Для полного совпадения не хватало только отправить на небеса весь комбинат, чтобы директор себя там чем-нибудь занял. Впрочем, до этого было недалеко, так как новый директор, вступивший в должность с подачи местной бандитской группировки, оказался еще более упрямым, чем старый. Он стал инициатором ожесточенных баталий за собственность, и на жертвенный алтарь вполне могло лечь все предприятие.
Банку пришлось потратить немалые суммы, чтобы подкупить ряд акционеров, заборские власти и кое-кого из управленцев самого комбината. И результаты этой закулисной работы предстояло утвердить на собрании акционеров.
Не было ни одного серьезного средства массовой информации, которое бы так или иначе не рассказало об этом конфликте. Но все это случилось еще до того, как Ребров заинтересовался банком "Московский кредит". Позднее он раскопал многие из газетных публикаций на эту тему и приложил их к своему досье. И теперь ему ужасно хотелось поехать на Заборский металлургический комбинат.
- Особо там не высовывайся, - перед самым отъездом проинструктировал его Большаков, - и помни: главная твоя задача - не столько очаровывать акционеров комбината, сколько сделать так, чтобы тобою, как представителем союза, был доволен сам банк...
3
В Заборск отправлялась большая команда сотрудников "Московского кредита". В нее входило и несколько человек из руководящего состава банка, поэтому для поездки был зафрахтован самолет. Правда, вылет задержали часа на два: обнаружилось, что забыли какие-то документы, да еще опаздывал кто-то из начальства.
Самолет был разделен на два салона, и Ребров сел в первом. Там же разместились руководители "группы захвата" металлургического комбината. Возглавлял их первый вице-президент банка Сергей Сизов - коренастый мужчина лет сорока, с бычьей шеей, с короткопалой, твердой рукой и жесткими, аккуратно подстриженными усами.
Ребров познакомился с ним еще в аэропорту. Представил их друг другу Владлен Ситичкин, также летевший в Заборск. Сизов пожал Виктору руку и обронил несколько общих фраз о том, что, мол, присутствие представителя предпринимательского союза - хороший знак для акционеров. Но чувствовалось, что его слова - не более чем дежурная вежливость и особого интереса к Реброву он не проявил.
Ситичкин, отвечавший за все внешние контакты банка, захватил с собой и Игнатьеву. Она прибыла в аэропорт с большим чемоданом на колесиках, все время норовившим уехать куда-то в сторону. Анна с ним прилично намаялась, но, когда Виктор предложил свою помощь, отвергла ее с такой решительностью, словно он просил отдать ему этот чемодан навсегда.
Помимо Сизова, Ситичкина и Игнатьевой, в первом салоне летело еще трое мужчин, незнакомых Реброву. Как объяснил Ситичкин, эти люди должны были войти от банка в Совет директоров комбината. Последним, уже перед самым вылетом, появился Рудольф Кроль. Он пробурчал: "Здрасьте", - всем сразу, опустил свое внушительное туловище в кресло у прохода и уже не вылезал из него в течение всего полета.
Во втором салоне разместилось еще человек двадцать пять. Примерно треть этих людей захватили для работы в Заборске с различными бумагами. Остальные были сотрудниками службы безопасности. Эти крепкие ребята вежливо убирали свои длинные ноги в начищенных черных туфлях из прохода, когда кто-то направлялся в расположенные в хвосте самолета туалеты, но особой спешки при этом не проявляли.
Лететь предстояло около четырех часов, и пассажиры чартерного рейса хорошо подготовились к путешествию. В аэропорту все запаслись большим количеством газет и журналов и принялись просматривать их, еще когда самолет выруливал на взлетную полосу. А после набора высоты в салоне началось хаотическое движение.
Ситичкин, сидевший во время взлета рядом с Игнатьевой, отправился к Сизову и, нависнув над ним, начал что-то рассказывать. Будущие члены Совета директоров собрались вместе в конце первого салона - видимо, уже сейчас их тянула друг к другу общая "сталеварская" судьба. На своих местах остались только Игнатьева, которая читала какую-то толстую книгу, временами посматривая в иллюминатор, и Рудольф Кроль.
При взлете начальник службы безопасности сидел как прилежный ученик: прижавшись затылком к подголовнику кресла и глядя прямо перед собой. Когда погасло табло "Не курить", он тяжело наклонился на один бок, достал из кармана сигареты и закурил, с таким же удовольствием втянув в себя первую порцию дыма, как вдыхает свежий воздух человек, только что снявший противогаз.
