Странно, что я об этом раньше не задумался…
– О чем? – не мог понять Вадим.
– И это он предложил назвать тебя Вадимом?
– Ну да! Что ты так заинтересовался вдруг?
– Почему он предложил назвать тебя русским именем? Это имя редкое в России, нетипичное, почему?
– Странный ты какой-то. Он находит это имя красивым. К тому же у него был какой-то в роду предок, аристократ… Он ведь аристократ у нас, Арно.
– Где?
– Что где?
– О черт, где предок был? Во Франции?
– Нет, в России. Он там на русской принцессе женился или графине, не знаю я… Ты что, знаком с кем-то из этой семьи?
– Кажется…
– Да что ты? Вот Арно будет рад! Он ведь столько времени искал своих русских родственников, но безуспешно… И кто это?
– Вадим!
– Что?
– Ну пошевели мозгами!
– Пошевелил.
– И что?
– Не знаю.
– Напиши мою фамилию по-французски.
– Ты хочешь сказать… – глаза у Вадима сделались круглыми. – Слушай, ты что, хочешь сказать, что… А ведь правда, действительно! Я не сообразил, твою фамилию все произносят «Дорин», а его «Доран»( По правилам французской фонетики in произносится как "а", то есть "а" с носовым "н".), но это действительно может быть одна и та же фамилия… Вот это да! Что же получается?..
– Получается кое-что интересное…
– То есть ты – его родственник?
– Вполне возможно… У меня тоже был предок француз, в русской транскрипции Дорин, который женился на русской княгине. В 1841 году. Их первый сын уехал во Францию, где женился, другой – по имени Вадим, заметь! – остался в России, тоже женился, у обоих были дети, внуки, правнуки – одни в России, другие во Франции…
– Подожди, не тараторь так! – помотал головой Вадим. – Ничего не понял.
– Два. Сына.
– Два, значит, сына, – напрягал растекающиеся мозги Вадим, – один остался в России, другой вернулся во Францию?
– Да. Была еще дочь, но она вышла замуж за разночинца и стала революционеркой. Умерла в тюрьме и детей после себя не оставила…
– Значит, получилось два сына, – туго усваивал Вадим. – И две семьи: одна в России, другая во Франции… Да?
– Да. – Глаза Максима блестели. – Связи семей разорвались в революцию.
Мои бабушка с дедушкой не успели эмигрировать…
– Какая жалость… – прошлепал непослушными пьяными губами Вадим.
– Дедушку расстреляли красные, бабушку сослали в Сибирь в начале тридцатых…
– Это ужасно…
– Их сына – моего отца – отдали в детдом, где ему дали фамилию Ковалев.
Я тоже вырос под этой фамилией… Мой отец с трудом по крохам восстанавливал правду о нашей семье.
Максим разлил по рюмкам остатки потеплевшей водки. Вадим прикрыл свою рукой:
– Все-все, кончай, я больше не могу пить.
– Я взял себе свое настоящее имя как творческий псевдоним, и только два года назад нам разрешили восстановить нашу фамилию…
– Ну точно! Это точно та же самая история, которую Арно мне рассказывал! Твою бабушку звали Наташа, если не ошибаюсь, и… Не помню, как имя твоего дедушки?
– Дмитрий. Дмитрий Ильич и Наталья Алексеевна.
– Арно рассказывал мне… Они не успели эмигрировать. Отец Арно должен был встречать их пароход в Марселе… А встретил только багаж.
– Да, у Натальи Алексеевны начались роды…
– Вот-вот, роды. Ну, все сходится. Я тебя поздравляю! Ты подумай, какое совпадение! Какая история! Уж Арно-то как будет рад! Теперь я понимаю, почему он вас не смог найти – а он пытался неоднократно, через Красный Крест. А отцу твоему, значит, фамилию сменили… Кто же мог такое предположить? – медленно трезвел Вадим. – Кто же мог подумать, что вам фамилию сменили! Арно постоянно твердил: найду наследников! Он даже себя называл Хранителем «русского наследства».
– Наследства? – Максим вальяжно откинулся на спинку стула и вытянул ноги.
– Ты не знаешь? Вот это да! – округлил покрасневшие глаза Вадим. – Впрочем, откуда же тебе знать… Ты не знаешь, мой дорогой, интереснейшую часть вашей истории!
– А ты знаешь?
