Не важно самое главное – ни в коем случае не давать ему время на размышления!
Соня подняла свои босые связанные ноги прямо к его лицу.
– Развяжи, – произнесла она глубоким голосом. Он скосил глаза ниже, под ее согнутые колени, туда, где темнели волосы ее лона.
– Если это последние мгновения моей жизни, – сказала она серьезно, заметив плотоядный блеск в его глазах, – то я не хочу их портить. Я хочу ими насладиться сполна.
Она бы удивилась, если бы он ей поверил.
Но он стал развязывать тугие узлы веревок.
За направлением этой веревки Соня проследила:
Этьен бросил ее на пол, себе под ноги. Должно быть, и первая валяется там же.
– Помассируй мне ноги, – попросила Соня с нежным придыханием, томно прикрыв глаза, – затекли…
Он положил ее ноги себе на плечи и стал их медленно массировать, то одну, то другую, целуя их попеременно.
"Сейчас начнется тот же самый вояж, что и с руками, – все выше и выше.
Больше у меня времени нет".
– Ай! – вскрикнула она. – Судорога! – Она схватилась за ногу. – Погоди, надо встать на нее!
Вот, она уже на ногах. На непослушных, деревянных ногах. Ничего, она попрыгает под предлогом судороги, разомнется немножко… Надо незаметно взять веревку, потом позволить ему себя обнять и – затянуть веревку на его шее.
Задушить его она вряд ли сумеет, но хотя бы придушит слегка и успеет выбраться отсюда, пока он очухается. Соня прыгала на одной ноге и внимательно оглядывалась. Лаз из подвала был прямо над столом, она сидела к нему спиной.
Значит, нужно забраться на стол, и с него уже…
– Прошло? – Этьен подозрительно смотрел на нее. Что-то она подзабыла о том, что собиралась насладиться последними минутами своей жизни.
– Прошло, – с упреком ответила ему Соня. – Это все из-за тебя! Как ты мог такое сделать!
Как бы наклониться и поднять незаметно веревку? Она пошарила ступней и наступила на веревку, прихватив ее пальцами ноги.
– Смотри! – Соня, приподняв рубашку, положила другую ногу на стол и указала ему на лиловые следы пут.
Этьен мельком глянул, не особенно заинтересовавшись ее маневром, схватил ее на руки и посадил снова на стол. Что-то она сделала не так, и он снова насторожился и перестал ей доверять.
Молча и зло он опрокинул ее навзничь и, встав между ее ног, приподнял их, разведя ей колени локтями. Веревка, зажатая в пальцах Сениной ступни висела почти у его уха. Нельзя, чтобы он ее заметил…
Соня протянула ему навстречу свои тонкие, холодные руки. Помедлив, он недоверчиво склонился к ней. Она притянула его к себе на грудь. Он поддался.
Соня обхватила его в талии ногами и стала гладить его по спине, задирая его рубашку, вонзая легонько ногти в его кожу. Этьен застонал от возбуждения. Ее руки разбегались по его спине все дальше и дальше, все ближе к ее ступне, лежащей на пояснице Этьена, в пальцах которой была зажата веревка. Шумно дыша, Этьен стал ерзать тазом между ее колен, налаживая свою поганку в нужном направлении. Напрягшись под ним, Соня рывком достала до своей ступни и сдернула с нее веревку. Этьен встревоженно приподнял голову, и Соня закончила движение руки, обвив веревку вокруг его шеи. Схватившись за концы, она начала ее натягивать. На лице Этьена изобразилось такое детское удивление, что на какое-то мгновение Соне стало его жалко. Но только на мгновение. Ее ноги крепко держали тело Этьена в своем кольце, в силу чего он, не имея возможности распрямиться, был вынужден опираться хотя бы на одну руку, пытаясь другой ослабить натяжение веревки. Соня тянула концы веревки изо всех сил, раскинув кулачки в стороны на столе. Он задыхался. Но этого было недостаточно. Соне не удавалось его даже просто легонько придушить, чтобы он выключился ненадолго…
Она стала наматывать веревку вокруг своих запястий, усиливая таким образом натяжение. Тогда Этьен, почувствовав, что это уже серьезно, уперся в ее тело головой – больно, твердо уперся, прищемив левую грудь, – и, опираясь на нее, высвободил себе обе руки. Теперь сила была на его стороне. Он по миллиметру отодвигал веревочную петлю от своего горла, ему уже удалось просунуть под нее пальцы, Сонины кулаки побелели и веревка врезалась в них до крови, а Этьен все оттягивал и оттягивал петлю, глядя на Соню тяжелым, убийственным взглядом…
Неожиданно Соня разомкнула ноги и ослабила натяжение веревки. Этьен начал выпрямляться. И, когда он достаточно распрямился, она изо всех сил ударила пяткой по поганке, которая странным образом до сих пор торчала жизнерадостно вверх.