Появление Кроля в самолете было полной неожиданностью для Реброва. В нем занозой засела тревога. Виктор подумал, что профессионал такого класса, как Кроль, вполне мог задаться вопросом хотя бы для тренировки ума: почему этот журналист все время крутится вокруг банка? И если два месяца назад, напросившись на интервью к начальнику службы безопасности "Московского кредита", Ребров даже пытался немного завести собеседника вопросами, то после поездки на Северный Кавказ и встречи с Дзгоевым, ему очень не хотелось дразнить Кроля без особой на то необходимости.
"Хорошо еще, - мелькнуло у него в голове, - что Игнатьева не открыла этому упырю мое отягощенное различными газетными статьями прошлое. Тогда уж точно я не избежал бы его пристального внимания. И кто знает, чем бы это закончилось. В любом случае, сейчас меня в этом самолете не было бы". Он ощутил что-то вроде чувства благодарности к Анне и невольно отыскал взглядом, тремя рядами впереди, ее отсвечивавшую медью шевелюру.
И тут же накатилась тревога за нее. Игнатьева могла иметь серьезные неприятности, если бы обнаружилась ее "неверность" банку, тогда как для самого Реброва существовала возможность немедленно бросить все и даже эффектно хлопнуть при этом дверью.
Однако Виктор не хотел выходить из игры немедленно, а тем более хлопать дверью здесь, на высоте в десять тысяч метров. Да и вообще казалось обидным бросать все после того, как он приложил колоссальные усилия, чтобы Большаков пересекся с Шелестом, и ему самому удалось так близко подобраться к "Московскому кредиту".
Пока Ребров обдумывал возможные последствия неожиданной встречи, Кроль докурил сигарету, загасил ее в спрятанной в подлокотнике кресла пепельнице и повел по салону взглядом. Его глаза остановились на Викторе. Причем начальник службы безопасности повернул только голову, а его внушительное туловище осталось совершенно неподвижным. Казалось, оно уже успело срастись с креслом и из самолета их придется выносить вместе.
Виктор кивнул, все еще надеясь отделаться этим приветствием, но затем, повинуясь чему-то гипнотическому во взгляде Рудольфа Кроля, пересел к проходу.
- Летите с нами? - спросил Кроль, хотя было такое впечатление, что для него это не новость.
- Как видите, - сказал Ребров, - только я работаю уже в другой конторе - в Союзе молодых российских предпринимателей.
- И чем занимается ваша организация?
- Отстаивает интересы всех обездоленных и сирых толстосумов.
- Благородное, очень благородное дело, - одобрительно покивал головой Кроль. - Собираетесь защищать и нас?
- Будем стараться. Это - наш долг! - заверил его Виктор.
- Прекрасно, прекрасно.... Ну а как статья, ради которой вы приходили? Что-то я ее не встречал.
- Да, знаете, хотелось написать что-то серьезное об охранных службах банков, но не успел собрать необходимый материал - ушел из газеты в союз.
- Что так? - без особого любопытства поинтересовался Кроль.
- Да все, как обычно в таких случаях: маленькая зарплата, плохое начальство...
- Простите, а в каком издании вы работали? Что-то я забыл...
- Э-э-э... - стал вспоминать Виктор название детища Маши Момот. "День столицы".
- Да-да, припоминаю...
От продолжения этого щекотливого разговора Реброва спасло то, что стюардессы начали разносить обед, и он, пробормотав что-то невнятное, перебрался на свое место, словно в другом кресле его бы не покормили.
Поглощая кусок курицы с золотистым рисом, Виктор посматривал в иллюминатор. Сверху земля оказалась похожа на шкуру далматина - огромные заснеженные пространства были усыпаны темными островками леса, и чем дальше они улетали на восток, в Сибирь, тем все чаще эти темные пятна сливались в сплошные, мрачные массивы тайги.
4
После обеда Рудольф Кроль задремал, по-детски открыв рот. Если не встречаться с его пронизывающим, умным взглядом, то как-то даже трудно поверить, что из-за этой груды мяса Георгий Дзгоев уже несколько месяцев прятался на Северном Кавказе. Ситичкин продолжал разговаривать с Сизовым, только теперь он уже не стоял, а сидел рядом с первым вице-президентом банка. А Игнатьева по-прежнему в одиночестве читала книгу.
