Он никогда не спрашивал об этом, точно так же как избегал думать о грудях, выросших внезапно, словно вигвамы по весне, о картонных коробочках из-под тампонов, которые замечал среди мусора. Теперь они находились в стороне от всех, двигаясь потихоньку, чтобы не потерять равновесия. Он вел Эйли вокруг озера медленно, с остановками, держась в нескольких шагах от края озера, где она чувствовала себя в полной безопасности.
– У тебя хорошо получается, – сказал он ей, и она улыбнулась, довольная, что угодила ему. – Мне кажется, тебе надо попробовать самой.
– По-моему, я еще не готова.
– Ну давай, Эйли, попробуй.
Он отпустил ее руку, прежде чем она успела возразить, и отъехал от нее, морозный воздух наполнил его легкие, он глубоко вдыхал его и лишь один раз оглянулся убедиться, что она не упала. Он объехал пару, которая скользила, держась скрещенными перед собой руками, с нервным смехом подстраиваясь друг к другу, застенчиво и неловко. Один вид взрослых людей, пришедших на свидание, наводил на него тоску, особенно при свете дня, и он взрезал коньками лед, спеша прочь от них. Оглянувшись, он увидел, как Эйли вскарабкалась на берег и остановилась, следя за ним, дожидаясь его. Он выписал на льду восьмерку. Совершая последний виток, он заметил, как Джулия отделилась от мальчика и приблизилась слишком близко к середине, где лед был менее прочным, и ее коньки погружались в него на четверть дюйма. Он только было направился в ее сторону, как ее догнал мальчик, называя ее по имени со страхом, восхищением и восторгом. Она отошла от опасного места на несколько шагов, смеясь над его малодушием. Тед быстро пробежался туда-сюда пару раз и поехал обратно.
На самом деле он находил эти вылазки на озеро скучным занятием и коньки купил только потому, что не мог придумать, чем бы им заняться по воскресеньям. Джулия, конечно, была права. Первоначально это была идея Энн, она появилась, когда он проводил слишком много времени вдали от них. Дни Семьи – так она их называла, улыбаясь с надеждой, настойчиво и неотвратимо.
Теперь он вспомнил первые воскресенья после суда. Он забрал девочек из дома Сэнди через два дня после вынесения приговора, явившись туда в восемь часов утра и застав Эйли уже возле дверей, в одиночестве, с аккуратно упакованным чемоданом и школьным ранцем с учебниками на плече, вся ее фигура выражала ожидание и облегчение. Он поцеловал ее гладкую щеку.
– Похоже, ты не заставишь мужчину ждать, – поддразнил он ее. Она улыбнулась ему и взяла его за руку.
– Где Джулия? – спросил он ее.
Эйли указала в сторону гостиной.
Тед подошел и, заглянув, заметил в темноте Джулию, сидевшую, положив ноги на кофейный столик, скрестив руки на груди.
– Ты готова? – спросил он.
Она не ответила.
– Джулия!
– Я не поеду.
Тед стоял на пороге и смотрел на нее.
– Боюсь, что поедешь.
– Сэнди сказала, я могу остаться у нее.
– Это не Сэнди решать.
Джулия смотрела мимо Теда на Сэнди, которая подошла и встала позади него, прислонившись к косяку, держа в руке чемодан Джулии.
– Извини, детка, – сказала она.
Тед не обратил на нее внимания, не сводя твердого взгляда с дочери.
– Идем, сокровище. Все будет хорошо, вот увидишь.
Джулия пнула столик, и два журнала свалились на пол.
– Ну же, – настаивал он, и что-то в его голосе заставило ее встать – с презрительной усмешкой, закусив губу, но тем не менее встать и пойти вслед за ним.
Сэнди отдала ей чемодан, когда она проходила мимо.
– Джулия, – шепнула она, но если Джулия и расслышала, то не отозвалась.
Джулия поволокла чемодан к входной двери, которую придерживала Эйли, и обе вышли, а Сэнди молча смотрела им вслед, подавленная собственным бессилием. Девочки как раз сходили со ступенек, Сэнди удержала Теда за руку.
– Я буду следить за тобой, – сказала она.
– Я думаю, было бы лучше, если бы ты какое-то время не виделась с ними, – спокойно ответил он и повез дочерей к себе в Ройалтон Оукс.
В тот первый вечер он разобрал диван, на котором Эйли и Джулия всегда спали рядышком, когда приходили к нему в гости, и взбил им подушки.
– Я с ней спать не буду, – заявила Джулия, выходя из ванной.
– Почему?
