Расскажи им, что ты сбежала от разбойников, про шерифа молчи…
— Ты что, меня за дуру держишь? — обиделась я. — Думаешь, я к ним приду и скажу: “Схорониться мне надо, люди добрые, из-под ареста бежала. А то за мной солдаты гонятся, все верхами, верхами… Вон, скачут, аспиды!” Значит так, я заваливаю к моей бывшей нянечке, плету, что разбойники подвергли меня пытке голодом, они меня кормят как на убой, я культурно прощаюсь и с восстановленными силами бегу в Бекгейт!
Ульянка опять завздыхала. До перевоплощения Ула тоже был склонен к истерике, чуть что — сразу начинал вопить: “Это опасно, будь осторожна!” Сам пацан в это время отсиживался в кустиках. Поэтому я не удивилась, когда Ульянка мне сказала:
— Теперь я тебя оставлю, надо слетать с отчетом наверх. Будь осторожна, постарайся не завираться и не говорить лишнего. Твоя цель — Бекгейт, помни это!
Я показала язык испаряющейся рыжей чаровнице и пригорюнилась. Легко сказать — пойди, найди, наври с три короба, но не завирайся… Но делать было нечего, и я высунулась из кустов, прикидывая, с какой стороны лучше войти в Лланлин.
Лес здесь заметно редел, вдалеке на холмах виднелись дома Лланлина. Я чесала нос и раздумывала, идти ли мне напрямки, изображая из себя храбрую, честную, но недалекую девицу, или все-таки тихо вползти в деревеньку, не поднимая лишнего шума. В общем, пока я решала, что делать, шевеля не приученными к долгой работе мозгами, судьбе надоело ждать и она устроила все сама.
К реке неторопливо подошла какая-то женщина, везя на тележке корзины с бельем. Около берега она разгрузила тележку и, подхватив одну из корзин, осторожно взобралась на дощатые мостки. Мощно шлепнув бельем о воду, туземка начала воодушевленно колошматить им о воду, при этом во все горло распевая песню о Мэри, которую бросил матрос. На вид ей было не больше сорока пяти лет, и я даже порадовалась тому, что впервые вижу нормального человека, не обремененного чужими телами, разбойниками и голодным желудком. Судя по ее платью, она была женщиной простой, небогатой, а значит, я по крайней мере могла надеяться на искреннее сочувствие.
Вздохнув, я огляделась. Сидеть в кустах, размышляя о своем поведении, планах на будущее, и слушать урчание в желудке совсем невесело. Мне стало жалко себя, и я решила вылезти из своей импровизированной засады и пойти на контакт с местным населением.
Услышав шорох и шелест кустов, женщина настороженно вскинула голову. Увидев меня, она удивленно вскрикнула и вдруг, кинув белье на мостки, бросилась ко мне, не обращая внимания на то, что ее юбка моментально промокла и покрылась речной грязью. Подбежав ко мне, она неожиданно заключила меня в мощные объятья и как хороший сенбернар обслюнявила мне все лицо. Пока я мучительно соображала, как себя вести в столь неординарной ситуации, женщина тискала меня и тараторила, не умолкая ни на секунду:
— Мисс Ангелика, козочка моя ненаглядная! Да как же ты тут оказалась, да какими судьбами тебя сюда занесло? Вот не чаяла увидеть, а ведь только вчера говорила я Марджери, что скучаю по своей милой козочке. Да что же случилось?
Я быстро соображала, насколько это позволяли мои затянутые паутиной мозги. Так-так, похоже, сегодня фортуна меня пылко возлюбила и подкинула мне мамашу Бруин прямо под нос. И ходить-то никуда не пришлось…
— Матушка Бруин! — облегченно и обрадованно завопила я. — Как я рада вас встретить здесь!
На лице матушки Бруин вдруг отразилась тревога. Она принялась меня внимательно оглядывать:
— Что же ты делаешь в таком глухом месте одна, без провожатых?
— Ох, матушка Бруин, — захныкала я, — со мной такое приключилось… — и я одним духом вывалила на нее всю историю о разбойниках.