- Я могу к вам подсесть? - подошел к ней Ребров.
- Очередной допрос или хотите устроить мне очную ставку? - спросила она.
Это прозвучало довольно враждебно, но в то же время не содержало прямого запрета сесть рядом.
- Мне кажется, - сказал он, опускаясь в кресло, - что, оказавшись на такой высоте, в замкнутом пространстве, где нельзя плеснуть чаем в лицо собеседнику и уйти, мы могли бы попытаться понять друг друга или просто поговорить на какие-нибудь отвлеченные темы.
- Например?
- Да о чем угодно. Например, как каждый из нас готовит по утрам яичницу. У меня есть превосходный рецепт: берете два яйца...
- По утрам я пью только чай, - перебила она его.
- Если говорить серьезно, - заметил Ребров, - то в нынешней поездке нам довольно много времени придется находиться вместе или, точнее, где-то рядом. И глупо делать при этом вид, что мы не замечаем друг друга, словно повздорившие влюбленные старшеклассники.
Игнатьева промолчала.
- Может быть, нам стоит познакомиться поближе? Хотите, я расскажу о себе? - предложил Виктор.
- Пощадите...
- Тогда давайте я расскажу вам о вас.
- О том, что я член мафии?
- Нет! - решительно замотал он головой. - Например, что у вас в роду какие-то арабские корни. Или ваша бабушка была откуда-то из Грузии или Армении... в общем, она не была славянкой... Или дедушка...
Игнатьева засмеялась и немного смягчилась:
- Не смешите: или бабушка, или дедушка... Хотя в общем-то... Дедуктивный метод?
- У вас глаза, как у женщин на древнеегипетских папирусах.
- Что еще?
- Думаю, что не очень давно вы расстались с близким вам человеком.
- Это тоже по глазам?
- В вашем кабинете я видел целых четыре вазы для цветов, - стал пояснять он свое предположение. - Я приезжал к вам несколько раз, и всегда они были пустые. Если бы вы держали вазы так, на всякий случай, то их было бы одна-две. Значит, совсем недавно вам кто-то довольно часто дарил цветы... Возможно, эти вазы вы перевезли с предыдущей работы, однако речь все равно идет о не таком уж далеком прошлом.
Очевидно, он попал в точку или совсем рядом, так как Анна немного разозлилась.
- Дались вам эти вазы, - отмахнулась она.
- Не скажите. Они принципиально изменили мое отношение к вам, запротестовал Ребров полушутя-полусерьезно.
Ее тонкие черные брови вопросительно взлетели вверх.
- Да-да! - подтвердил Виктор. - Мы с вами знакомы уже более полугода, виделись много раз, и ни в одну из этих встреч вы не расслабились, не раскрылись. Как разведчик на задании. Согласитесь, для женщины - это... ну, не очень типично. И только эти четыре вазы сказали мне, что вы нормальный, живой человек, из крови и плоти, причем, на мой взгляд, плоти... очень симпатичной, - рискнул он.
У нее вырвался вполне человеческий, даже немного фривольный смешок.
- Вы все-таки наглец! - сказала она, невольно втягиваясь в этот треп. - Ну, хорошо, допустим кто-то и дарил мне цветы. Но это, скорее, говорит о каких-то чувствах того человека, а вовсе не о моих. Почему же вы все-таки пришли к такому странному для вас выводу, что я нормальная, живая женщина?
- Опять же из-за этих ваз. Они однозначно свидетельствуют, что вы любите цветы, что вам было бы жаль, если бы они завяли. Можно предположить, что, поставив их в вазы, вы потом за ними ухаживали, подрезали, подливали воду. А любовь к цветам - это как любовь к детям. А дальше сама собой выстраивается логическая цепочка: вы можете испытывать обычные для нормальных женщин чувства - нежность, жалость, страх... ту же любовь. Я начинаю подозревать, что вы умеете даже плакать.
- Господи, сколько вы нагородили-то вокруг этих ваз! - теперь уже не сдерживаясь, засмеялась Анна. - И стоило ли такому Шерлоку Холмсу, занятому важными расследованиями, так много думать о женщине, которая высчитала себе цену до третьего знака и вряд ли уступит хоть копейку.