Этьен взвыл и схватился за член. Воспользовавшись этим, Соня быстро накинула еще одну петлю вокруг его шеи и снова изо всех сил натянула веревку.
Этьен схватился за петлю. Тогда она еще раз ударила его в пах. Этьен согнулся, но урок усвоил и теперь одной рукой прикрывал пах, а другой держался за шею. Но Соня уже чувствовала, что она победила. Он еле дышал, красный, с бессмысленными вытаращенными черными глазами. Она дернула веревку на себя, со всей силой откидываясь назад, и Этьен начал заваливаться на нее. Соня быстро отодвинулась, давая ему упасть на стол. Когда его голова глухо стукнулась о дощатую поверхность, Соня встала над ним на колени и, завязывая веревку на его шее вместе с его просунутыми под нее пальцами покрепче, материлась', глотая слезы, всеми известными ей во французском языке неприличными словами. Этьен хрипел на столе. Закончив, Соня встала над ним во весь рост.
Она осмотрелась. На полу валялись обрывки других веревок, ее повязка с глаз… Она мстительно улыбнулась, спрыгнула на пол, подобрала вторую веревку и пихнула Этьена в бок. Этьен завалился вниз, на пол. Соня склонилась над ним. Он дергался, хрипя, и размахивал свободной рукой, пытаясь ее ударить. Не обращая на него внимания, Соня туго обмотала веревкой поганковидный член, сделала на нем крепкий узел, а второй конец, натянув, завязала у него на шее. Вот так.
Пусть теперь дергает своей шеей! У нее тоже достаточно воображения…
Удовлетворенно осмотрев плоды своего труда, она залезла на стол, сверкнув ягодицами из-под ночной рубашки уже безразличному ко всему Этьену, и стала выкарабкиваться из лаза.
К сведению тех, кто считает русский мат уникальным: во Французском языке (впрочем, в английском тоже) этот языковый пласт не менее богат, чем в русском…
Снаружи было намного холоднее. Или это только сейчас до нее дошло ощущение холода? Звезды утопали в черном небе, как бриллианты в черном бархате.
Она вспомнила, как Этьен что-то нес о драгоценностях. К черту! Небо как небо, звезды как звезды, ничего общего с ювелирными изделиями. Это космос, это бездонная глубина на нее смотрит, это свобода…
Соня все еще стояла, закинув голову вверх, босая, в холодной мокрой траве, белея ночной рубашкой посреди стылого черного леса, когда лучи фар закурились, заметались в висевшем над травой ночном тумане, и, выскакивая на ходу, к ней бежал Максим, раскидывая руки, и Реми маячил за ним, хватаясь за пистолет…
Глава 32
– Я, честно говоря, надеялся, что мы найдем в сейфе драгоценности, – сказал Реми, выходя субботним утром вместе с Максимом из комиссариата полиции.
– Или «письмо Максиму», которое до сих пор интригует меня… Но там было только это, – он указал на бумагу, которую уже держал в руках Максим.
– Потрясающе, – ответил Максим. – Как же все-таки удалось ее найти?
– Очень просто. Полиция ведь искала завещание, на худой конец – дарственную, запрашивала через нотариусов. И, естественно, ничего не нашла.
Потому что эта бумага – не то и не другое. Это – удостоверение владельца! На ваше имя. И оно спокойно лежало в банковском сейфе Арно. Его номер был записан в записной книжке, которая нашлась в кармане его куртки… Он удивительно тонкий человек был, ваш дядя. Вы даже не представляете, через что вам пришлось бы пройти, если бы он сделал завещание или дарственную! Вам бы пришлось продать ваше наследство, чтобы выплатить налоги за право его получить! Такая у нас парадоксальная система налогообложения. А с удостоверением владельца вам ничто не грозит. Должно быть, Арно Дор использовал все свои связи, чтобы выправить вам этот документик… Можете теперь спокойно увозить ваш столик к себе в Россию. Думаю, что Пьер вам подскажет, как его наилучшим образом переправить…
Они медленно брели по направлению к метро – Максим отказался от любезного предложения детектива подвезти его до дома, и теперь Реми провожал его до станции, наслаждаясь радостно проглянувшим солнцем и теплом.
