– Какой?
– Свободной.
Однажды несколько недель спустя Сэнди позвонила после полуночи, ее голос был тих, неуверен и печален.
– Я хочу кое-что рассказать тебе.
– Что?
– В последний раз я видела Джонатана и Эстеллу, когда шла обедать в «Джинджер бокс» с той женщиной, которую только что приняли в газету литсотрудником. В общем, я заметила их на другой стороне улицы, за полквартала от нас. Эстелла была в длинной оранжевой юбке и одном из свитеров Джонатана, а Джонатан размашисто шагал, по своему обыкновению сутулясь, запустив руку в бороду. Они выглядели так, словно свалились с луны. Не знаю, Энн, может, я просто немного растерялась от неожиданности, я только не хотела, чтобы они знакомились с этой женщиной, понимаешь? Она же ничего не знала о них, о нас. Они были увлечены разговором, и когда они остановились перед витриной книжного магазина, я быстро провела ее мимо.
Некоторое время слышалось лишь дыхание Сэнди.
– Каждый вечер, лежа в постели, я заново проигрываю то мгновение. Вихляющая походка Джонатана, рыжеватые спадающие волосы Эстеллы, они приближаются ко мне снова и снова. Каждый раз я пытаюсь заставить себя пересечь улицу, поздороваться с ними, представить их той женщине. Но, как бы я ни старалась, мне это никогда не удается.
Она больше не произнесла ни слова, и Энн тоже. Они одновременно повесили трубки, и внезапно между ними оказались лишь раскинувшийся по городу покров ночи и ее слова, словно еще один недостающий кусочек от давно потерянной головоломки.
Увидевшись с Энн в следующий раз, Сэнди сказала:
– Что же, для тебя это всегда было легче, правда? Любовь и все такое прочее.
Несколько недель Энн не ходила в больницу читать, сказываясь больной, и наконец предупредила, что увольняется, – все не говоря с Марком. Каждый вторник и четверг она представляла, как он идет по проходу между стеклянными кабинками и находит только того, кто замещает ее. По крайней мере десяток раз она набирала номер его телефона, но всегда вешала трубку, не дождавшись соединения.
Наконец однажды утром, посадив девочек в школьный автобус, она села в машину и поехала через город. Он только вылезал из-под душа, когда она позвонила в дверь, и под чистой белой рубашкой и черными брюками его кожу покрывала влага. Удивленный ее приходом, он позабыл включить ей свет, и они сидели рядышком в темноте.
– Извини, – сказала она, – мне следовало позвонить.
– Я беспокоился. Мне сказали, что ты заболела.
– Нет, я не болела.
– Что-нибудь случилось?
– Нет. Да. Не совсем. Мне нужно было время, чтобы подумать.
– О нас?
Она заметила, как его тело напряглось, изготавливаясь, настораживаясь, – все эти занятия по самообороне.
– Так дальше не может продолжаться, Марк. По крайней мере, я так не могу. В какой-то момент все оборачивается обманом. Сначала этого не было. Во всяком случае, мне так не казалось. Но это неизбежно. Дело не в Теде, не то чтобы я считала, что обманываю Теда, что бы это ни означало. Но обман не обязательно происходит по отношению к кому-то конкретно, так ведь?
– А я всегда считал, что обязательно, – холодно отозвался он. Он даже не пытался прикоснуться к ней, повлиять на нее. – Скажи, я что же, был для тебя просто экспериментом? Этакий акт милосердия?
– Не надо. Пожалуйста.
– Занятие для скучающей домохозяйки? Положение обязывает?
– Ты знаешь, что все было не так.
– Не уверен, что именно я знаю.
Она попыталась дотронуться до его лица, но он отшатнулся.
– Никто никогда не слушал меня так, как ты, – тихо сказала она.
– Это одно из того, чем занимаемся мы, слепые, – резко ответил он. – У нас нет выбора.
– Извини, – сказала она. – Я-то считала, это оттого, что я, может быть, действительно была тебе интересна.
Они немного помолчали.
– Я замужем, – мягко сказала она.
Он кивнул, вздохнул, встал.
– Я думаю, тебе лучше уйти.
– Но…
– Пожалуйста. Только без этой чуши насчет «не можем ли мы быть просто друзьями», ладно?
– Ладно.
– Пожалуйста. Уходи.
Он обошел диван, прошел по коридору и скрылся. В собственном доме он передвигался без всякой неуверенности, без сознания риска, отмечавшего каждый его шаг за ее пределами.