Реброву показалось, что они впервые говорят, как старые хорошие знакомые, и даже немного флиртуют, словно симпатизирующие друг другу мужчина и женщина.
- Кстати, по поводу этой цены... простите меня за все, что я наговорил вам в том ресторанчике на Арбате, - извинился Виктор.
- А вы меня за ту чашку чая, - не отстала она в любезности. - Должна признать, у вас богатое воображение. Может быть, вы напрасно бросили журналистику?
- Ничего я не бросал, - возразил Виктор. - Я ушел из одной газеты, и не исключено, что со временем окажусь в какой-нибудь другой.
- Вы - летун или просто склочник, который не может ладить с людьми?
- Ни то ни другое. Просто два года назад я понял: надо что-то изменить в своей жизни, научиться быть свободным. Тогда я жил в одном маленьком городке и, бросив все, переехал в Москву.
- Честно говоря, я вас не поняла, - вопросительно изогнула она свои тонкие брови.
- Попытаюсь объяснить. Еще в школе, меня как раз приняли в пионеры, мы всем классом боролись за свободу негров в Америке. Потом я стал комсомольцем, и мы боролись уже за свободу братской Кубы. Когда в стране началась перестройка, я работал в городской газете, и мы боролись за свободу предпринимательства. Это продолжалось до тех пор, пока я не понял: с этой постоянной коллективной борьбой, которая происходит в нашей стране, независимо от того, кто ее возглавляет - коммунисты или демократы, я сам не свободен. Поэтому я решил, - он постарался сказать это с легкой иронией, свой главный вклад в перестройку я сделаю тогда, когда перестану участвовать во всех этих кампаниях и начну делать то, что мне нравится: самостоятельно выбирать работу, президента, место проживания.
- И у вас это получается?
- Пока не всегда. Но я - стараюсь, иногда делаю ошибки, и поэтому бывают конфликты...
- Если для вас так легко поменять место, где вы живете, работу, свое окружение, то зачем же вы так вцепились в Шелеста? - спросила Игнатьева. Отойдите в сторону и будьте свободны от него.
- Хочу обратить ваше внимание, что не я упомянул эту фамилию, заметил Ребров. - Но раз мы о нем вспомнили... В общем, с Шелестом ситуация особая... Я уже говорил вам, что он поступил со мной, как с полным ничтожеством. Как с человеком, который не может ответить на унижение. А без самоуважения невозможна та самая свобода. Отстоять свое достоинство для меня в данном случае - дело принципа. Фактически ваш начальник - это... это... - попытался подобрать он точное сравнение, - это как компартия, мечтавшая сделать из меня что-то неодушевленное, серое. Покориться ему значит вернуться в рабское прошлое. Поэтому ваш Шелест угрожает моей свободе, и я с ним борюсь...
- Шелест вовсе не мой, - поправила его Анна.
- Извините.
- Вас можно понять, - с заметным усилием сказала она. - Но хотела бы сразу предупредить: я не буду вам помогать. Хотя и не буду делать что-то во вред. Я не рассказала о вас Кролю, не расскажу и Шелесту.
Ребров с досадой зажмурился и потер лоб пальцами.
- Что-то случилось? - спросила Игнатьева.
- Да, сейчас вы обидели меня дважды. Во-первых, ваши слова можно понять так, будто бы я ищу с вами контакты только для того, чтобы вы помогали мне в борьбе с вашим... начальником. А во-вторых, вы хотите сделать мне одолжение, в котором я не нуждаюсь. Можете говорить Шелесту обо мне все, что угодно. Я его не боюсь!
Лицо Анны, минуту назад сиявшее улыбкой, потухло, и на нем проступило раздражение.
- Но ведь я не могла ошибиться, - сказала она. - Пару месяцев назад вы обрадовались, когда узнали, что я ничего не сказала о вас Кролю.
- Да, - подтвердил Ребров, - мне было приятно узнать, что вы не с этой компанией. Однако обещание не рассказывать обо мне - это совсем другое дело. Может быть, вы меня еще спрячете у себя под юбкой?! В чем-чем, а в таких одолжениях и в вашей жалости я не нуждаюсь.
- Вы невозможный, кошмарный человек! - всерьез разозлилась она. - Даже когда к вам появляется хоть крохотное теплое чувство, вы способны тут же убить его!