– Мне одно осталось неясно в этой истории, – сказал Максим. – Так вроде бы все уже уложилось в моей голове: Этьен продумал и осуществил это «актерское преступление»… лучше сказать: дьявольское преступление – из-за драгоценностей, о которых он узнал из дядиной книги…
– И из-за любви к Соне.
– Его психиатру еще не показывали? – не сумел совладать с собой Максим.
– Он ведь явно ненормальный!
Реми пожал плечами.
– Ну-ну, – сказал он, – продолжайте.
– Этот мерзавец сам разыграл нас по телефону, – перевел дух Максим, справляясь со своим негодованием, – подделав оба голоса; он лично загримировался под араба и угнал машину по перевозке мебели – никто и не думал нанимать араба на кражу… Так? Ключи, должно быть, сделал с Сониных, и от ее дома, и от квартиры Арно… Он ведь ходил к ним как к себе домой! Этьен, переодевшись в женщину, пытался проникнуть в дядину квартиру, рассчитывая, что меня там нет, – хотел, видимо, попытаться найти (возможно, уже не в первый раз?) тайник…
– Не в первый, – кивнул Реми. – Но ему каждый раз не хватало времени, как он объяснил на допросе, – Я ему помешал. Он попытался меня устранить. Может, он и не хотел меня убивать – с него бы хватило, если бы я попал в больницу… Потом мы сменили замок. Стало ясно, что до тайника, пока я здесь, ему не добраться, а когда я уеду – вместе со столиком, – то тем более. Даже если бы оказалось, что завещания нет, – в любом случае столик уходил, вместе с драгоценностями в нем.
Попади столик к Пьеру – тот бы уж непременно облазил все его щелочки и нашел бы тайник, набитый драгоценностями, – так, должно быть, рассудил этот милый мальчик… Правильно?
Реми согласно кивал.
– Он торопился… Поэтому он попытался сбить меня на машине. Машине Маргерит, то есть ее покойного мужа, которой он пользовался так же, как и чувствами этой смешной дамы… Она в свою очередь скрывала эту слабость ото всех, что ему было на руку. Я верно излагаю историю?
– Верно-верно.
– Машину Арно он оставил недалеко от дома Ксавье, чтобы поморочить всем голову, а кинжал взял из коллекции Пьера, чтобы бросить на него подозрение. С той же целью он спрятал тело Арно в его саду…
– Рассчитывал освободить себе доступ еще и к Соне, – уточнил Реми. – Так чего вы не понимаете?
– А вот чего: что он делал в саду у Сони? Следил за ней?
– Здесь скорее уместно слово «подсматривал»… Причем давно, это вошло у него в привычку. Но знаете какое он дал еще объяснение? В тот самый раз, когда Соня увидела его в саду и приняла за Пьера, – в тот самый раз он пришел в сад с целью немного раскопать яму!
– Раскопать яму… Зачем?!
– Не поверите, Максим! Он хотел, чтобы тело Арно поскорее нашли. Потому что если бы тело пролежало дольше в мокрой земле, оно бы разложилось еще больше, а он пожалел Соню! Пощадил ее нервы.
Максима передернуло.
– Он больной. Скажите им, пусть его покажут психиатру. Впрочем, нет, не надо, а то еще освободят его от ответственности за все, что он сделал… Не надо, не говорите.
Реми улыбнулся.
– Они сами решат, Максим. Вход в метро был перед ними.
– Я постараюсь приехать на похороны, – сказал Реми. – Но не уверен: такое накопилось в делах, пока убийством вашего дяди занимался…
Он коснулся рукава Максима.
– Если не увидимся – до свидания. Я вам желаю успехов. Я обязательно схожу ваш фильм посмотреть, когда пойдет…
Максим тряхнул протянутую ему руку с таким чувством, что детектив, не удержавшись, сошел с места.
