У Дэниела
такого преимущества не было, он понимал, что тяжелое лезвие может
изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все
возможное искусство, чтобы каждый раз уводить секиру в сторону,
заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.
Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия
пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука сразу же начала
неметь, как будто опущенная в прорубь с ледяной водой. увидел свой
последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры пошло
вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув клинок
плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто готовился его
обнять. Острие вышло из-под шлема с другой стороны, разрывая ремни,
скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не было в нем
никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда
они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.
Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже не
надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то удар,
нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из
глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и чьи голоса
звучат внутри.
Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем в центре. Может,
конечно, не алтарем, но как еще назвать глыбу серого гранита с
наполненным водой углублением в центре, в котором покоится черный
каменный шар размером с детскую голову, освещенный тринадцатью
свечами.
Но не шар и не свечи ошеломили Дэниела, когда он увидел, что
происходит в часовне, то лишился дара речи. По одну сторону алтаря,
или как он там назывался, стояли трое рыцарей без шлемов, и в их
голубых глазах играло пламя свечей, по плечам рассыпались скомканные
седые волосы. Седые... А может, и просто кажущиеся седыми в этом
неверном свете - кто его поймет. Двое из них опирались на мечи, а
третий держал в руке какое-то подобие жезла из окрашенного в черный
цвет дерева с золоченым копейным наконечником. При этом средний
говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные слова
становились в его устах заклинательными ритмами.
А их противник, один против трех, стоял по другую сторону камня,
скрестив руки на груди, и неведомо откуда берущийся ветер развевал
темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких атрибутов,
но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена стоили всех
этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость, с которой он
отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.
Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не Рейвена,
а самого настоящего ворона, которая, ничем не отбрасываемая, в
дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически издавала
громкое карканье, то злобное, то одобрительное.
По залу взад-вперед гулял холодный ветер, в воздухе метались
зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную
пустоту. И незыблемым центром всего этого гигантского беспорядка
являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар ли? Нет, он был
неровный и напоминал сейчас Дэниелу скорее обросшую каменной корой
мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту
нетленную пакость раз и навсегда.
Он стоял, и будто боролся с собой. Боролся с тяжестью, которой
наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом. Так и виделось,
как он рванется к алтарю, и эти трое ударят его невидимой силой,
которая даже зеленую траву может заставить запахнуть могильным
склепом.
И словно толчком прозвучали слова Рейвена:
Бессмертие суть небытие.
Вечность суть безличие.
Гибнут стада, родня умирает,
Все смертно и смертен ты сам.
Одна только слава смерти не знает,
Нет смерти достойным делам!
Дэниел, в три неимоверно длинных и медленных шага преодолел
расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой свой меч
на черный камень.
И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень, как всякий
хрусталь, от такого невежливого обращения покрылся трещинами, а от
меча полетели искры. Но, когда клинок отзвенел свое, как тонкая
струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень
ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.
А потом три фигуры начали растворяться в воздухе, становясь из
живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.
Рейвен схватил Дэниела за локоть и буквально поволок его в
коридор, крича прямо в ухо:
- Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..
И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый там
цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.
Когда они выбежали во двор, над замком бушевала страшная,
необъяснимая сухая гроза, в это время годаа едва ли возможная.
Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали небо на части, разбрасывая
ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено, что
замковые воины и слуги бестолково метались по двору.
Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:
- Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! -
и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:
- Спасайся, кто может!
Как будто в подтверждение его слов, над замком расцвела особенно
яркая Т-образная молния. Этого аргумента хватило, чтобы
дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную решетку замка
на высоту чуть меньше человеческого роста, первыми же и бросились
бежать из крепости, вовсе не разбирая дороги. Рейвена с Дэниелом
просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.
В самом городе творился не меньший бедлам. Где-то ярко полыхали
дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил
на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.
- Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты, паршивец, вообще
смог меня опередить?
На что Рейвен ответствовал:
- Болваном ты был, болваном и остался. Нашел место и время для
излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие
примет уж совсем бедственные масштабы.
И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:
- Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?

