— Уезжайте отсюда, госпожа. Вы такая же, как наши бедняжки. Уезжайте, это плохие люди, — и отскочила обратно в толпу.
Графиня обернулась и окликнула меня. Я с неохотой пошла к выходу, досадуя на то, что не успела задержать тетку. “Наши бедняжки?” Что бы это могло значить? Плохие люди? Ну это, ясное дело, граф и графиня. Этим-то грамот за примерное поведение в школе не выдавали. Мне, впрочем, тоже, так что силы равны.
Уже подходя к карете, я заметила вдалеке развалины какого-то дома и поинтересовалась у графа:
— А что это за живописные руины там виднеются? — Живописными эти обгорелые кирпичи назвать было сложно, но я изо всех сил старалась поддержать беседу, так как к графине опять вернулось плохое расположение духа.
— О, это развалины дома одного из арендаторов, — мило улыбнувшись, ответил мне граф. — Дом сгорел очень давно, еще во времена моего деда. Сколько себя помню, эти развалины всегда были там. Однако вы правы, милая баронесса, выглядят они очень живописно и поэтично. Если хотите, мы можем прогуляться и полюбоваться ими с более близкого расстояния.
Графиня напряглась и начала жевать тонкую перчатку. Я удивленно уставилась на графа. Воистину, если существовал на свете клуб мазохистов и любителей неприятностей, граф стал бы его председателем или почетным членом. Графиня Маленберг готова была удавить своего мужа его же собственными кишками. Граф же, словно ничего не замечая, молодящимся козлом летал вокруг меня…
Графа громко окликнул какой-то слуга, прибежавший со стороны поместья. На лице парня были написаны дикий ужас и смятение. По-моему, вчера слуги, которых мне удалось повидать, выглядели поспокойнее. Я перепугалась, не переусердствовал ли Джеральд в нашем плане удивления графьев и не сделал ли из дома со всеми средневековыми удобствами колхозный сарай.
Парень подбежал, поклонился и выпалил:
— Вам надо поторопиться домой, господа. Приехала мать ее сиятельства графини, достопочтенная вдовствующая маркграфиня, — и он невнятно бормотнул фамилию. Мне послышалось нечто вроде “Бульдог”. Уточнять мне не захотелось.
Личико графа мгновенно погрустнело. Такое лицо можно наблюдать у ребенка, когда ему обещали дать конфетку, а вместо этого отправили есть манную кашу с комками. Графиня, напротив, оживилась, предвкушая страшную месть.
Маркграфиня Бульдог и вправду не была образцовой тещей. Этакая злобствующая кочерга в кружевах с проницательным взглядом и кодексом поведения зятьев собственного составления. Меня она удостоила холодным взглядом и приподнятой бровью. Я расценила это как теплое и дружелюбное приветствие с ее стороны, так как на зятя она вообще не глянула, да и дочь еле поцеловала.
В столовой во время завтрака в основном стояло гробовое молчание. Маркграфиня привезла с собой двух младших дочерей, девиц на выданье, очень полнокровных и оживленных молодых кобылок, но даже они хранили спокойствие под взглядом мамаши. Граф вообще сник и старался сделать вид, что его здесь нет. Графиня, садистски наслаждаясь происходящим, ябедничала маме на ушко. Наконец, маркграфиня прервала молчание и спросила меня голосом, не предвещающим ничего хорошего (таким голосом обычно учителя говорят “К доске пойдет…”):
— Кто ваш отец, баронесса Валленхельм?
Я вздрогнула. Родословную и гинекологическое древо я не заучивала, но нашла, как вывернуться:
— Маркиз Карлмарксштадт! — Что, съела, бабуся? Спорю, в ваше время политподготовки еще не было! Маркграфиня нахмурилась:
— Не слышала о таком. Он не норвежец, случаем?
— Нет, что вы, — бодро ответила я. — Чистокровный ариец, то есть немец.
— Ах, немец, — кисло протянула теща графа и потеряла ко мне всякий интерес, переключившись на грехи зятя.
Под предлогом беспокойства о состоянии бедного мужа я смылась из столовой, к тому времени уже напоминавшей камеру пыток. Поднимаясь по лестнице, я размышляла о новом счастье, подвалившем нам с Джеральдом в лице графской тещи. Спорю на самое дорогое, через день тут будет твориться такое, что и не снилось “дедам” в нашей армии. Маркграфиня точно сделает из дома одну большую гауптвахту, и не удивлюсь, если меня приговорят к расстрелу.