Что ж, хеппи-энд, думал Максим, возвращаясь домой. Преступник в тюрьме, вернее, в тюремной больнице; Пьер на свободе, Соня при Пьере, Ксавье при своем вине, столик при законном наследнике… Мадлен тоже не в убытке: она взяла на себя все хлопоты, легко уступленные ей Соней, связанные с похоронами Арно-Дора, которые Мадлен намеревалась сделать очень пышными, и, похоже, наслаждалась ролью дочери знаменитого актера – договаривалась с различными организациями, с медиа, давала интервью… К тому же это послужит рекламой для ее бизнеса…
Вадим занят по уши монтажом незаконченного, но уже разрекламированного фильма… Всем сестрам по серьгам. И ему пора возвращаться. В понедельник похороны – во вторник в Москву.
Там его ждут его дела, его фильмы, его женщины.
Сценарий они так и не написали с Вадимом. Максим вдруг понял одну очень простую вещь: он не готов к этому фильму. Он смотрел на историю своих предков глазами потомка, знающего трагический конец их истории. И пафос этого трагического знания накладывал свой отпечаток на каждую увиденную им в воображении сцену, разворачивая действие, тяжелое и мрачное… Он был еще не готов увидеть эту жизнь их глазами, глазами людей, эту жизнь живших, глазами, полными любви, надежд, иллюзий, страха – и снова надежд… А за темы, к которым ты не готов, лучше не браться. Пока что они условились с Вадимом продолжить работу через два месяца – надо отойти от всех этих ужасных событий, так плотно занявших его время и мысли. И чувства.
Кто знает, может быть, присутствие этого столика у него дома, в Москве, поможет ему, навеет, нашепчет правильную интонацию…
Максим нашел в стенном шкафчике инструменты, уселся на пол и принялся отвинчивать ножки столика от пола.
…Первым выскользнул на пол тонкий белый свиток, стянутый резинкой. Он выпал из левой ножки, оказавшейся полой. Максим заглянул в темное отверстие.
Там, кажется, было что-то еще. Подцепив отверткой, он легонько потянул. На пол шмякнулся маленький кисетик из малинового шелка.
Максим стащил резинку с бумаги.
Дорогой мой Максим!..
Вот оно, «письмо Максиму», которое так интриговало Реми.
Он растянул витой черный шнурок, стягивавший горлышко кисета.
Вот они, драгоценности.
Дорогой мой Максим! Сейчас, по моему плану, ты находишься в квартире один…
«Да, дядя, один».
…И, по моему плану, завтра-послезавтра ты должен уезжать к себе в Москву…
«Я не уеду завтра, дядя. Послезавтра твои похороны…»
…И сейчас ты отвинчиваешь ножки столика, чтобы упаковать его и отправить. И, неожиданно для себя, ты нашел это письмо и маленький мешочек с ним…
«Так точно, Арно…»
…В мешочке – драгоценности. Это драгоценности, принадлежавшие Наталье и Дмитрию Дориным, твоим бабушке и дедушке, которые они отправили в тайнике столика во Францию.
В столике есть тайник. Нужно найти планку в донышке и нажать на нее…
«Я уже нашел, Арно, спасибо».
…Я его давно обнаружил, но тайник был пуст. Разумеется, я не придал этому значения. Ну разве что пожалел немного, что там ничего не оказалось.
Однажды, примерно год назад, какой-то человек, которого полиция так и не сумела разыскать, попытался выкрасть твой столик. Вскоре после этой неудавшейся кражи я решил привинтить столик к полу – кто знает, вдруг бы следующая попытка кражи оказалась удачной? Я начал его привинчивать. Одна ножка оказалась полая… Так обнаружился еще один тайник, который, должно быть, твой дедушка сам высверлил в ножке, не доверяя надежности царского тайника. Возможно, он был прав…
Тогда-то я и нашел этот мешочек. В нем было восемь бриллиантов и шесть рубинов, все очень крупные…
Максим высыпал камни. Сухо постукивая друг о друга, они выскользнули из шелка и тускло засветились на полу затуманенными временем гранями. Я говорю «было», Максим, и в этом все дело. Ты удивляешься, должно быть, отчего это такая странная манера вернуть тебе то, что тебе принадлежит ? Отчего это я оставил тебя одного, наедине со столиком, вместо того, чтобы торжественно вручить тебе фамильные драгоценности? Но манера эта неспроста: мне стыдно, племянник, произнести тебе в лицо то, что ты прочитаешь сейчас.
На бумаге признаваться легче. Я у тебя украл драгоценности, Максим. Я у тебя взял два бриллианта для своей дочери. Нет, не для Сони. Для другой. У меня есть еще одна дочь, Максим, хотя об этом никто не знает. Ее зовут Мадлен…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Соня подняла свои босые связанные ноги прямо к его лицу.