– А вот тут я тебе скажу, что ты не знаешь своего родственника. События личной жизни Арно являются достоянием общественности. Он оповещает о них с такой важностью и подробностью, как будто речь идет о королевской персоне: сегодня мы, Арно Дор, встречались с нашей дочерью, завтра мы, Арно Дор, репетируем сцену такую-то, там-то и с тем-то. Ты увидишь, это актер, он играет свою славу и легендарность с тем же безупречным профессионализмом в жизни, что и на сцене. И надо же, он актер, ты режиссер, и оба – не последние имена в искусстве…
– Гены, – скромно опустил глаза Максим.
– Да уж, ничего не скажешь. Неплохая наследственность в вашей семье.
Так вот, к вопросу о наследстве. Отец Арно поехал встречать твоих бабушку и дедушку. Они прибывали на пароходе из Одессы. Но их не оказалось среди пассажиров. Не дождавшись на пристани, отец Арно поднялся к судовому врачу – они должны были ехать в его каюте…
– Да-да, мой дед был главным инженером пароходства, и этот врач был старый друг деда…
– И врач объяснил ему, что у Наташи, Натальи… как ты сказал? Алекс…
– Алексеевны, это не важно, продолжай.
– …начались роды по дороге на пристань, они были вынуждены повернуть обратно и ехать в больницу…
– Не по дороге на пристань, а прямо на пристани. К городу приближались красные. Царила жуткая паника, люди пытались пролезть на пароход, с билетами и без, капитан был вынужден отказывать. Стояла давка, все наседали друг на друга, женщины плакали, умоляя взять их на переполненное судно, толпа продолжала стекаться на пристань. Дмитрий нес чемоданы, а беременная Наталья держала впереди себя дорожную сумку, охраняя ею живот. Толпа стиснула сумку, Наталья пыталась ее вырвать. Она стала звать мужа, которого уносило все дальше от нее, он что-то кричал ей в ответ. Охваченная паникой, она дернула сумку изо всех сил и упала. Прямо под ноги обезумевших людей. Когда Дмитрий вытащил ее из-под груды тел и чемоданов, у нее уже были родовые схватки…
Вадим внимательно взглянул на Максима.
– Скажи мне, – спросил он, – ты уже видишь кино?
– Догадался? – усмехнулся Максим.
– Нетрудно. Сценарий есть?
– Пока только в голове.
– Будешь делать фильм?
– Есть такая мысль.
– Совместный пойдет?
– Отличная идея, только какой твой интерес?
– У нас любят экзотику… К тому же здесь замешаны французы, русско-французские отношения…
Они расплатились и вышли в душную ночь. Море было беззвучно и черно, отражая лишь огни разукрашенной к фестивалю набережной, которая продолжала жить своей праздной и светской жизнью даже ночью.
– Погоди, – остановился вдруг Вадим, – ты сказал, что твоего отца отдали в детдом в начале тридцатых. Так?
– Да.
– Ему должно было быть больше десяти лет! Разве могло случиться, чтобы он забыл свою фамилию?
– Отцу было четыре года, когда бабушку сослали. Тот ребенок, который чуть было не родился на пристани, умер вскоре от тифа…
– Бог мой! Как это все ужасно… Хорошо, что у вас теперь демократия. – Максим усмехнулся. – Мы наконец узнали правду о вашей стране. О вашей великой и страшной стране. Знаешь, многие были абсолютно очарованы Советским Союзом, они всерьез верили, что там строится новое общество… Мой брат вступил в коммунистическую партию! Мы с ним ругались, несколько лет не разговаривали даже… Это было, правда, лет пятнадцать назад, он потом из нее вышел… Это замечательно, что теперь у вас свобода слова.
– Угу, – сдержанно ответил Максим.
– Я ошибаюсь?
– Нет. Просто палка о двух концах.
– Мафия, то-се? Понимаю… Я, собственно, к тому, что вот уже хорошо то, что ты смог восстановить правду о своей семье… Если бы еще о столике раскопать что-нибудь историческое! Это было бы неплохим украшением сценария, – увлеченно продолжал Вадим, стряхивая с себя остатки тяжелой оцепенелости от жары и алкоголя. – Я теперь даже знаю, как Арно из запоя вытащить: теперь у меня есть ты как средство пропаганды здорового образа жизни – не захочет же он, чтобы его долгожданный русский родственник увидел пьяницу…
– Столик?
