..
Речь генерала постоянно прерывалась аплодисментами, смехом, гневным гулом. Казалось, брось он сейчас клич идти на приступ Кремля, возводить баррикады на Тверской улице - и присутствующие немедленно последовали бы его призывам.
Люди, выступавшие после Гнедаго, были абсолютно разные, но все они в основном говорили о трех вещах, необходимых, по их мнению, для возрождения России: народности, православии, антикоммунизме. Некоторые балансировали буквально на грани откровенных шовинистических заявлений. Но все более или менее оставалось в рамках приличия, пока на трибуну не поднялся лидер одной из радикальных полувоенных националистических организаций подполковник Меринов.
Это был долговязый, худой мужчина лет сорока пяти, со светлыми волосами и неопрятными, торчащими во все стороны усами. Он производил впечатление неуверенного в себе человека, который, чтобы преодолеть свои комплексы, иногда специально идет на конфронтацию с окружающими, и в таком случае найти компромисс с ним становится совершенно невозможно.
- Сегодня в Кремле засели люди, называющие себя демократами, - начал он каким-то по-мальчишески неровным, срывающимся голосом. - Они много говорят о защите прав человека. В то же время эти, так сказать, борцы за законность, справедливость вроде бы не замечают, что русские в нашей многонациональной России остаются самым угнетенным, униженным народом. Так было все семьдесят лет при большевиках, так происходит и сейчас, когда им на смену пришли демократы. Вы спросите: почему?! - Он перешел почти на фальцет. - Потому что и те и другие являются ставленниками международного сионизма! Проще говоря, это - обыкновенная жидовская мафия, которая уже несколько веков пытается уничтожить Россию, сделать русских рабами!
Одна часть зала встретила это заявление бурными аплодисментами, другая - настороженно притихла. Гнедаго нахмурил брови и стал просматривать какие-то бумаги, делая вид, что не слышал последние слова.
Еще когда подполковник Меринов выходил к трибуне, Виктор краем глаза заметил, что похожие на студентов молодые ребята рядом с ним вдруг засуетились. А как только со сцены полетели слова о "жидовской мафии", они вскочили на ноги и развернули над собой рулон бумаги. На нем красной краской было написано: "Фашизм в России не пройдет!"
- Фа-шис-ты! Фа-шис-ты!! - принялись скандировать они.
Почти сразу их голоса утонули в поднявшемся в зале шуме. Присутствующие поворачивались назад, вставали с мест, переговаривались друг с другом. Весь этот гам смог перекрыть только зычный голос генерала Гнедаго, который с побагровевшим лицом завис над столом президиума.
- Что за бардак!! - рявкнул он. - Кто пустил этих людей в зал?! Немедленно вывести!!
Вверх по проходам тут же побежали плотные молодые люди. Виктор сидел с краю и, понимая, что сейчас эти бравые ребята полезут через него усмирять бунтовщиков, встал и сделал шаг в сторону. Но в следующее мгновение кто-то сзади выкрутил ему руки и поволок из зала.
Ребров попытался вырваться, в ответ его согнули чуть ли не вдвое, и все происходящее он стал видеть перевернутым. Было забавно наблюдать, как одни охранники вверх ногами тащили к выходу пятерку студентов, другие вверх ногами рвали в проходе плакат с крупными красными буквами.
Когда всех выволокли в вестибюль, где было потише, Ребров опять стал объяснять, что произошла ошибка и что он не имеет никакого отношения к студентам. Впрочем, охранники замешкались только на секунду, а потом потащили всех к выходу из кинотеатра. Тут в пустом фойе эхом разнеслось звонкое:
- Стойте, идиоты! Остановитесь!
Виктор узнал голос Хрусталева. Тяжело дыша после пробежки, Роман чуть ли не силой стал разжимать пальцы людей, выкручивающих Реброву руки.
- Отпустите! - шипел он. - Это наш человек.
Охранники с явным неудовольствием повиновались. Никто не любит, когда его труд не ценят, особенно если в дело вкладываешь всю душу.
- А что делать с этими? - показывая на худосочных студентов, с заломленными за спину руками, обиженно спросил один из них, очевидно, старший.
- Выведите на улицу и отпустите. И перестаньте выкручивать им руки! опять перешел на крик вспыльчивый Хрусталев.
Студентов повели на свободу, а Роман виновато поправил на Реброве одежду.
