— И они не столько глупы, сколько плохо разбираются в людях. И обуреваемы жаждой деятельности в самые неподходящие моменты.— Бизнес не для таких, — заметил Тавернер.— И Роджер никогда и не стал бы заниматься бизнесом, не окажись он сыном Аристида Леонидиса.— Когда старик передал предприятие во владение сыну, оно процветало. Это была настоящая золотая жила! И новый владелец мог просто сидеть себе сложа руки, пока дела шли своим чередом.— Ну нет, — отец покачал головой. — Никакое предприятие не может функционировать само по себе. Всегда должны приниматься какие-то решения: одного уволить, другого принять... Разные нюансы внутренней политики. Роджер Леонидис же во всех случаях принимал неверные решения.— Это точно, — подтвердил инспектор Тавернер. — Он лояльный малый: держал на работе самых никчемных людей — просто из симпатии или жалости. А иногда ему в голову взбредали разные дикие идеи, которые он непременно пытался воплотить в жизнь, несмотря на связанные с этим огромные расходы. — Но ничего противозаконного! — уточнил отец. — Абсолютно ничего противозаконного.— Тогда почему он пошел на убийство? — спросил я. — Может быть, Роджер Леонидис не мошенник и не подлец, а просто дурак, — сказал Тавернер. — Это дела не меняет — или почти не меняет. Единственное, что могло спасти фирму по поставкам от краха, — это колоссальная сумма денег, полученная к... — он заглянул в записную книжку, — к следующей среде, самое позднее.— Именно такая сумма, какую он получит — или рассчитывает получить — по завещанию отца?— Совершенно верно.— Но он не сможет получить ее наличными.— Да. Но ему откроют кредит! Это одно и то же.Мой старик покивал.— А не проще было бы просто обратиться за помощью к старому Леонидису? — предположил он.— Думаю, Роджер так и сделал, — сказал Тавернер. — И именно этот разговор девчонка и подслушала. Старик наверняка наотрез отказался выбрасывать деньги на ветер. Наверняка.Я подумал, здесь инспектор Тавернер, похоже, прав. Аристид Леонидис отказался финансировать постановку пьесы для Магды, считая, что спектакль не будет иметь успеха. И последующие события доказали его правоту. Он всегда был щедр по отношению к своей семье, но не собирался вкладывать деньги в сомнительные предприятия. А фирме Роджера требовались тысячи или даже сотни тысяч. Старик отказал сыну наотрез, и единственной возможностью избежать банкротства для Роджера оставалась смерть отца.Да, мотив, конечно, достаточно серьезный.Отец взглянул на часы.— Я попросил его подойти сюда. Он должен быть здесь с минуты на минуту.— Роджер?— Да.— «Приходи ко мне на ужин мухе говорил паук»? — пробормотал я. Тавернер казался несколько шокированным.— Мы сразу же введем его в курс дела, — сурово сказал он мне.Сцена была готова к началу действия, стенографистка сидела за столом в углу. Вскоре зазвенел звонок, и несколькими минутами позже в кабинет вошел Роджер Леонидис.Он вошел энергичной и несколько неуклюжей походкой и тут же наткнулся на стул. Как прежде, он напомнил мне огромного дружелюбного пса, и я тут же решил для себя совершенно определенно, что инсулин на эзерин заменил не этот человек. Этот обязательно разбил бы пузырек, расплескал лекарство на пол или как-нибудь еще испортил бы все дело. «Нет, — решил я, — Роджер, конечно, был посвящен в план преступления, но исполнителем задуманного являлась Клеменси».Роджер говорил без умолку:— Вы хотели видеть меня? Вы обнаружили еще что-нибудь? Привет, Чарлз! Сначала не заметил вас. Очень мило с вашей стороны присутствовать здесь. Но, пожалуйста, скажите мне...Такой славный, такой по-настоящему симпатичный человек. Но многие убийцы казались славными симпатичными людьми, как говорили впоследствии их ошеломленные друзья. Чувствуя себя Иудой, я приветственно улыбнулся.Мой отец держался подчеркнуто холодно, был сдержан и официален. Он произносил гладкие, привычные фразы: «Показания... Даны без принуждения... Можете требовать присутствия вашего адвоката...»Роджер Леонидис отмел в сторону все эти традиционные формулы характерным для него нетерпеливым жестом.Я заметил слабую сардоническую улыбку на губах инспектора Тавернера и прочитал его мысли:«Эти парни всегда так уверены в себе. Они не могут ошибаться. Они такие умные!» Я сел в уголке, не привлекая к себе внимания.