— Спасибо, миссис Леонидис. Скажите, пожалуйста, где вы находились в то время, когда произошла трагедия?— Вероятно, в пути из Лондона в Суинли-Дин. В тот день мы с подругой завтракали в ресторане, потом сходили на выставку модной одежды. Выпили по коктейлю с несколькими друзьями в «Беркели». И потом я отправилась домой. В доме царило смятение: у свекра случился внезапный приступ, и он... умер. — На последних словах ее голос чуть дрогнул.— Вы любили свекра?— Я была предана ему всей душой... — Магда повысила голос.София незаметно поправила картину Дега над каминной полкой. Ее мать мгновенно заговорила прежним сдержанным тоном.— Да, я очень любила его. Мы все его любили. Он был очень добр к нам. — Вы ладили с миссис Брендой Леонидис?— Мы редко с ней виделись.— Почему?— Ну... У нас с ней мало общего. Бедняжка Бренда! Жизнь не баловала ее.София снова потрогала уголок картины.— Неужели? В каком смысле?— О, не знаю, — Магда покачала головой с легкой печальной улыбкой.— Миссис Леонидис была счастлива с мужем?— О, думаю, да.— Они ссорились когда-нибудь?Магда снова покачала головой и улыбнулась:— Право, не знаю, инспектор. Их часть дома изолирована от нашей.— Миссис Леонидис была очень дружна с Лоуренсом Брауном, не так ли?Магда Леонидис буквально окаменела, устремив укоризненный взгляд на Тавернера.— Полагаю, вам не следует задавать мне подобные вопросы, — с достоинством произнесла она. — Бренда была очень дружна со всеми. Она очень благожелательна.— Вам нравится мистер Лоуренс Браун?— Это очень тихий молодой человек. Премилый, но совершенно незаметный. Я редко вижу его.— Он хорошо справляется с работой?— Наверное, да. Я толком не знаю. Филип как будто им доволен.Тавернер попытался применить тактику шокового воздействия.— Извините за нескромный вопрос, но, как по-вашему, состояли ли мистер Браун и миссис Бренда Леонидис в любовной связи?Магда величественно поднялась с канапе. Оскорбленная аристократка получилась у нее превосходно.— У меня никогда не было оснований подозревать что-либо подобное, — сказала она. — И, право, инспектор, вам не стоит задавать мне подобные вопросы. В конце концов, Бренда — жена моего покойного свекра.Я чуть было не зааплодировал.Инспектор тоже поднялся.— Подобные вопросы лучше задавать слугам? — спросил он.Магда не ответила.— Спасибо, миссис Леонидис.Инспектор вышел.— Ты была просто великолепна, мамочка, — нежно сказала София.Магда задумчиво заправила локон за правое ухо и посмотрелась в зеркало.— Да-а, — протянула она. — Действительно, это нужно играть именно так.София взглянула на меня.— Разве ты не должен находиться рядом с инспектором?— Послушай, София, как мне себя вести?..Я остановился не договорив. Не мог же я прямо при матери девушки уточнять свою роль. До сих пор Магда Леонидис не обращала на мое присутствие никакого внимания — если не считать обращенной ко мне на выходе из библиотеки заключительной реплики о взрослых дочерях. Я мог быть журналистом, женихом ее дочери, или непонятным сотрудником полиции, или даже владельцем похоронного бюро — но в любом качестве для Магды Леонидис я был только зрителем.Посмотрев на свои ноги, миссис Леонидис недовольно сказала:— Туфли не те: слишком легкомысленны.Повинуясь властному жесту Софии, я поспешил за Тавернером и настиг его в холле направляющимся через дверь в обитой деревянными панелями стене к лестнице, ведущей на второй этаж.— Хочу поговорить со старшим братом, — пояснил он.Я задал вопрос Тавернеру в лоб:— Послушайте, Тавернер, а кем, собственно, являюсь я?Инспектор несколько удивился:— Кем являешься ты?— Ну да. В качестве кого я нахожусь в этом доме? Что мне говорить, если кто-нибудь спросит?— А, понимаю. — Тавернер на несколько секунд задумался, потом улыбнулся: — А что, кто-нибудь уже спрашивал?— Да нет еще...— Ну пусть все так и остается. Никогда никому ничего не объясняй. Замечательное правило. Особенно в доме, где царит смятение. У каждого здесь слишком много собственных тревог и страхов, чтобы иметь желание задавать кому-то какие-то вопросы. Все будут принимать твое присутствие как должное до тех пор, пока ты будешь держаться уверенно. Самая большая ошибка — объяснять что-то, когда в этом нет необходимости... Та-а-ак, теперь мы должны пройти в эту дверь и подняться наверх. Дверь не заперта. Ты, конечно, понял: все эти вопросы, которые я задаю, — чистой воды чепуха! Кто был в тот день дома, кто не был — не имеет ни малейшего значения.