Она посмотрела на него с высоты своего подросткового максимализма, полного и невозмутимого.
– Потому что я с лгунами не сплю.
Эйли со стаканом молока в руке стояла рядом и не произносила ни слова.
– Все позади, Джулия, – тихо сказал Тед. – Давай просто оставим это.
– Ты можешь считать, что победил, – прошипела Джулия, – но мы оба знаем, что она не видела, что случилось.
Тед долго не отвечал.
– Можешь лечь на постели или на полу, мне все равно, – он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
– Куда ты идешь? – бросила она ему вслед. – К одной из своих подружек?
Он засунул руки глубоко в карманы и долго и пристально смотрел на нее.
– Я сожалею о том, что ты видела, – сказал он. – Я сожалею о том, что случилось. Я совершил ошибку. Но лишь одно имеет значение – я любил твою маму, Джулия. – Он все смотрел на нее, словно ожидая увидеть, как его слова дойдут до нее, проникнут в сознание. Когда она, нахмурясь, опустила глаза, он повернулся и неторопливо вышел из комнаты.
Джулия взяла подушку и спала, как и все последующие ночи, на полу, застеленном серым ковровым покрытием, просыпаясь с отпечатком его узора на щеке. Постепенно изначальная ярость ее гнева на предательство Эйли притупилась и улеглась, и осталось лишь испепеляющее презрение к младшей сестре, а иногда жалость, потому что веселая беспечность Эйли сменилась неуверенностью, заставлявшей ее постоянно оглядываться через плечо, просыпаться ночью. Тем не менее Джулия не делала никаких попыток успокоить Эйли, когда слышала, как та хнычет во сне в нескольких шагах от нее, одна в двуспальной кровати. Они никогда не говорили о показаниях Эйли; не было никаких обвинений и объяснений, никаких признаний. Эйли, больше всего желавшая вычеркнуть все, кроме настоящего, с надеждой приступала к Джулии с робкими предложениями поделиться сандвичем, освободить место у телевизора, с просьбами помочь с уроками, но, натыкаясь лишь на каменное молчание, отходила, тихонько ожидая, когда Джулия наконец простит ее, и довольствуясь Тедом. Воскресенья были днями мрачными, их проводили в торговом центре или в кино, где общение сводилось бы к минимуму. Через два месяца они сняли дом у семьи профессора, уехавшего на год в отпуск в Лондон. Джулия пролила пузырек черных чернил на их марокканский ковер и отказалась отчищать его. Пятно так и осталось нетронутым посередине гостиной, где они никогда не собирались все вместе одновременно.
Как только началось строительство, Тед стал регулярно по воскресеньям водить девочек посмотреть, как возводится дом на Кендл-хилл, бетонный фундамент, каркас и наконец крыша, окна неделя за неделей вырастали у них на глазах. Джулия обычно держалась на расстоянии от стройки, раздраженная и испуганная ее неизбежностью, а Эйли, ухватив Теда за руку, говорила о цвете краски.
Тед оглянулся на берег и увидел, как Эйли, сидя на скамье в одиночестве, распускает шнурки на ботинках с коньками и надевает обувь. Она сидела, сложив руки, глядя, как другие катаются на озере. Это Эйли первая распаковала свои вещи, первая вышла из своей комнаты; Эйли садилась ужинать ровно в шесть тридцать и настойчиво звала Теда и Джулию к столу; это Эйли вспомнила в унылый День благодарения, что они не сделали рога изобилия, который каждый год мастерила Энн, с высыпавшимися оттуда орехами, фруктами и сушеными абрикосами, и отказывалась есть до тех пор, пока они не соорудили сносную замену ему.
Он заскользил по льду и на гудящих ногах подошел к скамье, где она сидела.
– Мы можем поскорее поехать домой? – спросила она.
– Замерзла?
Она покачала головой. Ей больше не нравилось быть на людях, больше не хотелось встречаться с друзьями. Ей хотелось лишь сидеть в этом доме, в своей комнате наверху, где сквозь тонкие занавески виднелся силуэт холма, где кончался их участок и начиналась собственность штата.
Тед встал. Ноги, снова обутые в ботинки, словно налились свинцом и отяжелели. Он подошел к краю озера и позвал Джулию. Он знал, что она услышала, хотя сделала вид, что ничего не заметила.
– Джулия! – крикнул он еще раз, поднеся ко рту сложенные воронкой руки.
Джулия повернула к берегу, увидела, что отец зовет ее, и нарочно развернулась, отрабатывая катание спиной вперед, которому учил ее мальчик. Она выводила ногами букву V, носок к носку, а он потихоньку подталкивал ее.
