Но по-видимому, она хотела, чтобы предназначаемые ему любовь и нежность были обращены только на нее. Думаю, люди гораздо чаще убивают тех, кого любят, нежели тех, кого ненавидят. Потому что только те, кого любишь, могут сделать твою жизнь по-настоящему невыносимой. Но всех этих рассуждений тебе недостаточно, да? — продолжал отец. — Ты хотел бы получить от меня некий универсальный опознавательный знак, по которому смог бы безошибочно узнать убийцу среди явно нормальных и приятных людей?— Точно.— Можно ли здесь найти какой-нибудь общий знаменатель? Интересно... — Отец на секунду задумался. — А знаешь, если общий знаменатель и есть, то я склонен считать — это тщеславие.— Тщеславие?— Да, я никогда не встречал убийцы, который не был бы тщеславен... В девяти случаях из десяти именно тщеславие и ведет преступника к гибели. Убийца может бояться разоблачения, но при этом он страшно гордится собой и не может удержаться от хвастовства... И при этом он считает себя слишком умным, чтобы попасться на этом. — Отец помолчал и добавил: — Убийце очень хочется говорить.— Говорить?— Да. Понимаешь, совершив злодеяние, убийца чувствует себя бесконечно одиноким. Ему хочется поделиться с кем-нибудь своей тайной — но это невозможно. А раз так — ему приходится довольствоваться общими разговорами об убийстве: всесторонне обсуждать его, выдвигать различные версии... На твоем месте, Чарлз, я бы искал именно такого человека. Поезжай снова к Леонидисам, поболтайся среди них, разговори каждого в отдельности. Конечно, это не так просто. Виновные или нет, они будут рады случаю поговорить с посторонним человеком, которому могут сказать многое из того, что не могут сказать друг другу. Но возможно, ты уловишь разницу. Человек, которому есть что скрывать, не позволит себе говорить в с е. Ребята из разведки знали это во время войны. Если тебя взяли в плен, ты можешь назвать свое имя, звание, номер своей части, но ничего больше. Люди, пытающиеся дать дополнительную ложную информацию, почти всегда выдавали себя. Заставь Леонидисов говорить, Чарлз, и следи внимательно: кто-то обмолвившись, может выдать себя.Я передал отцу слова Софии о жестокости — о разных видах жестокости в этой семье. Отец заинтересовался.— Да, — сказал он, — твоя девушка это верно подметила. В большинстве семей есть какой-то изъян, какая-то трещина в броне. Большинство людей может справиться с одной слабостью, но с двумя и разного рода справиться, как правило, не может. Интересная штука — наследственность! Возьмем, к примеру, жестокость де Хэвилэндов — и качество, которое можно назвать «нещепетильностью», свойственное Леонидисам. С де Хэвилэндами все в порядке, потому что они щепетильны, а с Леонидисами все в порядке, потому что пусть они и нещепетильны, но зато очень добры. Но вот появляется потомок, который наследует оба эти качества: жестокость и неразборчивость в средствах... Чуешь, куда я клоню?Я уже думал об этом, только не этими словами. Отец продолжал:— Но не буду морочить тебе голову вопросами наследственности. Все это не так легко и просто. Нет, мой мальчик, тебе следует отправиться в Суинли-Дин и заставить их говорить. Твоя София права в одном: и тебе, и ей нужна только правда. Ты должен докопаться до истины.— И повнимательней с ребенком, — добавил отец, когда я уже выходил из кабинета.— С Джозефиной? Ты имеешь в виду не посвящать ее в свои планы?— Нет, не это. Я имею в виду — присматривай за ней. Мы не хотим, чтобы с ней что-нибудь случилось.Я молча уставилась на отца.— Ну-ну, Чарлз. Один из живущих в этом доме — хладнокровный убийца. А маленькая Джозефина, похоже, знает о происходящих в семействе событиях лучше всех. Она, безусловно, была осведомлена о делах Роджера — пусть ее вывод о растрате и оказался ошибочным. Но ее показания по поводу подслушанного абсолютно соответствуют истине. Да-да. Показания ребенка — всегда самые надежные показания. Им всегда можно доверять. Не в суде, конечно. Дети терпеть не могут прямых вопросов, они начинают мямлить или глядят тупыми глазами и говорят, что ничего не знают. Лучше всего, когда они похваляются, как похвалялась вчера перед тобой эта девочка. И таким образом из нее можно вытянуть очень многое. Главное — не задавать ей никаких вопросов. Притворись, что ты уверен в полной ее неосведомленности в домашних делах. Это раззадорит ее.