Уолтер, сидя за столом, глядел на своих новых родителей, как затравленный зверек, однако Молли не проявляла никакого беспокойства – все ее внимание была поглощено пирогом.
Лион с мягкой улыбкой посмотрел на девочку.
Бедняжка!..
Наверное, в воспитательном доме этих милых детей скверно кормили… Вон, как они худы, как бледны, какие синяки под глазами…
Уолтер, ковыряя ложкой пирог, угрюмо наблюдал, как над чашкой с чаем поднимался вверх пар.
Все это время за столом царило какое-то непонятное молчание – не торжественное, каким оно бывает в подобных ситуациях, а скорее зловещее…
Лион, понимая, что надо хоть что-нибудь сказать, посмотрел на Джастину. Она молчала.
Еще бы – женщине в подобных ситуациях, наверное, куда тяжелее…
Хотя Джастина ведь никогда раньше не была в подобных ситуациях.
Впрочем, как и он, Лион Хартгейм.
Наконец, справившись с пирогом, Лион как бы между прочим поинтересовался:
– Джастина… – он хотел сказать: «ваша новая мама», но у него не повернулся язык, – Джастина уже показала вам коттедж?
– Да, – неожиданно отозвалась сама Джастина, – сразу же, как мы приехали…
Лион посмотрел на нее с укоризной – мол, зря ты ответила на этот вопрос… Я ведь ожидал услышать кого-нибудь из детей…
Улыбнувшись как ни в чем не бывало, Хартгейм вновь спросил:
– Ну, и как вам понравился дом?
– Понравился, – ответил Уолтер. Слава Богу!
Теперь лед этого тягостного молчания, кажется, сломлен.
Лион оживился:
– Для нас двоих он слишком велик… Столько комнат, мы могли бы обходиться куда меньшим количеством…
Молли, справившись со вторым куском пирога, подняла на Лиона вопрошающий взгляд.
– Скажите, а у вас никогда не было детей?
Лицо Лиона вмиг погрустнело.
– Были… У нас было две дочери… Барбара и Элен…
– И где же они?
Тяжело вздохнув, он произнес:
– Погибли…
– Как – обе?
Конечно же, подобный вопрос из уст человека взрослого можно было бы расценивать как минимум нетактичным, но ведь то взрослого…
– Обе, – ответил Лион, с трудом сдерживая в себе слезы.
Неожиданно Уолтер, оторвавшись от созерцания дымящегося чая, строго посмотрел на сестру.
– Молли!
И она, едва поймав его не по-детски суровый взгляд, тут же замолчала.
Джастина, потянувшись к блюду с пирогом, будто бы ничего и не случилось, спросила:
– Может быть, кто-то хочет еще?
– Я! – воскликнула Молли.
И вновь Уолтер строго посмотрел на нее, но только на этот раз ничего уже не сказал.
Джастина принялась накладывать пирог в тарелку своей новой дочери, но та, неожиданно замахав руками, тут же запротестовала:
– Нет, нет, спасибо, я уже не хочу…
– Но ведь ты только что хотела! – удивилась Джастина.
– Уже не хочу… Спасибо, миссис я сыта, я наелась, – произнесла Молли, не отрывая своих голубых глаз от блюда, стоявшего посередине стола.
– Может быть, ты стесняешься?
– Нет, нет…
Лион, посмотрев на ее брата, произнес:
– Уолтер, почему ты запрещаешь сестре есть столько, сколько ей хочется?
Уолтер молча отвернулся. Лион продолжал:
– Вы ведь, наверняка, не очень часто ели досыта в своем воспитательном доме? Нет, признайтесь честно…
Передернув плечами, Уолтер подал голос:
– Мы не жалуемся…
– Я вас об этом и не прошу…
– Ели столько, сколько нам полагалось, – с недетской серьезностью ответил мальчик.
– Но если вы действительно голодны, – продолжал Хартгейм, – если вам действительно хочется есть… Прошу вас, не отказывайте себе ни в чем…
– Нет, сэр, спасибо, нам больше не хочется, – поблагодарил Уолтер, поднимаясь из-за стола. – Большое спасибо…
Лион хотел было еще что-то сказать, но в самый последний момент почему-то передумал – видимо, он решил, что будет лучше, если этот разговор состоится хотя бы через несколько дней…
Да, детям просто надо привыкнуть к новой обстановке, к такой крутой перемене в их жизни…
Ведь это так естественно!
– Может быть, хотите еще чего-нибудь? – предложила Джастина.
– Нет, большое спасибо, с нас достаточно, – повторил Уолтер с подчеркнутой вежливостью, стоя у стола и неловко переминаясь с ноги на ногу.