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы на свое место не вернулся Ситичкин. Лицо его как всегда было кислым, и он сразу стал говорить все еще кипевшей Игнатьевой о делах: по прибытии "группы захвата" в Заборск планировалось организовать пресс-конференцию, и это должна была сделать Анна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Банку пришлось потратить немалые суммы, чтобы подкупить ряд акционеров, заборские власти и кое-кого из управленцев самого комбината. И результаты этой закулисной работы предстояло утвердить на собрании акционеров.
Не было ни одного серьезного средства массовой информации, которое бы так или иначе не рассказало об этом конфликте. Но все это случилось еще до того, как Ребров заинтересовался банком "Московский кредит". Позднее он раскопал многие из газетных публикаций на эту тему и приложил их к своему досье. И теперь ему ужасно хотелось поехать на Заборский металлургический комбинат.
- Особо там не высовывайся, - перед самым отъездом проинструктировал его Большаков, - и помни: главная твоя задача - не столько очаровывать акционеров комбината, сколько сделать так, чтобы тобою, как представителем союза, был доволен сам банк...
3
В Заборск отправлялась большая команда сотрудников "Московского кредита". В нее входило и несколько человек из руководящего состава банка, поэтому для поездки был зафрахтован самолет. Правда, вылет задержали часа на два: обнаружилось, что забыли какие-то документы, да еще опаздывал кто-то из начальства.
Самолет был разделен на два салона, и Ребров сел в первом. Там же разместились руководители "группы захвата" металлургического комбината. Возглавлял их первый вице-президент банка Сергей Сизов - коренастый мужчина лет сорока, с бычьей шеей, с короткопалой, твердой рукой и жесткими, аккуратно подстриженными усами.
Ребров познакомился с ним еще в аэропорту. Представил их друг другу Владлен Ситичкин, также летевший в Заборск. Сизов пожал Виктору руку и обронил несколько общих фраз о том, что, мол, присутствие представителя предпринимательского союза - хороший знак для акционеров. Но чувствовалось, что его слова - не более чем дежурная вежливость и особого интереса к Реброву он не проявил.
Ситичкин, отвечавший за все внешние контакты банка, захватил с собой и Игнатьеву. Она прибыла в аэропорт с большим чемоданом на колесиках, все время норовившим уехать куда-то в сторону. Анна с ним прилично намаялась, но, когда Виктор предложил свою помощь, отвергла ее с такой решительностью, словно он просил отдать ему этот чемодан навсегда.
Помимо Сизова, Ситичкина и Игнатьевой, в первом салоне летело еще трое мужчин, незнакомых Реброву. Как объяснил Ситичкин, эти люди должны были войти от банка в Совет директоров комбината. Последним, уже перед самым вылетом, появился Рудольф Кроль. Он пробурчал: "Здрасьте", - всем сразу, опустил свое внушительное туловище в кресло у прохода и уже не вылезал из него в течение всего полета.
Во втором салоне разместилось еще человек двадцать пять. Примерно треть этих людей захватили для работы в Заборске с различными бумагами. Остальные были сотрудниками службы безопасности. Эти крепкие ребята вежливо убирали свои длинные ноги в начищенных черных туфлях из прохода, когда кто-то направлялся в расположенные в хвосте самолета туалеты, но особой спешки при этом не проявляли.
Лететь предстояло около четырех часов, и пассажиры чартерного рейса хорошо подготовились к путешествию. В аэропорту все запаслись большим количеством газет и журналов и принялись просматривать их, еще когда самолет выруливал на взлетную полосу. А после набора высоты в салоне началось хаотическое движение.
Ситичкин, сидевший во время взлета рядом с Игнатьевой, отправился к Сизову и, нависнув над ним, начал что-то рассказывать. Будущие члены Совета директоров собрались вместе в конце первого салона - видимо, уже сейчас их тянула друг к другу общая "сталеварская" судьба. На своих местах остались только Игнатьева, которая читала какую-то толстую книгу, временами посматривая в иллюминатор, и Рудольф Кроль.
При взлете начальник службы безопасности сидел как прилежный ученик: прижавшись затылком к подголовнику кресла и глядя прямо перед собой. Когда погасло табло "Не курить", он тяжело наклонился на один бок, достал из кармана сигареты и закурил, с таким же удовольствием втянув в себя первую порцию дыма, как вдыхает свежий воздух человек, только что снявший противогаз.
