Присяжные не понимали и не желали вникать в существо рутинного
дела, судья в свои двадцать шесть все еще была не замужем, а
Фихтер вроде, склоняется... Никому ни до чего не было дела.
Защитник, сообразительный парнишка, вел себя дисциплинированно,
упирал как велено, лишь на пережитое потрясение (трагедия в
Магиддо), на слабое здоровье подзащитного. Тщетно. Три года --
срок небольшой, но ощутимый. Полгода уже отсижено в
предвариловке, а два с половиной предстояло сидеть во второй
"звезде".
ГЛАВА 2

-
В главе второй рассказывается о том, как Гек вступил в
конфликт с тюремными властями, официальными и "неофициальными"
обрел союзников в лице молодого адвоката Малоуна и некоторых
сидельцев, типа Красного и Тони Сторожа. Тюремный зам.
начальника, "Кум", хочет сломить его в карцере...
ГЛАВА 3
Посмей сказать: нет!
И сама тьма отступит
Перед тобою.

Добавили еще пятнадцать суток, а потом еще... и еще.
Малоун, трудяга, раскопал доисторические, но не отмененные
уложения об ограничении верхнего предела времени, в течение
которого осужденному запрещается встреча с адвокатом или
представителем прокурорского надзора. Кум и Режик еще не дошли до
такой наглости, чтобы добровольно накликать на свою голову
прокурорский надзор -- любимое око президентской
государственности, свидание Малоуну дали. Передавать посылку
наказанному осужденному запрещалось, но грызть леденцы
(придирчиво осмотренные), или угощать ими клиента во время беседы
-- не было таких инструкций. В течение получаса Гек умял их не
менее двухсот граммов, больше -- побоялся за желудок, отвыкший от
"излишеств". Он с сожалением смотрел на полиэтиленовый пакет,
наполненный больше, чем наполовину и перехватил сочувственный и
жалостливый взгляд Малоуна:
-Джозеф, ты-то что не ешь -- мне больше нельзя, кишки
слипнутся. Что, хорошо смотрюсь?
-Краше в гроб кладут. Сам я конфеты ем, но только шоколадные.
Они сытнее, но -- сюда нельзя их. Вот. Заканчиваю: ускорить
невозможно -- испортим все, чувствую. Того человека мы нашли. Он
на пенсии, но связи есть. Кац просит передать, что ледащий очень,
из под кнута... Овса нужно.
-Джо, этот код -- наш со стариком -- тебе вовек не разгадать,
про что мы речь ведем. Не обижайся, а ему передай: "будет овес,
плюс двести одиннадцать, не увлекайся." Лошадей мы с ним
разводим, по переписке. А хочешь -- расскажу?
-Не-не-не, -- замахал руками Малоун, -- это ваш овес. Да{MI},
эти.{D}.. отстали.
-И то хлеб. Вот что. Выгляжу я, похоже, препогано, однако силы
есть. Ты времени не теряй, мне тут солоно срок дается, но пуще --
не спеши. Ты торопыга, не удалось -- ты вторую, десятую попытку
сделаешь; в моем случае второй попытки не дадут -- ни тебе, ни
мне. Ну, осталось нам минут пять. Кто родился?
-Девочка. Четыре кило и ростом пятьдесят пять сантиметров. Ох и
крикливая! Смеется уже.
-Девчонка -- тоже человек. Как назвали? Или еще рано?
-Все, окрестили уже. Анна. Такое имя дали мы ей.
-Анна. Во Франции королева раньше была, вся из себя красавица,
тоже Анной звали. Помнишь про подвески историю?
-Н-нет, я газет не читаю. Наша тоже будет красавицей, в маму.
-С меня подарок. Это вне гонорара. Сумма -- пять тысяч. Не
возражай, а то уволю. Скажешь Кацу -- и не вздумай отказаться --
проверю. Купи ей -- что сам решишь. Двигай, время.
Малоун ушел, а Гек спустился в карцер. Леденцы прижились без
проблем, и на следующий день Гек пожалел уже, что поосторожничал
и не смолотил весь пакет.
Марафон продолжался: заканчивались очередные пятнадцать суток и
Компона тут же добавлял следующие. Второе свидание с адвокатом
прошло через два дня после того, как Геку исполнился двадцать
один год. Гек сверил дату у Малоуна и порадовался, что не сбился
со счета. Гек крепко исхудал за эти месяцы, но все еще весил
около семидесяти килограммов -- энергосберегающие тренировки
предохраняли мышцы от дряблости, но поглощали калории меньше, чем
при обыкновенном темпе жизни. На этот раз к леденцу добавилось
яблоко, такое сочное и жесткое, что у Гека десны засаднило. На
этом все радостные события были исчерпаны.