Матушка Бруин всплеснула руками, схватилась за сердце и затем прижала меня к себе так, что я невольно вспомнила рассказ Улы о Мудрой Гудрун. Последовала порция причитаний и всхлипываний, затем я была старательно ощупана с ног до головы на предмет увечий. Из таковых обнаружились только крайняя худоба и сильный голод. Поэтому матушка Бруин резво побросала недостиранное белье в корзину, схватила меня за руку и, толкая впереди себя тележку с такой силой, что та, можно сказать, неслась сама, помчалась в деревню. По пути она не уставала жалеть меня и причитать о том, какой это страх жить рядом с таким глухим лесом…
Я осторожно поддакивала ей, стараясь обходить все ее расспросы о моей семье, то есть семье Ангелики. Правда, известия о том, что на моего здешнего папашу свалилось дерево, матушке Бруин хватило на всю дорогу. Прочувствованный монолог о нелегкой судьбе семейства Уэрч прерывался только всхлипываниями и сопением, похожим на страдания от гайморита утки-кряквы. Слава богу, матушка Бруин вовсе не требовала от меня какой-то реакции на ее вопли, по ходу дела двусторонний диалог даже и не предполагался…
Деревня, к моему удивлению, оказалась достаточно большой. Я насчитала около трех десятков дворов. Народу тоже было много, особенно детей. Пока мы с матушкой Бруин шли к дому ее сестры, нас проводило глазами не менее сотни любопытных взглядов. Я решила, что обеспечила деревню материалом для сплетен на несколько недель, и почувствовала себя прямо-таки благодетельницей.
Двор сестры матушки Бруин был из зажиточных. В загоне рядом паслась лошадь, мычали коровы, по двору разгуливало десятка два кур, в грязи за невысоким заборчиком ковырялись на солнышке две толстых свиньи и штуки три маленьких ребенка, пол которых я определить затруднилась, приняв их сперва за трех поросят. Увидев меня, они настороженно застыли и принялись чесать пятачки. Может, это и впрямь поросята? Сходство просто генетическое!
— Это младшенькие моей Марджери, — пояснила матушка Бруин, награждая племянников подзатыльниками, а самого грязного резво обтирая подолом уже основательно запачканной юбки. Из дома послышался женский голос:
— Что случилось, Диота? Почему ты вернулась так рано? — на крыльцо вышла пухленькая толстушка лет тридцати пяти, в которой я безошибочно признала сестру матушки Бруин.
— Ах, Марджери, такое случилось, — затараторила матушка Бруин, — а ведь только вчера я тебе говорила, как хотела повидать мою козочку, — тут последовала изрядно приукрашенная история о разбойниках, в которой матушка Бруин прямо-таки воспела смелость и удаль своей козочки и подробно описала каждое свое движение сердца при виде меня.
Как только она остановилась и перевела дыхание, во двор вошел коренастый мужик с лохматой бородой и топором в руках. Я успокоилась только тогда, когда поняла, что мужик вовсе не собирается проверять этим топором прочность моего черепа. Просто дрова колол человек, а я придумала невесть что! Так, по возвращении в Россию надо бы озаботиться лечением нервов…
Поскольку матушка Бруин явно вознамерилась повторить всю историю появившемуся мужику, Марджери ловко подхватила меня под руку и завела в дом:
— Ты, наверное, проголодалась, — ласково сказала она, усаживая меня за огромный стол, отполированный по краям многими локтями. Девочка лет десяти, не сводя с меня любопытного взгляда, проворно, как в ресторане, поставила на стол копченое мясо, хлеб, козий сыр, яблоки и кувшин с каким-то напитком, название которого я вспомнила, порывшись в памяти. Эль, самый распространенный напиток в средневековой Англии.
Слава богу, Марджери оказалась спокойнее своей сестры и не стала ничего у меня выведывать в то время, пока я подкреплялась. Я скромно сожрала все, что было на столе и даже не поперхнулась от жадности. Ела-то я за двоих — мое ментальное тело тоже не облачко пара, знаете, как жрать просило!
Пока я объедала скромное английское семейство, в комнату вошли матушка Бруин и тот мужчина, оказавшийся мужем Марджери. Его звали Эдред, он оказался достаточно приветливым и спокойным человеком, хоть и не особенно разговорчивым. Он сел напротив и, поглаживая бороду, задумчиво смотрел на меня и прислушивался к зычному голосу свояченицы, которая опять выскочила во двор, чтобы собрать детей и хоть немного их отмыть. Я насчитала четырех отпрысков Марджери и Эдреда, но, судя по странной возне и сопению в соседней комнате, их могло оказаться гораздо больше.