Появление Кроля в самолете было полной неожиданностью для Реброва. В нем занозой засела тревога. Виктор подумал, что профессионал такого класса, как Кроль, вполне мог задаться вопросом хотя бы для тренировки ума: почему этот журналист все время крутится вокруг банка? И если два месяца назад, напросившись на интервью к начальнику службы безопасности "Московского кредита", Ребров даже пытался немного завести собеседника вопросами, то после поездки на Северный Кавказ и встречи с Дзгоевым, ему очень не хотелось дразнить Кроля без особой на то необходимости.
"Хорошо еще, - мелькнуло у него в голове, - что Игнатьева не открыла этому упырю мое отягощенное различными газетными статьями прошлое. Тогда уж точно я не избежал бы его пристального внимания. И кто знает, чем бы это закончилось. В любом случае, сейчас меня в этом самолете не было бы". Он ощутил что-то вроде чувства благодарности к Анне и невольно отыскал взглядом, тремя рядами впереди, ее отсвечивавшую медью шевелюру.
И тут же накатилась тревога за нее. Игнатьева могла иметь серьезные неприятности, если бы обнаружилась ее "неверность" банку, тогда как для самого Реброва существовала возможность немедленно бросить все и даже эффектно хлопнуть при этом дверью.
Однако Виктор не хотел выходить из игры немедленно, а тем более хлопать дверью здесь, на высоте в десять тысяч метров. Да и вообще казалось обидным бросать все после того, как он приложил колоссальные усилия, чтобы Большаков пересекся с Шелестом, и ему самому удалось так близко подобраться к "Московскому кредиту".
Пока Ребров обдумывал возможные последствия неожиданной встречи, Кроль докурил сигарету, загасил ее в спрятанной в подлокотнике кресла пепельнице и повел по салону взглядом. Его глаза остановились на Викторе. Причем начальник службы безопасности повернул только голову, а его внушительное туловище осталось совершенно неподвижным. Казалось, оно уже успело срастись с креслом и из самолета их придется выносить вместе.
Виктор кивнул, все еще надеясь отделаться этим приветствием, но затем, повинуясь чему-то гипнотическому во взгляде Рудольфа Кроля, пересел к проходу.
- Летите с нами? - спросил Кроль, хотя было такое впечатление, что для него это не новость.
- Как видите, - сказал Ребров, - только я работаю уже в другой конторе - в Союзе молодых российских предпринимателей.
- И чем занимается ваша организация?
- Отстаивает интересы всех обездоленных и сирых толстосумов.
- Благородное, очень благородное дело, - одобрительно покивал головой Кроль. - Собираетесь защищать и нас?
- Будем стараться. Это - наш долг! - заверил его Виктор.
- Прекрасно, прекрасно.... Ну а как статья, ради которой вы приходили? Что-то я ее не встречал.
- Да, знаете, хотелось написать что-то серьезное об охранных службах банков, но не успел собрать необходимый материал - ушел из газеты в союз.
- Что так? - без особого любопытства поинтересовался Кроль.
- Да все, как обычно в таких случаях: маленькая зарплата, плохое начальство...
- Простите, а в каком издании вы работали? Что-то я забыл...
- Э-э-э... - стал вспоминать Виктор название детища Маши Момот. "День столицы".
- Да-да, припоминаю...
От продолжения этого щекотливого разговора Реброва спасло то, что стюардессы начали разносить обед, и он, пробормотав что-то невнятное, перебрался на свое место, словно в другом кресле его бы не покормили.
Поглощая кусок курицы с золотистым рисом, Виктор посматривал в иллюминатор. Сверху земля оказалась похожа на шкуру далматина - огромные заснеженные пространства были усыпаны темными островками леса, и чем дальше они улетали на восток, в Сибирь, тем все чаще эти темные пятна сливались в сплошные, мрачные массивы тайги.
4
После обеда Рудольф Кроль задремал, по-детски открыв рот. Если не встречаться с его пронизывающим, умным взглядом, то как-то даже трудно поверить, что из-за этой груды мяса Георгий Дзгоев уже несколько месяцев прятался на Северном Кавказе. Ситичкин продолжал разговаривать с Сизовым, только теперь он уже не стоял, а сидел рядом с первым вице-президентом банка. А Игнатьева по-прежнему в одиночестве читала книгу.
- Я могу к вам подсесть? - подошел к ней Ребров.
