю я ее серьезно обдумывала.
Я поняла, что не могу связывать свою жизнь с нашим маленьким грязным городом и бить тут баклуши, давая пищу для сплетен старым курицам, сидящим на скамейках возле своих домов… «Ай-яй-яй, бедная Антуанетта! Ее дочка Андреа все дома сидит, совсем высохла без мужчины! Не то что моя (Мария, или Лаура, или кто угодно еще, вышедшая замуж за молодого красавца Рокко, или Тони, или Сола), уже два малыша и третий на подходе…» Я содрогнулась: отец абсолютно прав, мне нужно изменить свою жизнь, внести в нее что-нибудь новое!
Когда я приняла решение, у меня не заняло много времени уехать из города. Я нашла работу и переехала в Бостон – всего около полутора часов езды от дома, но это был совсем другой мир!
Мой переезд был неожиданностью для родителей. Это не входило в их планы, и они расстроились, когда я объявила о своем решении, но мы обсудили его, и в итоге все поняли, что это необходимо. Маме было теперь чем гордиться: она могла сказать, что ее дочь получила хорошую работу в большом городе! В результате они сдались, несмотря даже на то, что моя квартира была не в Норт-Энде (читай – «итальянское гетто»), где у родителей были друзья, а в большом старом здании в Бак-Бэй. Взяв кое-какие «сокровища» с родительского чердака и из своей спальни, я обставила квартиру-мастерскую так, что она приобрела жилой вид.
В последующие несколько месяцев я обнаружила, что мне нравится жить самостоятельно. Мои дни были заполнены работой, и обычно я приезжала к родителям на выходные. Когда я не ездила домой, то часами бродила по комиссионным магазинам, покупая там лампу, тут гравюру, постепенно заполняя пустое пространство в сердце. Я любила готовить, пробуя новые рецепты. Я жадно читала и чаще всего проводила вечера в своей квартире с книгой из библиотеки или со, старым магнитофоном, который приобрела за тридцать пять долларов. Окруженная постоянным движением городской жизни, я не чувствовала себя одинокой.
Работа, которую я нашла, была вполне приличной, в достойной фирме «Маркам, Маркам и Дусетт». В ней уже не было Маркамов – и отец, и сын ушли из фирмы до моего в ней появления – но там был Дусетт, скрывавшийся где-то в «святая-святых», отделанном ореховым деревом, и показывавшийся только в самых торжественных случаях.
Когда я училась в школе, то подумывала об официальной карьере, но это означало колледж, затем школу изучения права, и на этом пути я видела ряд препятствий. Одним из них была плата за обучение в школе права, но это еще мелочь в сравнении с сопротивлением моей семьи. Стать женщиной-профессионалом означало отказаться от всего, что считалось святым.
– Что? Адвокат? Это мужская профессия! – сказала моя мать, и это было все! Девочки не бывают адвокатами, докторами или священниками! Девочки должны заниматься женскими делами – растить детей, учительствовать, в крайнем случае, прости Господи, быть парикмахерами! Мой отец защищал меня, но в глубине души он тоже был не на моей стороне. Мои родители еще детьми переехали в эту страну из Италии во время эмиграции после второй мировой войны, и некоторые их взгляды были настолько из старого мира, что это было больно. У меня не хватало ни мужества бороться с ними, ни уверенности, что я смогу справиться с этим. Я обещала себе, что когда-нибудь поступлю в школу права, но я была молода, свободна, и будущее казалось уходящим в бесконечность.
Мой протест выразился в том, что я не стала заниматься тем, что родители выбрали для меня, а вместо этого пошла на курсы секретарей. Даже против этого родители возражали: они считали, что мир офисов опасен для молодой одинокой девушки! Хорошо, хоть они не слышали некоторых историй, которые рассказывают студенты!
Как секретарь я работала не в той области, которая казалась мне интересной, но я была довольна: я получила приличную зарплату и обрела независимость. Чего мне не хватало в то время, так это амбиций и желания воплотить в жизнь мои мечты. Это пришло позже…
Офис «Маркам, Маркам и Дусетт» размещался на двадцатом этаже нового сорокапятиэтажного небоскреба в центре города. Когда я пришла в фирму, она находилась там уже год. Большой прогресс, – сказали мне, – по сравнению с темными серыми комнатами на Хай-стрит», где они размещались с незапамятных времени, но я бы предпочла старое место на первом этаже.