– Ты почему останавливаешься? – спросил мальчик.
Джулия не ответила, продолжая смотреть через плечо.
В нескольких ярдах от нее Сэнди, у которой подогнулись ноги, рассмеялась, когда Джон опоздал подхватить ее и она шлепнулась на лед.
Их взгляды встретились.
– Джулия, иди сюда, – крикнул Тед.
Она отвернулась от Сэнди, от мальчика и покатила к берегу.
– Что?
– Пора ехать.
– Вы поезжайте. Колин проводит меня домой.
– Пойди попрощайся с ним, мы тебя ждем у машины. Давай.
Он смотрел, как Джулия, злясь, но без звука, потащилась назад.
Сэнди потирала ушибленный бок, пока они с Джоном ехали домой.
– Я же тебе говорила, терпеть не могу все это, – сказала она.
– Ты говорила, что никогда раньше не каталась на коньках.
– Я и на военных сборах никогда не бывала, но мне незачем туда отправляться, чтобы понять, что мне это придется не по вкусу.
– А уговор помнишь? Разве мы не собирались сделать это правилом? Одно воскресенье ты выбираешь, чем нам заняться, другое – я, помнишь?
– Хоть бы ты перестал считать это летним лагерем, – пробормотала она.
– А ты бы перестала считать это испытанием.
– Это же и есть испытание, разве не так?
Он быстро глянул на нее, на секунду оторвавшись от дороги.
– Если ты будешь представлять это таким образом, ничего никогда не получится.
Они подъехали к дому, и Джон вышел из машины первым, отпер дверь своим ключом и пропустил ее в дом. Несколько ее коробок все еще торчали в гостиной (он свои вещи разобрал в первые же выходные после переезда), ее одежда большей частью или оставалась в чемодане, или висела в мешке для одежды в шкафу.
Она повернулась к нему.
– Что теперь?
– В каком смысле?
– Ну, это же твое воскресенье, в конце концов. Что ты хочешь делать теперь?
Джон смотрел на нее, расстроенный.
– Мы не на свидании. Понимаешь? Давай повторю. Мы не на свидании. Это твой дом, наш дом. Делай что хочешь. Поднимайся наверх, ложись, читай книгу, что угодно.
Сэнди кивнула и пошла наверх. Она легла на огромную кровать и уставилась в потолок, прислушиваясь к его шагам внизу, к звуку открывшейся и захлопнувшейся дверцы холодильника, к стуку крышки мусорного ведра. Она понимала, что он прав, понимала, что если у них вообще есть хоть какой-то шанс, она должна перестать проверять каждый час, каждый вечер, есть ли какие-то сдвиги, оценивать, все ли у них пока нормально. Истина заключалась в том, что она бы не узнала, когда наступил этот момент. Ведь единственными людьми, с которыми она жила, были Джонатан и Эстелла, и Энн.
Для них обоих оказалось потрясением, когда они поняли, что все-таки не разлучены, что могут сделать такой выбор. «Но повернуть назад мы не можем», – сказал Джон и предложил попробовать пожить вместе. Она кивнула с тревогой, мостик между ними все еще был шатким после недель и месяцев, проведенных в спорах допоздна, когда кончился процесс. Не было другого выбора, разве что еще большее одиночество в доме, который терзал ее бесконечным призраком разлук, пустыми одинаковыми кроватями девочек, темными и тихими коридорами. Однако между собой они больше не заводили никаких разговоров о браке, о прошлых предложениях или о будущем. Она помнила ту ночь вскоре после окончания процесса, когда он до рассвета пролежал на ее кровати, не раздеваясь, отказываясь прикасаться к ней, отказываясь говорить с ней, отказываясь уйти. «Был не в состоянии», – потом объяснил он ей.
Он нашел этот дом через неделю после того, как она сказала «да».
Она слышала, как он внизу поставил новый диск с лучшими песнями Пегги Ли. Она взяла лежавшую возле кровати книгу и открыла на заложенной странице, но слова песен, доносившихся снизу, проникали в ее сознание, даже когда она встала и закрыла дверь.
Книга упала ей на грудь.
Взгляд Джулии на катке, глаза в глаза, волосы у нее теперь до плеч, как у Энн.
Сначала Сэнди следила за Джулией и Эйли на расстоянии, подъезжала к школе к концу уроков, звонила знакомым узнать, как их дела, выискивала признаки неблагополучия. Она словно ожидала какого-то осязаемого взрыва, вспышки, чего-то настолько заметного и громкого, что она бы увидела это издалека, услышала бы за несколько миль. Она тревожно ждала, но вместо этого жизнь шла своим чередом, пока она уже и сама не была твердо уверена, от чего же собиралась ограждать их.