– Ну да, ты же ничего не знаешь. – Вадим покачал головой. – Вместо твоих родственников отец Арно встретил только столик.
– Отец мне говорил, кто-то ему рассказывал, что его родители погрузили мебель на пароход… Только я не поверил. Какая, к черту, мебель, когда такое творилось!
– Это трудно назвать мебелью. Это маленький туалетный столик великолепной работы, подарок русской императрицы одной из твоих прапрабабушек.
– Вот как?
– Да… Как странно устроена жизнь. Отец Арно хранил его для вас, надеясь, что его русские родственники сумеют вырваться из большевистской России. А теперь сам Арно хранит его для вас, надеясь вас разыскать. И, ты знаешь, его много раз уговаривали продать этот антиквариат – о нем все знают;
Арно, как я тебе говорил, всех широко информирует о своих делах, – а он ни в. какую. «Вы, дорогуша, подбиваете меня на воровство. Как я могу продать вещь, мне не принадлежащую!» – вот как он сказал, я свидетель… Представляю, как он обрадуется! Ты можешь заехать в Париж хоть на пару дней?
– Нет. У меня съемки, группа ждет.
– Обидно. Ну ничего, мы с тобой созвонимся, спишемся, организуем твой приезд. К Рождеству управишься, может?..

Глава 2

Они и созвонились, и списались, Максим заочно познакомился со своим дядей и затеял с ним оживленную переписку, но его приезд удалось организовать только через год с лишним – Вадим болел, Максим разводился, оба заканчивали картины.
И вот наконец русский здесь. Сидит рядом в машине, любуется осенним пейзажем.
Почувствовав на себе взгляд, Максим повернулся. Вадим смигнул и отвел глаза. У него была такая привычка – смигивать, Максим это еще в Каннах подметил, и это придавало Вадиму сходство с совой. К тому же у него были круглые зеленовато-серые глаза, нечеткое, как на детском рисунке, пятно рта и округлое мягкое лицо, на котором неожиданно крепко и крючковато сидел нос.
Максим слегка улыбнулся в усы.
– Как дядя снимается?
– Он в отличной форме. Когда я предложил ему роль, то поставил условие: выход из запоя. Шантажировал грядущей встречей с тобой. Сам не ожидал: Арно не только согласился, он буквально на следующий день помчался к врачам, лег в больницу. Я его ждал, отодвинул начало съемок. А сам, честно признаюсь, все время боялся – вдруг на съемках сорвется? Вдруг снова запьет? Все насмарку тогда! Тем более что сценарий такой… В некотором смысле из его жизни, из драматических моментов его жизни, точнее. Увидишь, сегодня у меня сцена с девочкой, я тебе говорил о ней, кажется… Они неплохо сработались.
– Актриса?
– Лицеистка… Разница, конечно, есть, Арно ее переигрывает, но в этом есть своя прелесть, оттеняет ее свежесть, непосредственность…
Максим в ответ неопределенно кивнул, выражая вежливое, но неуверенное согласие.
– Ну и как, дядя держится?
– Держится, молодец. Я его страшно уважаю за это. Сам знаешь, сколько разбитых актерских судеб из-за слабоволия…
– У нас как-то все ухитряются и пить, и работать.
– Ну вы, русские, – нация специфическая…
– Должно быть, – усмехнулся Максим. – А что за «драматические моменты его жизни»? Если не секрет?
– Как-нибудь расскажу… Мы приехали.
Они съехали со скоростной трассы на местное шоссе, вскоре свернули на проселочную дорогу между лесом и полем. Тянувшийся слева лес вдруг отступил, открыв обширную поляну, посредине которой старый разваленный дом торчал, как одинокий сгнивший зуб. «Последний зуб во рту у дряхлого старика», – подумал Максим. Странно было видеть эту потерявшуюся во времени и пространстве развалину, неожиданно возникшую перед ними всего в паре сотен метров от шоссе, отделенного лишь неширокой полоской леса. Эта натура была менее правдоподобна, чем декорация, казалось, что только изощренная фантазия художника способна создать такое архитектурное чудовище.
Вокруг дома суетились люди, налаживая технику, проверяя приборы, подтягивая провода и кабели, перекрикиваясь и оживляя эту угрюмую сценическую площадку. «Не приведи бог попасть сюда ночью, одному – со страху умрешь на месте, – подумал Максим, – тут бы фильмы ужасов снимать».