Место было красивое: бостонская гавань не была видна, но из наших окон открывался прекрасный вид на район Бак-Бэй, и далеко внизу река Чарлз серебряной лентой вилась до впадения в океан.
Компании, арендовавшие помещения в этом доме, сообщали в рекламе, что из всех комнат открывается вид на океан, и они были абсолютно правы. Если встать на цыпочки за столом в левом углу офиса мистера Бронского и повернуть голову под правильным углом, то был ясно виден маленький, в форме лунного серпа, кусочек Атлантического океана.
Зимой, когда солнце садится рано, все делали неофициальный пятиминутный перерыв, чтобы понаблюдать, как сверкающий огненный шар опускается за линию горизонта, оставляя на небе красные и оранжевые полосы и постепенно тускнея от розово-лилового до серого цвета, когда солнце окончательно исчезало. Это было захватывающим зрелищем.
Наш офис был угловым, поэтому мое место было у окна, то есть у стеклянной стены. Без нормальной перегородки исчезло ощущение безопасности: я чувствовала себя в огромном внешнем мире, насколько хватало взгляда, на высоте тысячи футов! Это пугало меня до смерти! Откуда мне было знать, что я так боюсь высоты? Я никогда не поднималась выше трех-четырех этажей и никогда не летала на самолете. Когда я подходила к своему столу, я должна была подойти к широко открытому пространству за стеклом, и я шла медленно, отвернувшись от окна, внимательно изучая узор на ковре: девушек, с которыми я работала, это очень развлекало. Когда я сидела спиной к окну, во мне возникало судорожное ощущение, что между мной и открытым пространством ничего нет. Я чувствовала холодное дуновение воздуха на своих волосах, я потела и нервничала. Все время, пока я там работала, у меня не исчезало чувство, что меня вынесет наружу сквозь стекло и я упаду замертво с высоты двадцати этажей.
В первый раз я заметила Стюарта, когда неслась через вестибюль, чтобы успеть на лифт, заполненнный до отказа, двери которого медленно закрывались. Стюарт придержал двери, чтобы я могла втиснуться. Прижатая к нему настолько, что почти не могла дышать, я, улыбаясь, пробормотала слова благодарности. Если бы мне пришлось ждать следующей кабины, я бы опоздала, потому что утренние лифты останавливались почти на каждом этаже, и все десять лифтов были где-то в пути.
Стюарт кивнул, потом повернулся, чтобы видеть загорающиеся над дверью лифта номера этажей. У него были большие серые глаза цвета облаков, собирающихся на горизонте с приближением бури. Занятно! Я люблю серые глаза и всегда замечаю их. Лифт постепенно пустел, останавливаясь то на одном этаже, то на другом, и, когда зажегся восемнадцатый, Стюарт снова кивнул мне и вышел из моей жизни, так я подумала.
Через пару дней я появилась на работе заранее, одетая в новый серо-зеленый клетчатый костюм, красные туфли и с весьма элегантной сумкой. Стюарт тоже был там, и тоже одетый в серо-зеленый клетчатый костюм.
– Мы очень красиво выглядим, – сказал он, улыбаясь. – Нужно мне только найти красные туфли, чтобы завершить свой туалет! – Мы засмеялись, а когда Стюарт смеялся, его глаза, эти замечательные серые глаза, становились теплее, а в углах глаз появлялись маленькие морщинки. «Приятная внешность, – подумала я. – Ему, наверное, лет тридцать». Он был совсем не похож на Ричарда, и, конечно, мое сердце не забилось быстрее.
Если бы все зависело от меня, ничего бы не было, но он явно решил ввести меня в свою жизнь. Следующие две недели я встречала его несколько раз в вестибюле в ожидании лифта, и мы улыбались друг другу или обменивались несколькими фразами. Потом он рассказал мне, как приходил рано утром, покупал кофе и терпеливо ждал у колонны, пока я входила через вращающиеся двери, а затем он как бы случайно оказывался рядом со мной, чтобы ехать в одном лифте.
– Какой сегодня хороший день! Вы когда-нибудь были на верхнем этаже? – спросил он меня однажды утром.