- У тебя какая-то удивительная способность попадать во всякие приключения, - сказал он.
- Ничего, ничего, все в порядке, - отстранился Виктор.
- Ты же понимаешь, что этого дурака Меринова наш генерал не поддерживает, - попытался оправдаться Хрусталев. - Но и демонстративно порывать с ним сейчас не время. Скоро президентские выборы, а Меринову многие сочувствуют на правом фланге нашего движения...
Ребров отметил про себя, что его бывший начальник потихоньку осваивает армейский сленг, а вслух произнес:
- Я понимаю...
- Но, в целом, ты же видишь, какая сила собралась вокруг Гнедаго. Думаю, вашей организации есть прямой смысл сотрудничать с нами... Кстати, специалисты союза могли бы заняться разработкой нашей совместной экономической программы. Ты можешь официально передать такое предложение Большакову - я с генералом обсуждал этот вопрос.
- Хорошо-хорошо, - кивнул Виктор.
Ему очень хотелось на свежий воздух.
- А ты что, уже уходишь? - разочарованно поинтересовался Роман.
- Да. У меня срочные дела.
- Надеюсь, этот инцидент не...
- Нет, что ты! Все нормально!
- А как ты себя чувствуешь?
- Лучше трудно себе и представить! - заверил своего бывшего начальника Ребров и, подарив ему лучезарную улыбку, поспешил на улицу.
Глава XXI
ГРИБОК КОНФЛИКТНОСТИ
1
В начале марта у Игоря Стрельника был день рождения, который он решил отметить на родительской даче, пригласив туда на два выходных дня близких друзей. Позвонил он и Реброву.
- Могу я приехать не один? - поинтересовался Виктор.
- Конечно. Я ее знаю?
- Во всяком случае, ты ее видел.
- Не хочешь говорить, кто это? Ну, хорошо, буду ждать твой худосочный сюрприз.
Когда Анна Игнатьева вышла из потрепанной "Лады" Реброва, открывавший ворота хозяин дома потерял дар речи и способность двигаться. Он застыл рядом с вылепленной у крыльца снежной бабой, образовав вместе с ней живописную композицию.
- Похоже на ледяную скульптуру, - заметил Ребров. - Аня, посмотри, если не считать дурацки выпученных глаз и отвисшей челюсти, это была бы копия моего друга. Ты его помнишь? Я тебя с ним как-то знакомил.
Они уже прошли в дом, когда Игорь наконец очнулся и поплелся вслед за ними.
- В детстве меня уронили на пол, - сбивчиво объяснял он свою реакцию, - и с тех пор на меня иногда нападает столбняк. Один раз это случилось, когда я женился и от меня требовали сказать: "Да", - или всего лишь кивнуть.
Хотя Ребров уже много раз бывал в этот доме, он не переставал поражаться его громадным размерам. Высокопоставленные чиновники первого в мире рабоче-крестьянского государства, несмотря на их аскетический образ, нарисованный более поздними поколениями, имели достаточно нескромные представления о приемлемых стандартах человеческого жилья и, как всякие первопроходцы, пытались опробовать их на себе.
Игорь, сохранивший ранние детские воспоминания о своем деде, рассказал как-то Виктору, что этот загородный особняк всегда обслуживали по меньшей мере две домработницы. Сейчас же за домом присматривала пожилая пара с Украины, приехавшая в Россию на заработки. Женщина убирала, готовила хозяевам еду, а ее муж плотничал: и в самом доме, и на соседних дачах ремонтировал крыши, заборы, врезал новые замки и подгонял двери, перекосившиеся за зиму.
Для гостей были отведены спальни на втором этаже. Комната Виктора и Анны выходила на темный, еловый, запорошенный снегом лес. Здесь стояли массивная дубовая кровать, застланная поверх одеяла шерстяным клетчатым пледом, и не менее внушительный дубовый платяной шкаф со скрипучими дверцами.
Народу на день рождения Игоря собралось не очень много. Самыми заметными была супружеская пара - Олег и Вика Рубины. Оба они когда-то учились с Игорем на факультете журналистики Московского университета, а теперь работали в "Комсомолке". Приятные молодые ребята, но на правах старых друзей хозяина они производили так много шума, что их местоположение в доме можно было определить в любую секунду.