Отец помолчал и добавил:— Но присматривай за ней. Она может знать несколько больше, чем требуется для полной ее безопасности. Глава 13 Я отправился в «кривой домишко» (так я мысленно окрестил особняк Леонидисов) с легким чувством вины. Хоть я и рассказал инспектору Тавернеру о показаниях Джозефины относительно Роджера, но умолчал о ее заявлении насчет того, что Бренда и Лоуренс Браун состоят в любовной переписке.Я пытался убедить себя: это чистой воды выдумка, верить которой нет никаких оснований. Но в действительности я просто чувствовал странное нежелание помогать сбору дополнительных улик против Бренды Леонидис. Мне было жаль бедную женщину, окруженную решительно настроенными против нее людьми. Если эти письма и существуют, несомненно Тавернер со своими мирмидонами их рано или поздно найдет. Мне же не нравилась роль человека, бросающего очередное подозрение на оказавшуюся в трудном положении женщину. Более того, она ведь торжественно поклялась мне: между ней и Лоуренсом ничего такого нет, и я был склонен больше верить ей, чем этому зловредному гномику Джозефине. И разве Бренда сама не сказала, что у Джозефины очень даже «все дома».Я вспомнил умное выражение круглых блестящих глазок девочки и отогнал прочь неприятную мысль о том, что у Джозефины очень даже «все дома».Я позвонил Софии и спросил, можно ли мне снова прийти к ним.— Пожалуйста, Чарлз.— Как у вас дела?— Не знаю. Вроде все в порядке. Полицейские продолжают осматривать дом. Чего они ищут?— Понятия не имею.— Мы все начинаем нервничать. Приезжай поскорей. Я просто сойду с ума, если не поговорю с кем-нибудь.Я сказал, что выхожу немедленно. Когда я подъехал к парадному входу дома, вокруг никого не было видно. Я заплатил таксисту, и машина уехала. Я заколебался, соображая, позвонить ли мне или войти без звонка. Дверь была открыта.В это время за моей спиной раздался легкий шум. Я резко обернулся. В проеме живой изгороди стояла Джозефина и пристально смотрела на меня: лицо девочки было частично скрыто огромным яблоком.Встретившись со мной взглядом, она отвернулась.— Привет, Джозефина.Ничего не ответив, девочка исчезла за изгородью. Я пересек дорожку и последовал за ней. Она сидела на неудобной деревянной скамье декоративного пруда, болтая ногами и сосредоточенно вгрызаясь в яблоко, поверх сферической розовой поверхности которого ее глаза наблюдали за мной мрачно и как будто враждебно.— Я снова приехал, Джозефина, — сказал я.Это было никудышное начало, но молчание Джозефины и ее немигающий взгляд несколько обескуражили меня.Продемонстрировав великолепное стратегическое чутье, девочка продолжала молчать.— Вкусное яблоко? — спросил я.На этот раз Джозефина решила снизойти до ответа. Последний состоял из одного слова:— Червивое.— Жаль, — сказал я. — Я не люблю червивые яблоки.— Никто не любит, — презрительно заметила Джозефина.— Почему ты не ответила мне, когда я поздоровался?— Не хотела.— Почему?Джозефина отняла яблоко от лица, дабы обеспечить большую четкость произношения.— Вы пошли и нафискалили полиции.— О! — Я несколько растерялся. — Ты имеешь в виду... О...— О дяде Роджере.— Но, Джозефина, уже все в порядке — поспешно заверил я ее. — Все в полном порядке. Полицейские знают, что он не сделал ничего плохого... Джозефина метнула на меня злобный взгляд.— Как вы глупы!— Но почему?— Я беспокоюсь вовсе не о дяде Роджере. Просто следственную работу нельзя вести таким образом. Разве вы не знаете, что полицейским ничего нельзя рассказывать до самого последнего момента?— О, понимаю, — сказал я. — Я виноват. Я действительно очень виноват. — Естественно. — И добавила укоризненно: — А я вам верила.Я сказал, что виноват, в третий раз, и Джозефина как будто немного смягчилась. Она энергично куснула яблоко еще пару раз.— Но полиция все равно выяснила бы это обстоятельство, — сказал я. — Ты... Я... Мы не смогли бы долго держать его в секрете.— Вы имеете в виду скорое банкротство его фирмы?Как всегда, Джозефина была прекрасно информирована.— Да, думаю, дело кончится именно банкротством.