"Сейчас полезут." - подумал Дэниел и,
обнажив меч, приготовился к бою.
Уже после штурма он не мог толком ни вспомнить, ни описать эту
жуткую и кровавую кашу. Проход был такой ширины, чтобы пропускать
троих всадников в ряд, и это помогло сдержать первый суматошный
натиск. За это время умница Ральф догадался спустить на подъемнике
десяток щитов. Когда проход перекрыли щитники, стало полегче.
Остальные, встав за ними, орудовали копьями или в упор посылали
стрелы. Арбалетный болт на таком расстоянии прошивал двоих сразу, а
иногда стрела с вощеным древком, пройдя насквозь тела двух жертв,
находила себе третью. Внезапно нападающие откатились и Дэниел
убедился, что выражение "гора трупов" не является поэтическим
преувеличением. На выходе из воротного коридора вал из тел был ему уже
выше колена. Тут раздался стук лошадиных копыт. Дэниел бросил
трофейное копье, подхватил чей-то арбалет и колчан с оставшимися
стрелами и побежал к дому, чтобы занять удобную позицию где-нибудь на
первом этаже. Только в комнате брошенного хозяевами дома он понял, что
за всю схватку не получил ни единой царапины, хотя из сотни
добровольцев уцелело не более десятка.
А в воротах уже показались первые ряды тяжеловооруженных всадников
с орлами на щитах. Сверкали кольчуги, солнце играло на наконечниках
копий. Казалось, что остановить движение этой лавины невозможно.
Казалось... Но как только первые десятка два рядов скрылись из поля
зрения, движение вдруг застопорилось. Всадники начали бестолково
рассыпаться по площади, тыкаясь в поисках проходов в узкие щели между
домами. А сзади напирали все новые и новые. Это значило, что ополченцы
успели завалить оставленные проходы в баррикадах в человеческий рост
вышиной и, скрываясь за ними, встречали сейчас горделивое войско,
готовые к бою. Дэниел встряхнул головой, как проснувшись, и вскинул
арбалет.
За несколько мгновений площадь превратилась в настоящую бойню.
Отчаянные гвардейцы прыгали со стены на крыши, чтобы вернее доставать
противника. Рыцарей осыпали камнями, досками, кусками черепицы и
любыми подручными предметами. Вырваться из ловушки было почти
невозможно, потому что, когда въезжавшие в коридор понимали, что
происходит, развернуться они уже не могли. Вдруг приток прекратился и
началось повальное бегство. Всадники бросали копья и неслись обратно к
коридору, как чумовые. Чья-то лошадь споткнулась о тяжелое таранное
бревно и упала вместе со всадником, закупорив и без того частично
перекрытый им проход. Ловушка захлопнулась. Когда уцелевшие поняли
это, они начали бросать оружие, прося пощады. Но стрелы продолжали
сыпаться. Дэниел удивился, что не испытывает к гибнущим никакой
жалости и как-то отстраненно подумал, что Гельмунд рискует лишиться
всего войска. Только здесь погибло не менее пяти сотен. Ну откуда мог
знать высокомерный сэр Эд, что горожане не только позволят калечить
собственные дома, но и сами будут перегораживать улицы, работая даже
ночью при свете факелов? И как он мог догадаться, что эти же горожане,
добровольцы, встанут у построенных завалов с оружием в руках? Ведь за
последние тридцать лет такого не случалось нигде.
Выйдя из дома, Дэниел обозрел картину массовой бойни. Уцелевшие
лошади уже разбежались по узким переулкам, многие волочили за собой
мертвых хозяев. Но все равно на булыжнике площади было больше трупов,
чем свободного места.
И тут Дэниел услышал ржание коней и понял, к чему относился
слышавшийся справа грохот. На главной улице разбирали завал. Похоже,
Лайонел решился на открытую вылазку. Дэниел прикинул, что, если
поторопится, то успеет поймать себе лошадь и примкнуть к отряду.
¤ * *
Атаку у южной стены отбили со страшными потерями, и Валдон с
остекленевшими глазами лежал сейчас в первом этаже башни. И не один
он. Наверное, ударь они еще раз, отстоять Кариссу бы не удалось. Но
войска Эдмунда начали перемещаться к воротам. Мне было плохо видно,
что происходит. Драка шла уже в воротном коридоре под башней и мы,
похоже, проигрывали. В поле начали перестраиваться конные отряды. От
лагеря к городу двинулось знамя Гельмунда. Следовало немедля отдать
приказ покидать стены и стягиваться к цитадели. Становилось очевидно,
что мы не удержим город, и я хотел потерять как можно меньше народа.
