А потом, когда вы отвезли меня домой, и я пригласила вас подняться… Впрочем, остальное вы знаете. Это было чудесно! Но дело в том, что больше я не смогу взглянуть вам в лицо. Я должна вас покинуть. Надеюсь, вы не поймете меня превратно. Я знаю, что это было всего лишь видение, но ничего не могу поделать. Пожалуйста, простите меня. Я ужасно несчастна. Прочтя письмо, вы, наверно, подумаете, что я дура. Я не хотела, чтобы это происходило, но это произошло.
Я уезжаю на несколько дней к матери. Наверно, мне захочется получить от вас подтверждение, что вы не обиделись. Надеюсь, вы свяжитесь со мной, даже если рассердитесь. Мне очень нравилось работать с вами, и я думаю, что была хорошим секретарем. Спасибо вам за все.
До свидания, Алексис.
P. S. воскресенье, в 3.15 звонила Фелисити. Она очень сердилась, что вы не позвонили ей, и долго ругалась. Как вы знаете, я к этому привыкла, но очень расстроилась, потому что она обвиняла меня в связи с вами.
А.»
Чертова Фелисити. Нужно вправить ей мозги. Я перечитал письмо. Оно ошеломило меня. Алексис ушла. Ушла, черт побери! Кого же мы теперь имеем?
ФЕЛИСИТИ
Я никогда не притрагивался к Алексис, даже не думал об этом. А может быть, думал? Возможно, когда-нибудь, когда мне было скучно, я подумывал о том, чтобы соблазнить ее. Обычно пристально глядя на женщину, я думаю о том, что хорошо бы с ней переспать. У всех есть свои фантазии и, как правило, они вполне безвредны. У всех, кроме Алексис. Я мог представить, как она сидела здесь за столом, и месяцами изводила себя фантазиями. Она влюбилась в вымышленный образ – мой образ. Очень трогательно. Хотя, быть может, мне льстило то, что я оказался объектом такой страсти. Я никогда не получал таких писем. Несколько нежных записок от Барбары и других женщин, но ничего похожего на письмо Алексис, Должно быть, нужно известное мужество, чтобы написать подобное послание, чтобы доверить такие мысли бумаге.
Зазвонил телефон. Звонил Джо Рэнсом, продюсер малодоходных, но небезынтересных фильмов, работающий с независимыми компаниями.
– Привет, Джо. Что случилось?
– У меня есть интересная идея. Я ищу какого-нибудь молодого писателя.
– И дешевого, – добавил я, зная Джо.
– Скорее, склонного к экспериментам.
– Ты не слышал о забастовке?
Писатели бастовали уже третий месяц. Пол Джасперс не сочинил бы «Кого же мы имеем?», если бы не сидел без работы.
– Найди мне такого парня где угодно – в Европе, в Гонконге, и я отвалю ему мешок денег.
Джо находился в крайнем возбуждении.
– Похоже, ты говоришь серьезно, Джо. Может, перешлешь мне материал для ознакомления?
– У меня нет никакого материала, дружище. Давай лучше встретимся. Я хочу поскорее разобраться с этим делом. Завтра на ленче в «Гриле».
– В полпервого.
– Лучше без четверти час. Я не смогу до полудня закончить дела со своим аналитиком, а ты знаешь, как трудно добраться от Вэлли до центра.
Возможно, Полу что-нибудь перепадет. Я повесил трубку и сделал пометку в календаре. Нужно поговорить с ним о Фелисити. Ладно, потом.
Я разобрал субботнюю почту. Сделав в календаре несколько пометок, я перечитал письмо Алексис и подумал – что случится, если я пошлю такое же сумасшедшее письмо женщине в черном?
Работай, не отлынивай. Я нашел номер агентства, которое нашло мне Алексис и позвонил туда.
– Кто именно вам нужен, мистер Эллиотт?
– Мне нужна девушка, на которую я могу положиться, которой можно доверять и которая сделает все, что умеет делать. Мне не нужна такая секретарша, которая будет лгать и говорить, что сделала работу, когда это не так.
– Возраст?
– Совершенно неважно. Не старше тридцати пяти лет.
Я включил автоответчик, запер офис и отправился в Голливуд.
Я вырос в Голливуде. Квартира, в которой я жил с матерью после смерти отца, все еще существует, хотя в ней никто не живет. Несколько лет назад мать, переезжая в более роскошные апартаменты, разрешила мне ее занять. Но она не пошевелила пальцем, чтобы официально передать ее мне во владение.
«Живи там, – сказала она. – Я не хочу туда возвращаться.»
