Теперь он все больше думал о домах. Во время нескончаемых судебных заседаний в натопленном сверх меры зале суда, когда вся его жизнь, казалось, сводилась к вопросам процедуры, протокола, по утрам, когда, проснувшись в пять часов, он больше не мог заснуть, он ловил себя на том, что руками вычерчивает у себя на бедре линии, углы, прямоугольники, квадраты.
Было время, до того, как они переехали в дом на Сикамор-стрит, когда Энн и Тед мечтали, как мечтают молодожены, о постройке собственного дома – придумывая комнаты, и лестницы, и коридоры, которые устроят их. В конце концов их остановила не просто нехватка времени, или денег, или даже уверенности, а гораздо более сложные причины. Вскоре выяснилось, хотя это никогда не произносилось вслух, что насколько Теда захватывало стремление к новым планам, новым стенам, настолько же Энн тянуло к старым домам, облезлой краске и верандам, к прошлому, если даже оно не было ее собственным. То, что пробуждало в ней фантазию, – как ты думаешь, кто здесь жил до нас? были ли они счастливы? любили ли друг друга? умерли здесь? – у него вызывало спазм отвращения. Он тосковал по дому, который создал бы сам и только сам, о доме, не оскверненном следами чужих жизней.
Он стер южную стену, перенес ее на полдюйма ниже.
Раньше он никогда не испытывал тяги к земле, к собственности или к перспективе ее приобретения, а теперь он замечал, что представляет себе холмы за городом, узкие дороги, по которым так опасно передвигаться зимой и в непогоду, соседей, живущих так далеко, что их домов не видно, границы участков, изгороди и расстояние.
Он снова взялся за первый чертеж – общий вид фасада. Простые, строгие линии. Никаких арочных окон или замысловатых украшений и лепнины.
Он многому научился, изучая архитектурные проекты, в осуществлении которых на практике заключалась его работа – никто не подходит к ним критичнее строителей, – и проникся презрением к выкрутасам, чаще всего не производившим впечатления ни на кого, кроме самого архитектора.
Он также начал испытывать приступ восторга, наблюдая в самый первый день строительства, как бульдозер вгрызался в землю, и неизбежную легкую грусть и обиду, что это не его участок, не его дом, начало не его стройки.
Он сменил лист и начал чертить первый этаж – открытое место, выход на юго-восток, место для лестницы в самом центре помещения. Наверху он разместит две спальни по обе стороны от собственной, комнаты, которые подойдут девочкам, и когда те вырастут, удержат их, светлые и просторные, с большими стенными шкафами и огромными окнами, и все они будут, как собака на трех ногах, заново учиться ходить.
Уже позже часа ночи он откупорил банку пива и отложил чертежи. Он встал, потянулся, вынул другой блокнот и шариковую ручку и принялся составлять список предполагаемых расходов, аккуратно распределяя их по колонкам: стройматериалы, оконные блоки, двери, прокладка труб, электропроводка, цемент для фундамента, затраты на рабочую силу. Под конец он отнял ту сумму, которую мог реально надеяться выручить за дом на Сикамор-стрит.
Превыше всего Тед гордился своей практичностью.
На следующее утро, когда в шесть часов зазвонил телефон, он спал на диване, не раздевшись. Он слетел на пол, прежде чем сумел нащупать трубку.
– Папа?
У него запершило в пересохшем горле.
– Папа? Ты где?
Эйли, которая имела некоторое представление о происходящем судебном процессе, но не разбиралась в тонкостях, была уверена, что Теда могут забрать в любую минуту, что, однажды проснувшись, она обнаружит, что и он тоже бесследно исчез. Тюрьма постоянно рисовалась ей в мыслях неопределенным, но громадным сооружением, готовым поглотить его целиком, без предупреждения. Она запомнила номер его телефона, как только он сообщил его ей – даже тогда ее тяга к перестраховке была огромной, – и каждый раз испытывала изумление и облегчение, когда он отвечал: «Я здесь».
– Я здесь, милая. – Он сел возде дивана и откинул волосы со лба. Он тоже испытывал облегчение, когда слышал ее голос, отвечал на эти звонки даже в такое необычное время, как он себе представлял, единственное время, когда она могла незаметно пробраться к телефону, не вызывая подозрений.
Их разговоры, торопливые, тайные, носили успокаивающий характер повтора. Она каждый раз расспрашивала его, во что он одет, что он ел на завтрак, в каком именно месте комнаты он стоит, что он будет делать днем, когда и с кем. А он спрашивал ее, выполняет ли она домашние задания и нравятся ли ей учителя. Они не заговаривали о тюрьме, о суде, о Джулии или об Энн.