После ужина в доме состоялся семейный совет, на котором решалось, как удобнее переправить меня в Оксфорд. Эдред предложил было собрать отряд из крепких мужчин и довезти меня до Оксфорда, но в таком случае в деревне оставалось мало защитников, и в случае нападения разбойников жителям пришлось бы несладко. Они перебрали еще много вариантов, но все планы никуда не годились. Да мне и не надо было в Оксфорд (хоть и очень хотелось на экскурсию). Наоборот, всеми способами я старалась навести разговор на моего брата и замок Бекгейт. Наконец матушка Бруин задумчиво произнесла:
— А ведь твой брат Элард служит неподалеку. В гарнизоне Бекгейта. Может, нам удалось бы послать ему весточку о тебе.
— Из Бекгейта давно не слышно новостей, — нахмурившись, сказал Эдред. — Ходят слухи, что Джеффри Вустерский хочет вернуть то, что принадлежало ему, и собирает войско наемников. Король же при смерти, и для Джеффри сейчас самое удачное время напасть. Может статься, что скоро там будет настоящая бойня.
Я поняла, что Лланлин был в некотором роде отрезан от внешнего мира, и поэтому слухи о начавшейся осаде Бекгейта сюда еще не добрались. Тем лучше для меня: представляю, что бы было, если бы они узнали об осаде — ни о какой бы весточке Эларду и речи бы не шло.
— Точно, — воскликнула я, — мне надо сообщить обо всем Эларду! Ведь они с отцом так и не помирились, поэтому Эларду необходимо съездить домой, повидаться с отцом — вдруг он умрет, так и не простив Эларда. Это было бы ужасно!
Боюсь, актриса из меня вышла никакая, но матушка Бруин тут же захлюпала носом и артистично припомнила и изобразила в лицах все подробности ссоры между Элардом и отцом, а также как перевернулась ее душа, когда Элард ушел из дома, даже не позавтракав.
— Мне надо попасть в Бекгейт, — решительно заявила я. — Я не хочу причинять вам никаких хлопот, поэтому постараюсь уговорить Эларда поехать вместе со мной в Оксфорд. Он обязательно отвезет меня, ведь он мой брат.
Эдред, Марджери и матушка Бруин решительно запротестовали. Они не хотели, чтобы я шла в Бекгейт, мотивируя это тем, что не пристало молодой девушке отправляться одной в такую опасную дорогу (я решительно отказывалась брать провожатых). В общем-то, они были правы. Услужливое воображение нарисовало мне много картин того, что со мной могло приключиться в дороге… Внезапно меня посетила гениальная мысль. Вызвана она была появлением старшего сына Марджери и Эдреда, шестнадцатилетнего худого подростка со спутанными темными кудрями и телячьими светлыми глазами.
— Это мой старший, — с плохо скрываемой гордостью заявил Эдред. — Его зовут Люк.
Я чуть не ляпнула: “Канализационный?”, но вовремя сдержалась, сообразив, что это всего лишь имя. Вид Люка навел меня на одну мысль, которую я тотчас же выложила:
— А что, если мне отправиться в Бекгейт не под видом девушки? — предложила я. — Если бы мне удалось раздобыть мужскую одежду, я могла бы остричь волосы и вполне сойти за мальчика. (Это с ростом Ангелики и ее размером груди было легче легкого.)
Матушка Бруин и Марджери дружно закудахтали о пристойности и опасности, а Эдред и Люк посмотрели на меня с легким восхищением:
— Впервые вижу столь храбрую и безрассудную девушку, — пробормотал Эдред. — Дитя, но то, что ты предлагаешь, очень опасно.
Опасно? Ха! Да мужик еще не видел меня на ежегодных городских сходках экстремалов “Камикадзе, вперед!” Как круто я съезжала на трехколесном велосипеде “Малыш” по куче песка, перемешанного с цементом! Спросите, что же тут экстремального? Да все дело в том, что песок этот находился на городской стройке, а на любой городской стройке имеется маньяк с обрезом, называющий себя сторожем и мечтающий засветить вам кирпичом в затылок… Поэтому, хоть я и боялась толпы наемников, но опыт в общении с ненормальными мужиками у меня имелся. Так что я убедила Эдреда, что нет другого способа..
Наконец, после долгих сомнений, причитаний и слез матушки Бруин они согласились мне помочь. Эдред собственноручно отстриг мне, то есть Ангелике, волосы (кстати, косы у нее были роскошные — густые и черные как вороново крыло. Вот что значит хорошая экология!), а Марджери вытащила из сундука и подлатала старые штаны, рубаху и тунику Люка. Взамен я оставила им свою одежду и несколько золотых, которые матушка Бруин потом тайком сунула мне обратно.