- Очередной допрос или хотите устроить мне очную ставку? - спросила она.
Это прозвучало довольно враждебно, но в то же время не содержало прямого запрета сесть рядом.
- Мне кажется, - сказал он, опускаясь в кресло, - что, оказавшись на такой высоте, в замкнутом пространстве, где нельзя плеснуть чаем в лицо собеседнику и уйти, мы могли бы попытаться понять друг друга или просто поговорить на какие-нибудь отвлеченные темы.
- Например?
- Да о чем угодно. Например, как каждый из нас готовит по утрам яичницу. У меня есть превосходный рецепт: берете два яйца...
- По утрам я пью только чай, - перебила она его.
- Если говорить серьезно, - заметил Ребров, - то в нынешней поездке нам довольно много времени придется находиться вместе или, точнее, где-то рядом. И глупо делать при этом вид, что мы не замечаем друг друга, словно повздорившие влюбленные старшеклассники.
Игнатьева промолчала.
- Может быть, нам стоит познакомиться поближе? Хотите, я расскажу о себе? - предложил Виктор.
- Пощадите...
- Тогда давайте я расскажу вам о вас.
- О том, что я член мафии?
- Нет! - решительно замотал он головой. - Например, что у вас в роду какие-то арабские корни. Или ваша бабушка была откуда-то из Грузии или Армении... в общем, она не была славянкой... Или дедушка...
Игнатьева засмеялась и немного смягчилась:
- Не смешите: или бабушка, или дедушка... Хотя в общем-то... Дедуктивный метод?
- У вас глаза, как у женщин на древнеегипетских папирусах.
- Что еще?
- Думаю, что не очень давно вы расстались с близким вам человеком.
- Это тоже по глазам?
- В вашем кабинете я видел целых четыре вазы для цветов, - стал пояснять он свое предположение. - Я приезжал к вам несколько раз, и всегда они были пустые. Если бы вы держали вазы так, на всякий случай, то их было бы одна-две. Значит, совсем недавно вам кто-то довольно часто дарил цветы... Возможно, эти вазы вы перевезли с предыдущей работы, однако речь все равно идет о не таком уж далеком прошлом.
Очевидно, он попал в точку или совсем рядом, так как Анна немного разозлилась.
- Дались вам эти вазы, - отмахнулась она.
- Не скажите. Они принципиально изменили мое отношение к вам, запротестовал Ребров полушутя-полусерьезно.
Ее тонкие черные брови вопросительно взлетели вверх.
- Да-да! - подтвердил Виктор. - Мы с вами знакомы уже более полугода, виделись много раз, и ни в одну из этих встреч вы не расслабились, не раскрылись. Как разведчик на задании. Согласитесь, для женщины - это... ну, не очень типично. И только эти четыре вазы сказали мне, что вы нормальный, живой человек, из крови и плоти, причем, на мой взгляд, плоти... очень симпатичной, - рискнул он.
У нее вырвался вполне человеческий, даже немного фривольный смешок.
- Вы все-таки наглец! - сказала она, невольно втягиваясь в этот треп. - Ну, хорошо, допустим кто-то и дарил мне цветы. Но это, скорее, говорит о каких-то чувствах того человека, а вовсе не о моих. Почему же вы все-таки пришли к такому странному для вас выводу, что я нормальная, живая женщина?
- Опять же из-за этих ваз. Они однозначно свидетельствуют, что вы любите цветы, что вам было бы жаль, если бы они завяли. Можно предположить, что, поставив их в вазы, вы потом за ними ухаживали, подрезали, подливали воду. А любовь к цветам - это как любовь к детям. А дальше сама собой выстраивается логическая цепочка: вы можете испытывать обычные для нормальных женщин чувства - нежность, жалость, страх... ту же любовь. Я начинаю подозревать, что вы умеете даже плакать.
- Господи, сколько вы нагородили-то вокруг этих ваз! - теперь уже не сдерживаясь, засмеялась Анна. - И стоило ли такому Шерлоку Холмсу, занятому важными расследованиями, так много думать о женщине, которая высчитала себе цену до третьего знака и вряд ли уступит хоть копейку.
Реброву показалось, что они впервые говорят, как старые хорошие знакомые, и даже немного флиртуют, словно симпатизирующие друг другу мужчина и женщина.
- Кстати, по поводу этой цены... простите меня за все, что я наговорил вам в том ресторанчике на Арбате, - извинился Виктор.