Когда она в первый раз остановилась, вышла из машины, подозвала их, Джулия уперла руки в бока. «Что это ты всегда едешь мимо и не остановишься? – спросила она. – Не понимаешь, что мы тебя видим?» Застигнутая врасплох, растерявшаяся Сэнди не нашлась, что ответить.
– Хотите прокатиться до дома?
Сначала Эйли, потом Джулия уселись на переднее сиденье рядом с ней и показывали ей, как проехать к дому, который они снимали, в двух милях от Сикамор-стрит.
– Как дела в школе? – спросила Сэнди небрежно, ощущая неловкость. Она краем глаза покосилась на Джулию, отыскивая признаки смягчения, прощения.
– Я учусь у миссис Файнман, – ответила Эйли. – У нее рыжие волосы, и она такая тощая, что все кости видны. Ты ее знаешь?
Сэнди улыбнулась.
– Кажется, не имею такого удовольствия. Джулия?
– Все нормально.
Сэнди ждала продолжения. Она слышала, что у Джулии масса проблем. Были разговоры о репетиторах и консультациях у психологов и об особых мерах.
Но Джулия ничего не сказала, только откинулась на спинку сиденья и внимательно наблюдала за тем, как Сэнди вела машину, за изгибом ее руки, отметила, что она по-новому подобрала волосы низко на затылке в свободный пучок. Иногда на какие-то неуловимые доли секунды – когда у нее опускались уголки губ, когда она склонялась к рулю, останавливаясь на красный свет, – она напоминала Энн, но сходство всегда исчезало, прежде чем Джулии удавалось схватить его, и оставляло после себя лишь саму Сэнди.
– У нас будет новый дом, – сообщила Эйли.
– Да?
– Скоро, – прибавила Эйли. – Мы его строим сами.
После этого Сэнди несколько раз в месяц заезжала за ними, подвозила их до дома, который они снимали, а потом и до Кендл-хилл. Однажды она зашла в дом вместе с ними, но как-то не смогла пройти дальше порога гостиной, такой чистой, и светлой, и новой, что она вздрогнула. Джулия наблюдала за ней и поняла ее. Они смотрели друг на друга, до обеих едва доходила нарочито веселая болтовня Эйли.
– Проводишь меня до машины? – спросила Сэнди.
Джулия вышла на улицу вслед за ней.
– Тебе здесь хорошо? – спросила Сэнди.
Джулия неопределенно пожала плечами.
– Я понимаю, что у тебя нет особой причины доверять мне, – сказала Сэнди, прислонившись к машине, скрестив руки, – но, если тебе когда-нибудь что-то понадобится, хоть что-нибудь, надеюсь, ты знаешь, что можешь мне позвонить.
Джулия не ответила, только отложила эту информацию подальше вместе с другими своими последними спасительными средствами.
В следующий раз, отвезя их домой, Сэнди не вышла из машины.
Она так и не узнала, сообщали ли девочки Теду о ее визитах, хотя и подозревала, что нет.
Внизу музыка кончилась, а Джон не шел сменить диск. Сэнди представила, как он дочитывает газету, непроизвольно потирая рукой левое ухо. Иногда чтобы остановить его, она захватывала мочку его уха ртом и тихонько кусала. Она еще несколько минут лежала неподвижно, а потом пошла вниз, к нему.
Как только они вернулись с озера домой, Джулия тут же ушла в свою комнату, закрыла дверь и заперлась. Сбросила обувь и села за стол, выдвинула верхний ящик, вынула тот же самый коричневый пакет, что прятала у Сэнди. Она приоткрыла его ровно настолько, чтобы достать письмо, которое получила на прошлой неделе от Питера Горрика.
Дорогая Джулия!
Привет. Извини, что так долго не отвечал на твое письмо, но моя мать не сразу передала его мне. Я больше не живу вместе с ней, нашел себе квартиру на другом конце города (см. адрес на конверте). Я работаю в «Нью-Йорк глоб», пишу статьи и внештатно сотрудничаю с некоторыми журналами. На прошлой неделе прокатился в Лас-Вегас взять интервью у Сильвестра Сталлоне о его новом фильме. Я говорил с ним лично ровно десять минут, вклинился между доброй сотней других репортеров. По правде говоря, десять минут со Сталлоне – это чересчур, минут на девять больше, чем достаточно. Во всяком случае, мне повезло на обсуждении, редактору материал понравился. Мне очень жаль, что ты так несчастна. Конечно, я бы хотел повидаться с тобой, но в связи с новой работой мне приходится много ездить, и, пожалуй, нам придется на некоторое время отложить твой визит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– У тебя хорошо получается, – сказал он ей, и она улыбнулась, довольная, что угодила ему. – Мне кажется, тебе надо попробовать самой.