Было решено, что завтра утром Люк проводит меня до дороги, которая ведет в замок, но я надеялась отделаться от него раньше. Я примерила одежду Люка и, поскольку зеркало в те времена было предметом роскоши, удовольствовалась лужей на заднем дворе, чтобы составить хоть какое-то представление о своей теперешней внешности.
М-да, в семипендюринском клубе трансвеститов “Голубой фламинго” меня без колебаний бы признали за свою. Сейчас, глядя на свое отражение в стоячей грязной воде, я не смогла бы с уверенностью сказать, мальчик я или девица. Я знала только одно — Ангелике крупно не повезло с внешностью, помнится, на рот до ушей, как у Буратино, купилась одна Мальвина…
Спать я решила на сеновале, а не в доме. Там я надеялась обсудить сложившуюся ситуацию с Ульянкой. Мой расчет оказался верен — стоило мне только улечься на пахучем сене, как в углу материализовалась моя Помощница, виновато помаргивая. От нее исходило слабое свечение, так что на сеновале стало относительно светло.
— Ты что, на ночь себе подсветку включаешь? — язвительно поинтересовалась я. — Или у вас тоже нельзя ночью ездить с незажженными фарами?
Ульянка зависла в углу в некой позе кающейся летучей мыши, сцепила руки замком и выдала:
— Не сердись на меня. Ничего ведь не случилось. Я просто отлучилась, чтобы предоставить отчет начальству о том, что все идет хорошо.
— Могла бы отбить телеграмму, — продолжала вредничать я. — Типа “Приземлились успешно”. Или ты боялась, что, если не вернешься, тебя сочтут коммунисткой?
Ульянка явно решила игнорировать мои словесные выпады. Да я и сама не знала, почему так зла на Помощницу. Просто я всегда думала, что ангелы-хранители, то есть Помощники, должны находиться при своих подопечных неотлучно. А они совсем и не думают так париться, живут в свое удовольствие. То есть жить-то они уже не живут, но, судя по всему, чувствуют себя совсем неплохо.
Ульянка приняла любимую позу Улы — полулежа, и начала меня со всех сторон оглядывать.
— Да, — наконец изрекла она, — не думала, что ты такая авантюристка!
— Ты первый начал, начала то есть, — огрызнулась я. — Один побег из тюряги чего стоит! И вообще, зачем тебе приспичило тащиться в этот замок?! Сходили бы на экскурсию…
При слове “экскурсия” Ульянка привычно позеленела, но сдержалась, только фосфоресцировать стала ярче, как гриб-гнилушка в свои лучшие дни.
— От провожатого своего постарайся отделаться пораньше, — принялась она поучать меня. — До замка я тебя доведу сама. Нам лишние жертвы ни к чему…
Я злобно поглядела на девицу. Чем ближе к Бекгейту, тем труднее до меня доходили шутки. Если только Ульянка шутила…
На этой крайне оптимистичной ноте я и уснула.
Проснулась я от странного кряхтения, которое, по идее, должно было изображать деликатное покашливание. Я вскочила, стряхнула с себя налипшее сено и выглянула за дверь. Там топтался Люк, а за ним прятались все его братья и сестры. Сзади единым фронтом маячили: Эдред в исподней рубахе и штанах, Марджери в простой сорочке и матушка Бруин, уже обильно поливающая слезами вязаную валлийскую шаль. Похоже, в какой-нибудь прошлой жизни маманя Бруин подрабатывала плакальщицей в греческом хоре. Нас, кстати, однажды водили на подобный спектакль. Ну, с греческим хором и мужиками в белых сорочках до колен. Да, скажу я вам, уж что-что, а голосить древние гречанки умели! Ну это-то понятно. Что они там видели, в этой Древней Греции — постоянные войны, мордобои, разборки богов. Мужики у них были горячие: бабу не поделили — война на десять лет, чтоб жизнь малиной не казалась. Вот и приходилось остальным теткам, недостаточно смазливым, чтобы из-за них началась хоть маленькая война, сбиваться в кружки по интересам и визгливо материть своих воюющих мужей…
— Ангелика! — окликнула меня уже основательно размокшая маманя Бруин.