- А вы меня за ту чашку чая, - не отстала она в любезности. - Должна признать, у вас богатое воображение. Может быть, вы напрасно бросили журналистику?
- Ничего я не бросал, - возразил Виктор. - Я ушел из одной газеты, и не исключено, что со временем окажусь в какой-нибудь другой.
- Вы - летун или просто склочник, который не может ладить с людьми?
- Ни то ни другое. Просто два года назад я понял: надо что-то изменить в своей жизни, научиться быть свободным. Тогда я жил в одном маленьком городке и, бросив все, переехал в Москву.
- Честно говоря, я вас не поняла, - вопросительно изогнула она свои тонкие брови.
- Попытаюсь объяснить. Еще в школе, меня как раз приняли в пионеры, мы всем классом боролись за свободу негров в Америке. Потом я стал комсомольцем, и мы боролись уже за свободу братской Кубы. Когда в стране началась перестройка, я работал в городской газете, и мы боролись за свободу предпринимательства. Это продолжалось до тех пор, пока я не понял: с этой постоянной коллективной борьбой, которая происходит в нашей стране, независимо от того, кто ее возглавляет - коммунисты или демократы, я сам не свободен. Поэтому я решил, - он постарался сказать это с легкой иронией, свой главный вклад в перестройку я сделаю тогда, когда перестану участвовать во всех этих кампаниях и начну делать то, что мне нравится: самостоятельно выбирать работу, президента, место проживания.
- И у вас это получается?
- Пока не всегда. Но я - стараюсь, иногда делаю ошибки, и поэтому бывают конфликты...
- Если для вас так легко поменять место, где вы живете, работу, свое окружение, то зачем же вы так вцепились в Шелеста? - спросила Игнатьева. Отойдите в сторону и будьте свободны от него.
- Хочу обратить ваше внимание, что не я упомянул эту фамилию, заметил Ребров. - Но раз мы о нем вспомнили... В общем, с Шелестом ситуация особая... Я уже говорил вам, что он поступил со мной, как с полным ничтожеством. Как с человеком, который не может ответить на унижение. А без самоуважения невозможна та самая свобода. Отстоять свое достоинство для меня в данном случае - дело принципа. Фактически ваш начальник - это... это... - попытался подобрать он точное сравнение, - это как компартия, мечтавшая сделать из меня что-то неодушевленное, серое. Покориться ему значит вернуться в рабское прошлое. Поэтому ваш Шелест угрожает моей свободе, и я с ним борюсь...
- Шелест вовсе не мой, - поправила его Анна.
- Извините.
- Вас можно понять, - с заметным усилием сказала она. - Но хотела бы сразу предупредить: я не буду вам помогать. Хотя и не буду делать что-то во вред. Я не рассказала о вас Кролю, не расскажу и Шелесту.
Ребров с досадой зажмурился и потер лоб пальцами.
- Что-то случилось? - спросила Игнатьева.
- Да, сейчас вы обидели меня дважды. Во-первых, ваши слова можно понять так, будто бы я ищу с вами контакты только для того, чтобы вы помогали мне в борьбе с вашим... начальником. А во-вторых, вы хотите сделать мне одолжение, в котором я не нуждаюсь. Можете говорить Шелесту обо мне все, что угодно. Я его не боюсь!
Лицо Анны, минуту назад сиявшее улыбкой, потухло, и на нем проступило раздражение.
- Но ведь я не могла ошибиться, - сказала она. - Пару месяцев назад вы обрадовались, когда узнали, что я ничего не сказала о вас Кролю.
- Да, - подтвердил Ребров, - мне было приятно узнать, что вы не с этой компанией. Однако обещание не рассказывать обо мне - это совсем другое дело. Может быть, вы меня еще спрячете у себя под юбкой?! В чем-чем, а в таких одолжениях и в вашей жалости я не нуждаюсь.
- Вы невозможный, кошмарный человек! - всерьез разозлилась она. - Даже когда к вам появляется хоть крохотное теплое чувство, вы способны тут же убить его!
Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы на свое место не вернулся Ситичкин. Лицо его как всегда было кислым, и он сразу стал говорить все еще кипевшей Игнатьевой о делах: по прибытии "группы захвата" в Заборск планировалось организовать пресс-конференцию, и это должна была сделать Анна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47