– По-моему, я еще не готова.
– Ну давай, Эйли, попробуй.
Он отпустил ее руку, прежде чем она успела возразить, и отъехал от нее, морозный воздух наполнил его легкие, он глубоко вдыхал его и лишь один раз оглянулся убедиться, что она не упала. Он объехал пару, которая скользила, держась скрещенными перед собой руками, с нервным смехом подстраиваясь друг к другу, застенчиво и неловко. Один вид взрослых людей, пришедших на свидание, наводил на него тоску, особенно при свете дня, и он взрезал коньками лед, спеша прочь от них. Оглянувшись, он увидел, как Эйли вскарабкалась на берег и остановилась, следя за ним, дожидаясь его. Он выписал на льду восьмерку. Совершая последний виток, он заметил, как Джулия отделилась от мальчика и приблизилась слишком близко к середине, где лед был менее прочным, и ее коньки погружались в него на четверть дюйма. Он только было направился в ее сторону, как ее догнал мальчик, называя ее по имени со страхом, восхищением и восторгом. Она отошла от опасного места на несколько шагов, смеясь над его малодушием. Тед быстро пробежался туда-сюда пару раз и поехал обратно.
На самом деле он находил эти вылазки на озеро скучным занятием и коньки купил только потому, что не мог придумать, чем бы им заняться по воскресеньям. Джулия, конечно, была права. Первоначально это была идея Энн, она появилась, когда он проводил слишком много времени вдали от них. Дни Семьи – так она их называла, улыбаясь с надеждой, настойчиво и неотвратимо.
Теперь он вспомнил первые воскресенья после суда. Он забрал девочек из дома Сэнди через два дня после вынесения приговора, явившись туда в восемь часов утра и застав Эйли уже возле дверей, в одиночестве, с аккуратно упакованным чемоданом и школьным ранцем с учебниками на плече, вся ее фигура выражала ожидание и облегчение. Он поцеловал ее гладкую щеку.
– Похоже, ты не заставишь мужчину ждать, – поддразнил он ее. Она улыбнулась ему и взяла его за руку.
– Где Джулия? – спросил он ее.
Эйли указала в сторону гостиной.
Тед подошел и, заглянув, заметил в темноте Джулию, сидевшую, положив ноги на кофейный столик, скрестив руки на груди.
– Ты готова? – спросил он.
Она не ответила.
– Джулия!
– Я не поеду.
Тед стоял на пороге и смотрел на нее.
– Боюсь, что поедешь.
– Сэнди сказала, я могу остаться у нее.
– Это не Сэнди решать.
Джулия смотрела мимо Теда на Сэнди, которая подошла и встала позади него, прислонившись к косяку, держа в руке чемодан Джулии.
– Извини, детка, – сказала она.
Тед не обратил на нее внимания, не сводя твердого взгляда с дочери.
– Идем, сокровище. Все будет хорошо, вот увидишь.
Джулия пнула столик, и два журнала свалились на пол.
– Ну же, – настаивал он, и что-то в его голосе заставило ее встать – с презрительной усмешкой, закусив губу, но тем не менее встать и пойти вслед за ним.
Сэнди отдала ей чемодан, когда она проходила мимо.
– Джулия, – шепнула она, но если Джулия и расслышала, то не отозвалась.
Джулия поволокла чемодан к входной двери, которую придерживала Эйли, и обе вышли, а Сэнди молча смотрела им вслед, подавленная собственным бессилием. Девочки как раз сходили со ступенек, Сэнди удержала Теда за руку.
– Я буду следить за тобой, – сказала она.
– Я думаю, было бы лучше, если бы ты какое-то время не виделась с ними, – спокойно ответил он и повез дочерей к себе в Ройалтон Оукс.
В тот первый вечер он разобрал диван, на котором Эйли и Джулия всегда спали рядышком, когда приходили к нему в гости, и взбил им подушки.
– Я с ней спать не буду, – заявила Джулия, выходя из ванной.
– Почему?
Она посмотрела на него с высоты своего подросткового максимализма, полного и невозмутимого.
– Потому что я с лгунами не сплю.
Эйли со стаканом молока в руке стояла рядом и не произносила ни слова.