Еще один гость был не таким шумным, но привлекал к себе не меньше внимания - актер МХАТа Виталий Валетов, друживший с Игорем с детства. Они росли в одном дворе. Ребров немного знал Валетова, тот иногда заходил к Стрельнику в редакцию поболтать и одолжить немного денег. Актер постоянно зачесывал ладонью назад свои длинные прямые волосы и имел не очень приятную манеру в упор глядеть собеседнику в глаза, поигрывая легкой улыбкой на губах. Виктор никогда не видел Валетова на сцене и не знал, какие роли ему доверяют в театре, но в жизни он постоянно изображал плейбоя.
Вместе с актером притащилась молодая смазливая девчонка. Она явно хотела казаться умнее, чем была, поэтому все время молчала и постоянно на что-то обижалась. Неудивительно, что вскоре все забыли, как ее зовут, и перестали с ней общаться.
Наконец, на день рождения Игоря приехала и его старая подруга - Лера Веролайнен. Она не состояла в штате ни одной из московских газет, но довольно часто печатала в различных изданиях, в том числе и в "Народной трибуне", очень приличные, хотя несколько экзальтированные статьи. Ее хорошо знали и признавали в столичных журналистских кругах, тогда как сама она признавала только себя, Игоря Стрельника и еще двух-трех человек.
Ребров знал, что Лера и Игорь были любовниками с таким большим стажем, что называть их следовало уже как-то по-другому. Отношения тянулись еще с университетской скамьи и не прерывались даже в тот период, когда Стрельник был женат. Причем вряд ли можно было назвать Леру самой эффектной из женщин, появлявшихся рядом с Игорем. Несмотря на приятные, правильные черты лица, ей не помешало бы сбросить килограммов десять, которые она скрывала под объемными, бесформенными свитерами и накидками. Однако всем диетам и физическим упражнениям Лера предпочитала сигареты и кофе. Она потребляла их в больших количествах на бесконечных посиделках в редакционных буфетах крупнейших московских газет и в других местах, где собирались люди из журналистской богемы.
Когда у Игоря дела шли на лад, он менял подружек чаще, чем зубные щетки. Но когда у него наступала в жизни черная полоса, он шел к Лере Веролайнен. Только она могла понять и посочувствовать невнятным комплексам творческой личности, да к тому же выраженным невнятными словами и образами. И то, что она присутствовала на этом дне рождения, свидетельствовало о каких-то серьезных проблемах, появившихся в последнее время у Игоря.
Все гости приехали на дачу еще в пятницу. И хотя день рождения Стрельника приходился на субботу, первый же вечер общего сбора отпраздновали очень шумно. Впрочем, все началось со скромного ужина в огромной гостиной с камином, но после длинной рабочей недели гостям явно хотелось праздника.
Под двусмысленные тосты и анекдоты актера Валетова, сопровождаемые задорным ржанием Олега и Вики Рубиных, было выпито целое море спиртного. Потом всей компанией пошли на улицу жарить шашлык, под который уничтожили еще несколько бутылок красного вина.
К ночи повалил снег - возможно, последний в этом году, - и это подвигло подвыпившую компанию на игру в снежки. Только окончательно промокнув и замерзнув, все вернулись в гостиную и приступили к танцам.
Валетов, оставив свою молчаливую, капризную подружку, попытался приударить за Анной. Он несколько раз приглашал ее на танец, церемонно спрашивая разрешение на это у Виктора. Как человек искушенный в ухаживаниях за чужими женщинами, Валетов изображал крайнюю степень уважения к Реброву, при этом определенно мечтая увести его даму.
Направляясь к Игорю на дачу, Виктор немного побаивался, что Анна будет чувствовать себя среди незнакомых людей не в своей тарелке или ей здесь не понравится, но она не выпадала из компании, - хотя бы внешне. Она доброжелательно реагировала на чужие шутки, сама что-то рассказывала и довольно энергично танцевала с Валетовым.
- Растяни удовольствие на все три дня, - сказал ей Виктор, когда она ненадолго присела рядом с ним.
- Меня хватит и на больший срок, - засмеялась Анна. - Я давно не танцевала... А если ты меня еще чуть-чуть приревнуешь к Валетову, я вообще буду счастлива.
- Так и быть, чтобы счастье твое было полным, я вообще его зарэжу! - с кавказским акцентом произнес Виктор.
2
Игорь, вначале очень активно принимавший участие во всех коллективных забавах, к полуночи сник. За вечер он выпил такую дозу спиртного, после которой нетренированного человека можно было бы сразу отправлять в реанимацию, и теперь с глуповатой улыбкой сидел в кресле у камина, продолжая прихлебывать коньяк.