– Вот что я тебе скажу, – зашептал Тед, хотя подслушивать было некому, – сделай вот что…
Эйли внимательно слушала и кивала пустому коридору.
В то же утро, позднее, Сэнди сидела на диване, разложив на коленях две газеты. Хотя было уже около полудня, она еще не причесывалась и не умывалась. Эйли стояла перед ней, и, глядя на ее осунувшееся лицо, думала, не заболела ли она – у нее под опухшими глазами лежали темные круги.
– Ничего, если я пойду поиграть к своей подруге, Джеки Джерард?
Сэнди подняла рассеянный взгляд.
– Где она живет?
– В трех кварталах отсюда.
– Ладно. Если подождешь минутку, я тебя провожу.
– Зачем, не надо. Я могу дойти сама.
– К трем часам вернешься?
Эйли кивнула. Она вышла в прихожую, сняла с вешалки свою куртку и тихо покинула дом, прежде чем это заметила Джулия, все еще строчившая что-то наверху в своем новом дневнике, прикрывая его согнутой рукой. Она прошла три квартала и на углу свернула налево.
Тед ждал ее возле светофора, сгорбившись за рулем. Увидев ее лицо, озабоченное и прелестное, исполнившееся облегчения, он быстро открыл дверцу машины. Она скользнула внутрь рядом с ним. Он нагнулся и поцеловал ее в висок, мягко пульсировавший, источая тревожащий клубничный аромат.
– Куда поедем, моя дорогая? В оперу? Или сегодня ты предпочитаешь сходить на балет?
– Папа…
– Па-а-а-апа, – передразнил он, и она засмеялась.
На самом деле выбор у них был невелик: его квартира, рестораны и детские площадки находились слишком на виду, были слишком опасны. С недавних пор Хардисон словно сжимался вокруг него, все сильнее и сильнее тесня его, преследуя своими глазами, языками и предубеждениями. Ему только не хватало попасться на нарушении запрета на свидание с детьми. Хотя Эйли и не знала о требованиях закона, она тоже понимала, что их встреча почему-то запретная, тайная. «Особая, – сказал он ей, – только для нас».
Они выехали за город и направились к окрестным горам. То и дело им попадались автомобили с пристроенными на крыше лыжами, переполненные смеющимися отдыхающими, которым требовался только снег. Проезжая мимо, Тед проклинал их.
Он повернулся к Эйли.
– Загляни под сиденье.
Она нагнулась, с трудом просунула руку под пружины и вытащила плоский сверток в блестящей бумаге в красно-белую полоску.
– Что это?
– Открой и посмотри.
Она осторожно развернула бумагу и нашла три бархатных ленточки – черную, темно-синюю и белую.
– Я подумал, они замечательно подойдут к твоим волосам.
Она прижала их к лицу, мягкие и яркие.
– Спасибо.
– Да на здоровье, моя дорогая. – Эта высокопарная пародия на ухаживание была новой, как будто он понимал, что на самом деле пытается добиться расположения дочери, завоевать ее, но при этом не может обойтись без самоиронии.
Эйли аккуратно разложила ленты на коленях и всю дорогу нежно поглаживала их.
– Ну, как идут дела в «Коррале О. К.»?
– Все в порядке.
– О'кей в «Коррале О. К.»?
Эйли фыркнула.
– Тебя кормят? Поят и выгуливают?
– Пап…
– Я серьезно. Как поживаешь, моя хорошая?
Она не ответила. Он глянул на нее, не останавливая машину. Ему была видна лишь ее голова, склоненная над лентами, она смотрела в окно.
– А Джулия? Как Джулия?
– Нормально.
– Вы с ней разговариваете?
– Конечно, разговариваем.
– Я имею в виду о том, что случилось.
– Нет, – осторожно ответила Эйли.
Тед кивнул.
– Знаешь, если тебе хочется о чем-то спросить, я тебе с удовольствием отвечу. Ты хочешь о чем-нибудь спросить меня?
Она чуть придвинулась к нему.
– Мы когда-нибудь будем снова жить с тобой?
– Надеюсь, дорогая. Но это зависит не от меня.
– А от кого это зависит?
– От суда. Если поверят, что это был несчастный случай, то мы сможем снова быть все вместе. Понимаешь?
Эйли кивнула.