– Все позади, Джулия, – тихо сказал Тед. – Давай просто оставим это.
– Ты можешь считать, что победил, – прошипела Джулия, – но мы оба знаем, что она не видела, что случилось.
Тед долго не отвечал.
– Можешь лечь на постели или на полу, мне все равно, – он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
– Куда ты идешь? – бросила она ему вслед. – К одной из своих подружек?
Он засунул руки глубоко в карманы и долго и пристально смотрел на нее.
– Я сожалею о том, что ты видела, – сказал он. – Я сожалею о том, что случилось. Я совершил ошибку. Но лишь одно имеет значение – я любил твою маму, Джулия. – Он все смотрел на нее, словно ожидая увидеть, как его слова дойдут до нее, проникнут в сознание. Когда она, нахмурясь, опустила глаза, он повернулся и неторопливо вышел из комнаты.
Джулия взяла подушку и спала, как и все последующие ночи, на полу, застеленном серым ковровым покрытием, просыпаясь с отпечатком его узора на щеке. Постепенно изначальная ярость ее гнева на предательство Эйли притупилась и улеглась, и осталось лишь испепеляющее презрение к младшей сестре, а иногда жалость, потому что веселая беспечность Эйли сменилась неуверенностью, заставлявшей ее постоянно оглядываться через плечо, просыпаться ночью. Тем не менее Джулия не делала никаких попыток успокоить Эйли, когда слышала, как та хнычет во сне в нескольких шагах от нее, одна в двуспальной кровати. Они никогда не говорили о показаниях Эйли; не было никаких обвинений и объяснений, никаких признаний. Эйли, больше всего желавшая вычеркнуть все, кроме настоящего, с надеждой приступала к Джулии с робкими предложениями поделиться сандвичем, освободить место у телевизора, с просьбами помочь с уроками, но, натыкаясь лишь на каменное молчание, отходила, тихонько ожидая, когда Джулия наконец простит ее, и довольствуясь Тедом. Воскресенья были днями мрачными, их проводили в торговом центре или в кино, где общение сводилось бы к минимуму. Через два месяца они сняли дом у семьи профессора, уехавшего на год в отпуск в Лондон. Джулия пролила пузырек черных чернил на их марокканский ковер и отказалась отчищать его. Пятно так и осталось нетронутым посередине гостиной, где они никогда не собирались все вместе одновременно.
Как только началось строительство, Тед стал регулярно по воскресеньям водить девочек посмотреть, как возводится дом на Кендл-хилл, бетонный фундамент, каркас и наконец крыша, окна неделя за неделей вырастали у них на глазах. Джулия обычно держалась на расстоянии от стройки, раздраженная и испуганная ее неизбежностью, а Эйли, ухватив Теда за руку, говорила о цвете краски.
Тед оглянулся на берег и увидел, как Эйли, сидя на скамье в одиночестве, распускает шнурки на ботинках с коньками и надевает обувь. Она сидела, сложив руки, глядя, как другие катаются на озере. Это Эйли первая распаковала свои вещи, первая вышла из своей комнаты; Эйли садилась ужинать ровно в шесть тридцать и настойчиво звала Теда и Джулию к столу; это Эйли вспомнила в унылый День благодарения, что они не сделали рога изобилия, который каждый год мастерила Энн, с высыпавшимися оттуда орехами, фруктами и сушеными абрикосами, и отказывалась есть до тех пор, пока они не соорудили сносную замену ему.
Он заскользил по льду и на гудящих ногах подошел к скамье, где она сидела.
– Мы можем поскорее поехать домой? – спросила она.
– Замерзла?
Она покачала головой. Ей больше не нравилось быть на людях, больше не хотелось встречаться с друзьями. Ей хотелось лишь сидеть в этом доме, в своей комнате наверху, где сквозь тонкие занавески виднелся силуэт холма, где кончался их участок и начиналась собственность штата.
Тед встал. Ноги, снова обутые в ботинки, словно налились свинцом и отяжелели. Он подошел к краю озера и позвал Джулию. Он знал, что она услышала, хотя сделала вид, что ничего не заметила.
– Джулия! – крикнул он еще раз, поднеся ко рту сложенные воронкой руки.
Джулия повернула к берегу, увидела, что отец зовет ее, и нарочно развернулась, отрабатывая катание спиной вперед, которому учил ее мальчик. Она выводила ногами букву V, носок к носку, а он потихоньку подталкивал ее.
– Ты почему останавливаешься? – спросил мальчик.
Джулия не ответила, продолжая смотреть через плечо.