Она хорошо знала, что квартира не вызывала во мне никаких радужных воспоминаний, и что я никогда не поселюсь там. С тех пор квартира пустовала и пылилась. Я подумывал о том, чтобы сдавать ее, но никак не доходили руки. Сам же я пару лет снимал другую квартиру, пока не переехал к Барбаре.
На меня накатила волна одиночества. Я припоминал места, в которых жил, и женщин, с которыми жил. Живя у Барбары, я понял, что единственным домом, который я мог считать своим, был офис. Именно к офису я был привязан сильнее всего.
И вместе с чувством одиночества пришло желание прямо сейчас посетить старую квартиру. Она находилась на втором этаже, на улице, застроенной крупными домами в испанском стиле, в которых когда-то обитал средний класс. Затем, пока мы с матерью жили тут, это место потеряло свою репутацию, но в последние годы снова активно обживалось в связи с наплывом «яппи».
Я отворил входную дверь здания и поднялся по лестнице, ощущая запах гнилых растений. Я нажал на кнопку, включавшую свет. Лампочка горела еле-еле. Никто не менял проводку с тех пор, как я жил тут двадцать лет назад. «Никто»? Но здесь больше никто и не жил. Квартира принадлежала нам с матерью, и больше никому. Ковер на лестнице был очень эластичным. По каким-то причинам мать обновила его после того, как съехала отсюда. Я повернул ключ в скважине и в то же мгновение понял, почему решил посетить квартиру.
Чтобы взглянуть на зеркало в спальне. Когда мать уходила, что случалось нечасто, я любил тайком пробраться в ее комнату, чтобы заглянуть в настенное зеркало, повешенное под таким углом, что когда дверь в спальню была открыта, в нем можно было увидеть всю маленькую прихожую вместе с входной дверью. Левая сторона розовато-зеленой гипсовой рамы в стиле «Ар Деко» была шире, чем правая, а верх толще низа. Обычно я наполнял ванну водой и раздевался, как будто собирался мыться. Раздевшись, проводил ритуальный осмотр спальни, обшаривая ящики комода. Увидев в зеркале или услышав, что возвращается мать, я стремглав мчался в ванную комнату и плюхался в воду. Ничего не подозревавшая мать считала, что я предаюсь невинному и вполне естественному занятию. Когда-то я проводил в ванне почти все свое время. Но сейчас, взглянув в зеркало, я увидел там не мать, а женщину в черном и ее жертву, похожую на Барбару, в коридоре отеля. Это видение не потрясло меня. Оно было мечтой.
Зеркало сохранилось, но в целом спальня носила следы запустения. На окнах по-прежнему висели пожелтевшие тюлевые занавески. Вытертые арабские ковры на дубовом паркете, узор которых напоминал мне о восточных садах и лабиринтах, были такими же скользкими, как всегда. Кофейный столик покрыт пылью. Высокий торшер с тонкой цепочкой-выключателем служил домом для паука. Рядом валялась пачка газет двадцатилетней давности, порыжевших от времени, никто не удосужился их выкинуть. В кухне, которую мать использовала как бар, стоял характерный кошачий запах, хотя мы никогда не держали кошку. Я осмотрелся в поисках сувенира для матери, но ничего не нашел. Я поднял трубку старого телефона. Он давно молчал – в отличие от матери.
Ее новая квартира была старше предыдущей. Она находилась в классическом голливудском доме, где прожила до самой смерти Мэй Уэст – в здании с тяжелой и бездушной архитектурой. Мать жила одна в пяти комнатах, похожих на пять пальцев растопыренной ладони. Она занимала только два «пальца» – спальню, которая была точной копией предыдущей, за исключением зеркала, и гостиной, служившей хранилищем для книг и музыкальных записей. Несколько сотен томов и сотни пластинок и кассет вместе с радиоаппаратурой британского производства стоимостью в десять тысяч долларов составляли всю обстановку. У матери была страсть к английским вещам. Она заверяла меня, что английские товары – самые лучшие. Я считал, что это влияние отца, который был родом из Англии. Она из принципа отказывалась покупать проигрыватель для компакт-дисков.
При виде женщины, открывшей мне дверь, я испытал потрясение. Моей матери было пятьдесят шесть или пятьдесят семь лет – она никогда никому не говорила свой настоящий возраст – и она выглядела одновременно и старой и молодой. Длинные черные волосы без малейшего намека на седину делали ее похожей на девочку. Но лицо в глубоких морщинках казалось старинной маской. Ее тело, стройное и угловатое, как у балерины, сохранилось невероятно хорошо. Оно могло принадлежать тридцатилетней женщине. Мать всегда носила черную ажурную блузку, через которую были хорошо видны большие груди и широкие соски. На ее костлявых руках проступали коричневые старческие пятна. Узкая черная юбка средней длины, открывающая нестареющие ноги в черных чулках, давно вышла из моды. Темно-красные, аккуратно подкрашенные губы, улыбнулись мне. Черные глаза, как обычно, осмотрели меня с ног до головы.