Тед замедлил ход, когда они подъехали к подножию пологого холма. Он мог разглядеть пониже его вершины островерхую крышу укрытого в сосняке дома и дым, исходящий из трубы.
– Тебе хотелось бы жить здесь, наверху? – спросил он.
– Ты хочешь сказать, в этом доме?
– Нет, не в этом. В новом доме. В доме, построенном специально для нас. Разве это было бы плохо?
– А почему мы не можем просто вернуться домой?
– Так будет лучше, вот увидишь. Это будет наш новый дом.
– Когда?
– Как только все это кончится, дорогая.
Когда они отъехали, Эйли прижалась лицом к стеклу.
– Мне нужно возвращаться, – тихо произнесла она. – Я обещала Сэнди.
– Хорошо, дорогая. Только давай сначала сделаем остановку и купим мороженое.
Он развернулся на первой же удобной развилке, направился обратно к Хардисону и остановился возле приземистого невзрачного строения в нескольких милях от города. Они были единственными посетителями в этом захудалом магазинчике. Он купил для обоих мороженое в вафельных стаканчиках, плитку шоколада ей, кофе себе, и они съели все это в душной кабине автомобиля, слишком занятые лакомствами, чтобы разговаривать. Прежде чем ехать, он поплевал на платок и стер с подбородка дочери коричневые пятнышки, точно так же – он видел это тысячу раз, – как это делала Энн.
Только через какое-то время, уже в своей квартире, он наконец определил, что напоминает этот аромат клубники, исходивший от кожи Эйли. Точно так же пахла Сэнди.
Фиск, обычно работавший в Олбани в просторном угловом офисе, откуда открывался прекрасный вид на Капитолий, на время судебного процесса снял помещение на Мейн-стрит, над ювелирным магазином Фаррара. Хотя он провел здесь всего лишь два месяца, ему удалось обставить две небольшие комнатки в духе Старого Света – кругом красное дерево, персидские ковры, книги в кожаных переплетах. Он остановился на этом стиле после недолгого флирта с минимализмом и итальянской мебелью устрашающих конструкций. Тед, оглядывая кабинет из недр бургундского кожаного кресла, размещавшегося напротив громадного стола Фиска, испытывал все большую неловкость, как всегда, оказываясь здесь, в этом убедительном мире призрачной устойчивости и постоянства, созданном с такой легкостью. Фиск, не слишком церемонясь, давал понять, что считает Хардисон несовместимым если уж не лично с собой, то, во всяком случае, со своими тонко развитыми вкусами. Где, в конце концов, ему полагается питаться?
– Попробуйте в следующее воскресенье сходить к лютеранам, – предложил Тед. – Там угощают лучше, чем в епископальной церкви.
Фиск смотрел на него безо всякого выражения. Он до сих пор с трудом разбирался, когда Тед говорил в шутку, а когда – нет. Он всегда гордился собственным умением видеть своих клиентов насквозь, как и тщательностью в отборе присяжных – он читал по их лицам, по тому, как скрещены ноги, по изгибу губ, отыскивая признаки скрытой злонамеренности. Вопрос о виновности или невиновности клиента обычно интересовал его постольку, поскольку имел отношение к тактике защиты, но тот факт, что он не мог с обычной уверенностью раскусить Теда, раздражал его. Словно любовник, наказывающий партнера за те чувства, которых больше не испытывает сам, он замечал, что это недовольство Тедом возникает при самых незначащих замечаниях, и его попытки скрыть это – от самого себя, от Теда, от присяжных – отнимали силы, которые можно было бы с гораздо большей пользой потратить на что-то другое. Он еще раз привел в порядок свои записи и оторвался от светящегося экрана компьютера.
– Вам придется снова пройти через это вместе со мной, Тед.
– Это несложно. Я всего лишь хочу, чтобы Эйли вызвали последней.
– Почему вы не оставите процедурные вопросы на мое усмотрение?
– В последний раз, когда я выписывал чек, это моя жизнь была под угрозой, – парировал Тед.
– Если вы хотите, чтобы я правильно строил защиту, вам придется позволить мне самому делать свое дело.
– Отлично. Но здесь вам придется положиться на меня. Вызовите Эйли последней.
– Могут возникнуть трудности независимо от того, когда мы вызовем ее, – осторожно высказался Фиск.
– Что за трудности?
– На днях я звонил вашей свояченице договориться, когда она приведет ко мне Эйли. – Тед заерзал в кресле. – И она сказала, – продолжал Фиск, – что Эйли отказалась прийти сюда.
Тед ничего не ответил.