— Я просил вас прийти сюда, мистер Леонидис, — говорил мой отец, — не для того, чтобы сообщить вам нечто новое, а для того, чтобы услышать нечто новое из ваших уст — то, о чем вы умолчали накануне.Роджер Леонидис страшно удивился:— Умолчал?! Но я рассказал вам все — абсолютно все.— Думаю, все-таки нет. Вы разговаривали с покойным в день его смерти? — Да, да! Мы с ним пили чай. Я говорил вам.— Да, говорили. Но вы не сообщили нам о содержании вашего разговора. — Мы... просто... беседовали.— О чем?— О текущих домашних делах, о Софии...— А о фирме по поставкам товаров в вашем разговоре случайно не упоминалось?Наверное, до сих пор я смутно надеялся, что Джозефина все выдумала, но в следующий миг моя надежда бесследно испарилась.Роджер переменился в лице — теперь вместо волнения и озабоченности на последнем было написано чувство, очень похожее на отчаяние.— Боже мой! — Великан упал в кресло и закрыл лицо руками.Тавернер лениво улыбнулся, как довольный кот.— Мистер Леонидис, вы признаете, что были недостаточно искренни с нами?— Откуда вы узнали об этом? Я думал, никто не знает... Я не понимаю, каким образом кому-то стало известно содержание нашего разговора...— У нас есть свои способы узнавать правду, мистер Леонидис. — Отец сделал торжественную паузу. — Теперь вы, наверное, сами видите, что вам стоит все рассказать нам.— Да-да, конечно! Я все расскажу! Что именно вы хотите знать?— Действительно фирма по поставкам товаров находится на грани банкротства?— Да. Ее уже ничем не спасти. Если бы только отец умер, не успев узнать ни о чем. Мне так стыдно... Это такой позор...— Грозит ли вам судебное преследование?Роджер резко выпрямился.— Конечно, нет. Да, это банкротство — но банкротство честное. Я смогу выплатить всем кредиторам по двадцать шиллингов на фунт, если продам все свое имущество, — а я это безусловно сделаю. Нет, мне стыдно, что я не оправдал доверия отца. Он мне так верил! Он отдал мне свою самую крупную — и самую любимую — фирму. И никогда не вмешивался в мои дела, никогда меня не контролировал... Он просто... Просто верил мне... А я обанкротился.— Значит, судебное преследование вам не грозит? — сухо сказал отец. — Тогда почему же вы с женой собирались тайком уехать за границу?— Вы и это знаете?!— Как видите, мистер Леонидис.— Но разве вы не понимаете?! — Роджер порывисто подался вперед. — Я не мог сказать отцу правду. Это выглядело бы так, будто я прошу у него денег, будто я хочу, чтобы он снова помог мне встать на ноги. Папа... папа очень любил меня. И обязательно захотел бы помочь мне. Но я не мог... не мог больше заниматься бизнесом... Потому что все эти неприятности начались бы снова... Я совершенно не умею вести дела. У меня нет к этому способностей. Я не такой человек, каким был мой отец, — и я всегда знал это. Я очень старался, но у меня ничего не получалось. И я был так несчастен... Боже! Вы себе просто не представляете, как несчастен я был! Я долго пытался как-то выкрутиться и надеялся только на то, что милый старик ничего не прознает о моих неприятностях. Но потом стало ясно, что банкротства не избежать... Клеменси все поняла и согласилась со мной. Мы вдвоем придумали этот план. Никому ничего не говорить. Уехать. Пусть гроза разражается после нашего отъезда. Я собирался оставить отцу письмо с признанием... и мольбами о прощении. Отец всегда был так добр ко мне — вы себе не представляете! Но тогда бы он уже ничего не смог поделать. Вот чего я хотел: не просить его ни о чем, а начать где-нибудь вдалеке новую самостоятельную жизнь. Жить просто и скромно. Выращивать что-нибудь: кофе... фрукты... Зарабатывать только на самое необходимое. Конечно, Клеменси будет тяжело, но это ее не страшит. Она прекрасная женщина, просто прекрасная!— Понятно, — голос моего отца был холоден. — И почему же вы передумали?— Передумал?— Да. Почему в конце концов вы решили пойти к отцу и просить его о денежной помощи?Роджер непонимающе уставился на него:— Но я этого не делал!— Неужели, мистер Леонидис?— Вы все совершенно неправильно поняли! Это не я пошел к отцу, а о н послал за мной. Он все каким-то образом прознал в Сити — наверное, до него дошел какой-то слух... Отец всегда все знал. Он задал мне вопрос в лоб. Конечно, я сразу же признался во всем...