Ребров уже сто лет не общался с другом и поэтому подсел к нему поболтать. Игорь долго наводил на него резкость, а потом, опознав, расплылся в улыбке.
- Как дела в конторе? - спросил Виктор.
- В конторе? - пытаясь сосредоточиться, сморщил лоб Игорь. - Все прекрасно... То есть, конечно, все плохо! Ты и Хрусталев подали плохой пример другим. После вас ушло много людей - Петров из международного, Вася Плещук из сельхозотдела, Верочка... ты помнишь Веру из отдела культуры? Он оживился. -Ну, такая... десятый размер и глаза монашки... - Стрельник развел руки в сторону, что было слишком широко для глаз и даже для десятого размера. - Помнишь ее? Нет? Ну, неважно. Так вот она тоже ушла...
- Прямо какой-то исход, - заметил Виктор.
- Точно! - подтвердил Игорь.
- А как твои дела?
- Я тебе еще не говорил? - пьяно удивился он. - Теперь я уже не исполняющий обязанности, а законный редактор отдела экономики. Позавчера главный подписал приказ.
- Поздравляю! - искренне обрадовался Ребров, но, заметив гримасу на лице друга, спросил: - Тебя что-то не устраивает?
Изображая крайнюю степень отвращения, словно в коньяк ему упала муха, Игорь замотал головой из стороны в сторону:
- Старик, ты правильно сделал, что ушел из "Трибуны". Сейчас у нас становится все тоскливее и тоскливее. С нового года тираж упал в полтора раза. Редакция по уши в долгах. Зарплаты дают с задержкой, гонорары срезали. Чтобы выпутаться из положения и найти деньги, Семипалатинский лижет задницу банкирам. Они начинают командовать им, а он командует нами: того нельзя трогать, об этом нельзя писать... Противно... И не думал, что доживу до такого позора... Да и вообще, со всей российской прессой происходит сейчас что-то отвратительное. После того как газеты помогли затеять перестройку, они разом стали вырождаться и желтеть.
- По-моему, все, что ты мне сейчас наговорил, - это обычная рефлексия интеллигента. Тебя всего два дня назад назначили редактором отдела, причем не самой плохой газеты страны, а ты опять жалуешься, - стал подтрунивать Виктор.
- Это для таких утилитарных людей, как ты, назначение на какую-то вшивую должность может быть счастьем. А мне сейчас просто скучно. - Ребров оставил этот выпад без внимания, но Игорь не унимался. - Я вдруг понял, что у меня нет будущего, даже если я буду двигаться по служебной лестнице. Понимаешь, нет бу-ду-ще-го!! Что меня ждет? Зарплата на сотню баксов больше?
- А сколько тебе надо? - спросил Ребров.
Стрельник задохнулся от возмущения.
- Нет, ты все-таки - плебей... - Он помолчал, тупо уставившись на огонь в камине. - Понимаешь, меня с детства окружали очень интересные люди. Титаны! - Его указательный палец устремился куда-то в небо. - К нам в дом приходили известные всем диссиденты, знаменитые публицисты, которых преследовал КГБ, уничтожала советская власть. На дворе стояли самые застойные годы коммунистического режима, а эти люди бесстрашно требовали свободы слова, альтернативных выборов, права на частную собственность и... - он икнул, - пардон, и на личную жизнь. Они были властителями дум, совестью нации, гуру, проводниками в светлое будущее. На этих людей молились! Понимаешь?! А ты спрашиваешь, сколько мне нужно? Я еще немного застал время, когда лучшие журналисты словно бы возвращали людям зрение... А что теперь? - Игорь отхлебнул приличную порцию коньяку. - Теперь у нас демократия, рынок и писать стало не о чем. Какие у нас сейчас самые заметные публикации? О ворах, взяточниках. Или кого-то с проститутками засняли в бане... И чем выше должность у вора, тем больше шума от газетного материала. Ну ты раз напишешь о воре, два, пять, десять, а потом от скуки захочешь застрелиться... Теперь не нужен интеллектуальный, нравственный подвиг от журналиста, теперь нужна простая информация, которую человек может использовать, чтобы купить себе новый дом или чайник или заработать деньги...
- То есть тебя расстраивает, что ты не сможешь стать совестью и разумом нации?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47