Умер Кац. Вместе с ним пропали доверенные ему деньги -- около ста
тысяч талеров, но не в них была главная досада Гека. Старик --
таких теперь не делают -- несмотря на повадки средневекового
менялы, знал и умел, и при этом мог. Малоун, вроде, был таким же,
но от двоих и пользы получалось вдвое больше. Денег оставалось в
сейфах еще четыреста пять тысяч, не считая швейцарских, но до
швейцарских -- так просто не добраться без Гека, а до местных --
некому кроме Малоуна. И с Хантером дожимать дело -- тоже без
Малоуна никак. Но тогда лопнет вся идея -- не подпускать его к
нарушению законности. Этим, конечно, можно бы поступиться, но --
Малоун... Как он это воспримет и согласиться ли на это, морально
не ломаясь?
Однако Малоун, молодчага, во всем уже определился.
-С-стивен, (ему все еще с трудом давалось обращение по имени,
на котором настоял Гек) надеюсь вы не перемените хорошее мнение
обо мне, если узнаете, что я, гм, встречался с группой Хантера,
вот. Клин -- клином, знаете ли. Полгода в карцере -- они садисты,
инквизиторы, эсэсовцы...
-Тише, тише. Мне, по правде говоря, из карцера-то идти особенно
некуда. Но долго мне тут не продержаться, жми, дорогой. Я о тебе
хорошего мнения...
Гек не знал, что упрямство Компоны под стать его собственному:
отбросив осторожность, хранящую его от врагов и негласной
ревизии, Компона с маниакальным постоянством накидывал Геку
карцер -- слой за слоем -- в стык. Заканчивались пятнадцать --
начинались пятнадцать. Через семь месяцев Гека отвели в камеру к
"обиженным", но уже через пять минут трое не изнуренных голодом
парней стали тарабанить в дверь и выламываться из камеры -- силы
у Гека все еще были. Гека снова определили в карцер и он сидел.
Однажды, еще раньше, на третьем месяце, он в невероятном прыжке с
опорой на стену дотянулся до лампы дневного света и сумел ее
раскокать. Ртуть собрал и запустил под дверь, так что
микроскопические шарики выкатились в коридор. Началась суета,
дезинфекция, угрозы. А что они могли ему сделать -- ниже карцера
не спустишь... Перевели в другое помещение, потом, через срок,
вернули, но лампочка уже была обыкновенная, стоваттная, и Геку
стало полегче.
Слухи о нем то утихали, то вновь возникали. То, что он остался
безнаказанным после конфликта с "гангстерами", придавало ему
ореол крутого мужика, заступника за простых сидельцев. Те кому
довелось побывать в других зонах, помимо Пентагона, объясняли,
что этот Ларей живет по "правильным понятиям", а местная шушера
-- шакалье и беспредельщики. Говорили шепотом, с оглядкой, но
говорили. Те кто жил с ним в одной камере тоже изъяснялись
намеками, что, мол, с ним легче сиделось, хотя и строже -- все
было по справедливости... А теперь, к тому же, вокруг него
складывался орел мученика, тюремного стоика, святого.
Местные вожди бессильны были пресечь эти слухи. Спасибо куму,
конечно, за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не
опустить -- так зарезали бы. Не зарезать -- отравили бы. На воле
над ними смеются, сволочи сытые, сами бы попробовали здесь
порядки хранить... Того-Живот так и не оправился толком --
аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все
же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне.
На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с
открытыми глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки,
наизусть знакомые: Гек по шагам отличал вертухаев, знал
особенности каждого, заранее мог предугадать реакции и манеру
вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно, теперь он понимал
Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими способностями
на этот счет. И запахи он все знал наперечет: от этого всегда
лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка...
Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же будто
знаком. Возник и исчез.
Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг,
не меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий,
образов, информации, привык усваивать мельчайшие частички этой
самой информации, проникающие в камеру из внешнего мира. Когда
этого не хватало, мозг принимался за "жировые запасы" --
воспоминания об увиденном, услышанном, съе... (ой, только не
это!) пережитом. Две темы были табу -- жратва и бабы. Впрочем, о
сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся
вспоминать запах.
Это не еда, не дерьмо, не одежда, не д... дым... Дым? Нет. Не
химия, не растения. Где? Это не тюремный запах, но и не
природный... Гек перебирал воспоминания и голод как бы отступал
на время.
