- Не беспокойтесь, будет в сохранности. К нам когда изволите заглянуть?
- Сегодня же, как только закончу дела.
- Хорошим гостям всегда рады.
В гостиницу я вернулся после парикмахерской и получил отдельный номер. Поручив горничной привести в порядок мой костюм, я стал просматривать газеты.
В "столице" Комуча Самаре издавалось пять газет. Первый в руки взял "Волжское слово" и удивился, как быстро газета приспособилась к новым условиям. Не сразу даже разобрался, какому богу она стала поклоняться: добродушно ворчала на кадетов; по-дружески критиковала некоторых членов Комуча; подтрунивала над меньшевиками - дескать, боитесь брать на себя ответственность за действия чехословаков, а все ли было плохо при большевиках? Нельзя-де не считаться с исторически сложившимися условиями в России... Правда, большевистская власть допускала ошибки, но Комитет членов Учредительного собрания должен сохранить преемственность, ибо некоторые реформы большевиков содержат творческое начало. По мнению газеты, отмена всего, что сделали большевики, была бы губительна для России. Автор статьи призывал не повторять "ошибок большевиков", бороться со своими политическими противниками и внимательно изучать причины влияния большевиков в некоторых слоях общества...
Если "Волжское слово" хитрило и лавировало, то от "Волжского дня" за версту разило кадетским духом. И откровенно и между строк газета ратовала за денационализацию предприятий и возврат земель их "законным владельцам". Словом, читателям давалось понять, что надо воздать "кесарю - кесарево".
"Земля и воля" и "Вестник Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания" напомнили мне близнецов: обе пели строго по нотам эсеров, обе срывались и фальшивили.
Просматривая материалы по аграрному и рабочему законодательству, я понял, что Комуч пытается скрыть свое подлинное лицо под маской доброжелателя. Но как долго это может продолжаться? Крестьяне очень скоро поймут, что помещик был и остается их врагом. Тем более нельзя обмануть рабочих, которые никогда не примирятся с властью Комуча, опирающегося на штыки чехословацких легионеров.
Газета меньшевиков "Вечерняя заря" занималась гаданием на кофейной гуще, но никак не могла угадать, что замышляют чехословаки и что предпримет Москва. В одной из статей сквозила явная растерянность, в другой содержался намек на то, что-де социал-демократы затеяли такую авантюру, которая может плохо кончиться для них.
Автор крикливой статьи о правах и обязанностях рабочих, объявив себя сторонником "наступления" на власть имущих, тут же до неприличия лебезит перед интервентами и поливает грязью большевиков...
Во всех газетах печатались статьи и обозрения меньшевистских и кадетских божков, прогнозы "осведомленных лиц", заверения в том, что в ближайшие недели с большевиками повсеместно будет покончено, объявления о продаже помещиками земель.
Для устрашения населения газеты публиковали приказы коменданта города с требованием передавать в руки властей скрывающихся большевиков. В хронике как бы между прочим сообщалось об убийстве арестованных при "попытке к бегству". Первые полосы газет пестрели сообщениями собственных корреспондентов о разгроме красноармейских отрядов под Уфой.
И хотя газеты пели дифирамбы правительству Комуча, фактически в городе правило белочешское командование.
Родной город - логово врага
В городе процветала спекуляция. Особенно среди военных. Продавалось все, что можно было сбыть. Наблюдая за чиновниками интендантства, которые жили в "Национале", я решил завязать с некоторыми из них знакомство. Так как меня уже знали здесь, мне не стоило большого труда заинтересовать кое-кого возможностью заключения выгодных сделок.
Через неделю я был знаком уже со многими офицерами и чиновниками, охотно принимавшими мои предложения завершить разговор в ресторане, тем более что платил я. Здесь за бокалом вина развязывались языки, и тогда, потеряв контроль над собой, люди нередко выбалтывали такие данные, о которых хотелось немедленно сообщить в контрразведку.
Вскоре я заметил, что в гостиницу почти ежедневно прибывают небольшие группы офицеров, но задерживаются они здесь не более двух-трех дней. Удалось установить, что они следуют в распоряжение капитана Каппеля, которому поручено формирование специальной боевой части из офицеров-добровольцев. Чья-то невидимая рука направляла эти потоки офицеров в пункты формирований. Но чья? Осторожные беседы с моими новыми знакомыми наводили на мысль, что Комуч начинает серьезно беспокоиться, может ли он рассчитывать на вооруженную помощь чехословаков. Видимо, самарское правительство решило готовить собственные силы для борьбы против Республики Советов.