Джастина, хозяйка сегодняшнего праздничного ужина, улыбнулась:
– Пожалуйста… Я очень рада, если моя стряпня понравилась вам…
Молли, в последний раз посмотрев на пирог, с явным неудовольствием встала со своего места и, сделав неуклюжий книксен, произнесла:
– Благодарю вас…
И вновь за столом возникла тягостная, очень неловкая пауза.
Сколько всего хотелось теперь сказать детям и Лиону, и Джастине!
Сколько за это время накопилось в них невысказанной любви, сколько нежности – и теперь, когда пришло время проявить эти качества, они оба растерялись…
Наконец, после длительной паузы, Джастина, поднявшись из-за стола, произнесла:
– Уже поздно… Давайте, я отведу вас наверх, в вашу комнату…
В ту ночь Лион Хартгейм, долго, слишком долго не мог заснуть.
Не могла заснуть и Джастина…
Вот уже целый час она лежала в кровати, широко открыв глаза, и смотрела, как из-за тяжелой портьеры медленно выползает мутная, но, тем не менее, очень яркая, какого-то неестественного цвета полная луна – такие люминисцентно-желтые луны бывают только здесь, в Англии…
Джастина повернулась на бок, почувствовав прикосновение руки мужа. Она увидела, что Лион не спит. Он ласково, но с потаенной грустью смотрел ей в лицо, положив свою горячую ладонь на ее спину. Спустя несколько минут он порывистым движением прижал ее к себе, и они некоторое время молча лежали и смотрели друг на друга, думая, наверное, об одном и том же… Наконец Лион спросил:
– Ну, что скажешь?
– Ты об Уолтере и Молли?
Лион, присев на кровати, подложил под спину подушку и потянулся к ночнику.
– Можно включить?
– Включи, – ответила Джастина, – я все равно не засну…
– Я тоже…
Лион щелкнул выключателем – спальню залил ровный зеленоватый свет торшера.
Джастина, приподнявшись на локте, посмотрела на часы, лежавшие на тумбочке.
– Боже, уже половина второго, – произнесла она, – а мне завтра утром на репетицию…
С завтрашнего дня в театральной студии возобновлялись занятия…
– …и меня опять будет мучить мигрень, – закончила она.
Лион вздохнул.
– Мигрень – не самое страшное, что может мучить человека, – произнес он. – В жизни есть вещи и пострашнее головной боли…
Кутаясь в одеяло, Джастина поднялась и задернула портьеру.
– Не могу больше смотреть на эту луну, – произнесла она таким тоном, будто бы в чем-то оправдывалась, – знаешь, я человек не суеверный, но всегда, когда смотрю на луну, испытываю какое-то непонятное чувство… Будто на меня что-то давит…
Лион промолчал – конечно же, он хотел поговорить с ней совсем о другом…
Наверняка, и Джастина хотела говорить с ним о том же, но не знала, с чего начать… Повернув светильник так, чтобы свет не бил в глаза, Лион спросил:
– Что ты думаешь обо всем этом?
– О детях?
– Да.
Джастина вздохнула.
– Знаешь что, я все время спрашиваю себя – смогу ли я полюбить их так же, как… – она осеклась, не решаясь сказать, как именно.
Тем не менее Лион понял, что она имеет в виду.
– Как Барбару и Элен?
Опустив голову Джастина призналась шепотом:
– Да, Лион…
Пристально посмотрев на жену, он спросил:
– У тебя что – какие-то сомнения на этот счет?
– Нет, я не об этом…
– Тогда – о чем же?
Немного помолчав, Джастина промолвила:
– Сегодня я наблюдала за ними за столом… И знаешь что – мне почему-то стало немного не по себе… Они какие-то дикие, они всего боятся… Особенно мальчик, Уолтер, – добавила она, вспомнив, как тот одернул Молли, когда девочке захотелось еще пирога.
– Я думаю, что это временно, полагаю, это скоро пройдет…
– Правда?
Стараясь вложить в свои интонации как можно больше спокойной уверенности, Лион сказал:
– Конечно! Ведь они впервые попали в наш дом… Для них все ново, все так непривычно. Не каждый взрослый может выдержать такую резкую перемену в жизни – чего же требовать от детей? Немного подумав, Джастина согласилась.
– Знаешь, наверное, ты прав… Только…
– Что – только?
Она вновь замолчала, и, сосредоточенно посмотрев на лежавшие перед ней часы, перевернулась на другой бок.
Лион, выдержав небольшую паузу, несмело спросил:
– Что – только?