Пришла ночь. Гек знал, что скорее изойдет на мыло, прежде чем
перестанет вспоминать этот запах. Нет мира, нет тюрьмы, нет
вертухаев за дверями -- ничего нет важнее найти и вспомнить. И он
вспомнил: "Дом", ночь, много лет тому назад. Ему одиноко и больно
-- Рита, единственный близкий человек -- сплюнула ему прямо на
сердце. Он, раскачиваясь, мается на топчане и мычит, в
безнадежной попытке заплакать. А из под двери как раз и запах
вполз -- дым-не-дым, странный такой...
-Хозяин, привет!
"Допрыгался, -- обреченно и вместе с тем весело подумал Гек. -- Вот
что такое глюки и как их едят". Он постепенно вывел привычное
тело из оцепенения, на что ушло меньше минуты, глубоко вздохнул,
чтобы кислород активнее побежал по венам и, дрожа от любопытства,
повернул голову в ту сторону, откуда ему послышался звук. В это
мгновение он даже боялся, что ничего не увидит и его галлюцинация
так и останется в памяти, как звуковая и кратковременная. Однако
действительность оказалась богаче предположений.
Между деревянным лежаком и стеной, там где стояли снятые ботинки
без шнурков (Ваны категорически советовали не злоупотреблять
обувью в тюрьме -- лучше во сто крат -- в ущерб теплу сохранять
кровообращение, от ревматизма и распухающих вен), расположилась
странная двоица -- существа из комиксов и горячечных кошмаров.
На самом верху левого ботинка сидела и скалилась маленькая,
размером со скворца, птичка. А может и не птичка, поскольку на ее
вороненом тельце, с крапчатыми рудиментарными крыльями и светлыми
"штанами", сидела непропорционально большая (но все равно
миниатюрная) голова собаки, с длинными вислыми ушами и лошадиными
зубами. В зубах дымилась темная палочка, вроде сигары.
Рядом с ней на мысу другого ботинка стоял и почесывался
малюсенький человечек, сантиметров двенадцати ростом. Был он
неимоверно пузат и почти гол, если не считать набедренной
повязки, состоящей из пояса и тряпки, пропущенной между ног и
закрепленной спереди и сзади на поясе. Длинные волосы его были
собраны в пучок на затылке, руки уперты в бока. Но если живот его
был хоть и велик, но не инороден, то вот рот этого
человечка был для его пропорций невероятно велик -- от уха и до
уха, почти под стать соседке.
Гек молча смотрел на все это великолепие и боялся дохнуть: они
либо исчезнут сейчас, либо он проснется.
-Ну дает! Ты что, оглох? Хозяин, а хозяин, ау! -- Человечек
молчал, а разевала пасть и радостно пищала... ну... пусть
птицебака, раз она помесь птицы с собакой...
-Тебя как звать, ласточка? -- Голос Гека, шедший словно со
стороны звучал так хрипло и неверно, что им одним можно было
испугать любое привидение. Гек, задавая вопрос, испытывал
неловкость от того, что поддался абсурду ситуации, вместо того
чтобы преодолеть его.
-То есть как -- "как"? Как всегда звали. Ты теперь какой-то
странный стал. Мы с Пырем -- знаешь сколько тебя искали?
-Откуда мне знать, коли я вас впервые вижу?
-Ой, Пырь, он опять бредит, как тогда. Ты лучше скажи -- зачем
от нас сбежал и как это тебе удалось? От нас удрать нельзя.
-Ниоткуда я не бегал. Значит тебя зовут Пырь. А тебя,
глюк-птичка?
-Нет, нет, нет-нет-нет! Хозяин, смилуйся! Пусть у меня прежнее
имя будет, как у Пыря! И Пырь тебя просит. Кланяйся, Пырь, в ноги
хозяину кланяйся! Хозяин, отмени! Ой-ой-ой! -- Птицебака забегала
по краю ботинка, топорща перья и елозя по зубастой пасти своей
окурком сигары. Толстячок с акульим ртом упал на четвереньки и
стал кланяться.
-Цыц! Тогда говори свое имя и не выдрыгивайся!
Существо замерло, приосанилось, растопырило оба крыла и звонко
прокричала:
-Вакитока меня зовут. Ва-ки-то-ка! Ура!
-Договорились. Вакитока. А почему -- ура?
-А потому, что мы тебя нашли! Потеряли, потом по следу шли,
потом нашли... а ты убежал. А нам без тебя плохо было. -- Вакитока
замерла на секунду, умильно скалясь на Гека, а потом опять
забегала, перепрыгивая с ботинка на ботинок. Пырь перестал
кланяться и уселся на пятки, словно маленький будда, уложив на
колени живот. Пасть его, и без того неимоверно широкая,
разъехалась буквально до ушей, и даже два ряда острых и длинных
зубов не смогли изменить его добродушное и безобидное выражение
лица. Геку почему-то показалось что он беззвучно смеется.