Однажды в вокзальном ресторане мне довелось услышать, как бахвалился подвыпивший молодой подполковник:
- Это хорошо, что красные мотаются в своих бронепоездах и теплушках от города к городу. Скоро мы прижмем их к Волге и там утопим. Бежать им некуда: на Северном Кавказе - Алексеев, на Дону - Краснов, в Оренбурге - Дутов. Да и Симбирск и Казань возьмем...
Я уже располагал кое-какими сведениями о передвижении белогвардейских частей, о численности самарского гарнизона, но мне не удавалось разыскать хоть кого-нибудь из самарского подполья. Связной от Семенова также в условленное время не появился: то ли белые его схватили, то ли задержался в пути...
Как-то под вечер я зашел в кафе Смыслова. Зал был переполнен. Кельнерша предложила мне место за столом, где уже сидели два офицера - оба штабс-капитана; они не возражали.
Один из офицеров, наклонившись к своему соседу, что-то сказал ему, затем порывисто встал и направился к столику у окна, за которым сидел белокурый молодой человек в штатском.
- Приятного аппетита, товарищ Стефанский, - нарочито громко произнес штабс-капитан издевательским тоном.
Сидевшие за ближайшими столиками повернули к ним головы.
- Вы ошиблись, - спокойно произнес тот, кого офицер назвал Стефанским.
- Бросьте дурака валять! Встать! - внезапно взорвался штабс-капитан и, выхватив револьвер, направил его на молодого человека.
- Я не имею чести вас знать, господин штабс-капитан, и прошу оставить меня в покое, - сохраняя самообладание, ответил тот.
- Кому ты байки рассказываешь? - не унимался штабс-капитан. - Мне? Так я ж из Иващенкова, где ты заместительствовал у председателя совдепа Пржедпельского.
- Да что ты с ним церемонишься! Зови патруля! - вмешался второй штабс-капитан.
Кто-то выбежал из кафе и вскоре вернулся с патрулем.
- Большевик! - тыча в Стефанского револьвером, орал капитан. - А еще прикидывается, будто не помнит меня. Дудки!
- Какой же вы нелюбезный, господин штабс-капитан, - укоризненно произнес Стефанский.
- Следуйте за мной! Там разберемся, - приказал ему начальник патруля.
Допив кофе, Стефанский поднялся и вышел из-за столика.
- Я подчиняюсь властям, но не пьяным посетителям кафе, - были его последние слова.
Мне показалось знакомым лицо Стефанского. Я где-то видел эти светлые курчавые волосы, глаза... Вспомнил! у Семенова.
Это сцена в кафе запомнилась мне как яркая иллюстрация к нашей беседе с Семеновым. "Встречаясь с врагом лицом к лицу, сохраняй выдержку, даже если тебе грозит смерть, - говорил он. - Побеждают ум, воля, сила духа". Именно так держался Стефанский и ушел победителем, а не побежденным.
Две недели пребывания в Самаре явились для меня хорошей школой. Я вжился в свою роль. Все, с кем мне приходилось вести деловые разговоры, видимо, не сомневались, что имеют дело с коммивояжером. Словом, первый экзамен, как мне казалось, я выдержал. Но что еще ожидает меня впереди?
Однажды вечером я сидел в холле гостиницы и вспоминал наиболее важное из того, что мне пришлось увидеть и наблюдать за день. В памяти запечатлелась такая сцена: на площади возле тюрьмы толпа крестьян с котомками за плечами - приехали на свидание с арестованными родными и близкими. Значит, аресты коснулись и деревни, делал я вывод. Или убийство на улице двух мужчин "при попытке к бегству"...
Тщательно отбираю факты и закрепляю их в памяти.
День прошел, но впереди еще вечер. И я снова иду в кондитерскую Смыслова. По вечерам туда устремляется разнообразная публика. Здесь назначают и любовные и деловые свидания. Словом, сиди и наблюдай, почти всегда что-нибудь полезное и увидишь и услышишь.
Прошу разрешения сесть за столик, за которым уже двое. Разговор обычный, житейский. Меня не интересует их беседа, но говорят они очень громко, и я невольно слушаю.