Джеральд выглядел неприлично здоровым и лоснящимся от избытка сил и еды, переполнявшей его желудок. Когда я вошла, он приветственно помахал мне громадной бараньей ногой:
— Доброе утречко!
— Хотелось, чтобы это было так, — привычно огрызнулась я. — Мы здорово влипли.
— Мне больше не дадут еды? — огорчился Джеральд. Кто про что, а этот троглодит про сосиски…
— Да при чем тут твоя еда, — отмахнулась я, присаживаясь на кровать. — Кстати, а кто тебя так щедро ею снабдил? Что, в доме завелся добренький барабашка?
Джеральд смачно вгрызся в остатки баранины и, чавкая так, что стены тряслись, сообщил:
— Вовсе нет. Еду мне принес Ларсен.
— Кто?
— Ну Ларсен. Тот бандюга, который у нас под кучера замаскирован, — пояснил Джеральд, переходя к паштету. — Он спер все это на кухне. А почему ты сказала, что мы влипли, если у нас еду никто не собирается отнимать?
— Потому что к графу приехала теща, и если б ты ее видел, то понял бы, что живыми нам отсюда не выбраться. В крайнем случае, по частям или скелетами.
Джеральд подавился паштетом и уставился на меня испуганными глазами:
— Ка… какая теща?
— Самая настоящая теща, самая тещинская теща, — мрачно ответила я, переходя к метафорам и словотворчеству. — И эта грозная женщина решительно настроена на полном и бесповоротном завоевании дома. Я думаю, крепость будет захвачена к вечеру, когда бабуля Бульдог выведет из строя графа.
Джеральд грустно икнул и оставил паштет в покое:
— Что же нам делать?
— Выход один — нейтрализовать тещу. А пока мы не придумаем, как это сделать, шпионско-подрывная деятельность на время прекращается, понятно? Кстати, ты успел хоть что-нибудь сделать, пока я таскалась с графьями в церковь?
— Конечно, — оживился Джеральд. — Я пересыпал перцем подштанники графа, натер чесноком постельное белье в спальнях и положил в любимую фарфоровую вазу графини дохлую мышь.
— Какая гадость! — обрадовалась я. — Вижу, все будет чики-пики. Ну ладно, барон, лежи, стони, а я пошла на разведку, пока сама мамаша Бульдог не объявила на нас охоту. Как бы нам и ее чем-нибудь удивить?..
В гостиной боевые действия уже начались. Бабуля Бульдог активно приставала к графу с вопросами о супружеской верности. По лицу графа было видно, что он лучше предпочел бы, чтоб она его утюгом через марлю прогладила. Графиня торжествовала и пожирала сладости. Я скромно присела в уголке и сделала вид, что углубилась в чтение. Мое появление спасло графа от сердечного приступа, так как бабуля переключилась на меня.
— Как себя чувствует ваш муж, баронесса? — поинтересовалась злобствующая, то есть вдовствующая, маркграфиня.
— К сожалению, он еще очень плох, — грустно ответила я, стараясь выглядеть как памятник Вечной Скорби. — Но за ним очень хорошо ухаживают. И я безмерно благодарна доброте графа и графини за то, что они согласились приютить нас.
Две младшие дочки бабули Бульдог, я назвала их Бульдожки, вдруг пристали ко мне с вопросами о том, что сейчас носят в столице. В Москве, по-моему, вошли в моду сапоги-кирзачи кислотной расцветки. Я уже собиралась им это сообщить, как сообразила, что они имеют в виду средневековый Стокгольм. Я напустила на себя туманный и загадочный вид, окинула их одежки взглядом прогрессивной столичной модницы и процедила сквозь зубы, что они выглядят неплохо для провинции. Бульдожки обрадовались и нейтрализовались играть в карты. Бабуля Бульдог тут же захотела тоже поиграть, и по охватившему ее волнению я поняла, что карты она любит больше, чем садистские упражнения. Тут-то меня и осенило, как можно оторвать бабулю на продолжительное время от реальности. Видя, что они собираются играть в какую-то местную игру, я невинно сообщила:
— Представляете, сейчас в Стокгольме в моду входит одна карточная игра… — я сделала паузу, и увидела, что бабуля навострила уши, — одна игра из варварской России.