Энн минуту постояла в темной комнате, а потом вышла, с шумом закрыв за собой дверь, чтобы он знал, что она ушла, что теперь он может выйти.
Существовало одно мимолетное мгновение, каждое утро, когда она только открывала глаза, и день притворялся новым. Но потом все начиналось снова с того места, где кончилось. Сначала Тед предполагал, что молчание Энн, ее замкнутость связаны со смертью Джонатана и Эстеллы. Он думал, что это можно переждать, что это пройдет. Но все продолжалось, усиливалось, и постепенно за внешним спокойствием он смог различить, как она осторожно распускает узлы, освобождаясь от него. Впервые он познал разочарование человека, от которого отгородились, который не просто стучится в запертую дверь, но даже не уверен, есть ли за ней хоть кто-нибудь. Она больше не задавала вопросов о его поздних возвращениях, о его настроении, просто не замечала их. Она больше не боролась с ним и не пыталась успокаивать его. Тед все больше пугался, все больше жаждал хоть какой-нибудь реакции, он пытался задерживаться еще дольше, а когда это не подействовало, не побудило ее интересоваться, где он, он попытался быть таким, каким она всегда хотела его видеть, – вездесущим, услужливым, пытливым. Но ни один путь не возвращал ее ему.
Однажды вечером он рано вернулся с работы и, застав ее за приготовлением рагу из цыпленка, откупорил пиво и прислонился к холодильнику. Девочки были наверху, предполагалось, что они заканчивают делать домашние задания, хотя он слышал звук работающего телевизора.
– Мне казалось, существовало правило: никакого телевизора до ужина.
Энн пожала плечами. Она отошла к раковине сполоснуть фасоль в дуршлаге. Обернувшись к плите, она увидела, как Тед помешал рагу, потом взял солонку и подсыпал соли.
– Что ты делаешь?
– Ты вечно недосаливаешь.
– Если бы мне понадобилось досолить, я бы так и сделала.
– Ты, возможно, в последнее время этого не замечаешь, – язвительно произнес он, – но, кроме тебя, в этом доме есть и другие.
Она смерила его взглядом, потом взяла солонку, отвернула крышку и высыпала все содержимое в рагу. Он уставился на нее – ярость в ее глазах, в его глазах – и бросился вон.
Когда она услышала, как его машина рванула от дома, она спокойно приготовила три сандвича с тунцом, разложила их по тарелкам и, оставив рагу кипеть на плите, отнесла их наверх, где девочки смотрели повторный показ «Я люблю Люси».
– Ужин подан, – объявила она, улыбаясь, усаживаясь на полу между ними.
– А где папа? – с подозрением спросила Джулия.
– Ему пришлось вернуться на работу. Ну вот. Я купила ваши любимые картофельные чипсы.
Девочки ели медленно, между делом бросая на мать быстрые взгляды, считая, что если усиленно всмотреться, они отыщут распорядки и правила, внимание, которые куда-то подевались с недавних пор. Их отсутствие странным образом сбивало их с толку, оставляло в растерянности.
Тед вернулся уже после десяти часов. Он присел на угол кровати, где лежала, закутавшись в одеяла, Энн.
– Прости меня, – тихо сказал он. – Я тебя люблю. Я не понимаю, что происходит, но я тебя люблю.
Она задумчиво посмотрела на него.
– Помнишь, когда-то давно ты сказал мне, что считаешь, будто любовь может существовать без всяких ожиданий? Ты сказал, что любишь именно так. Помнишь? А я еще так рассердилась?
– Возможно, я ошибался.
– Возможно, ты был прав.
– Не делай этого, – попросил он.
– Не делать чего? Не быть такой, как ты?
– В твоих словах такая горечь. Неужели я действительно так сильно тебя обидел?
– Я жалею о том, что сама сделала или не сделала. Ты не виноват в том, что я считала, будто ты так сильно мне нужен.
– Разве это так ужасно – нуждаться в ком-то? Ты нужна мне.
Она засмеялась.
– Наконец-то.
С того вечера тишина разорвалась, сменившись шумными ссорами, которых они раньше не затевали, постоянным противостоянием одной воли другой, потоками брани по самому ничтожному поводу – забыли заправить машину, бросили скомканные полотенца, – всегда заканчивавшимися перечислением прошлых грехов.
Однако бывали мгновения, внезапные озарения, когда обоих потрясала мысль о возможности потерять друг друга, потерять ИХ, и они сходились с глубоким отчаянием супругов, стоящих на грани войны.