- Жалованье в нашей конторе хорошее, - скучным голосом говорит один из моих соседей по столу. - Самый бы раз тебе устроиться в наше учреждение.
- Думаю, что меня к вам не возьмут, - вздыхает другой, - ведь я у большевиков в совнархозе работал...
В это время в кафе входит огромного роста подполковник. Мои соседи умолкают.
- Только что, господа, я был свидетелем прелюбопытнейшей сцены возле кафедрального собора, - громогласно вещает он. - Наши пижоны, вооруженные дамскими браунингами, везли какого-то арестованного. И зазевались. А он выхватил из кармана горсть табаку - и им в глаза. Пока эти олухи терли глаза, большевик спрыгнул с пролетки и был таков.
- Господин подполковник, надо быть более снисходительными к защитникам отечества, - нараспев произнесла пожилая дама в старомодном платье со стеклярусом.
- В отношении дураков уместна не снисходительность, мадам, а нагайка. Будь моя власть, я приказал бы ежедневно проверять документы у всех, кто живет в Самаре. Проверять всюду - в театрах, в ресторанах, в магазинах. И никому не доверять. Нечего церемониться с большевиками. Этак мы и до французской революции достукаемся!
- Целиком согласен с господином подполковником насчет французской революции. Более того, уверен, что так и будет, и предлагаю выпить за новую Россию и за тех, кто обновит ее.
Я поднял свой бокал с вином. Мои соседи поспешили сделать то же, и мы чокнулись.
- Прошу всех встать! - раздался у меня за спиной пьяный голос. - Мы пьем за обновленную Россию!
Я оглянулся и узнал штабс-капитана, который в этом же кафе опознал Стефанского.
Все поднялись. На мгновение стало тихо. Кто-то фальшивым тенором затянул "Боже, царя храни". К нему присоединились еще два-три голоса, но пение внезапно оборвалось - запевала, видимо, забыл слова.
- Неслыханная наглость! - продолжал, воспользовавшись паузой, окончательно захмелевший штабс-капитан. - Вчера капитан Плучек пришел к этим чумазым железнодорожникам с предложением вступать в доблестный легион. И что же? Его разоружили, втолкнули в вагон для скота, запломбировали и отправили с товарным. Беднягу освободили из заточения только в пятидесяти верстах от Самары.
- Баба твой чех! Я бы расстрелял их на месте, - перебил штабс-капитана сидевший с ним за столиком офицер с темным, как у больного лихорадкой, лицом. - Надо всех их стрелять, вешать, надо умыть Россию кровью. Мы этих эсеришек на скотный двор - пусть дерьмо чистят. Настоящего царя надо! И пороть! Пороть не жалея!
- У меня на красных нюх, чутье, - продолжал куражиться штабс-капитан. Сейчас узнаем, кто этот господин. - Он поднялся и, пошатываясь, подошел ко мне.
- Про-ве-рим! Вы что за личность?
От неожиданности я на мгновение растерялся. Но тут же вспомнил, как держался Стефанский, и спокойно говорю кельнерше:
- Подайте нам две рюмки шустовского коньяку. Нужно промыть изображение. Прошу садиться, господин штабс-капитан.
- Это мне нравится, - расхохотался штабс-капитан. - Промыть изображение? Ну что ж, начнем промывать.
Кельнерша подала коньяк. Я чокнулся со штабс-капитаном:
- За свободную Россию, за героический русский народ!..
- Ты мне друг. Я сразу понял, кто ты, но нарочно подошел, чтобы все видели, как я распознаю людей безо всяких там документов. Психология! А вот тот - большевик! Да, да, натуральный большевик. - Шатаясь, он направился к толстяку в клетчатом костюме.
- Ты - переодетый большевик! Сознавайся и снимай штаны. Будем пороть прямо здесь на столе!
- Это француз, из миссии, - послышалось со стороны. - Французишки! Лягушатники! Большевики! Они коммуну в Париже основали.
С трудом уговорили штабс-капитана вернуться на свое место.
Когда, расплатившись, я собрался уходить, ко мне подошел француз в клетчатом костюме.
- Благодарю за предотвращение скандала. Не сочтите за навязчивость: Оливье Люке, - четко выговаривая по-русски слова, он протянул мне свою визитную карточку.
Француз сказал еще что-то, но я не расслышал, так как сидевшая за соседним столиком подвыпившая компания хором пела романс "Очаровательные глазки".