— Откуда? — не поверила ушам бабуля Бульдог. — Из этой страны медведей? Какой кошмар! — заинтересованно произнесла она. Я поняла, что мамаша клюнула на удочку, и продолжила:
— Да, представьте себе! Она очень проста, однако весьма заразительна. Говорят, очень популярна при дворце…
Рядом со мной возник Ула, на его бледном лице был прямо-таки масляными красками выписан ужас:
— Что ты несешь?! — взвыл он. — Только-только закончилась Ливонская война. Отношения с Россией напряженные…
Ха! Подумаешь, война! Карты-то тут при чем?! И я храбро продолжала вешать лапшу на уши благородному обществу:
— Игру переняли во время последней войны. Это явилось символом перемирия и добрососедских отношений! — сзади меня раздалось шуршание материи и стон. Я скосила глаза. Ула опять лежал в обмороке от такой чуши. Я и сама почувствовала, что загнула что-то лишнее, но граф, воспользовавшись передышкой, предпочел улизнуть, а Бульдожки и их мама, похоже, ничего не соображали в политике.
— Ну так что же? — нетерпеливо спросила мамаша Бульдог. — Как называется эта кошмарная игра?
— О! — хихикнула я. — Боюсь, она называется не совсем пристойно!
— О-о! — восторженно взвыли Бульдожки.
— Какой ужас! — умирая от любопытства, завопила бабуля Бульдог. — Как же она называется?
— “Дурак”, ваша светлость! — вымолвила я.
— Отвратительно! — радостно выдохнула графская теща. Бульдожки в полном восторге дрыгали ногами. — Но как же, дорогая баронесса, в нее играют?
В общем, тянуть мы не стали, и я в пять минут научила графиню, бабулю Бульдог и Бульдожек играть в переводного дурака. В первом коне дурой осталась графиня. Бульдожки залились радостно-глупым смехом, а их мамаша выдала:
— Так эта игра еще и правдива!
Графиня разъярилась и во втором коне оставила маму с полными руками карт. Бульдожки неистовствовали и задыхались от хохота. Бабуля Бульдог пришла в воинствующее состояние и кинулась в третий кон. Вот тут-то нас и прервали. Сзади меня тактично захрипела аденоидная горничная:
— Пдошу пдощения, бадодесса, но, по-боему, башему мужу тдало хуже. Он как-то стданно дедгаедся и подбигивает…
Вот урод! Ведь клятвенно обещал мне не клянчить еду у горничных! Ну я ему сейчас закатаю пяткой в лоб, чтоб отбить аппетит! Я извинилась перед милыми дамами и вышла из комнаты под вопли бабули Бульдог, которая требовала произвести замену и звала зятя.
Войдя в комнату Джеральда, я увидела своего мнимого муженька в состоянии, близком к параноидальной нирване. Он слегка подергивался всем телом и попеременно моргал глазами.
— Якоб! — грозно позвала я мужа. Ноль внимания, правда подергивание стало слабее. Я наклонилась над Джеральдом и обнюхала его. Нет, напиться он вроде не успел. Тогда на всякий случай я попыталась найти у него пульс, а поскольку мои знания в оказании первой помощи ограничивались девизом “Не убий!”, то сделать это было крайне трудно. Еще мне мешала истерично всхлипывающая горничная. Наконец, пульс обнаружился. Надо же, это ниже локтя… надо будет запомнить.
— Можед, пдосить господ подлать за доктодом? — прогундела аденоидная.
— Да нет, — выдавила я, заслоняя Джеральда. Обнаруженный пульс был очень слабым, но я решила не рисковать. — Мой муж просто потерял сознание от боли, но теперь ему будет лучше…
Тут в комнату незаметно просочился Ларсен, который, похоже, успел скорешиться с Джеральдом. Отослав под каким-то предлогом ревущую девицу, он подошел ко мне, и, отпихнув меня от кровати, склонился над моргающим Джеральдом. Несколько минут он внимательно осматривал бесчувственную тушку, затем повернулся ко мне:
— Ему что-то вкололи, вот, посмотри сюда.
Я послушно нагнулась над кроватью. В самом деле, у Джеральда на шее виднелось небольшое синее пятнышко с явным следом от иголки. Нет, шприцы, кажется еще не изобрели… Хотя если наркоманы уже есть, то и шприцы найдутся.
— Как они могли это сделать? — тупо спросила я Ларсена.
— Очень просто, обмазали ядом обычную швейную иголку.
— Ядом?! — взвизгнула я. — Откуда… откуда ты знаешь, что это яд?
— Одно время я работал в доме, где разбирались в таких вещах, — коротко ответил Ларсен, — и могу с уверенностью сказать, что если не предпринять никаких мер, то к вечеру он умрет.