– Привет, Фелисити.
– Заходи, Мэсон, – сказала она пьяным голосом. Ее голос, не менявшийся годами, всегда звучал так, будто она пьет уже вторую за день бутылку, даже если она была трезвой.
Я вошел за ней в свое несчастное прошлое и запер дверь на семь замков.
– Где ты был? Я хотела поговорить с тобой.
– Уезжал на выходные в Нью-Мексико.
– В Таос?
– Нет. В Альбукерке.
– Альбукерке? На кой хрен?
– Навестить клиента. Я ездил с Барбарой.
– Зачем ты связался с этой сукой?
«Ну вот, начинается», – подумал я. Моя мать встречалась с Барбарой всего два раза и в обоих случаях была с ней невероятно груба.
– Безмозглая девка, вроде тех, за которыми бегал твой отец – не спрашивай меня, зачем он это делал. Знаешь, Мэсон, иногда мне кажется, что если ты найдешь подходящую женщину, то добьешься больших успехов. Твоя Барбара никак не помогает тебе по работе, и могу спорить, что когда дело доходит до постели, она ни на что не годится.
Теперь настала моя очередь.
– Какого хрена ты звонишь моим клиентам и советуешь им покинуть меня?
– Кто-то должен им это сказать, – она плюхнулась в кресло и положила ноги, обтянутые чулками, на кофейный столик рядом с шестью или семью книгами, которые читала одновременно.
– Вспомни-ка, ведь я – первая блядь, с которой ты встретился в этом мире.
Я взглянул на мать. Ее ноги лежали на столике, и я мог заглянуть ей под юбку. Я бы не увидел, носит она трусики или нет. Вероятно, нет. Она знала, о чем я думаю. Хоть Фелисити и была моей матерью, но она приучила меня относиться ко всему в сексуальном смысле. Не только к людям, но и к предметам. «Это кресло плохое, – говорила она, – в нем нельзя трахаться». «Скучная музыка. Под такой ритм не очень-то потрахаешься». Электрические провода, дверные ручки, кухонная утварь, ковры – Фелисити рассматривала все в смысле пригодности к занятиям сексом.
– Хочешь кофе? – спросила она. – У меня есть кофе из одного итальянского местечка в Вэлли. Зерна черные и слегка маслянистые. Маленькие, как звериные какашки.
Я отклонил это аппетитное предложение.
– Мэсон, ты какой-то малохольный. Что случилось?
– От меня только что ушла секретарша, – сказав это, я понял, что совершил ошибку.
– Почему? Она больше не хочет трахаться с тобой? Мне нравился ее голос. Очень сексуальный.
Мне в голову пришла мысль: почему я не попытался позвонить Алексис, чтобы поговорить с ней о происходящем? Возможно, я испытал некоторое облегчение от того, что она ушла, поскольку бессознательно хотел видеть в офисе новое лицо?
– Мне передали, что ты хочешь поговорить со мной, – я старался, чтобы мой голос звучал твердо и деловито. Иногда это помогало. Если тема разговора была ей интересна, Фелисити могла рассуждать весьма здраво, даже проницательно. В другом воплощении она могла бы стать женщиной-гуру, арабским марабутом.
– На днях я просматривала старый мусор и нашла вот это, – она пошарила на кофейном столике, нашла пачку машинописных страниц и протянула их мне. – Узнаешь? – спросила она.
Я взглянул на листки и узнал. Она сохранила какой-то из моих опусов тех времен, когда я еще пытался писать.
– Забирай и перечитай. Дерьмо, конечно, но что-то в этом есть.
– Я помню.
– Я хочу, чтобы ты переменил профессию, Мэсон. Начни писать снова. Работать агентом – самое последнее дело.
– Фелисити, выслушай меня. Мне нравится моя работа. Я люблю ее. Я получаю удовольствие, помогая клиентам. Хорошенько запомни, что я не писатель и никогда им не стану.
Я швырнул листки на столик. Я привык к чудачествам матери, к ее прибабахнутой сексуальности, но не мог стерпеть постоянных придирок. Вероятно, только работая агентом, я мог проявить себя наилучшим образом. Эта профессия давала мне чувство собственного достоинства. Она позволяла мне показать все, на что я способен.