В нескольких ярдах от нее Сэнди, у которой подогнулись ноги, рассмеялась, когда Джон опоздал подхватить ее и она шлепнулась на лед.
Их взгляды встретились.
– Джулия, иди сюда, – крикнул Тед.
Она отвернулась от Сэнди, от мальчика и покатила к берегу.
– Что?
– Пора ехать.
– Вы поезжайте. Колин проводит меня домой.
– Пойди попрощайся с ним, мы тебя ждем у машины. Давай.
Он смотрел, как Джулия, злясь, но без звука, потащилась назад.
Сэнди потирала ушибленный бок, пока они с Джоном ехали домой.
– Я же тебе говорила, терпеть не могу все это, – сказала она.
– Ты говорила, что никогда раньше не каталась на коньках.
– Я и на военных сборах никогда не бывала, но мне незачем туда отправляться, чтобы понять, что мне это придется не по вкусу.
– А уговор помнишь? Разве мы не собирались сделать это правилом? Одно воскресенье ты выбираешь, чем нам заняться, другое – я, помнишь?
– Хоть бы ты перестал считать это летним лагерем, – пробормотала она.
– А ты бы перестала считать это испытанием.
– Это же и есть испытание, разве не так?
Он быстро глянул на нее, на секунду оторвавшись от дороги.
– Если ты будешь представлять это таким образом, ничего никогда не получится.
Они подъехали к дому, и Джон вышел из машины первым, отпер дверь своим ключом и пропустил ее в дом. Несколько ее коробок все еще торчали в гостиной (он свои вещи разобрал в первые же выходные после переезда), ее одежда большей частью или оставалась в чемодане, или висела в мешке для одежды в шкафу.
Она повернулась к нему.
– Что теперь?
– В каком смысле?
– Ну, это же твое воскресенье, в конце концов. Что ты хочешь делать теперь?
Джон смотрел на нее, расстроенный.
– Мы не на свидании. Понимаешь? Давай повторю. Мы не на свидании. Это твой дом, наш дом. Делай что хочешь. Поднимайся наверх, ложись, читай книгу, что угодно.
Сэнди кивнула и пошла наверх. Она легла на огромную кровать и уставилась в потолок, прислушиваясь к его шагам внизу, к звуку открывшейся и захлопнувшейся дверцы холодильника, к стуку крышки мусорного ведра. Она понимала, что он прав, понимала, что если у них вообще есть хоть какой-то шанс, она должна перестать проверять каждый час, каждый вечер, есть ли какие-то сдвиги, оценивать, все ли у них пока нормально. Истина заключалась в том, что она бы не узнала, когда наступил этот момент. Ведь единственными людьми, с которыми она жила, были Джонатан и Эстелла, и Энн.
Для них обоих оказалось потрясением, когда они поняли, что все-таки не разлучены, что могут сделать такой выбор. «Но повернуть назад мы не можем», – сказал Джон и предложил попробовать пожить вместе. Она кивнула с тревогой, мостик между ними все еще был шатким после недель и месяцев, проведенных в спорах допоздна, когда кончился процесс. Не было другого выбора, разве что еще большее одиночество в доме, который терзал ее бесконечным призраком разлук, пустыми одинаковыми кроватями девочек, темными и тихими коридорами. Однако между собой они больше не заводили никаких разговоров о браке, о прошлых предложениях или о будущем. Она помнила ту ночь вскоре после окончания процесса, когда он до рассвета пролежал на ее кровати, не раздеваясь, отказываясь прикасаться к ней, отказываясь говорить с ней, отказываясь уйти. «Был не в состоянии», – потом объяснил он ей.
Он нашел этот дом через неделю после того, как она сказала «да».
Она слышала, как он внизу поставил новый диск с лучшими песнями Пегги Ли. Она взяла лежавшую возле кровати книгу и открыла на заложенной странице, но слова песен, доносившихся снизу, проникали в ее сознание, даже когда она встала и закрыла дверь.
Книга упала ей на грудь.
Взгляд Джулии на катке, глаза в глаза, волосы у нее теперь до плеч, как у Энн.
Сначала Сэнди следила за Джулией и Эйли на расстоянии, подъезжала к школе к концу уроков, звонила знакомым узнать, как их дела, выискивала признаки неблагополучия. Она словно ожидала какого-то осязаемого взрыва, вспышки, чего-то настолько заметного и громкого, что она бы увидела это издалека, услышала бы за несколько миль. Она тревожно ждала, но вместо этого жизнь шла своим чередом, пока она уже и сама не была твердо уверена, от чего же собиралась ограждать их.