— Сегодня вечером состоится семейный совет по этому поводу, — сообщила Джозефина. — На нем будут присутствовать папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит собирается отдать дяде Роджеру свои деньги — правда, она еще не получила наследства. А папа вряд ли станет помогать. Он говорит, если Роджер попал в переплет, то винить должен только себя самого. А мама и слышать не желает ни о какой помощи Роджеру, так как хочет, чтобы папа вложил деньги в ее «Эдит Томпсон». Вы знаете что-нибудь про Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила своего мужа, а любила молодого человека по имени Байуотерс, который однажды увязался за этим мужем после спектакля и ударил его ножом в спину.Я еще раз подивился необычной направленности интересов и полноте познаний маленькой Джозефины, а также драматическому чутью, которое позволяло ей изложить все волнующие факты истории буквально в двух словах. — На словах-то все гладко получается, — сказала Джозефина. — Но думаю, спектакль провалится, как и «Иезавель». — Девочка вздохнула. — Интересно все-таки знать, почему псы не съели кисти ее рук.— Джозефина, — сказал я. — Ты говорила, что знаешь почти наверняка, кто является убийцей?— Ну.— И кто же?Джозефина одарила меня презрительным взглядом.— Понимаю, — сказал я. — В самый последний момент? И даже если я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?— Мне нужно собрать еще некоторые улики, — сказала Джозефина. — И в любом случае, — добавила она, швыряя огрызок яблока в пруд, — вам я не скажу. Если вы вообще тянете в этой истории на какую-то роль — то только на роль Ватсона.Я проглотил это оскорбление.— О'кей, — сказал я. — Я Ватсон. Но даже Ватсону предоставлялись исходные данные.— Чего-чего? — Факты. А он из них выводил разные ошибочные заключения. Несколько мгновений Джозефина боролась с соблазном. Потом отрицательно потрясла головой:— Нет. — И добавила: — И вообще, я не особо увлекаюсь Шерлоком Холмсом. Он ужасно устарел. Представляете, в то время ездили в кэбах?— А что эти письма? — спросил я.— Какие письма?— Письма, которые, как ты говорила, Лоуренс Браун и Бренда пишут друг другу.— Я это придумала, — сказала Джозефина.— Я тебе не верю.— Да. Придумала. Я часто придумываю всякую всячину. Развлекаюсь таким образом.Я уставился на нее. Она уставилась на меня.— Послушай, Джозефина. У меня есть один знакомый, который работает в Британском музее. Он знает все-все про Библию. Если я у него узнаю, почему собаки не съели кисти рук Иезавели, ты расскажешь мне о письмах?На этот раз Джозефина заколебалась по-настоящему.Где-то поблизости громко треснула сухая ветка. Наконец Джозефина решительно произнесла:— Нет, не расскажу.Я вынужден был смириться с поражением. Несколько запоздало я вспомнил совет отца.— Ну ладно, — сказал я. — Все это всего лишь игра. Конечно, ты просто ничего не знаешь.Джозефина яростно сверкнула на меня глазами, но не поддалась искушению.Я поднялся со скамейки.— Мне надо идти искать Софию. Пойдем.— Я останусь здесь, — сказала Джозефина.— Нет, не останешься. Ты пойдешь со мной.Я бесцеремонно поднял ее и поставил на ноги. Девочка, казалось, удивилась и хотела было запротестовать, но сдержалась — отчасти, несомненно, потому, что была не прочь понаблюдать за реакцией домашних на мое появление.В тот момент я и сам не смог бы объяснить, почему настаиваю на том, чтобы Джозефина непременно пошла со мной. Я понял это только когда мы уже входили в дом.Меня насторожил резкий треск сухой ветки. Глава 14 Из большой гостиной доносился приглушенный шум голосов. Я поколебался, но прошел мимо и, повинуясь какому-то импульсу, открыл дверь, ведущую на половину слуг, и оказался в темном коридоре. Внезапно одна из выходящих в коридор дверей распахнулась, и в освещенном проеме появилась полная пожилая женщина в белоснежном накрахмаленном фартуке. При виде нее у меня сразу же возникло чувство покоя и уверенности, какое всегда возникает в присутствии старой доброй няни. Мне тридцать пять, но внезапно я ощутил себя четырехлетним мальчиком, надежно защищенным от всех невзгод. Нэнни никогда раньше меня не видела, но сразу же сказала:— Это мистер Чарлз, не так ли? Заходите на кухню, я угощу вас чайком. Кухня была просторная, светлая, с веселыми занавесками на окнах. Я сел за стоящий посередине стол, и Нэнни поставила передо мной чашку чая и блюдечко с двумя пирожными. Больше чем когда-либо в жизни я почувствовал себя маленьким ребенком в уютной детской. Здесь царили доброта и спокойствие — и страх темноты и ночные ужасы оставили меня.