– Понимаешь, – сказала Джастина, тщательно подбирая каждое слово, – понимаешь, ведь это, по сути, уже взрослые, сложившиеся люди…
– Да, – согласился с ней муж, – четырнадцать лет – это не четыре года…
– И у них – особенно у Уолтера, наверняка есть свои понятия о том, что такое отец, каким он должен быть… Какие-нибудь детские воспоминания… А ведь они, как ты наверняка знаешь – самые сильные…
– Конечно. И к чему ты об этом говоришь мне?
Джастина продолжала:
– У мальчика, во всяком случае, уже сложилось свое понимание жизни…
– Не сомневаюсь, – ответил Лион, вспомнив свой разговор с мистером Яблонски.
– Нам трудно будет сделать так, чтобы они воспринимали нас не просто как людей, в доме которых они очутились в силу определенных, неподвластных им обстоятельств, а как отца и мать…
– Но ведь мы будем все для этого делать – не правда ли?
– Конечно!
Джастина, вновь обернувшись к мужу, тяжело вздохнула.
– Во всяком случае, – добавила она, – во всяком случае, мне кажется, что я смогу полюбить их так же сильно, как и наших бедных маленьких девочек…
Неожиданно Лион улыбнулся. Джастина, посмотрев на него с недоумением, поинтересовалась:
– Что такое?
– А знаешь что, – произнес Лион окрепшим голосом, – знаешь что… Я ведь уже их люблю…
Джастина, подвинувшись поближе к мужу, неожиданно для самой себя призналась:
– Мне иногда кажется, что я не смогу полюбить этих детей… Во всяком случае так, как я любила Барбару и Элен… Не знаю, – при упоминании об умерших дочерях лицо Джастины погрустнело, – не знаю, может быть потом… Не знаю, – вновь повторила она, но уже скорее не Лиону, а самой себе.
Лион нахмурился.
– Но ведь надо стремиться к этому…
Она встрепенулась и вопросительно взглянула на мужа.
– К тому, чтобы полюбить их теперь, а не когда-нибудь потом… Мы ведь твердо решили, что нам необходимы эти дети… – Лион тяжело вздохнул. – Знаешь, не далее, чем сегодня днем, до твоего прихода, я еще раз просматривал записи покойного Ральфа…
– Ты всегда просматриваешь их, когда меня нет, – отметила Джастина.
– Не надо иронизировать…
– Что ты – я и не думала… Ведь этого человека любила моя мать…
– Я думаю, что кардинала любили все, кто его знал, – произнес Лион погрустневшим голосом, – для всех, кто знал этого замечательного человека, он был поддержкой… Как жаль, что его нет рядом с нами!
– Да, так что же записи? – осторожно напомнила Джастина.
– Я нашел там одну мысль, которая так поразила меня! О жизни в настоящем…
Лион, откинув одеяло, поднялся с кровати и, сунув босые ноги в тапочки, извинился:
– Обожди минутку, я сейчас… После чего вышел из спальни.
Спустя несколько минут он вернулся со столь знакомой Джастине тетрадью в руках. Полистав ее, он произнес:
– Вот… Хочешь, прочитаю? – спросил он, вопросительно глядя на жену.
Она кивнула.
– Читай…
Джастина и сама любила такие чтения – странно, но в эти минуты ей часто казалось, что Ральф присутствует где-то рядом, здесь, только незримо, незаметно для обычных людей.
Лион сел рядом с женой, поджав ноги, осторожно раскрыл тетрадь, вынул оттуда свою закладку (открытку с видом Бонна) и принялся читать глухим, негромким голосом – словно боялся кого-нибудь разбудить:
«Теперь мне можно на время отступить от того, что должно быть и чего требует моя совесть, потому что я не готов, – говорит себе человек, – а вот я приготовлюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно со своей совестью…»
Ложь этого рассуждения в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит ему. Для того, чтобы не поддаться этому соблазну, человеку надо понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить наилучшим образом сейчас, такой, какой он есть, что совершенствование, столь необходимое для него, есть только одно совершенствование в любви, и оно совершается только в настоящем, в том времени, в котором ты живешь. И потому человек должен не откладывая жить всякую минуту всеми своими силами для исполнения того назначения, для которого он пришел в мир и которое одно только может дать ему истинное благо. Человек должен жить так зная, что каждую минуту он может быть лишен возможности этого исполнения…
Джастина жестом остановила его.
– Обожди… К чему это ты?
Отложив тетрадь, Лион ответил:
– Ты сказала, что сейчас вряд ли сможешь их полюбить…
Джастина слабо запротестовала:
– Но я постараюсь!