Я вздрогнула и вернулась из Древней Греции в средневековую Англию. Стиснутая в мощных объятиях мамы Бруин, я уныло обозревала окрестности. Начинало светать. Все вокруг было окутано утренним туманом, и в воздухе сквозила сырость. Я поежилась. Хуже всего было то, что идти мне придется босиком, так как изящные кожаные сапожки Ангелики плохо подходили деревенскому мальчику, коего я пыталась изображать, а во всем доме не нашлось даже одной пары старой обуви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ты что, меня за дуру держишь? — обиделась я. — Думаешь, я к ним приду и скажу: “Схорониться мне надо, люди добрые, из-под ареста бежала. А то за мной солдаты гонятся, все верхами, верхами… Вон, скачут, аспиды!” Значит так, я заваливаю к моей бывшей нянечке, плету, что разбойники подвергли меня пытке голодом, они меня кормят как на убой, я культурно прощаюсь и с восстановленными силами бегу в Бекгейт!
Ульянка опять завздыхала. До перевоплощения Ула тоже был склонен к истерике, чуть что — сразу начинал вопить: “Это опасно, будь осторожна!” Сам пацан в это время отсиживался в кустиках. Поэтому я не удивилась, когда Ульянка мне сказала:
— Теперь я тебя оставлю, надо слетать с отчетом наверх. Будь осторожна, постарайся не завираться и не говорить лишнего. Твоя цель — Бекгейт, помни это!
Я показала язык испаряющейся рыжей чаровнице и пригорюнилась. Легко сказать — пойди, найди, наври с три короба, но не завирайся… Но делать было нечего, и я высунулась из кустов, прикидывая, с какой стороны лучше войти в Лланлин.
Лес здесь заметно редел, вдалеке на холмах виднелись дома Лланлина. Я чесала нос и раздумывала, идти ли мне напрямки, изображая из себя храбрую, честную, но недалекую девицу, или все-таки тихо вползти в деревеньку, не поднимая лишнего шума. В общем, пока я решала, что делать, шевеля не приученными к долгой работе мозгами, судьбе надоело ждать и она устроила все сама.
К реке неторопливо подошла какая-то женщина, везя на тележке корзины с бельем. Около берега она разгрузила тележку и, подхватив одну из корзин, осторожно взобралась на дощатые мостки. Мощно шлепнув бельем о воду, туземка начала воодушевленно колошматить им о воду, при этом во все горло распевая песню о Мэри, которую бросил матрос. На вид ей было не больше сорока пяти лет, и я даже порадовалась тому, что впервые вижу нормального человека, не обремененного чужими телами, разбойниками и голодным желудком. Судя по ее платью, она была женщиной простой, небогатой, а значит, я по крайней мере могла надеяться на искреннее сочувствие.
Вздохнув, я огляделась. Сидеть в кустах, размышляя о своем поведении, планах на будущее, и слушать урчание в желудке совсем невесело. Мне стало жалко себя, и я решила вылезти из своей импровизированной засады и пойти на контакт с местным населением.
Услышав шорох и шелест кустов, женщина настороженно вскинула голову. Увидев меня, она удивленно вскрикнула и вдруг, кинув белье на мостки, бросилась ко мне, не обращая внимания на то, что ее юбка моментально промокла и покрылась речной грязью. Подбежав ко мне, она неожиданно заключила меня в мощные объятья и как хороший сенбернар обслюнявила мне все лицо. Пока я мучительно соображала, как себя вести в столь неординарной ситуации, женщина тискала меня и тараторила, не умолкая ни на секунду:
— Мисс Ангелика, козочка моя ненаглядная! Да как же ты тут оказалась, да какими судьбами тебя сюда занесло? Вот не чаяла увидеть, а ведь только вчера говорила я Марджери, что скучаю по своей милой козочке. Да что же случилось?
Я быстро соображала, насколько это позволяли мои затянутые паутиной мозги. Так-так, похоже, сегодня фортуна меня пылко возлюбила и подкинула мне мамашу Бруин прямо под нос. И ходить-то никуда не пришлось…
— Матушка Бруин! — облегченно и обрадованно завопила я. — Как я рада вас встретить здесь!
На лице матушки Бруин вдруг отразилась тревога. Она принялась меня внимательно оглядывать:
— Что же ты делаешь в таком глухом месте одна, без провожатых?
— Ох, матушка Бруин, — захныкала я, — со мной такое приключилось… — и я одним духом вывалила на нее всю историю о разбойниках.