– Нет, я не знала, что туда можно попасть. – Это было еще двадцать пять этажей вверх.
– Оттуда можно увидеть весь город, – сказал он, покашливая.
– Действительно? Спасибо, я бы не хотела.
– Вы увидите город с высоты птичьего полета! Это красиво!
– Я немного боюсь высоты, – смущенно ответила я.
– Но ведь это не открытая ветрам башня с хрупкими перилами, – сказал он, демонстрируя несерьезность моих страхов. – Это нормальный этаж здания, как тот, на котором вы работаете, со стенами и окнами. Поедем, вам понравится!
По счастливой случайности у меня было полно времени, и я проехала двадцатый этаж, потому что – рассудила я своим куриным умом – я ведь была с мужчиной.
Когда лифт доехал до сорок пятого этажа, двери открылись, и моему взгляду представилась захватывающая панорама синего океана, гавани, заполненной суденышками, и города, все здания в котором были далеко-далеко под нами. Когда двери лифта снова закрылись, я все еще была внутри, безжизненно распростертая на полу. Когда я пришла в себя, моя голова была у Стюарта на коленях, и я воззрилась в эти невероятные темно-серые бархатные глаза, в эту минуту выражавшие участие.
– Ого! – сказал он со значением. – Что случилось?
– Голова закружилась, наверное. Доктор говорил мне об этом. Теперь я знаю, что это такое!
– Мне ужасно неудобно! Позвольте как-то оправдаться и разрешите пригласить вас на обед!
– Пожалуй, сейчас я не могу даже подумать о еде, – проговорила я, ощущая тошноту. – Просто помогите мне спуститься к месту работы, хорошо?
– Но я чувствую себя виноватым! Пожалуйста, позвольте мне что-нибудь сделать! Как насчет завтрашнего вечера?
К тому времени, когда я снова очутилась в вестибюле со стаканом воды в руке, постепенно приходя в себя, я поняла, что когда-нибудь захочу пообедать. Стюарт казался мне вполне приличным человеком, и, потом, я уже была с ним знакома. Огорчение, которое выражало его лицо, было сильнее, чем я могла выдержать.
– Завтра пообедать было бы неплохо. Встречайте меня в пять тридцать, хорошо?
– Я обещаю, что мы будем есть на первом этаже, если мне удастся найти такой первый этаж, где нормально кормят. Кстати, если вам интересно, – добавил он, – меня зовут Стюарт, Стюарт Уолш. – Он улыбнулся, показав слегка кривые зубы, но умудряясь при этом выглядеть почти красавцем.
– Ах да, я Андреа Корелли, – ответила я.
Позже, когда у меня было достаточно времени, чтобы удивиться, как договорилась о свидании с человеком, которого почти не знала, я поняла, что Стюарт уже не был для меня незнакомцем. В последние несколько недель он постепенно стал частью моей жизни: я искала его глазами по утрам в вестибюле, и мне было грустно, когда я его не видела, и я уже любила его серые глаза и его кривую улыбку. Узнать его имя было теперь чистой формальностью.
Стюарт был бухгалтером в фирме «СПА». Он много работал, его будущее было надежно обеспечено, ему было двадцать девять лет, и он хотел жениться: последовательный человек с тщательно спланированной жизнью.
В характере Стюарта полностью отсутствовал авантюризм или романтика. В то время, когда практически вся Америка носила оранжевые или розовые рубашки и психоделические галстуки, рубашки Стюарта были белыми и он носил темные галстуки в аккуратную крапинку. Это должно было мне кое о чем сказать.
Его представление об ухаживании за женщиной состояло в ужине в хорошем ресторане, где подают нежную свиную грудинку. Для развлечения он предпочел концерты симфонического оркестра, хотя в его сердце оставалось место для Артура Фидлера и «Бостон Попс». Романы он не читал: он всегда был глубоко погружен во что-нибудь техническое, а легким чтением для него была «История цивилизации» Вилли и Ариэля Дюран.
Мои вкусы были более эклектичны: музыкальный театр, индийская еда, в то время еще не популярная, поэтому ее непросто было найти, и песни Пресли. Я хорошо танцевала, мы с Ричардом…
Стюарт не очень хорошо танцевал и не много пил, поэтому мы не ходили на вечеринки или в бар с компанией: у него не было компании, и я с этим смирилась.