И все рассказал ему. Я сказал, что мучаюсь не столь из-за потерянных денег, сколько из-за потерянного в его глазах доверия.Роджер судорожно сглотнул.— Милый папа! Вы не представляете, как он был добр ко мне! Никаких упреков. Сама доброта. Я сказал, что не хочу просить помощи у него... Что хочу уехать, как и задумал... Но он даже слышать об этом не желал. И настоял на денежной помощи моей фирме.— Вы хотите заставить нас поверить, что ваш отец намеревался оказать вам финансовую помощь? — резко спросил Тавернер.— Конечно. Он дал письменные инструкции своим торговым агентам.Кажется, Роджер заметил недоверие на лицах двух сидящих перед ним мужчин, потому что вдруг вспыхнул:— Послушайте, это письмо до сих пор находится у меня. Я должен был отослать его, но потом, в этом смятении... и горе... Я забыл. Оно лежит у меня в кармане.Роджер вытащил бумажник, порылся в нем и наконец извлек оттуда искомое. Это был мятый конверт с почтовой маркой, адресованный, как я успел заметить, мистерам Греторексу и Ханбери.— Прочитайте сами, если не верите мне.Мой отец вскрыл конверт. Тавернер встал у него за плечом. Позже я узнал, что в письме давались указания мистерам Греторексу и Ханбери продать некоторое имущество старого мистера Леонидиса и на следующий день прислать к последнему представителя их фирмы для получения инструкций, касающихся помощи фирме по поставкам товаров.— Мы выдадим вам расписку в получении этого документа, мистер Леонидис, — сказал Тавернер.Роджер взял расписку, поднялся и сказал:— Это все? Теперь вы видите, как было дело?— Мистер Леонидис дал вам это письмо, и затем вы ушли. Что вы делали дальше? — спросил Тавернер.— Я бросился к себе. Моя жена только что вернулась с работы. Я рассказал ей о решении отца. О, как он был добр ко мне!.. Я... честное слово... я едва соображал, что делаю...— И как скоро после этого у вашего отца случился приступ?— Сейчас, дайте подумать... Где-то через полчаса или час. Прибежала Бренда, страшно испуганная. Сказала, что отцу стало плохо... Я... Я бросился с ней к старику. Но все это я уже рассказывал вам.— Во время вашего предыдущего визита на половину отца вы не заходили в смежную с комнатой отца ванную?— Вроде, нет. Нет... Точно, нет. А почему, собственно, вам пришло в голову, что я...Отец улыбнулся, встал и протянул Роджеру руку.— Спасибо, мистер Леонидис. Вы очень помогли нам. Но вы должны были рассказать нам все это раньше.Дверь за Роджером закрылась. Я поднялся, подошел к столу отца и заглянул в лежащее на нем письмо.— Это может быть и фальшивка, — с надеждой произнес Тавернер.— Может быть, — согласился отец. — Но я так не думаю. Похоже, мы должны смириться с ситуацией. Старый Леонидис действительно собирался вызволять сына из беды. И живой Аристид помог бы фирме по поставкам быстрей и эффективней, чем это сделает сам Роджер после смерти отца — особенно сейчас, когда обнаружилась пропажа завещания и точная сумма унаследованных Роджером денег неизвестна. Последнее означает задержку дел и дополнительные трудности. А банкротство вот-вот произойдет. Нет, Тавернер, у Роджера Леонидиса и его жены не было причин желать смерти старика... Напротив...Отец резко смолк, потом повторил задумчиво, как если бы размышляя над неожиданно пришедшей ему в голову мыслью:— Напротив...— О чем вы подумали, сэр? — поинтересовался Тавернер.— Если бы Аристид Леонидис прожил еще хотя бы двадцать четыре часа, дела Роджера были бы в полном порядке. Но старик умер внезапно, в течение следующего часа.— Хм. Вы думаете, кто-нибудь в доме желал разорения Роджера? — спросил Тавернер. — Имел в этом какой-то денежный интерес? Маловероятно.— Каковы условия завещания? — спросил отец. — Кому же все-таки достаются деньги старого Леонидиса?Тавернер раздраженно запыхтел.