Француз поспешил откланяться и ушел. Я направился к двери вслед за ним.
- А что вы намерены делать вечером, милейший? - остановил меня у входа высокий, с испещренным оспой лицом чиновник в форме путейца, с которым меня познакомили накануне.
Я посмотрел на часы.
- У меня никаких планов. Но куда можно пойти, ведь скоро комендантский час.
- К коменданту, к комендантше и к их дочкам, были бы только золотые кружочки, - балагурил путеец. - Если не возражаете, прошу составить мне компанию. Здесь неподалеку обитает чудесная Маргарита Васильевна. Ее квартира, голуба, что дивный остров средь бурного моря. И не раздумывайте. Уверяю вас, не пожалеете - сегодня у Маргариты благотворительный вечер...
В роскошной квартире у молоденькой хозяйки с черными, как у цыганки, глазами собралась разношерстная публика. Здесь велись уже ставшие привычными и порядком надоевшие бесконечные разговоры о потенциальных возможностях и скрытых силах России, о союзническом долге русского народа... И только беседа двух респектабельных господ привлекла мое внимание: мужчины в черном костюме с лоснящимися, как у барса, волосами и военного с погонами чешского майора. Они несколько раз упомянули имя главы английской миссии в Москве Локкарта. Но как только заметили, что я прислушиваюсь к их разговору, замолчали.
Узнав, что у меня нет ночного пропуска, путеец сообщил об этом хозяйке, и она предложила мне остаться в ее доме до утра, тем более что еще двое из гостей также не имели ночных пропусков и тоже были оставлены Маргаритой Васильевной.
* * *
Однажды, прогуливаясь в Струковском саду, я подумал, что надо бы побывать в районе Трубочного завода и поискать там знакомых ребят. Выйдя на главную аллею, я оказался у летнего кафе и увидел за столиком Маргариту Васильевну. Она меня тоже заметила и окликнула:
- Не хотите ли клубничного мороженого?
Я поблагодарил и отказался.
- Тогда подождите, я расплачусь.
Через минуту, взяв меня под руку, Маргарита Васильевна поинтересовалась, есть ли у меня свободное время, чтобы погулять с ней по саду, пожурила, почему я не захожу к ней, назвала меня милым мальчиком и вообще держалась подчеркнуто покровительственно.
- Так вы действительно не спешите? Мне хотелось бы побывать с вами на свежем воздухе, - не без кокетства сказала Маргарита Васильевна.
Я ответил, что рад этой случайной встрече, но не понимаю, чем обязан такому вниманию.
- Тогда пойдемте на нижнюю аллею. Там есть чудесная акация. Когда я вижу ее, я вспоминаю родные места.
Акации мы так и не нашли, но обнаружили свободную скамейку, и Маргарита Васильевна предложила посидеть. Я понял, что ей хочется поговорить, и охотно согласился.
- Я не сентиментальная барышня, но так обрадовалась, когда увидела вас, - неожиданно серьезно начала Маргарита Васильевна. - Мне не с кем поделиться ни своими мыслями, ни своими переживаниями. Иногда кажется, что я на краю страшной пропасти. Я балерина, а мне приходится проводить время в обществе людей, не только далеких от искусства, но которым оно чуждо. Правда, мой антрепренер Резакевич распустил слух, что я на содержании у одного генерала. И передо мной даже заискивают... Плохо только, что Резакевич заставляет меня выведывать кое-что у этих пьяных господ.
- А для чего ему это нужно?
- Не знаю, право. Его объяснения чрезвычайно путаны. Да я и не пыталась их понять. Но это все между прочим. У меня для вас есть интересное предложение: не хотите ли совершить со мной турне?
- Далеко ли?
- До Белебея. Туда какая-то нелегкая занесла жену одной очень важной персоны. Он в голодной Москве, а супруга его вроде бы на откорме в Белебее. Мой покровитель просит съездить к ней, а мне одной, понимаете, не очень-то удобно...
Мне было известно, что Белебей славился лишь лыком, мочалами, да еще иконами местных богомазов. Что могло заставить жену "важной персоны" приехать ив Москвы в эту глухомань? Стараясь не подать вида, что меня эта история заинтриговала, я ответил, что охотно поеду с нею.
В это время к нам подошел бродячий торговец, распахнул на ходу свой короб с разной мелочью и, произнеся: "Салям, барин!" - молча уставился на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26