– Стараться надо не в будущем, а сейчас, теперь…
И, словно призывая на помощь покойного Ральфа, Лион продолжил:
– Мы часто говорим и думаем, что «я не могу делать всего, что должно в том положении, в котором нахожусь теперь». Как это несправедливо! Та внутренняя работа, в которой и заключается жизнь, всегда возможна. Ты в тюрьме, ты болен, ты лишен возможности какой-нибудь внешней деятельности, тебя оскорбляют, мучают, – но внутренняя жизнь твоя в твоей власти: ты можешь в мыслях осуждать, упрекать, завидовать, ненавидеть людей, и можешь в мыслях же подавлять эти чувства и заменять их добрыми. Так что всякая минута твоей жизни – твоя, и никто не может отнять ее у тебя. Когда я говорю: «я не могу сделать этого», я выражаюсь неверно. Я должен сказать, что не мог сделать этого прежде. То же, что в каждую минуту настоящего я могу сделать с собой все, что хочу, это я, несомненно, знаю. И хорошо человеку знать это. Сознание своего нездоровья, заботы об устранении его – вот главное. Мысль о том, что я теперь нездоров и потому не могу, а вот когда выздоровлю, тогда и сделаю, – все это величайший соблазн. Это ведь то же самое, что говорить: «не хочу того, что мне дано, а хочу того, чего нет». Всегда можно радоваться тому, что теперь есть с тобой, и делать из того, что есть, из тех сил, какие есть в тебе. Всякий настоящий час в твоей жизни есть критический, решающий час. Надо вставать с мыслью, что этот день, каждый день, в котором ты живешь – есть лучший день в твоей жизни, каждый час – лучший час, каждая минута – лучшая минута. Оно лучшее потому, что оно одно твое.
Он закрыл тетрадь и, отложив ее на тумбочку, задумался…
Некоторое время они сидели молча, думая каждый о своем, но, по большому счету – об одном и том же…
Наконец Джастина сказала:
– Знаешь что… Я пойду в детскую…
Лион, подняв на нее удивленный взгляд, поинтересовался:
– Для чего?
– Посмотрю, как они спят…
И, встав с кровати, она накинула поверх ночной сорочки пеньюар и вышла из спальни, неслышно затворив за собой дверь…
Через несколько дней, когда Уолтер и Молли казалось уже немного освоились и в своем новом доме, и, как надеялся Лион, в новом качестве, произошла сцена, которая поразила и даже немного напугала его.
За завтраком (теперь Уолтер не одергивал сестру, когда ей хотелось добавки) Лион, приветливо улыбнувшись, обратился к ним:
– Дети, я понимаю, что не имею права требовать, чтобы вы называли нас «папа» и «мама».
Уолтер, ковыряя вилкой овсяный пудинг, смотрел в тарелку не поднимая глаз. Лион продолжал:
– Это надо заслужить… То есть, я хочу сказать, что это мы должны заслужить вашу любовь, ваше доверие… – он бросил быстрый взгляд в сторону Джастины; она только улыбнулась в ответ – мол, все правильно, продолжай, мой милый… – Так вот: я прошу тебя, Уолтер, и тебя, Молли, чтобы вы больше не обращались к нам «сэр» и «мэм»…
В беседу вступила Джастина:
– Да, конечно… Лион прав, вы ведь не маленькие дети, которые обращаются к полицейскому: «сэр констебль, как нам пройти туда-то и туда-то»…
Молли, приветливо улыбнувшись, поинтересовалась:
– А как же нам к вам обращаться… Миссис Хартгейм и мистер Хартгейм?
Лицо Лиона расплылось в добродушной улыбке.
– О, нет, зачем же! Ведь мы вам не чужие…
– Как же тогда? – не унималась девочка.
– Зовите нас просто: Лион и Джастина… Молли вопросительно посмотрела на брата – он сидел молча, насупившись, все так же продолжая терзать свой пудинг.
Она, с минутку помолчав, несмело произнесла:
– Может быть мне все-таки называть вас…
– Как, Молли?
– Папа… и мама…
Уолтер, бросив на чистую скатерть вилку, метнул в сестру косой взгляд.
– Молли!
Та тут же осеклась.
Лион и Джастина переглянулись.
– Уолтер, – спросил Лион, – а почему ты запрещаешь сестре обращаться к нам так, как она хочет? Почему ты командуешь ею?
– Потому что я старше, – последовал ответ, – и потому что я мужчина…
– Но ведь за столом есть люди, которые старше тебя… тебя и Молли, вместе взятых…
– Я ее брат, – отрезал Уолтер. Лион покачал головой.
– Понимаю, но ведь это не дает тебе права лишать сестру собственного мнения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34