— Вы же знаете этих юристов. От них никогда не добьешься прямого ответа. Согласно предыдущему завещанию, составленному после женитьбы на Бренде, последней остаются те же сто тысяч; пятьдесят тысяч — мисс де Хэвилэнд, а остальное делится пополам между Филипом и Роджером. Раз последнее завещание не подписано, вероятно, в силу вступит старое. Но все это не так просто. Во-первых, самим фактом составления нового завещания старое аннулировано. Кроме того, существуют свидетели, видевшие, как мистер Леонидис новое завещание подписывал. Представляете, какой шум поднимется, если завещание не найдется? Тогда, вероятно, его вдове достанется все или, по крайней мере, большая часть состояния.— Значит, пропажа завещания, скорей всего, выгодна Бренде?— Да. Если тут кроется какой-то обман, то логичнее всего предположить, что в нем замешана Бренда. А тут явно кроется какой-то обман, но будь я проклят, если могу понять, как все это удалось провернуть!Тогда я тоже никак не мог этого понять. Полагаю, все мы проявили тогда невероятную тупость. И к тому же смотрели на дело совершенно не с той стороны. Глава 12 После ухода Тавернера наступило молчание, потом я спросил:— Па, а какие они, эти убийцы?Старик задумчиво посмотрел на меня. Мы с ним так хорошо понимали друг друга, что он тут же догадался, какая именно мысль побудила меня задать этот вопрос. И ответил очень серьезно:— Да. Сейчас все это чрезвычайно важно для тебя... Ты столкнулся с преступлением вплотную и уже не можешь оставаться просто сторонним наблюдателем.Я всегда по-дилетантски интересовался наиболее заметными делами, которыми занимался уголовно-следственный отдел, но, как сказал отец, оставался при этом сторонним наблюдателем. Но сейчас — и София поняла это намного быстрее меня — от расследования убийства зависело очень многое в моей жизни.Старик продолжал:— Не знаю, верно ли ты адресовал свой вопрос. Могу порекомендовать тебе побеседовать на эту тему с парочкой занудных психиатров, работающих у нас. У них наверняка на все припасен готовый ответ. Да и Тавернер может снабдить тебя обширной информацией по этому вопросу. Но ты хочешь знать, что думаю по этому поводу лично я, исходя из своего опыта общения с преступниками?— Вот именно, — благодарно сказал я.— Какие бывают убийцы? Некоторые... — на лице отца появилась меланхолическая улыбка. — ...Некоторые из них — исключительно приятные люди.Наверное, вид у меня был несколько ошеломленный.— О да, именно, — продолжал отец. — Приятные и вполне обыкновенные люди — как ты, или я, или тот парень, с которым мы недавно беседовали, Роджер Леонидис. Убийство, видишь ли, зачастую является преступлением дилетанта. О гангстерских делах я не говорю. Нередко создается впечатление, что эти приятные и вполне обыкновенные люди совершали убийство почти случайно: просто вдруг оказывались в какой-то экстремальной ситуации или что-то позарез им было нужно: деньги, женщины, например, — и они убивали с целью заполучить желаемое. У них не срабатывал тормоз, который срабатывает у большинства людей. Ребенок, как ты знаешь, претворяет желание в действие без малейших угрызений совести. Он сердится на своего котенка и говорит: «Я убью тебя», и бьет его по голове молотком. А потом долго и страшно страдает от того, что котенок больше не шевелится. Многие дети вытаскивают младших сестренок и братишек из колясок и топят их — из чистой ревности. С возрастом они начинают понимать, что так поступать нельзя: ведь за этим последует наказание. Еще позже они начинают чувствовать сердцем невозможность таких поступков. Но некоторые люди, подозреваю, так и остаются нравственно незрелыми. Умом они понимают — убивать нельзя, но сердцем этого не чувствуют. В моей практике не было ни одного убийцы, который бы по-настоящему раскаивался в содеянном... Вероятно, это и есть Каинова печать. Убийцы стоят в стороне от рода людского, они «другие»... Да, убивать нельзя — но эта заповедь не для них: в их случае убийство было необходимо, жертва сама напросилась, в этом единственный выход...— Как ты думаешь, мог ли кто-нибудь убить старого Леонидиса просто из ненависти?— Из чистой ненависти? Нет, это маловероятно. — Отец взглянул на меня с любопытством: — Под ненавистью ты, вероятно, имеешь в виду доведенную до высшей степени неприязнь. Но существует еще ненависть — ревность, которая развивается из любви и разочарования. Констанс Кент, по общему утверждению, очень любила своего младшего брата, которого убила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19