Я рухнула на кровать рядом с помирающим Джеральдом. Я не имела никакого представления о ядах и противоядиях и поэтому растерялась. Что делают в таких случаях? Где-то в моей многострадальной голове заворошилось смутное воспоминание о том, что рану надо надрезать и высосать яд. Ну уж нет, я могу не рассчитать сил и высосать из Джеральда всю кровь вместе с ядом. Что же делать? Я растерянно уставилась на бандитскую рожу Ларсена. Тот сказал:
— Я знаю выход. По крайней мере, мы можем попытаться спасти его, но надо действовать быстро. Нам придется незаметно увезти парня отсюда. Мы отвезем его к тем людям, у которых я когда-то работал. Они знают все о ядах, и если уж они не смогут спасти его, тогда никто не сможет.
Я вцепилась в Ларсена мертвой хваткой:
— Делай все, что считаешь нужным. Я поеду с тобой, но… как мы сможем незаметно вытащить его отсюда?
— Это легко, — ответил Ларсен, что-то прикидывая в уме, — гораздо труднее будет сделать так, чтобы его никто не хватился. Я думаю, надо будет привлечь к делу несколько слуг.
— Слуг? — спросила я. — Ты уверен в том, что это надежно? Они не предадут нас?
Ларсен отрицательно мотнул головой:
— Если б ты знала, что здесь происходит, ты бы не задавала таких вопросов. Я знаю несколько надежных ребят, которые скорей умрут, чем проболтаются о чем-то графу или графине, и, поверь, у них есть на то причины.
— Да что здесь происходит? — завопила я. — Почему я ничего не знаю? Расскажи, в чем дело!
— Позже, — отрезал Ларсен, — сейчас нет времени. Иди и скажи хозяевам, что тебе надо ненадолго уехать, а я позабочусь об остальном.
Я послушно встала и пошла к выходу, внутренне радуясь, что хоть кто-то взял на себя все трудности. Приятно перевалить все на плечи знающего человека. Теперь Ларсен казался мне более симпатичным, и я очень надеялась на то, что он поможет спасти этого несчастного неудачника Джеральда. Вот уж кому хронически не везло. Сперва бедный парень вляпался во всю эту историю с переселением душ, затем потерял Помощника, потом встретился со мной и я два раза спустила его с лестницы, и, наконец, его напичкали ядом так, что он скоро коньки отбросит. По сравнению с ним мне просто крупно везет.
В гостиной продолжалась карточная битва. Бабуля Бульдог вошла в раж и победоносно хихикала всякий раз, когда оставляла в дураках зятя. Бульдожки уже изнемогали от беспричинного веселья, и даже графиня сменила злое выражение лица на более заинтересованное. Поэтому, когда я сказала, что мне необходимо отлучиться на пару часов, чтобы навестить раненого слугу, которого мы оставили на хуторе неподалеку, на меня никто и внимания не обратил. Графиня, правда, спросила:
— А что там с вашим мужем? Я слышала, ему стало хуже.
— О, все в порядке, — бодренько ответила я, — он всего лишь потерял сознание на пару минут, но теперь ему лучше.
Графиня рассеянно кивнула и опять углубилась в игру. Я повернулась, чтобы уйти, и тут заметила небрежно брошенное на кресло вышивание графини. Оно не было закончено, однако я отметила, что иголка в нем отсутствует. Графиня всегда с маниакальным постоянством втыкала иголку в ткань, но сейчас там торчал только кончик нитки. Я заинтересовалась и, сделав вид, что выронила платок, нагнулась и осмотрела пол. Иголка спокойно валялась рядом, но я заметила, что кончик ее был чем-то вымазан. Я изобразила на личике полную беспечность и небрежно подняла с пола платок, а вместе с ним и иголку. Кажется, никто ничего не заметил, и я поспешно вышла из гостиной.
В спальне Джеральда Ларсен развернул бурную деятельность. Джеральда там уже не было. Также я заметила отсутствие большого ковра, лежавшего на полу. Зато теперь в спальне, кроме Ларсена, находились тощий деревенский парень, сложением и внешностью чем-то напоминавший Джеральда, и женщина средних лет в темном платье и чепце. Ларсен с самой серьезной миной проводил инструктаж парня:
— Главное, никуда не выходи и запри дверь. Если мы не вернемся до вечера, постарайся не засыпать. Из слуг тебя никто не побеспокоит, фру Йонасдоттер проследит за этим.
Женщина важно кивнула и добавила:
— Я не могу поручиться за господских слуг. Их всего несколько человек, но, думаю, они так же опасны, как и господа. Надо остерегаться жены управляющего, она приехала сюда вместе с графиней. Но мы сделаем все возможное. Надо, наконец, остановить это чудовище.
Я хотела спросить, о каком чудовище говорила фру Йонасдоттер, но Ларсен не дал мне и слова вставить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42