Матушка Бруин всплеснула руками, схватилась за сердце и затем прижала меня к себе так, что я невольно вспомнила рассказ Улы о Мудрой Гудрун. Последовала порция причитаний и всхлипываний, затем я была старательно ощупана с ног до головы на предмет увечий. Из таковых обнаружились только крайняя худоба и сильный голод. Поэтому матушка Бруин резво побросала недостиранное белье в корзину, схватила меня за руку и, толкая впереди себя тележку с такой силой, что та, можно сказать, неслась сама, помчалась в деревню. По пути она не уставала жалеть меня и причитать о том, какой это страх жить рядом с таким глухим лесом…
Я осторожно поддакивала ей, стараясь обходить все ее расспросы о моей семье, то есть семье Ангелики. Правда, известия о том, что на моего здешнего папашу свалилось дерево, матушке Бруин хватило на всю дорогу. Прочувствованный монолог о нелегкой судьбе семейства Уэрч прерывался только всхлипываниями и сопением, похожим на страдания от гайморита утки-кряквы. Слава богу, матушка Бруин вовсе не требовала от меня какой-то реакции на ее вопли, по ходу дела двусторонний диалог даже и не предполагался…
Деревня, к моему удивлению, оказалась достаточно большой. Я насчитала около трех десятков дворов. Народу тоже было много, особенно детей. Пока мы с матушкой Бруин шли к дому ее сестры, нас проводило глазами не менее сотни любопытных взглядов. Я решила, что обеспечила деревню материалом для сплетен на несколько недель, и почувствовала себя прямо-таки благодетельницей.
Двор сестры матушки Бруин был из зажиточных. В загоне рядом паслась лошадь, мычали коровы, по двору разгуливало десятка два кур, в грязи за невысоким заборчиком ковырялись на солнышке две толстых свиньи и штуки три маленьких ребенка, пол которых я определить затруднилась, приняв их сперва за трех поросят. Увидев меня, они настороженно застыли и принялись чесать пятачки. Может, это и впрямь поросята? Сходство просто генетическое!
— Это младшенькие моей Марджери, — пояснила матушка Бруин, награждая племянников подзатыльниками, а самого грязного резво обтирая подолом уже основательно запачканной юбки. Из дома послышался женский голос:
— Что случилось, Диота? Почему ты вернулась так рано? — на крыльцо вышла пухленькая толстушка лет тридцати пяти, в которой я безошибочно признала сестру матушки Бруин.
— Ах, Марджери, такое случилось, — затараторила матушка Бруин, — а ведь только вчера я тебе говорила, как хотела повидать мою козочку, — тут последовала изрядно приукрашенная история о разбойниках, в которой матушка Бруин прямо-таки воспела смелость и удаль своей козочки и подробно описала каждое свое движение сердца при виде меня.
Как только она остановилась и перевела дыхание, во двор вошел коренастый мужик с лохматой бородой и топором в руках. Я успокоилась только тогда, когда поняла, что мужик вовсе не собирается проверять этим топором прочность моего черепа. Просто дрова колол человек, а я придумала невесть что! Так, по возвращении в Россию надо бы озаботиться лечением нервов…
Поскольку матушка Бруин явно вознамерилась повторить всю историю появившемуся мужику, Марджери ловко подхватила меня под руку и завела в дом:
— Ты, наверное, проголодалась, — ласково сказала она, усаживая меня за огромный стол, отполированный по краям многими локтями. Девочка лет десяти, не сводя с меня любопытного взгляда, проворно, как в ресторане, поставила на стол копченое мясо, хлеб, козий сыр, яблоки и кувшин с каким-то напитком, название которого я вспомнила, порывшись в памяти. Эль, самый распространенный напиток в средневековой Англии.
Слава богу, Марджери оказалась спокойнее своей сестры и не стала ничего у меня выведывать в то время, пока я подкреплялась. Я скромно сожрала все, что было на столе и даже не поперхнулась от жадности. Ела-то я за двоих — мое ментальное тело тоже не облачко пара, знаете, как жрать просило!
Пока я объедала скромное английское семейство, в комнату вошли матушка Бруин и тот мужчина, оказавшийся мужем Марджери. Его звали Эдред, он оказался достаточно приветливым и спокойным человеком, хоть и не особенно разговорчивым. Он сел напротив и, поглаживая бороду, задумчиво смотрел на меня и прислушивался к зычному голосу свояченицы, которая опять выскочила во двор, чтобы собрать детей и хоть немного их отмыть. Я насчитала четырех отпрысков Марджери и Эдреда, но, судя по странной возне и сопению в соседней комнате, их могло оказаться гораздо больше.