Вдруг вспомнился сон, приснившийся в самолете: похороны, бесконечная серая молчаливая процессия – неизвестно чьи похороны, может, даже и собственные? Было чувство горя, страшного и всеобъемлющего, – после такого не живется; был ужас, пробирающий до пальцев ног; а вот отчего все это было и кого хоронили – он не знал или не помнил.
Передернув плечами, Максим заставил себя отключиться от неприятных воспоминаний. Сон и сон, подумаешь! Максим их часто видел, всегда цветные и яркие, всегда неожиданные: и по разным странам путешествовал, и на других планетах бывал, и с богами беседовал – не перескажешь и не опишешь, разве что показать… Поэтому, может, и пошел в кино?..
На импровизированной стоянке стояло несколько студийных и частных машин съемочной группы, погруженных колесами в грязь. Остальные, чистюли, припарковались на обочине шоссе, которое просматривалось за редевшим позади развалины леском. Поколебавшись, Вадим завел свой сверкающий «Рено-Сафран» в жирное глинистое месиво, выключил мотор и с опаской выпустил ногу из машины.
Максим выбрался с другой стороны и потянулся, оглядываясь.
– Дорогуша, – зарокотал поодаль сочный бас, – дорогуша! Ну вот наконец и свиделись! А? Вот она, рука судьбы!
К Максиму направлялся, раскинув руки для объятий, невысокий плотный человек лет шестидесяти, с седой, но густой волнистой гривой волос. Максим раскрыл руки в ответ. Дядя смачно расцеловал его четыре раза в обе щеки и обернулся к группе.
– Я вам всегда говорил, – провозгласил он, – найдутся мои русские родственники, объявятся в один прекрасный день! И я был прав! История – мудрый судья, она всегда все расставит по местам, рано или поздно, но расставит!
Дядя обнимал, похлопывал и потряхивал, вертя в разные стороны послушного смеющегося Максима. Какие-то люди обступили их, разглядывая Максима с любопытством и улыбаясь от души этой сцене долгожданной встречи. Максим не успевал пожимать чьи-то руки, подставлять щеки для многократных поцелуев и повторять «бонжур».
– Нет, ну вы посмотрите на него! Какой красивый мальчик! Наша порода.
Улавливаете фамильное сходство? – гудел бас Арно. – Ну как же, как же, смотрите внимательнее! Повернись, племянник, повернись им в профиль – пусть увидят! Нос, подбородок, что же, у вас глаз нету?
– Вы же в гриме, дядя. И наши с вами носы сравнить никак невозможно, – улыбался Максим.
– Вы? Какое-такое «вы»? Ты – племянничек мой нашедшийся, ты – часть нашей семьи, часть нашего рода. И я с тобой буду на «ты». А ты, хоть и маленький, но с дядей родным (Максим не смог сдержать улыбки на «родного») будешь тоже на «ты». Но посмотрите только, как он по-французски говорит! Сразу видно, язык Вольтера в крови у этого мальчика! А нос мой, не волнуйся, они хорошо знают. Я, слава богу, сорок лет кино и театру отдал и помещен вместе с моим носом во все учебники и энциклопедии, правда же, голубчики мои? Ну дай мне тебя обнять еще раз! Какое великое событие – наш род воссоединился! Знаете, вы, – он снова повернулся к съемочной группе, – в чем одно из немногих достоинств аристократии? Сам-то я убежденный демократ, дорогуша, – сообщил он Максиму через плечо, – так знаете или нет? Нет, не знаете! А я вам скажу: в том, что для нас род, корни – это святое. Так-то, детки мои.
– Ты, голубчик мой, – вновь обратился он к Максиму, – считай, счастливым родился. С самолета прямо на съемки к классику нашему. Это тебе честь особая, немногие удостаиваются права на съемках у Вадима Арсена присутствовать!
Дядя говорил громко, широко улыбаясь Вадиму, обходившему тем временем дозором съемочную площадку. Трудно было понять, он ему льстит или над ним подтрунивает. Вадим нахмурился.
– Да и на дядю своего посмотришь, – продолжал Арно, – не стыдно будет за родственника!
– Арно, грим заканчивать пора! – вмешался Вадим.
– Иду-иду, Вадимчик! Вадим у нас строгий, – громогласно сообщил дядя, увлекая Максима за собой в автобус, где находилась гримерная. – Но мы с тобой еще можем поговорить, пока я буду догримировываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39