Но меня удерживало какое-то непонятное ожидание чуда, и это чудо
произошло. Совершенно внезапно солнечный свет на долю секунды стал
красным, как на закате. Да нет, скорее, таким, словно я смотрел на
солнце через красное стекло. Потом наваждение исчезло. Я ошеломленно
протер глаза и вдруг увидел, как над Стражницей взлетела алая птица
размером с сокола и понеслась над полем, теряя капли крови. Долетев
почти до воротной башни, она рассыпалась в воздухе алыми брызгами.
Тут я понял, что только что видел величайшее колдовство.
Величайшее, даже если бы оно не возымело действия. Эта птица сама была
живой кровью, и жизнь ей только что дали мужчина и женщина. Когда я
поднял глаза и взглянул на происходящее, орденское знамя уже упало, и
у ворот не было ни одного живого, или, скорее, полуживого рыцаря.
- Сэр, а что там грохнуло? Я уж подумал, что башню подорвали.
Я обернулся. Это был Сэферт.
- Что грохнуло? - непонимающе спросил я.
- Да вот только что грохнуло, аж стены задрожали. Вы что, не
слышали?
Я действительно ничего не слышал.
- А ты сокола красного видел? - спросил я у Сэферта.
Теперь Сэферт посмотрел на меня расширенными глазами.
- Какого сокола?
- Ну вот сейчас над башней летал.
Сэферт удивленно помотал головой. Видимо, он решил, что у меня
начались галлюцинации.
И тут случилось еще одно событие. Оно обошлось без всякой магии,
хотя и не без помощи Рейвена. Катапульту на Стражнице развернули, и
посланный ей здоровенный камень рухнул точно туда, где поднимался на
древке черный на серебрянном поле орел. Прямо в середину скопления
народа. И, судя по беспорядку, который воцарился в ближайших рядах,
Гельмунд тоже был около своего знамени. Был! Одновременно передовой
отряд конницы ворвался на площадь. Дальнейшее превзошло мои самые
смелые ожидания. Только немногим удавалось прорваться сквозь проулки
под сыплющимся отовсюду железным дождем. Похоже, даже неугомонные
мальчишки взялись за луки и пращи. Я представил, как уцелевшие
вырвутся из ловушки, объятые ужасом, какой эффект произведет внезапная
смерть рыцарей и падение знамени... Нет, теперь настало время
рисковать. Я рявкнул Сэферту:
- Конным команду к бою! Человека на главную улицу: пусть освободят
проход в баррикадах. - И сам бросился вслед за ним вниз, во двор.
Это было сумасшедшее предприятие. Шесть сотен стоящих в резерве
конников против по меньшей мере десяти тысяч, находящихся в поле. Но
когда мы, в прямом смысле, по трупам вылетели из ворот, драться было
уже не с кем. То-есть, почти не с кем. Паника сделала свое дело, и
большая часть войск бежала, бросая оружие. Я никогда не видел, как с
тонущего корабля разбегаются крысы, но, наверное, это было очень
похоже.
К удивлению своему, я заметил, что кто-то пытается навести в этой
панике подобие хоть какого-то порядка и сзывает к себе тех, кто еще не
потерял голову от страха. И я, взмахнув флажком на копье, повернул к
нему коня. Противником себе в копейной сшибке я выбирал, естественно,
предводителя и, как только увидел его, понял, что рука моя просто не
сможет нанести неверный удар. Ошибиться было невозможно: передо мной,
на черном коне, гарцевал каким-то чудом уцелевший трандальский рыцарь.
Правда, щит его был из четырех черных и белых полей, вроде
ландвальской шахматной клетки, но в центральном щитке герба извивалась
знакомая тварь.
А дальше мы столкнулись. Мощным ударом в щит меня чуть не
выбросило из седла, но и мой удар достиг цели. Конец копья попал
рыцарю прямо в шлем, и он подбитой птицей полетел с лошади. Потом мое
копье сломалось, застряв в груди следующего противника. Я выхватил
палаш и начал рубить открывающиеся спины. Организованного
сопротивления не было уже никакого. Мы просто преследовали бегущих. Я
осадил коня. Увлечься вылазкой означало слишком сильно рискнуть, пора
было возвращаться. Но тут рядом со мной, как из ниоткуда, возник
Дэниел, тоже верхом, и рявкнул:
- К Гельмунду! Захватим, если жив!