– Развяжи, – произнесла она глубоким голосом. Он скосил глаза ниже, под ее согнутые колени, туда, где темнели волосы ее лона.
– Если это последние мгновения моей жизни, – сказала она серьезно, заметив плотоядный блеск в его глазах, – то я не хочу их портить. Я хочу ими насладиться сполна.
Она бы удивилась, если бы он ей поверил.
Но он стал развязывать тугие узлы веревок.
За направлением этой веревки Соня проследила:
Этьен бросил ее на пол, себе под ноги. Должно быть, и первая валяется там же.
– Помассируй мне ноги, – попросила Соня с нежным придыханием, томно прикрыв глаза, – затекли…
Он положил ее ноги себе на плечи и стал их медленно массировать, то одну, то другую, целуя их попеременно.
"Сейчас начнется тот же самый вояж, что и с руками, – все выше и выше.
Больше у меня времени нет".
– Ай! – вскрикнула она. – Судорога! – Она схватилась за ногу. – Погоди, надо встать на нее!
Вот, она уже на ногах. На непослушных, деревянных ногах. Ничего, она попрыгает под предлогом судороги, разомнется немножко… Надо незаметно взять веревку, потом позволить ему себя обнять и – затянуть веревку на его шее.
Задушить его она вряд ли сумеет, но хотя бы придушит слегка и успеет выбраться отсюда, пока он очухается. Соня прыгала на одной ноге и внимательно оглядывалась. Лаз из подвала был прямо над столом, она сидела к нему спиной.
Значит, нужно забраться на стол, и с него уже…
– Прошло? – Этьен подозрительно смотрел на нее. Что-то она подзабыла о том, что собиралась насладиться последними минутами своей жизни.
– Прошло, – с упреком ответила ему Соня. – Это все из-за тебя! Как ты мог такое сделать!
Как бы наклониться и поднять незаметно веревку? Она пошарила ступней и наступила на веревку, прихватив ее пальцами ноги.
– Смотри! – Соня, приподняв рубашку, положила другую ногу на стол и указала ему на лиловые следы пут.
Этьен мельком глянул, не особенно заинтересовавшись ее маневром, схватил ее на руки и посадил снова на стол. Что-то она сделала не так, и он снова насторожился и перестал ей доверять.
Молча и зло он опрокинул ее навзничь и, встав между ее ног, приподнял их, разведя ей колени локтями. Веревка, зажатая в пальцах Сениной ступни висела почти у его уха. Нельзя, чтобы он ее заметил…
Соня протянула ему навстречу свои тонкие, холодные руки. Помедлив, он недоверчиво склонился к ней. Она притянула его к себе на грудь. Он поддался.
Соня обхватила его в талии ногами и стала гладить его по спине, задирая его рубашку, вонзая легонько ногти в его кожу. Этьен застонал от возбуждения. Ее руки разбегались по его спине все дальше и дальше, все ближе к ее ступне, лежащей на пояснице Этьена, в пальцах которой была зажата веревка. Шумно дыша, Этьен стал ерзать тазом между ее колен, налаживая свою поганку в нужном направлении. Напрягшись под ним, Соня рывком достала до своей ступни и сдернула с нее веревку. Этьен встревоженно приподнял голову, и Соня закончила движение руки, обвив веревку вокруг его шеи. Схватившись за концы, она начала ее натягивать. На лице Этьена изобразилось такое детское удивление, что на какое-то мгновение Соне стало его жалко. Но только на мгновение. Ее ноги крепко держали тело Этьена в своем кольце, в силу чего он, не имея возможности распрямиться, был вынужден опираться хотя бы на одну руку, пытаясь другой ослабить натяжение веревки. Соня тянула концы веревки изо всех сил, раскинув кулачки в стороны на столе. Он задыхался. Но этого было недостаточно. Соне не удавалось его даже просто легонько придушить, чтобы он выключился ненадолго…
Она стала наматывать веревку вокруг своих запястий, усиливая таким образом натяжение. Тогда Этьен, почувствовав, что это уже серьезно, уперся в ее тело головой – больно, твердо уперся, прищемив левую грудь, – и, опираясь на нее, высвободил себе обе руки. Теперь сила была на его стороне. Он по миллиметру отодвигал веревочную петлю от своего горла, ему уже удалось просунуть под нее пальцы, Сонины кулаки побелели и веревка врезалась в них до крови, а Этьен все оттягивал и оттягивал петлю, глядя на Соню тяжелым, убийственным взглядом…
Неожиданно Соня разомкнула ноги и ослабила натяжение веревки. Этьен начал выпрямляться. И, когда он достаточно распрямился, она изо всех сил ударила пяткой по поганке, которая странным образом до сих пор торчала жизнерадостно вверх.