После ужина в доме состоялся семейный совет, на котором решалось, как удобнее переправить меня в Оксфорд. Эдред предложил было собрать отряд из крепких мужчин и довезти меня до Оксфорда, но в таком случае в деревне оставалось мало защитников, и в случае нападения разбойников жителям пришлось бы несладко. Они перебрали еще много вариантов, но все планы никуда не годились. Да мне и не надо было в Оксфорд (хоть и очень хотелось на экскурсию). Наоборот, всеми способами я старалась навести разговор на моего брата и замок Бекгейт. Наконец матушка Бруин задумчиво произнесла:
— А ведь твой брат Элард служит неподалеку. В гарнизоне Бекгейта. Может, нам удалось бы послать ему весточку о тебе.
— Из Бекгейта давно не слышно новостей, — нахмурившись, сказал Эдред. — Ходят слухи, что Джеффри Вустерский хочет вернуть то, что принадлежало ему, и собирает войско наемников. Король же при смерти, и для Джеффри сейчас самое удачное время напасть. Может статься, что скоро там будет настоящая бойня.
Я поняла, что Лланлин был в некотором роде отрезан от внешнего мира, и поэтому слухи о начавшейся осаде Бекгейта сюда еще не добрались. Тем лучше для меня: представляю, что бы было, если бы они узнали об осаде — ни о какой бы весточке Эларду и речи бы не шло.
— Точно, — воскликнула я, — мне надо сообщить обо всем Эларду! Ведь они с отцом так и не помирились, поэтому Эларду необходимо съездить домой, повидаться с отцом — вдруг он умрет, так и не простив Эларда. Это было бы ужасно!
Боюсь, актриса из меня вышла никакая, но матушка Бруин тут же захлюпала носом и артистично припомнила и изобразила в лицах все подробности ссоры между Элардом и отцом, а также как перевернулась ее душа, когда Элард ушел из дома, даже не позавтракав.
— Мне надо попасть в Бекгейт, — решительно заявила я. — Я не хочу причинять вам никаких хлопот, поэтому постараюсь уговорить Эларда поехать вместе со мной в Оксфорд. Он обязательно отвезет меня, ведь он мой брат.
Эдред, Марджери и матушка Бруин решительно запротестовали. Они не хотели, чтобы я шла в Бекгейт, мотивируя это тем, что не пристало молодой девушке отправляться одной в такую опасную дорогу (я решительно отказывалась брать провожатых). В общем-то, они были правы. Услужливое воображение нарисовало мне много картин того, что со мной могло приключиться в дороге… Внезапно меня посетила гениальная мысль. Вызвана она была появлением старшего сына Марджери и Эдреда, шестнадцатилетнего худого подростка со спутанными темными кудрями и телячьими светлыми глазами.
— Это мой старший, — с плохо скрываемой гордостью заявил Эдред. — Его зовут Люк.
Я чуть не ляпнула: “Канализационный?”, но вовремя сдержалась, сообразив, что это всего лишь имя. Вид Люка навел меня на одну мысль, которую я тотчас же выложила:
— А что, если мне отправиться в Бекгейт не под видом девушки? — предложила я. — Если бы мне удалось раздобыть мужскую одежду, я могла бы остричь волосы и вполне сойти за мальчика. (Это с ростом Ангелики и ее размером груди было легче легкого.)
Матушка Бруин и Марджери дружно закудахтали о пристойности и опасности, а Эдред и Люк посмотрели на меня с легким восхищением:
— Впервые вижу столь храбрую и безрассудную девушку, — пробормотал Эдред. — Дитя, но то, что ты предлагаешь, очень опасно.
Опасно? Ха! Да мужик еще не видел меня на ежегодных городских сходках экстремалов “Камикадзе, вперед!” Как круто я съезжала на трехколесном велосипеде “Малыш” по куче песка, перемешанного с цементом! Спросите, что же тут экстремального? Да все дело в том, что песок этот находился на городской стройке, а на любой городской стройке имеется маньяк с обрезом, называющий себя сторожем и мечтающий засветить вам кирпичом в затылок… Поэтому, хоть я и боялась толпы наемников, но опыт в общении с ненормальными мужиками у меня имелся. Так что я убедила Эдреда, что нет другого способа..
Наконец, после долгих сомнений, причитаний и слез матушки Бруин они согласились мне помочь. Эдред собственноручно отстриг мне, то есть Ангелике, волосы (кстати, косы у нее были роскошные — густые и черные как вороново крыло. Вот что значит хорошая экология!), а Марджери вытащила из сундука и подлатала старые штаны, рубаху и тунику Люка. Взамен я оставила им свою одежду и несколько золотых, которые матушка Бруин потом тайком сунула мне обратно.