Я последовал за ним.
Самое необычное, что Гельмунд был еще жив. Камень, похоже,
переломал ему все кости, а он, тем не менее, стонал и даже делал
судорожные попытки подняться, но сломанные ноги ему, конечно, не
повиновались. Спешившийся Дэниел взирал на это зрелище с удивлением.
Потом наклонился и снял с поверженного шлем. Каким-то шестым чувством,
видимо, тем самым, что проснулось в ночь сумасшедшей поездки, я вдруг
понял, что сейчас увижу и не ошибся. Лицо Гельмунда было
изжелта-бледным, волосы пробила седина, а в побледневших глазах
плавали знакомые молочно-голубые блики.
Дэниел даже уронил шлем и изумленно вымолвил:
- И ты?..
В груди Гельмунда что-то заклокотало, и родились слова:
- Дэн... Если бы я знал, что ты... Они говорили, что все иначе...
Это крестообразное... в Сарголе... Там можно... бессмертие... -
остальные части его речи потонули в каком-то хриплом бульканье. Потом
Гельмунд закрыл глаза.
Но я видел, что он по-прежнему жив, только потерял сознание.
Дэниел, оказывается, тоже это видел, потому что он достал свой меч и
нанес удар. Потом мы переглянулись. В глазах Дэниела стояли слезы, и
единственное, что я мог сказать ему, было:
- А все-таки, мы победили!

Часть 3.
1.
Над Кариссой поднимался сумрачный рассвет. Красное встающее солнце
парило в дымке, словно глаз древнего бога войны, обозревающего поле
недавнего боя. По серым стенам цитадели плясали розовые блики, похожие
на несходящие кровавые пятна, и следы от метательных снарядов казались
открытыми ранами.
А крови вчера и впрямь было пролито немало, хватило бы на многих
давно некормленных богов. По меркам феодальных войн сражение
обернулось настоящим побоищем. Десятки рыцарей нашли свою смерть под
градом стрел и щиты их, еще вчера блиставшие гордыми гербами среди
гельмундовской рати, стали украшением помоста на городской площади.
Пали Эд, сеньор Барна, которому новый герцог уже успел пожаловать
титул барона Аррехтского, сэр Родвильд и сэр Брендон-из-Болот,
владельцы земель близ таальской границы, скончался от раны, нанесенной
стрелой, Эдмунд Вирденский - и это только из имеющих право распускать
знамя. Более мелких дворян считали десятками, воинов - сотнями. По
самым скромным подсчетам, всего у осаждающих погибло в бою около двух
тысяч и еще столько же сдалось в плен. Правда, уцелел сводный отряд
численностью тысячи в четыре, способный к сопротивлению, но
командовавший им Эдвин, Эдмундовский брат, думал только о том, как бы
побыстрее уйти обратно за реку. Ему теперь не за что стало воевать:
Гельмунд, надежда каринтийских баронов, погиб, и едва ли кто-нибудь из
уцелевших рискнул бы продолжить мятеж. Все войско просто растаяло, как
снег под дождем.
Потери осажденных тоже были немалыми, но их как-то затеняла общая
радость победы. Конечно, не для тех, кто потерял вчера брата или отца,
сына или внука. Но их горе было как-то незаметно на фоне всеобщего
ликования. Видимо, так бывало всегда. А пока одни оплакивали погибших,
другие устанавливали на площади трофейные щиты и знамена, а третьи
обыскивали трупы, в башне Альсток шел утренний совет.
Все четверо предводителей, собравшихся здесь, отделались только
легкими ранами. У Лайонела гудело плечо, по которому пришелся не
пробивший кольчугу удар, капитан Ральф временами поправлял на перевязи
простреленную руку, Дэниел предпочитал вовсе не вставать, чтобы не
показывать хромоты. Правда, вспомнить, где и когда его задело копейное
жало, он так и не смог. Наиболее изможденным выглядел Рейвен, чьи
темные волосы просто представляли контраст с белым лицом. Однако,
несмотря на страшную усталость, речь его осталась четкой и
язвительной. Лайонелу предоставилась возможность в этом убедиться,
когда зашла речь о планах на будущее, и Рейвен заявил:
- А вам, сударь, теперь предстоит падать в ноги к принцу.