Этьен взвыл и схватился за член. Воспользовавшись этим, Соня быстро накинула еще одну петлю вокруг его шеи и снова изо всех сил натянула веревку.
Этьен схватился за петлю. Тогда она еще раз ударила его в пах. Этьен согнулся, но урок усвоил и теперь одной рукой прикрывал пах, а другой держался за шею. Но Соня уже чувствовала, что она победила. Он еле дышал, красный, с бессмысленными вытаращенными черными глазами. Она дернула веревку на себя, со всей силой откидываясь назад, и Этьен начал заваливаться на нее. Соня быстро отодвинулась, давая ему упасть на стол. Когда его голова глухо стукнулась о дощатую поверхность, Соня встала над ним на колени и, завязывая веревку на его шее вместе с его просунутыми под нее пальцами покрепче, материлась', глотая слезы, всеми известными ей во французском языке неприличными словами. Этьен хрипел на столе. Закончив, Соня встала над ним во весь рост.
Она осмотрелась. На полу валялись обрывки других веревок, ее повязка с глаз… Она мстительно улыбнулась, спрыгнула на пол, подобрала вторую веревку и пихнула Этьена в бок. Этьен завалился вниз, на пол. Соня склонилась над ним. Он дергался, хрипя, и размахивал свободной рукой, пытаясь ее ударить. Не обращая на него внимания, Соня туго обмотала веревкой поганковидный член, сделала на нем крепкий узел, а второй конец, натянув, завязала у него на шее. Вот так.
Пусть теперь дергает своей шеей! У нее тоже достаточно воображения…
Удовлетворенно осмотрев плоды своего труда, она залезла на стол, сверкнув ягодицами из-под ночной рубашки уже безразличному ко всему Этьену, и стала выкарабкиваться из лаза.
К сведению тех, кто считает русский мат уникальным: во Французском языке (впрочем, в английском тоже) этот языковый пласт не менее богат, чем в русском…
Снаружи было намного холоднее. Или это только сейчас до нее дошло ощущение холода? Звезды утопали в черном небе, как бриллианты в черном бархате.
Она вспомнила, как Этьен что-то нес о драгоценностях. К черту! Небо как небо, звезды как звезды, ничего общего с ювелирными изделиями. Это космос, это бездонная глубина на нее смотрит, это свобода…
Соня все еще стояла, закинув голову вверх, босая, в холодной мокрой траве, белея ночной рубашкой посреди стылого черного леса, когда лучи фар закурились, заметались в висевшем над травой ночном тумане, и, выскакивая на ходу, к ней бежал Максим, раскидывая руки, и Реми маячил за ним, хватаясь за пистолет…
Глава 32
– Я, честно говоря, надеялся, что мы найдем в сейфе драгоценности, – сказал Реми, выходя субботним утром вместе с Максимом из комиссариата полиции.
– Или «письмо Максиму», которое до сих пор интригует меня… Но там было только это, – он указал на бумагу, которую уже держал в руках Максим.
– Потрясающе, – ответил Максим. – Как же все-таки удалось ее найти?
– Очень просто. Полиция ведь искала завещание, на худой конец – дарственную, запрашивала через нотариусов. И, естественно, ничего не нашла.
Потому что эта бумага – не то и не другое. Это – удостоверение владельца! На ваше имя. И оно спокойно лежало в банковском сейфе Арно. Его номер был записан в записной книжке, которая нашлась в кармане его куртки… Он удивительно тонкий человек был, ваш дядя. Вы даже не представляете, через что вам пришлось бы пройти, если бы он сделал завещание или дарственную! Вам бы пришлось продать ваше наследство, чтобы выплатить налоги за право его получить! Такая у нас парадоксальная система налогообложения. А с удостоверением владельца вам ничто не грозит. Должно быть, Арно Дор использовал все свои связи, чтобы выправить вам этот документик… Можете теперь спокойно увозить ваш столик к себе в Россию. Думаю, что Пьер вам подскажет, как его наилучшим образом переправить…
Они медленно брели по направлению к метро – Максим отказался от любезного предложения детектива подвезти его до дома, и теперь Реми провожал его до станции, наслаждаясь радостно проглянувшим солнцем и теплом.