/вместо эпилога/
Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным,
кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется. Барон просто замолчал,
забыв про беседу, и двинулся Дэну навстречу. И обнял его со всей
медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:
- Вы бы поосторожнее, рука...
Я только тут заметил, какой он бледный. А его милость первый
королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом
долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще бы,
не каждый день увидишь, как аристократическое, хотя и несколько
испачканное лицо Рейвена превращается в простецкую физиономию
любопытного лучника.
Всю офицальную встречу с городской верхушкой это, естественно,
испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня и
Дэниела наверх, в мои, разумеется, покои. Вот уж, воистину, не
спальня, а зал советов.
Впрочем, от смеха я тогда чуть не умер. Стоит представить, какое
выражение было на лице у барона, когда протиснулся за нами в комнату
давешний лучник и нагло плюхнулся в кресло, единственное, между
прочим. Герберт аж покраснел от такого нарушения субординации, только
все слова у него застряли на языке, когда он натолкнулся на взгляд
Рейвена. Барон не сел, а просто стек на стул и сказал:
- Знаешь, племянник, ты своими шуточками меня когда-нибудь в гроб
вгонишь.
Рейвен потянулся, как сытый кот, и сочувственно кивнул:
- Да, это, наверное, нечто большее, чем улитки.
Я так и не понял, почему они с Дэном чуть глотки не сорвали от
смеха. Но Герберт, похоже, вытерпел бы и более грубые их шуточки, он
уже взял быка за рога и тянуть был не намерен.
- С тобой, племянничек, у нас отдельный разговор будет, - пообещал
он.
Рейвен даже закатил глаза и сказал:
- Какой ужас!
Но Герберт уже извлек две бумаги.
- А ты, Дэн, самоубийца неудавшийся! Если бы не умница Мартин, я
бы сам тебя поехал хоронить. А всего-то надо было еще немного
подождать. Вот, держи. - И сунул одну из бумаг Дэниелу.
Я этот документ уже видел и знал чуть ли не наизусть. просьба не
держать обид - это от короля-то - и заверение, что Его Величество
помнит своих верных слуг и не спешит лишать их заслуженных должностей.
Дэниел, читая это, даже не улыбнулся. А барон уже протягивал ему
вторую бумагу.
- А это, Дэн, так сказать, открытый лист. Подлинный королевский
приказ, со всеми печатями, о назначении на пожизненную должность
лорда-ранителя Каринтии. Это про тебя. Правда, имя тут не вписано, мы
же не были уверены до конца, что ты жив, сам понимаешь. И, если что...
Дэниел с расстановкой сказал:
- Ну, имя-то вписать недолго.
Барон заулыбался.
- Конечно, недолго, прямо сейчас и сделаем.
И уже потянулся к бумаге. Дэниел улыбнулся.
- У нас с вами руки корявые, сэр, к мечу привыкли, примут еще
бумагу за фальшивку. Пускай уж Рейвен постарается, у него почерк
получше, чем у королевского писца.
Барон был настроен благодушно - ну еще бы, все так хорошо
разрешилось! А я заметил, что, когда Дэниел передавал Рейвену бумагу,
они переглянулись. И то, как они переглянулись, мне очень не
понравилось. А барон благодушно спросил:
- Что вы там с Сарголом натворили, герои? Зарево было такое, что с
донжона видно.
Рейвен, не отрываясь от пергамента, буркнул:
- Гроза была. - И оба почему-то засмеялись. Рейвен закончил с
бумагой, присыпал ее песочком, чтобы чернила быстрей просохли, и
вручил барону. Тот прочитал и просто начал менять цвета, как маленький
спрут. Я такого один раз в детстве видел, у рыбаков. Да нет, конечно,
не такого пунцового. А потом первый королевский советник и прочая, и
прочая, заорал благим матом:
- Что ж вы наделали, засранцы!
Дальнейшее воспроизводить не возьмусь. Скажу только, что у
господина барона, первого рыцаря и героя турниров, поучились бы
ругаться даже таальские возчики. Мне стало любопытно, в чем тут дело,
и я рискнул заглянуть барону через плечо.
И увидел, что данная королевская грамота выписана на имя Лайонела,
виконта Освика, третьего ненаследного сына графа Альреда Приморского
из дома Валинов. Тут у меня отказали ноги. Но подлый Рейвен вовремя
подставил стул и сказал елейным голосом:
- Да вы не волнуйтесь, дядюшка, я тут немножко поживу, молодого
человека подучу, будет у вас такой хороший лорд, что прямо удивитесь.
Но Герберт уже ревел медведем:
- Вы мне объясните, мерзавцы, зачем вы это сделали?! Мне что
теперь, королевский приказ на свечке жечь?!
Дэниел равнодушно спросил:
- А зачем? Понимаете, тот я, который был маршалом, уже умер. Есть
другой я, а этот другой я через недельку уезжает в Тааль вместе с
рыцарем Железной звезды. И до нашего благословленного Митрой
королевства ему дела нет.
- В каком качестве? - пораженно спросил Герберт.
- В смысле, в каком качестве уезжаю? Как обычно, бродячим
наемником.
Герберт, похоже, потерял дар речи. Но Рейвену и этого показалось
мало.
- А меня здесь вовсе нет. Я сейчас гуляю среди спелой ржи в родном
Корвилле, слушаю птичек и любуюсь тюльпанами. Вы же знаете, что у меня
там великолепный садик. Кстати, вы любите тюльпаны, барон? Лайонел?

/Вместо продолжения эпилога/
Высокий всадник опустил на лицо маску шлема, напоминающую очки с
клювом. Почему-то жест вызвал у его собеседника, стоящего у стремени,
усмешку.
- Ты думаешь, что без моей помощи действительно неузнаваем?
- А многие ли помнят меня в лицо? - ответил всадник вопросом на
вопрос.
- Немногие, Дэн. Земная слава невечна. Но ответь мне: зачем ты
уходишь, если для тебя все разрешилось, как в счастливой сказке?
- Наверное, потому что я нашел более достойное место. То место,
где я должен быть.
Рейвен улыбнулся:
- А ты по-прежнему романтик, мой друг. Ты нашел место, более
пригодное для осуществления твоих невероятных идей. Теперь ты думаешь,
что можно быть безымянным героем, что люди идут не за именем, а за
делом. И опять гордо ошибаешься. Предсказываю тебе, что ты еще
вспомнишь свое старое имя. И заставишь вспомнить других.
Всадник пожал плечами. Отвечать было нечего. Потому он хлестнул
коня, и, оборачиваясь, крикнул:
- Удачи тебе! И Лайонелу...
Рейвен протер глаза от пыли и сказал с легкой досадой, глядя
Дэниелу вслед:
- Все такой же мальчишка... Рыцарь!
Последнее слово прозвучало, как что-то обидное.


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18