— Мисс София очень обрадуется вашему приходу, — сказала Нэнни. — Она чересчур возбуждена сегодня. — И добавила осуждающе: — Все они чересчур возбуждены.Я оглянулся через плечо:— А где Джозефина? Она вошла в дом вместе со мной.Няня неодобрительно поцокала языком.— Вечно подслушивает под дверями и что-то записывает в этот дурацкий блокнот, который постоянно таскает с собой. Ей бы ходить в школу да играть со своими ровесниками. Я это говорила мисс Эдит, и она согласилась со мной, но хозяин решил, что девочку лучше держать дома.— Наверное, он очень любит ее, — сказал я.— Да, сэр. Он очень любил их всех.Я несколько удивился тому обстоятельству, что чувства Филипа к своим отпрыскам так определенно относятся к прошедшему времени. Нэнни увидела выражение моего лица и, чуть покраснев, пояснила:— Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера Леонидиса.Прежде чем я успел ей ответить, дверь распахнулась и в кухню вошла София.— О, Чарлз... — выдохнула она и потом быстро проговорила: — Нэнни, как я рада, что он пришел!— Знаю, золотко.Нэнни нагрузила поднос кастрюлями и сковородками и отправилась в судомойную. Когда дверь за ней закрылась, я встал из-за стола, подошел к Софии, обнял ее за плечи и притянул к себе.— Милая, — сказал я. — Ты вся дрожишь. В чем дело?— Мне страшно, Чарлз. Страшно.— Я люблю тебя, — сказал я. — Если бы только я мог забрать тебя отсюда...София отстранилась и покачала головой:— Нет, это невозможно. Мы должны пройти через все это. Но, Чарлз, как тяжело знать наверняка, что... кто-то в этом доме... кто-то, с кем я вижусь и разговариваю каждый день, является хладнокровным расчетливым убийцей...Я ничего не мог ответить на это. Такая девушка, как София, не нуждается в пустых, ничего не значащих словах утешения.— Если бы только знать... — прошептала она. — Больше всего меня пугает, что мы можем не узнать никогда...Да, это действительно было страшно представить... И действительно существовала возможность так никогда и не узнать имени убийцы.И тут я вспомнил, что хотел задать Софии один вопрос на интересующую меня тему.— Скажи, София, а кто в доме знал об этих глазных каплях, об эзерине? То есть, первое, что они у дедушки есть и, второе, что они смертельно ядовиты?— Понимаю, куда ты клонишь. Но это бесполезно. Об этом знали все.— Да, конечно, вообще знали все... Но конкретно...— Мы все знали конкретно. Как-то мы пили кофе у дедушки всей семьей. Он любил, когда вся семья собиралась вокруг него. Вдруг у него заболели глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы закапать дедушке. А Джозефина, которая всегда и по любому поводу задает вопросы, спросила: «Почему на этикетке написано „Только для наружного употребления?“ А дедушка улыбнулся и ответил: „Если бы Бренда по ошибке ввела мне в вену вместо инсулина эзерин, пожалуй, я бы задохнулся от негодования, порядком посинел и затем умер, потому что, видишь ли, у меня не очень сильное сердце.“ — „О-о...“ — сказала Джозефина, а дедушка продолжал: „Так что мы должны внимательно следить за тем, чтобы Бренда не перепутала лекарства и не сделала мне инъекцию эзерина вместо инсулина“. — София помолчала и закончила: — Мы все это слышали, понимаешь? Мы все это слышали!Я понимал. Если до сих пор у меня еще оставалась слабая надежда, что убийца должен был обладать какими-то специальными знаниями, то теперь оказалось: старый Леонидис самолично подсказал убийце план действий. Преступнику не нужно было ничего придумывать — простой и легкий способ умерщвления предложила ему сама жертва.Я глубоко вздохнул. Прочитав мои мысли, София сказала:— Да, это ужасно.— Знаешь, София, — медленно проговорил я, — я понял одну вещь.— Какую?— Ты права: Бренда этого сделать не могла. Она не могла убить старика именно этим способом... После его слов, которые вы все слышали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19