Джулия и Эйли казались им обоим зрителями во мраке зала, свет так ослепительно сверкал на их собственной, частной сцене, что они не могли четко различить лица своих дочерей в темноте, только знали об их присутствии там, в стороне.
Однажды в четверг поздней осенью школьный консультант-психолог, миссис Мерфи, позвонила Энн и пригласила их с мужем прийти вечером поговорить о Джулии.
Тед и Энн сидели на двух маленьких деревянных стульчиках перед столом миссис Мерфи, загроможденным горшками с алоэ, кактусами и книгами по детской психологии. У миссис Мерфи были короткие седые волосы, ненакрашенное лицо, крупное ожерелье из кораллов и серебра и серебряные браслеты на руках. В ее речи чувствовался легкий акцент Среднего Запада, и, разговаривая, она наклонялась вперед и вниз, словно за годы бесед с детьми ей приходилось постоянно нагибать голову.
– Происходит ли дома что-то такое, что могло бы беспокоить Джулию? – спросила она.
– Нет, – быстро ответил Тед.
– Почему вы спрашиваете? – удивилась Энн.
– С недавних пор у нее возникли определенные трудности. Я полагаю, вы слышали, что случилось сегодня утром?
– Нет, – призналась Энн, уже чувствуя себя виноватой, нерадивой, безответственной.
– Понятно. Так вот, Джулия швырнула металлическую коробочку с карточками в голову учительнице.
– Боже правый, – воскликнула Энн.
– Она попала в нее?
– Суть здесь едва ли в ее намерении или в отсутствии такового, – твердо заявила Теду миссис Мерфи. – Были и другие инциденты. Нападения на других детей. Ложь при тестировании. Я надеялась, вы сможете помочь нам выяснить, что могло бы вызвать подобные поступки, рассказать, с какими еще проблемами она, возможно, сталкивается.
– Проблемами? – переспросил Тед.
– Какие-нибудь происшествия дома.
– Я ведь сказал вам, все нормально.
– Понятно. Ну что же, вы, конечно, понимаете, что, если хоть что-то похожее повторится, мы вынуждены будем настаивать на постоянном наблюдении психолога, если она собирается оставаться у нас. Между прочим, я весьма рекомендую вам задуматься об этом сейчас же. Прежде чем произойдет обострение.
– Мы подумаем, – пообещал Тед, поднимаясь.
– Надеюсь. – Миссис Мерфи встала и пожала им обоим руки. – Все, знаете ли, может зайти слишком далеко. Никому не хочется, чтобы здесь происходило такое.
Энн и Тед отъехали от школы в молчании, словно миссис Мерфи могла подслушать все, что они бы сказали, и использовать против них.
Только когда школа давно скрылась из вида, Энн тихо заговорила:
– Мы не можем так жить дальше.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты прекрасно понимаешь.
Тед разогнался, проскочил на вспыхнувший свет, притормозил.
– Почему бы нам не съездить куда-нибудь, только вдвоем? – Его голос оживился, по мере того как оформлялась эта мысль, обрастая надеждой.
– Куда?
– Все равно. Куда угодно. Куда ты захочешь. В какие-нибудь теплые края. Во Флориду.
– А как с девочками?
– Сэнди может пожить с ними. Энн, не сжигай мосты. Пожалуйста. Просто скажи да. Не ставь на нас крест.
Энн медленно кивнула, и остаток пути они проделали в молчании, а Тед начал придумывать способы, как, призвав в союзники жаркое тропическое солнце, снова завоевать ее.
Глава 5
Здание окружного суда Хардисона в стиле возрожденной греческой архитектуры, сохранившееся с 1840 года, блестело под лучами утреннего солнца. Внутри шипели и пофыркивали старинные радиаторы. Тед сидел за массивным дубовым столом вместе со своим адвокатом, Гарри Фиском, и дергал заусеницу на указательном пальце правой руки, пока оттуда не пошла кровь. Он побрился по этому случаю и надел темно-синий костюм, купленный два года назад на похороны Джонатана и Эстеллы. Вытерев кровь о брючину, он поднял голову и беспокойно огляделся. На дальней стене два ряда потускневших золоченых букв гласили «На Господа мы уповаем». Сбоку от надписи бессильно свешивался американский флаг. Вид у него был какой-то замызганный и потрепанный, казалось, его следовало постирать и отгладить. По другую сторону прохода за столом обвинения помощник окружного прокурора Гэри Риэрдон складывал и перекладывал свои бумаги, еще тщательнее выравнивая по краям длинные желтые листы. Место судьи пока пустовало.