Пренеприятнейшее, надо полагать, занятие: падать в ноги.
Лайонел встряхнулся и только что не зашипел, как рассерженная
кошка.
- А стоит ли? Может, проще дождаться барона Герберта? У меня ведь
сейчас все козыри на руках: Кариссу удержали, с орденскими справились,
отпадения Ближней Каринтии не допустили. И претендент в герцоги богам
душу отдал.
Тут Рейвен дал волю ехидству:
- Дорогой мой, а разве вы не знаете, что даже самая блестящая
победа в наше время аргументом не является? И что бы там не думал
Герберт, вся эта придворная шушера очень быстро убедит короля, что
выиграли вы сражение совершенно случайно. И что не вы в поле жизнью
рисковали и на своих плечах держали всю оборону, а Гельмунд, в тюрьме
из ума выживши, кучу ошибок натворил и собственное войско под стрелы
подставил, а орденские рыцари и вовсе даже мышей боятся. Это всем
нашим блестящим военачальникам весьма легко удастся, если за ними
будет поддержка принца, а у принца к вам теперь счет большой.
Неуважение проявили - раз, назначенного им командующего сместили -
два, о здоровье престолонаследника не заботились - три... И главное,
что, если вы молодец, то принц, следовательно, идиот. А такого в
природе не бывает.
Лайонел только развел руками.
- Но ведь есть же умные люди, которые поймут, как все было на
самом деле. Всем известно, чем закончился поход принца за реку.
Рейвен его перебил:
- Значит, вину за этот поход свалят на кого-нибудь другого,
например, на Деррика. Очень, знаете ли, удобно: мертвые не возражают.
А барон Герберт промолчит, ему жена в два счета объяснит, как все на
самом деле было, и будет потом почтенный муж жаловаться своему
племяннику и избранным друзьям на королевскую несправедливость.
Тихонько так жаловаться, и жалобы жареным мясом заедать, чтобы еще раз
не выскочили.
Лайонел просто побелел.
- Слушайте, Рейвен, но неужели вы, при вашем положении, не сможете
правдиво описать события? Неужели не сможете рассказать так, чтобы вас
услышали? - И закончил упавшим голосом: - Я уже начал считать вас
своим другом...
"Красивый мальчик," - подумал Рейвен, постукивая по столу
пальцами. - "Какие задатки, право! Интересно, что с ним будет, когда
он вырастет? Это ведь вам не прямолинейный маршал Дэниел! И если он не
загонит в себя поглубже гордость, честолюбие, честность, то сидеть ему
в тюрьме, и это в лучшем случае. Впрочем, он может стать герцогом
Каринтийским, новые государства именно такие люди и основывают. Смешно
подумать, но он похож на Гельмунда в молодости. Да-да, именно на
Гельмунда, а вовсе не на Дэна. Только вот какой мерзостью Гельмунд
кончил..." А вслух сказал:
- Знаете, а вы меня расстрогали. На самом деле, эту дружбу я бы
хотел продолжить. Тем более, что вам нужно развивать некоторые
имеющиеся способности. А что касается положения... В положении только
женщины находятся, да и то не особо часто. А я сейчас нахожусь в замке
Корвилль и подсчитываю доходы от собственного поместья. Здесь ни меня
ни Дэна нет и быть не может.
Потом пронаблюдал за выражением лица Лайонела. И продолжил:
- Если вы так презираете придворных, то какая вам разница, кого в
конечном итоге они назовут победителем? Что бы там ни говорили, но все
эти горожане: кузнецы, плотники, ткачи, все, до последнего
подметальщика улиц, будут помнить, кто вместе с ними стоял под
стрелами. А презирать можно и стоя на коленях. Это ведь, понимаете ли,
целая наука - убеждать вышестоящих в своей лояльности, врать, даже не
краснея от стыда, и продолжать делать то, что считаешь правильным.
Лайонел разглядывал носки своих сапог.
- Но неужели нет никакого другого пути?
- Почему же, есть. Можно любой ценой заставить признать свой
подвиг, только Его Величество героев не любит. И вам дадут
какой-нибудь почетный знак и спровадят, скажем, в глухую дыру на
восточную границу, или на должность прево в каком-нибудь городишке
вроде того самого Эстера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18