-Пырь, а ты что молчишь?
-Да не молчит он. Такой -- малахольный. Мне слышно, а тебе нет.
Хозяин, всегда же так было. Такой ты у нас странный стал. Но все
равно -- хороший. Ух, какой славный! Да!
У Гека тепло разливалось в груди -- так ему стало весело и легко.
-Слышь, Вакитока, а ты меня не спутала с кем-нибудь? "Раньше",
"как всегда" -- бьюсь об заклад -- ни разу с вами не сталкивался.
-Заклад! Ура! Спорим! Смотри, смотри, Хозяин! Ты тогда нашелся,
нас позвал, а как мы пришли -- ты ножом, ножом! Ух, ха-ха-ха!
Ага, проспорил! Мы ничего не перепутаем -- Пырь -- ох как кровь
чует, ни за что не спутает. Гек не понял ничего, но заулыбался:
-И ничего я не проспорил. А во-вторых -- мы и не оговорили
заклад. Мне и ставить нечего. Да и вам, похоже...
-Есть чего! Ты проигрываешь -- сказку нам рассказываешь, да,
длинную сказку. Мы проигрываем -- пляшем и поем!
-Ну и кто поет из вас и кто пляшет?
-Я! Пляшу, пою, танцую! А Пырь играет. Пырь, сыграй! Хозяин
велел!.. Ладно! Попрошу. Он добрый!.. Хозяин! Ты -- это,
того-этого. Покорми нас, а? Только не гневайся! Голодно нам, а?
-Рад бы -- нечем. А что вы едите?
-Ему бы хоть глоточек, Хозяин. А? -- Пырь облизнулся от уха до
уха и Гек понял отчего-то, что речь идет о его крови.
-Эй, эй! Кровососы! У меня у самого с полстакана осталось. Что,
без этого никак? -- Оба замерли, виновато понурив головы,
Вакитока съежилась, а Пырь закрыл руками оба глаза.
Гек вздохнул, осмотрел кисти рук. Ногтем сковырнул струпик с
костяшки левой руки -- выступила кровь.
-Ну, кто первый, кушать подано. -- Он перевалился поудобнее и
осторожно протянул руку в сторону Пыря и Вакитоки: вот-вот
рассеются, как утренний туман и он останется один...
Однако никто не рассеялся. Пырь торопливо подбежал к руке, уперся
двумя руками в края костяшки-бугорка, а пастью приник к ранке, на
которой уже набухла капля крови. Гек зажмурился и ощутил нечто,
вроде слабой щекотки. Ощущение исчезло и он вновь приоткрыл
глаза.
Пырь уже сидел на месте и весь светился восторгом, а рот его
напоминал полуоткрытый кошелек. В ранке набухла следующая капля.
-Вакитока, твоя очередь.
-Ура! Нет, нет и нет! Я с Пыря питаюсь, он мой кормилец. Ух,
вкусно! Добрый! Пырь! Хозяин велит: играй!
Откуда ни возьмись -- в руках у Пыря оказался некий предмет,
похожий на десяток трубочек разной длины, склеенных в одну
плоскость с тремя прямоугольными сторонами и одной скошенной.
Пырь сунул в пасть торцы этих трубочек, прямоугольной стороной к
себе, и задудел какую-то веселую, смутно знакомую мелодию.
Вакитока растопырилась, запрыгала, безобразно вскидывая нелепые
голенастые ноги и заухала, закаркала, выкрикивая нечленораздельно
какие-то фразы.
-Ну как? Здорово? Ух, здорово! Сейчас мы еще!..
-Стоп. -- Гек вдруг почувствовал слабость и сонливость. --
Вакитока, ты классно танцуешь, но мне кажется -- все время Пыря
затираешь. Ты отдохни и молча посиди, а Пырь пусть сыграет что
поспокойнее. Лады? Устал я сегодня. Даже удивляться устал.
-Да, да. Да! Ах, Хозяин! Пырь! Сыграй для Хозяина его любимую!
Хозяин... А можно... Мы... того-этого, потом с Пырем к тебе
поближе? Не побьешь?
-Валяйте. -- Гек вытянулся на топчане, потянулся как следует,
сделал пару глубоких вдохов-выдохов и приготовился слушать "свою
любимую", о которой он и представления не имел.
Сердце чуть не выскочило из груди у Гека, когда в воздухе поплыли
первые звуки: это была та самая, волшебная, слышанная лишь
однажды мелодия из музыкального автомата в обшарпанной харчевне
"Три мушкетера".
"Откуда?" -- хотелось крикнуть ему, но не до вопросов было:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52