Люди, никогда прежде не бывавшие в зале суда, теснились на длинных светлых скамьях – они вызывали воспоминание о церкви, только были светлыми, как школьные столы, – ерзали в ожидании, притопывали ногами, шарили глазами по сторонам в предвкушении зрелища, их голоса сливались в ровный гул из намеков, догадок и планов на обед. В последнем ряду двое пожилых мужчин склонились друг к другу, почти соприкасаясь седыми волосами, и обсуждали последнее судебное заседание, на котором присутствовали, и достоинства и недостатки председательствующего судьи, – постоянные посетители зала суда, знавшие по имени каждого самого мелкого служащего, бесстрашные критики правил и процедур, не пропускавшие ни одного дня. Сэнди сидела рядом с Джоном в первом ряду, отведенном для членов семьи. Он что-то говорил ей – о присутствующих? о погоде? просто подбадривал? – она не прислушивалась. Ее взгляд упал на затылок Теда, когда он обернулся к Фиску и сказал что-то, вызвавшее у обоих короткую вспышку смеха – здесь, сейчас, и она мгновенно прониклась к нему презрением из-за этого смеха точно так же, как презирала его за все, что угодно, нет, еще сильнее, так что это – его затылок, смех – оказалось чем-то вроде шипа, терзавшего ее снова и снова, во сне и наяву, единственное объяснение или доказательство, которое ей требовалось.
Судебный пристав вышел на середину и окинул полный зал долгим бесстрастным взором. У него была бритая голова, оттененная бледным полукругом коротких волос вокруг ушей – бравада лысеющего мужчины, и вислые седые усы. Глаза за очками-консервами в тонкой оправе хранили хорошо отработанное равнодушие. «Слушайте, слушайте, – провозгласил он громко и отчетливо. – Верховный суд штата Нью-Йорк, округ Хардисон, открывает заседание. Все, кто… и будете услышаны. Председательствует достопочтенный судья Луиза Карразерс».
Судья Карразерс вошла через боковую дверь, облаченная в черное. У нее были волосы того коричневатого оттенка, какой бывает у седеющей женщины, не решившей, краситься ли ей под брюнетку или под блондинку, тонкие черты лица, едва начавшие грубеть, и голос – хрипловатый и в то же время нежный, как у девушки. Из обилия черного цвета вздымался блестящий красный воротник шелковой блузки, и прежде чем сесть, она расправила его. Она налила стакан воды из черно-желтого пластмассового кувшина на столе, отпила глоток и потом, взглянув на пристава, кивком подала ему знак начинать.
– Обвинение готово? – спросил тот.
Риэрдон, и так сидевший, словно аршин проглотил, выпрямился еще больше.
– Обвинение готово.
– Защита?
– Защита готова, – немедленно отозвался Фиск.
Взгляд пристава на мгновение задержался на нем, затем он кивнул служащему, который медленно отворил тяжелую дубовую дверь по левую сторону.
Присяжные – семь мужчин и пять женщин – и два запасных кандидата вошли друг за другом, полные и худые, в джинсах и костюмах, все они беспокойно поглядывали на подсудимого, на судью, на публику, новообретенное чувство ответственности лишь слегка сдерживало их жадное любопытство. Когда они расселись по своим деревянным стульям, скрестив ноги и руки, все, кроме одной необычайно рослой женщины в широких серых фланелевых брюках, которая сидела, раздвинув ноги, судья Карразерс повернулась к ним.
– Добрый день, леди и джентльмены.
Присяжные под впечатлением от ее одеяния и от высоты, на которую ее возносило судейское кресло, поздоровались робко и нестройно.
Карразерс повернулась в сторону стола обвинения.
– Мистер Риэрдон, пожалуйста, начинайте.
– Благодарю вас, ваша честь.
Риэрдон встал – хрупкого сложения человек с короткими волосами пшеничного цвета и острыми чертами лица, человек, веривший в порядок, гармонию. За двадцать один год участия в судебных заседаниях он, абсолютист по натуре, умом смирился с нюансами и неясностями закона, с неизбежной относительностью вины и невиновности, хотя душа его до сих пор возмущалась против этого. Данное дело представлялось ему особенно отвратительным, все указывало на то, что защита, основанная на семейных обстоятельствах, роковым образом обернулась против самой себя, – этого он не понимал и не одобрял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36