– Мне одно осталось неясно в этой истории, – сказал Максим. – Так вроде бы все уже уложилось в моей голове: Этьен продумал и осуществил это «актерское преступление»… лучше сказать: дьявольское преступление – из-за драгоценностей, о которых он узнал из дядиной книги…
– И из-за любви к Соне.
– Его психиатру еще не показывали? – не сумел совладать с собой Максим.
– Он ведь явно ненормальный!
Реми пожал плечами.
– Ну-ну, – сказал он, – продолжайте.
– Этот мерзавец сам разыграл нас по телефону, – перевел дух Максим, справляясь со своим негодованием, – подделав оба голоса; он лично загримировался под араба и угнал машину по перевозке мебели – никто и не думал нанимать араба на кражу… Так? Ключи, должно быть, сделал с Сониных, и от ее дома, и от квартиры Арно… Он ведь ходил к ним как к себе домой! Этьен, переодевшись в женщину, пытался проникнуть в дядину квартиру, рассчитывая, что меня там нет, – хотел, видимо, попытаться найти (возможно, уже не в первый раз?) тайник…
– Не в первый, – кивнул Реми. – Но ему каждый раз не хватало времени, как он объяснил на допросе, – Я ему помешал. Он попытался меня устранить. Может, он и не хотел меня убивать – с него бы хватило, если бы я попал в больницу… Потом мы сменили замок. Стало ясно, что до тайника, пока я здесь, ему не добраться, а когда я уеду – вместе со столиком, – то тем более. Даже если бы оказалось, что завещания нет, – в любом случае столик уходил, вместе с драгоценностями в нем.
Попади столик к Пьеру – тот бы уж непременно облазил все его щелочки и нашел бы тайник, набитый драгоценностями, – так, должно быть, рассудил этот милый мальчик… Правильно?
Реми согласно кивал.
– Он торопился… Поэтому он попытался сбить меня на машине. Машине Маргерит, то есть ее покойного мужа, которой он пользовался так же, как и чувствами этой смешной дамы… Она в свою очередь скрывала эту слабость ото всех, что ему было на руку. Я верно излагаю историю?
– Верно-верно.
– Машину Арно он оставил недалеко от дома Ксавье, чтобы поморочить всем голову, а кинжал взял из коллекции Пьера, чтобы бросить на него подозрение. С той же целью он спрятал тело Арно в его саду…
– Рассчитывал освободить себе доступ еще и к Соне, – уточнил Реми. – Так чего вы не понимаете?
– А вот чего: что он делал в саду у Сони? Следил за ней?
– Здесь скорее уместно слово «подсматривал»… Причем давно, это вошло у него в привычку. Но знаете какое он дал еще объяснение? В тот самый раз, когда Соня увидела его в саду и приняла за Пьера, – в тот самый раз он пришел в сад с целью немного раскопать яму!
– Раскопать яму… Зачем?!
– Не поверите, Максим! Он хотел, чтобы тело Арно поскорее нашли. Потому что если бы тело пролежало дольше в мокрой земле, оно бы разложилось еще больше, а он пожалел Соню! Пощадил ее нервы.
Максима передернуло.
– Он больной. Скажите им, пусть его покажут психиатру. Впрочем, нет, не надо, а то еще освободят его от ответственности за все, что он сделал… Не надо, не говорите.
Реми улыбнулся.
– Они сами решат, Максим. Вход в метро был перед ними.
– Я постараюсь приехать на похороны, – сказал Реми. – Но не уверен: такое накопилось в делах, пока убийством вашего дяди занимался…
Он коснулся рукава Максима.
– Если не увидимся – до свидания. Я вам желаю успехов. Я обязательно схожу ваш фильм посмотреть, когда пойдет…
Максим тряхнул протянутую ему руку с таким чувством, что детектив, не удержавшись, сошел с места.