Фелисити поднялась из кресла.
– Мэсон, ты знаешь, в чем твоя беда. Твоя беда в том, что ты не можешь найти никого, кого тебе в самом деле хочется трахать. Ты никогда не хотел ни одной женщины, кроме меня. Может быть, я ошибаюсь. Может быть, работа агента подходит тебе лучше всего. Она позволяет тебе хотеть того, что хотят другие. У тебя нет желания трахаться, и ты живешь чужими желаниями. А я показываю тебе выход.
Все, хватит! Я серьезно подумывал о том, чтобы схватить Фелисити и вышвырнуть ее в окно. Но я сдержал гнев и направился к двери.
– Дорогая мама, я знаю, где находится выход. Я открыл дверь, отперев семь замков.
– Мэсон, не называй меня так! – она была в ярости. – Я никогда не была тебе матерью!
Я повернулся и посмотрел на нее. Фелисити, моя мать – портрет в черном.
– Верно. Но тогда перестань пытаться разбить мою жизнь. Если ты снова будешь звонить моим клиентам, клянусь – я вернусь и вышибу из тебя мозги.
– Ты не будешь работать агентом, даже если это будет стоить мне жизни.
Я захлопнул дверь и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Я решил отправиться в бассейн отеля «Бель Аж» и выкупаться. Мои плавки и купальный халат хранились в багажнике машины. Плавая, я избавляюсь от напряжения. Сейчас я очень нуждался в этом. Правда, по-настоящему облегчение я почувствую только тогда, когда найду замену Алексис.
Я вернулся в офис около трех часов. В мое отсутствие звонил Оз и оставил сообщение на автоответчике. Я позвонил ему, но его не было. Ну и хорошо. Я больше не хотел обсуждать с ним его сон – наш сон. Просмотрев почту, я стал ждать первых претенденток на место Алексис. По случайному совпадению первая кандидатка раньше работала у Ларри Кэмпбелла, агента Оза.
– Мистер Кэмпбелл был очень тяжелым человеком.
– То есть?
– Он мог по пустякам прийти в дикую ярость.
– Знаете, работа агента очень напряженная, – про себя я улыбнулся. Не только работа.
– Источником напряжения мистера Кэмпбелла служила не работа, – она словно прочла мои мысли.
– А что же? – меня интересовали все возможные сведения об агенте Оза.
– Его мозги.
Я не хотел брать эту девушку на работу. Я не доверял ей. Как сейчас она рассказывает о Ларри, так рано или поздно расскажет кому-нибудь обо мне. У нее были каштановые волосы и тонкие губы, накрашенные помадой шокирующе-розового цвета. Кроме того, я мог разглядеть треугольник эластичных трусиков, врезавшихся в ее ягодицы. Затем она начала говорить об оплате, и это стало последней каплей. Прощаясь, я пожал ее мягкую ладонь. Девушка едва заметно подмигнула мне. По крайней мере, так мне показалось.
– Как прошел день? – спросила Барбара.
Я ответил лаконично:
– Алексис ушла.
– Ушла? Почему?
– У нее возникли семейные проблемы.
– Проблемы с мужчинами, надо полагать, – заявила Барбара, по моему мнению чересчур жесткосердно. – Что именно она сказала?
– Ничего. Она оставила записку.
– Да, это удар, – произнесла Барбара. – Бедняга.
ЛЕНЧ С ДЖО
Во время ленча «Гриль» всегда переполнен. Мне пришлось останавливаться у трех столиков, прежде чем я добрался до Джо. Я с большим облегчением сбежал из офиса от телефонных звонков, которыми раньше занималась Алексис. За эти два дня я понял, какой бесценной помощницей она была для меня.
Как продюсер, Джо Рэнсом был удивительным человеком. С молодости он льнул к интеллектуальной элите и выглядел соответственно. У него было лицо с тонкими чертами, изящные манеры, звонкий смех. Он был хорошо начитан, прилично говорил по-французски и постоянно глотал какие-то пилюли. Когда я уселся за столик, он проглотил очередное снадобье, запив его джином и горьким лимонадом без сахара, и объяснил мне, что эта пилюля не даст ему опьянеть. Все его пилюли были противоядиями от чего-либо. Когда Джо ел бифштекс, он принимал пилюлю против жара. Рулет он заедал средством от холестерина. Со стаканом воды глотал «Аква-бан». Джо всем рассказывал, что всегда хотел стать певцом.
– Это действительно необычная идея, Мэсон, – Джо протянул мне альбом фотографией нью-йоркского фотографа по имени Сигизмунд Хелман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34