– У меня нет никакого права, как вы понимаете, принуждать девочку говорить со мной. Но, каковы бы ни были ваши желания, я не имею привычки выставлять свидетелей перед присяжными, пока не узнаю, что вылетит у них изо рта. Улавливаете мысль?
– Предоставьте мне беспокоиться об этом.
– Как раз за это беспокойство вы мне и платите.
– Я знаю свою дочь лучше всех. Я знаю, что она все сделает правильно, но ей нужно больше времени.
– На что?
– Неважно, – сказал Тед. – Вызовите меня следующим, если нужно, мне все равно, – он резко поднялся. – Только подождите с Эйли.
Фиск поджал губы.
– Прекрасно, – коротко бросил он.
Как только Тед вышел, Фиск водрузил ноги на стол и уставился в свое окно со второго этажа. Жизнь-то под угрозой, положим, Уоринга, но карьера-то его, Фиска. Единственная причина, по которой он с самого начала связался с этим делом, заключалась в известности, которую оно бы непременно принесло. Проиграть дело из-за опрометчивых желаний клиента не входило в его планы. К несчастью, он не был уверен, что у него имелся выбор, когда вызывать девочку в суд. Все равно это был его главный шанс. Сокрушенно постукивая носком начищенного ботинка по оконному стеклу, он увидел, как из здания вышел Тед и в одиночестве пошел по широкой, обрамленной деревьями улице, большими нетерпеливыми шагами, склонив голову, завернул за угол и пропал из виду.
Фиск снял ноги со стола и вернулся к своим материалам. Потрепанный пикап загромыхал по Мейн-стрит и с жалобным скрипом затормозил у светофора.
Теперь часто во время работы, когда спина затекала от сидения за клавиатурой, слова и строчки расплывались у нее перед глазами, теряли смысл. Что еще хуже, она часто ловила себя на том, что неправильно прочитывала слова – «тень «вместо «день», «пробный» вместо «способный» – и потому неверно понимала смысл материала, и ей приходилось перечитывать его много раз, встряхивая головой, чтобы развеять туман. Она хладнокровно думала, не так ли начинают «терять рассудок».
Эстелла однажды призналась ей, что иногда это похоже на прилив жаркой волны, что все перед ее глазами колеблется и мерцает. Рассказывая об этом Сэнди, она улыбалась, словно делилась тайным сокровищем.
Сэнди прикусила губу и снова принялась читать с начала параграфа. «Городской совет Хардисона дал окончательную рекомендацию по кандидатуре нового начальника полиции вместо…»
Стол Горрика пустовал весь день, хотя суд сегодня не заседал.
«…Стэнли Хэнсона, чья отставка вступает в силу со вторника. Ожидается, что мэр Куинн объявит о назначении Дэйва Кайли завтра в полдень».
Она подняла голову и увидела, что Рэй Стинсон наблюдает за ней сквозь открытую дверь. Поймав ее взгляд, он поманил ее к себе.
– Как себя чувствуешь? – спросил он, когда она устроилась в кресле перед его столом.
– Прекрасно. А в чем дело? У тебя есть какие-то причины считать, что я неважно себя чувствую?
– У меня есть причины считать, что любой в твоем положении мог бы чувствовать себя более чем неважно.
– В моем положении?
– Я позвал тебя не для того, чтобы обмениваться колкостями, Сэнди.
– Зачем же ты меня позвал?
– Потому что волнуюсь за тебя.
– Не стоит.
Рэй улыбнулся.
– Тебя это беспокоит, да? Что кто-то может волноваться о тебе?
– Меня это ничуть не беспокоит. Просто для этого нет никаких причин.
– Ладно. Моя ошибка. В таком случае, как продвигается материал по поводу переработки отходов? Я считал, что получу его еще неделю назад.
– Скоро получишь. Дело оказалось более запутанным, чем я сперва предполагала.
Стинсон кивнул и откинулся назад.
– Так. Как вы ладите с Горриком?
– Что это должно означать?
– Только то, что я сказал. Как вы ладите между собой?
– У нас нет никаких причин ладить или не ладить. Мы, как параллельные линии, не пересекаемся, понятно?
Он снова улыбнулся.
– Никогда ведь не уступишь ни на йоту. Ну что ж, я считаю, это может прийтись кстати. Слушай, – сказал он, посерьезнев, – я просто хочу, чтобы ты знала, что я понимаю, как все это тяжело, репортажи о суде в газете, твоя семья. Я не извиняюсь, но знаю, что ситуация далеко не идеальна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36