Что ж, хеппи-энд, думал Максим, возвращаясь домой. Преступник в тюрьме, вернее, в тюремной больнице; Пьер на свободе, Соня при Пьере, Ксавье при своем вине, столик при законном наследнике… Мадлен тоже не в убытке: она взяла на себя все хлопоты, легко уступленные ей Соней, связанные с похоронами Арно-Дора, которые Мадлен намеревалась сделать очень пышными, и, похоже, наслаждалась ролью дочери знаменитого актера – договаривалась с различными организациями, с медиа, давала интервью… К тому же это послужит рекламой для ее бизнеса…
Вадим занят по уши монтажом незаконченного, но уже разрекламированного фильма… Всем сестрам по серьгам. И ему пора возвращаться. В понедельник похороны – во вторник в Москву.
Там его ждут его дела, его фильмы, его женщины.
Сценарий они так и не написали с Вадимом. Максим вдруг понял одну очень простую вещь: он не готов к этому фильму. Он смотрел на историю своих предков глазами потомка, знающего трагический конец их истории. И пафос этого трагического знания накладывал свой отпечаток на каждую увиденную им в воображении сцену, разворачивая действие, тяжелое и мрачное… Он был еще не готов увидеть эту жизнь их глазами, глазами людей, эту жизнь живших, глазами, полными любви, надежд, иллюзий, страха – и снова надежд… А за темы, к которым ты не готов, лучше не браться. Пока что они условились с Вадимом продолжить работу через два месяца – надо отойти от всех этих ужасных событий, так плотно занявших его время и мысли. И чувства.
Кто знает, может быть, присутствие этого столика у него дома, в Москве, поможет ему, навеет, нашепчет правильную интонацию…
Максим нашел в стенном шкафчике инструменты, уселся на пол и принялся отвинчивать ножки столика от пола.
…Первым выскользнул на пол тонкий белый свиток, стянутый резинкой. Он выпал из левой ножки, оказавшейся полой. Максим заглянул в темное отверстие.
Там, кажется, было что-то еще. Подцепив отверткой, он легонько потянул. На пол шмякнулся маленький кисетик из малинового шелка.
Максим стащил резинку с бумаги.
Дорогой мой Максим!..
Вот оно, «письмо Максиму», которое так интриговало Реми.
Он растянул витой черный шнурок, стягивавший горлышко кисета.
Вот они, драгоценности.
Дорогой мой Максим! Сейчас, по моему плану, ты находишься в квартире один…
«Да, дядя, один».
…И, по моему плану, завтра-послезавтра ты должен уезжать к себе в Москву…
«Я не уеду завтра, дядя. Послезавтра твои похороны…»
…И сейчас ты отвинчиваешь ножки столика, чтобы упаковать его и отправить. И, неожиданно для себя, ты нашел это письмо и маленький мешочек с ним…
«Так точно, Арно…»
…В мешочке – драгоценности. Это драгоценности, принадлежавшие Наталье и Дмитрию Дориным, твоим бабушке и дедушке, которые они отправили в тайнике столика во Францию.
В столике есть тайник. Нужно найти планку в донышке и нажать на нее…
«Я уже нашел, Арно, спасибо».
…Я его давно обнаружил, но тайник был пуст. Разумеется, я не придал этому значения. Ну разве что пожалел немного, что там ничего не оказалось.
Однажды, примерно год назад, какой-то человек, которого полиция так и не сумела разыскать, попытался выкрасть твой столик. Вскоре после этой неудавшейся кражи я решил привинтить столик к полу – кто знает, вдруг бы следующая попытка кражи оказалась удачной? Я начал его привинчивать. Одна ножка оказалась полая… Так обнаружился еще один тайник, который, должно быть, твой дедушка сам высверлил в ножке, не доверяя надежности царского тайника. Возможно, он был прав…
Тогда-то я и нашел этот мешочек. В нем было восемь бриллиантов и шесть рубинов, все очень крупные…
Максим высыпал камни. Сухо постукивая друг о друга, они выскользнули из шелка и тускло засветились на полу затуманенными временем гранями. Я говорю «было», Максим, и в этом все дело. Ты удивляешься, должно быть, отчего это такая странная манера вернуть тебе то, что тебе принадлежит ? Отчего это я оставил тебя одного, наедине со столиком, вместо того, чтобы торжественно вручить тебе фамильные драгоценности? Но манера эта неспроста: мне стыдно, племянник, произнести тебе в лицо то, что ты прочитаешь сейчас.
На бумаге признаваться легче. Я у тебя украл драгоценности, Максим. Я у тебя взял два бриллианта для своей дочери. Нет, не для Сони. Для другой. У меня есть еще одна дочь, Максим, хотя об этом никто не знает. Ее зовут Мадлен…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39