Было решено, что завтра утром Люк проводит меня до дороги, которая ведет в замок, но я надеялась отделаться от него раньше. Я примерила одежду Люка и, поскольку зеркало в те времена было предметом роскоши, удовольствовалась лужей на заднем дворе, чтобы составить хоть какое-то представление о своей теперешней внешности.
М-да, в семипендюринском клубе трансвеститов “Голубой фламинго” меня без колебаний бы признали за свою. Сейчас, глядя на свое отражение в стоячей грязной воде, я не смогла бы с уверенностью сказать, мальчик я или девица. Я знала только одно — Ангелике крупно не повезло с внешностью, помнится, на рот до ушей, как у Буратино, купилась одна Мальвина…
Спать я решила на сеновале, а не в доме. Там я надеялась обсудить сложившуюся ситуацию с Ульянкой. Мой расчет оказался верен — стоило мне только улечься на пахучем сене, как в углу материализовалась моя Помощница, виновато помаргивая. От нее исходило слабое свечение, так что на сеновале стало относительно светло.
— Ты что, на ночь себе подсветку включаешь? — язвительно поинтересовалась я. — Или у вас тоже нельзя ночью ездить с незажженными фарами?
Ульянка зависла в углу в некой позе кающейся летучей мыши, сцепила руки замком и выдала:
— Не сердись на меня. Ничего ведь не случилось. Я просто отлучилась, чтобы предоставить отчет начальству о том, что все идет хорошо.
— Могла бы отбить телеграмму, — продолжала вредничать я. — Типа “Приземлились успешно”. Или ты боялась, что, если не вернешься, тебя сочтут коммунисткой?
Ульянка явно решила игнорировать мои словесные выпады. Да я и сама не знала, почему так зла на Помощницу. Просто я всегда думала, что ангелы-хранители, то есть Помощники, должны находиться при своих подопечных неотлучно. А они совсем и не думают так париться, живут в свое удовольствие. То есть жить-то они уже не живут, но, судя по всему, чувствуют себя совсем неплохо.
Ульянка приняла любимую позу Улы — полулежа, и начала меня со всех сторон оглядывать.
— Да, — наконец изрекла она, — не думала, что ты такая авантюристка!
— Ты первый начал, начала то есть, — огрызнулась я. — Один побег из тюряги чего стоит! И вообще, зачем тебе приспичило тащиться в этот замок?! Сходили бы на экскурсию…
При слове “экскурсия” Ульянка привычно позеленела, но сдержалась, только фосфоресцировать стала ярче, как гриб-гнилушка в свои лучшие дни.
— От провожатого своего постарайся отделаться пораньше, — принялась она поучать меня. — До замка я тебя доведу сама. Нам лишние жертвы ни к чему…
Я злобно поглядела на девицу. Чем ближе к Бекгейту, тем труднее до меня доходили шутки. Если только Ульянка шутила…
На этой крайне оптимистичной ноте я и уснула.
Проснулась я от странного кряхтения, которое, по идее, должно было изображать деликатное покашливание. Я вскочила, стряхнула с себя налипшее сено и выглянула за дверь. Там топтался Люк, а за ним прятались все его братья и сестры. Сзади единым фронтом маячили: Эдред в исподней рубахе и штанах, Марджери в простой сорочке и матушка Бруин, уже обильно поливающая слезами вязаную валлийскую шаль. Похоже, в какой-нибудь прошлой жизни маманя Бруин подрабатывала плакальщицей в греческом хоре. Нас, кстати, однажды водили на подобный спектакль. Ну, с греческим хором и мужиками в белых сорочках до колен. Да, скажу я вам, уж что-что, а голосить древние гречанки умели! Ну это-то понятно. Что они там видели, в этой Древней Греции — постоянные войны, мордобои, разборки богов. Мужики у них были горячие: бабу не поделили — война на десять лет, чтоб жизнь малиной не казалась. Вот и приходилось остальным теткам, недостаточно смазливым, чтобы из-за них началась хоть маленькая война, сбиваться в кружки по интересам и визгливо материть своих воюющих мужей…
— Ангелика! — окликнула меня уже основательно размокшая маманя Бруин.
Я вздрогнула и вернулась из Древней Греции в средневековую Англию. Стиснутая в мощных объятиях мамы Бруин, я уныло обозревала окрестности. Начинало светать. Все вокруг было окутано утренним туманом, и в воздухе сквозила сырость. Я поежилась. Хуже всего было то, что идти мне придется босиком, так как изящные кожаные сапожки Ангелики плохо подходили деревенскому мальчику, коего я пыталась изображать, а во всем доме не нашлось даже одной пары старой обуви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42