Зато он ничего не изображал из себя: честность и порядочность были написаны у него на лице. Он не лгал, не сочинял истории, в которых выглядел бы лучше, чем на самом деле: то, что вы видели в нем, то вы и получали. Я видела человека, который заботился обо мне, и, когда он сказал, что будет любить меня до конца жизни, мне пришлось поверить ему. Это был не тот человек, который стал бы обманывать меня за спиной, а я нуждалась именно в такой верности.
Мы также не «прошли весь путь», но на этот раз наибольшее сопротивление оказал Стюарт. Мы обнимались, даже немножко ласкались, но, дойдя до горячей стадии ласк, когда мы, возможно, уже могли бы забыться, он отстранился, поправил свой галстук и извинился за дерзость. Он был старше меня, он был другой, он уважал меня, он был слишком интеллигентен, чтобы хватать мои груди…
Только однажды он чуть не забылся. Девушка из моего офиса пригласила нас к себе на вечеринку, и я потащила туда Стюарта, несмотря на то, что он был против. Как оказалось, он был прав: нам там было неуютно и не следовало туда ходить, но я была рада, что мы пошли, потому что у этой вечеринки было два хороших последствия.
Это была безумная вечеринка, характерная для начала шестидесятых, похожая на те, на которых я бывала раньше. Плохо меблированная квартира была переполнена людьми, едва знакомыми друг с другом. Запах марихуаны тяжело висел в воздухе, заполняя рот и нос до того, что некурившие были не лучше куривших.
Пары стояли у стен, иногда выходя из комнаты, и, заглянув в спальню, я убедилась, что у нас нет возможности удалиться туда.
Мы со Стюартом присоединились к человеческому потоку, перетекавшему из одной полупустой комнаты в другую. Постепенно мы проскользнули за стойку, где было теплое белое вино, наполнили пластмассовые стаканы, перетекли через корабельного вида кухню в то, что должно было быть столовой, почти без мебели, как и вся квартира. Из этой комнаты выходила дверь на балкон, и я схватилась за нее, надеясь вдохнуть свежего воздуха, не пропитанного наркотиками. Это было как сойти с транспортерной ленты: тут же мы оказались зажатыми в темном углу, окруженные незнакомыми нам людьми, стиснутые так сильно, что я ощущала ключи в кармане Стюарта, плотно прижатом к моему бедру. Внезапно меня грубо толкнули к Стюарту, и я поняла, что эта выпуклость не была ключами.
Он неподвижно смотрел на меня несколько секунд, затем жестом предложил мне взять его стакан. Двумя руками он нежно поднял мое лицо и в этой темной прокуренной комнате наклонился и поцеловал меня продолжительным поцелуем, от которого все во мне замерло. В одном этом поцелуе было больше страсти, чем он продемонстрировал мне за месяцы своего ухаживания, а потом он сжал меня в объятиях, пока сердце отстукивало удары. Когда он смотрел на меня, его пепельно-серые глаза были наполнены каким-то отчаянием, затем он неуклюже взял обратно свой стакан, как будто не знал, что делать со своими руками. Он выглядел расстроенным.
– Прошу прощения, – сказала я, чувствуя необходимость извиниться за наше неприятное положение и дискомфорт. – Я только хотела подышать свежим воздухом! – крикнула я ему в ухо.
– Тут не удастся! – проорал он в ответ, наклоняясь к моему уху. – Я хочу уйти!
В конце концов, мы втиснулись обратно в поток, и толпа вынесла нас к открытой входной двери, откуда мы, наконец, сбежали.
Мы сидели в машине Стюарта, смеясь и вдыхая свежий воздух, как люди, которые только что чуть не утонули, но воздух вокруг нас был наэлектризован. Стюарт первым пришел в себя, обнял меня и внимательно посмотрел мне в глаза.
– Я не знаю, то ли это место так подействовало на меня, то ли твои карие глаза, но я почти перешел грань. Внезапно мне так захотелось любить тебя, как никогда раньше. Тебе повезло, что там было столько народу, а то я бы бросил тебя на пол и сделал бы это прямо там и тогда.
Однако его шутливый тон не заглушил биение сердца, которое все еще звучало у меня в ушах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31