Когда она в первый раз остановилась, вышла из машины, подозвала их, Джулия уперла руки в бока. «Что это ты всегда едешь мимо и не остановишься? – спросила она. – Не понимаешь, что мы тебя видим?» Застигнутая врасплох, растерявшаяся Сэнди не нашлась, что ответить.
– Хотите прокатиться до дома?
Сначала Эйли, потом Джулия уселись на переднее сиденье рядом с ней и показывали ей, как проехать к дому, который они снимали, в двух милях от Сикамор-стрит.
– Как дела в школе? – спросила Сэнди небрежно, ощущая неловкость. Она краем глаза покосилась на Джулию, отыскивая признаки смягчения, прощения.
– Я учусь у миссис Файнман, – ответила Эйли. – У нее рыжие волосы, и она такая тощая, что все кости видны. Ты ее знаешь?
Сэнди улыбнулась.
– Кажется, не имею такого удовольствия. Джулия?
– Все нормально.
Сэнди ждала продолжения. Она слышала, что у Джулии масса проблем. Были разговоры о репетиторах и консультациях у психологов и об особых мерах.
Но Джулия ничего не сказала, только откинулась на спинку сиденья и внимательно наблюдала за тем, как Сэнди вела машину, за изгибом ее руки, отметила, что она по-новому подобрала волосы низко на затылке в свободный пучок. Иногда на какие-то неуловимые доли секунды – когда у нее опускались уголки губ, когда она склонялась к рулю, останавливаясь на красный свет, – она напоминала Энн, но сходство всегда исчезало, прежде чем Джулии удавалось схватить его, и оставляло после себя лишь саму Сэнди.
– У нас будет новый дом, – сообщила Эйли.
– Да?
– Скоро, – прибавила Эйли. – Мы его строим сами.
После этого Сэнди несколько раз в месяц заезжала за ними, подвозила их до дома, который они снимали, а потом и до Кендл-хилл. Однажды она зашла в дом вместе с ними, но как-то не смогла пройти дальше порога гостиной, такой чистой, и светлой, и новой, что она вздрогнула. Джулия наблюдала за ней и поняла ее. Они смотрели друг на друга, до обеих едва доходила нарочито веселая болтовня Эйли.
– Проводишь меня до машины? – спросила Сэнди.
Джулия вышла на улицу вслед за ней.
– Тебе здесь хорошо? – спросила Сэнди.
Джулия неопределенно пожала плечами.
– Я понимаю, что у тебя нет особой причины доверять мне, – сказала Сэнди, прислонившись к машине, скрестив руки, – но, если тебе когда-нибудь что-то понадобится, хоть что-нибудь, надеюсь, ты знаешь, что можешь мне позвонить.
Джулия не ответила, только отложила эту информацию подальше вместе с другими своими последними спасительными средствами.
В следующий раз, отвезя их домой, Сэнди не вышла из машины.
Она так и не узнала, сообщали ли девочки Теду о ее визитах, хотя и подозревала, что нет.
Внизу музыка кончилась, а Джон не шел сменить диск. Сэнди представила, как он дочитывает газету, непроизвольно потирая рукой левое ухо. Иногда чтобы остановить его, она захватывала мочку его уха ртом и тихонько кусала. Она еще несколько минут лежала неподвижно, а потом пошла вниз, к нему.
Как только они вернулись с озера домой, Джулия тут же ушла в свою комнату, закрыла дверь и заперлась. Сбросила обувь и села за стол, выдвинула верхний ящик, вынула тот же самый коричневый пакет, что прятала у Сэнди. Она приоткрыла его ровно настолько, чтобы достать письмо, которое получила на прошлой неделе от Питера Горрика.
Дорогая Джулия!
Привет. Извини, что так долго не отвечал на твое письмо, но моя мать не сразу передала его мне. Я больше не живу вместе с ней, нашел себе квартиру на другом конце города (см. адрес на конверте). Я работаю в «Нью-Йорк глоб», пишу статьи и внештатно сотрудничаю с некоторыми журналами. На прошлой неделе прокатился в Лас-Вегас взять интервью у Сильвестра Сталлоне о его новом фильме. Я говорил с ним лично ровно десять минут, вклинился между доброй сотней других репортеров. По правде говоря, десять минут со Сталлоне – это чересчур, минут на девять больше, чем достаточно. Во всяком случае, мне повезло на обсуждении, редактору материал понравился. Мне очень жаль, что ты так несчастна. Конечно, я бы хотел повидаться с тобой, но в связи с новой работой мне приходится много ездить, и, пожалуй, нам придется на некоторое время отложить твой визит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36