— Тогда зачем же...— А затем, — предупредил мой вопрос инспектор, — что это дает мне возможность приглядеться к каждому члену семьи и составить о нем мнение. Кроме того, в их показаниях может случайно проскользнуть что-нибудь важное. — Тавернер помолчал и задумчиво пробормотал: — Бьюсь об заклад, Магда Леонидис при желании многое могла бы сообщить.— И вы полагаете, ее показания заслуживали бы доверия?— О нет, — сказал Тавернер, — никакого доверия они бы не заслуживали, но, отталкиваясь от них, можно было бы строить какую-нибудь линию расследования. В этом проклятом доме у каждого была возможность совершить преступление. Что мне нужно, так это мотив.На верхней лестничной площадке справа находилась дверь с медным дверным кольцом, которым инспектор Тавернер послушно воспользовался по назначению.Дверь моментально открылась, и перед нами появился неуклюжий великан с могучими плечами, темными взъерошенными волосами и лицом чрезвычайно некрасивым и в то же время удивительно приятным. Он взглянул на нас и тут же торопливо и смущенно отвел взгляд в сторону — с неловкостью, свойственной стеснительным и честным людям.— Ох, послушайте, — сказал он, — входите. Да, прошу вас. Я только что собирался... Впрочем, это неважно. Проходите в гостиную. Сейчас я позову Клеменси... О, вот и ты, дорогая. Это главный инспектор Тавернер. Он... А где сигареты? Подождите минуточку, пожалуйста. — Великан наткнулся на ширму, сбивчиво извинился перед ней и выскочил в коридор.Создавалось впечатление, что из гостиной вылетел громко жужжащий шмель, после чего воцарившаяся здесь тишина стала ощущаться почти физически.Миссис Роджер Леонидис стояла у окна. Меня сразу же заинтриговал характер этой женщины, да и вся атмосфера комнаты, в которой мы находились.Стены здесь были выкрашены в ослепительно белый цвет. И никаких картин и фотографий — только над каминной полкой висела какая-то геометрическая фантазия из темно-серых и синих треугольников. Избытка мебели в гостиной я тоже не заметил: три или четыре кресла, стол со стеклянным верхом и маленький книжный шкаф. И никаких предметов роскоши: свет, пространство и воздух. Это помещение отличалось от огромной, полной парчи и цветов гостиной внизу, как мел отличается от куска сыра. И миссис Роджер Леонидис отличалась от миссис Филип Леонидис так, как только может отличаться одна женщина от другой. Если при виде Магды становилось ясно, что она может быть — и зачастую бывает — по меньшей мере десятком самых разных героинь, то Клеменси Леонидис явно не могла быть никем, кроме как самой собой. Очень яркая и совершенно определенная индивидуальность.Ей было где-то около пятидесяти. Ее седые волосы, подстриженные коротко, почти по-мальчишески, лежали так красиво на маленькой великолепной формы голове, что не произвели на меня того отталкивающего впечатления, какое обычно производят слишком короткие женские стрижки. У Клеменси Леонидис было интеллигентное выразительное лицо и по-особому проницательный и пытливый взгляд светло-серых глаз. Темно-красное платье великолепно подчеркивало стройность и изящество ее фигуры.Миссис Клеменси с первого взгляда показалась мне женщиной весьма непростой — может быть, потому, что ее образ жизни значительно отличался от образа жизни обычной женщины. И я сразу же понял, почему София употребила слово «жестокость» в отношении жены Роджера. В гостиной было холодно, и я зябко поежился.— Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор, — сказала Клеменси Леонидис спокойным вежливым голосом. — Вы можете сообщить нам какие-нибудь новости? — Смерть вашего свекра наступила в результате отравления эзерином, миссис Леонидис.— Значит, это убийство, — задумчиво произнесла она. — Это ведь не могло быть простой случайностью?— Нет, миссис Леонидис.— Пожалуйста, будьте поделикатней с моим мужем, инспектор. Это известие страшно потрясет его. Роджер боготворил отца, и, кроме того, он чрезвычайно эмоционален.— Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?— Да. В хороших. — И спокойно добавила: — Я не особенно любила его.— Почему?— Мне не нравились его жизненные цели — и способы их достижения.— А как вы относитесь к миссис Бренде Леонидис?— К Бренде? Я очень редко вижу ее.— Вы не допускаете существования каких-то отношений между ней и мистером Лоуренсом Брауном?— Вы имеете в виду любовную связь? Не думаю. Но я действительно ничего об этом не знаю.В ее голосе не слышалось никакой заинтересованности.В комнату ворвался Роджер Леонидис, производя все такое же впечатление громко жужжащего шмеля.— Я немного задержался, — торопливо заговорил он. — Телефон. Итак, инспектор? Итак. У вас есть какие-нибудь новости? Что явилось причиной смерти моего отца?— Смерть мистера Леонидиса наступила в результате отравления эзерином.— Да? Боже мой! Значит, это дело рук этой ужасной женщины! Она не могла подождать! Он вытащил ее из грязи — и вот награда. Она хладнокровно убила старика! Боже! Кровь закипает в жилах, как подумаю об этом!— У вас есть конкретные причины подозревать миссис Бренду?Роджер бегал взад-вперед по гостиной, вцепившись в волосы обеими руками.— Причины? А кто, кто еще мог это сделать? Я никогда не верил ей... Никогда не любил ее! Да никто из нас ее не любил. Мы с Филипом не могли прийти в себя, когда папа пришел однажды домой и сообщил нам о содеянном! В его-то возрасте! Безумие — просто... Безумие! Мой отец был удивительным человеком, инспектор. С умом гибким и свежим, как у сорокалетнего. Всем, что я имею в жизни, я обязан отцу. Он все делал для меня... И ни разу не подвел. Это я подвел его... Как вспомню об этом...Роджер тяжело повалился в кресло. Его жена спокойно подошла к нему.— Ну, Роджер, достаточно. Не заводи себя.— Конечно, дорогая... Конечно. — Он взял ее за руку. — Но как я могу оставаться спокойным... Как могу я сдерживаться...— Но мы все должны оставаться спокойными, Роджер. Инспектор Тавернер нуждается в нашей помощи.— Совершенно верно, миссис Леонидис.— Как я хотел бы задушить эту мерзавку собственными руками! — вскричал Роджер. — Отобрать у старика несколько последних лет жизни!.. Да будь она здесь!.. — Великан вскочил с кресла, трясясь от ярости, и вытянул вперед руки с судорожно скрюченными пальцами: — Да! Я бы свернул ей шею, свернул ей шею...— Роджер! — резко сказала Клеменси.Опомнившись, он сконфуженно поглядел на жену.— Извини, дорогая. — Потом повернулся к нам: — Извините... Я... Простите меня...И он снова вышел из гостиной.— На самом деле он и мухи не обидит, — сказала Клеменси, едва заметно улыбаясь.Тавернер вежливо кивнул в ответ.Потом он начал задавать традиционные вопросы.Клеменси Леонидис отвечала коротко и точно.В день смерти Аристида Леонидиса Роджер был в Лондоне, в главном офисе его фирмы по поставкам. Он вернулся во второй половине дня и по обыкновению провел некоторое время у отца. Сама Клеменси в тот день находилась, как всегда, на работе, в институте Ламберта на Гоуэр-стрит, и вернулась домой к шести часам.— Вы видели своего свекра в тот день?— Нет. Последний раз я встречалась с ним накануне. После обеда мы пили у него кофе.— Но в день смерти вы его не видели?— Нет. Правда, я ходила на его половину — Роджер вспомнил, что забыл там свою любимую трубку. Но она лежала на столике прямо в прихожей, поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести часов.— Когда вы услышали о приступе?— Сюда примчалась Бренда. В половине седьмого или минутой-двумя позже.Как я уже знал, вопросы эти ничего не значили для Тавернера — но теперь я видел, как пристально изучает инспектор сидящую напротив него женщину. Он задал ей еще несколько вопросов, касающихся характера ее работы. Клеменси ответила, что занимается расследованием радиационных эффектов атомного распада.— Значит, вы работаете над атомной бомбой?— Нет. Институт занимается изучением воздействия радиации на живые организмы.Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть эту часть дома. Клеменси казалась несколько удивленной, но повела нас по комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными, покрытыми белыми покрывалами кроватями и минимальным количеством незамысловатой мебели напомнила мне то ли больничную палату, то ли монастырскую келью. Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью: ни туалетного столика с набором косметики, ни роскошных приспособлений для пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно чиста и оборудована различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси распахнула перед нами очередную дверь со словами:— А это кабинет моего мужа.— Входите, — раздался голос Роджера. — Входите, пожалуйста.Я незаметно облегченно вздохнул. Царящая в этой половине дома атмосфера безупречной чистоты и аскетизма действовала на меня угнетающе. Эта же комната в полной мере отражала своеобразный характер хозяина. Здесь находился огромный круглый стол, заваленный бумагами, старыми курительными трубками и щедро посыпанный пеплом. У стола и стен стояли старые, потрепанные кресла. На стенах висели пожелтевшие от времени групповые фотографии (класса, крокетной команды, воинского подразделения), а также акварели, изображавшие пустыни и минареты, парусники, море и закатное небо. Так или иначе, это была приятная комната, принадлежавшая приятному, благожелательному и общительному человеку.Роджер неуклюже разливал в стаканы вино из графина, одновременно смахивая на пол с одного из кресел книги и бумаги.— Не обращайте внимания на беспорядок. Я тут все перевернул вверх дном. Разбираю бумаги. Скажите, когда хватит.Инспектор от вина отказался. Я — нет. Роджер направился ко мне со стаканом, повернув при этом голову к Тавернеру:— Вы должны извинить меня. Я в совершенно растрепанных чувствах.Он оглянулся почти виновато, но Клеменси в комнате уже не было.— Она замечательная, — сказал Роджер. — Я говорю о жене. Все это время она держалась великолепно — просто великолепно! Я бесконечно восхищаюсь этой женщиной. А ведь ей приходилось трудно, ужасно трудно до того, как мы поженились. Позвольте мне рассказать вам. Ее первый муж был отличный парень, со светлой головой — но с очень слабым здоровьем... Туберкулез. Он занимался какими-то важными исследованиями — кажется, в области кристаллографии. Парень работал как зверь, получал какие-то гроши, но отступать не собирался. Клеменси буквально батрачила на мужа, содержала его и все время знала — он не жилец на этом свете. Но никогда не жаловалась — ни разу не позволила себе ни малейшего проявления слабости. И всегда говорила, что совершенно счастлива. Потом ее муж умер, Клеменси ужасно страдала. В конце концов она согласилась выйти за меня. Я был рад подарить ей хоть немного покоя и счастья. Я не хотел, чтобы Клеменси продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное время; да и сейчас, кажется, не собирается покидать институт. Но она прекрасная жена — самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали. Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за сегодня) принялся задавать собеседнику традиционные вопросы.Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?— За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо... Она сказала, что у него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я сидел у своего милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он лежал с посиневшим лицом и задыхался. Я бросился вниз, к Филипу. Тот позвонил доктору. Я... Мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не могло прийти, что все это обернется такой нелепостью... Нелепостью? Я сказал «нелепостью»? Боже, какое неуместное слово!С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались из перенасыщенной эмоциями атмосферы кабинета Роджера и наконец обнаружили себя снова стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.— Да-а, — протянул Тавернер. — Какой разительный контраст с младшим братцем. — И добавил ни с того ни с сего: — Любопытная вещь, эти комнаты. Могут много чего порассказать о своих хозяевах.Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:— И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не правда ли?Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером или Филипа с Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19