Это она, это ее сердце. Оно внутри тебя, а ты внутри его.
Она хотела повернуться, спуститься по ступенькам, выбежать под холодные горные звезды. Вместо этого, вцепившись в перила, поставила ногу на первую ступеньку.
Появился серебряный свет, разливающийся внизу лестницы подобно серовато-синему туману. Она почувствовала вибрацию в воздухе и досках под ногами. Стало теплее.
Но для пламени слишком рано. Это было после того, как ты пришла, после того, как увидела что-то наверху. Ты должна пойти туда, ты должна вспомнить.
Тепло отступило. Рука Грейс скользнула по гладкому дереву перил, а ноги сделали еще шаг… и еще. Серебристый свет клубился вокруг голых лодыжек, и его прикосновение было прохладным.
Свет становился ярче. Грейс вздохнула, затем за пять шагов преодолела остальные ступеньки.
Она стояла в одном конце коридора, который шел по всей длине третьего этажа приюта. Бледный свет бесшумно струился над изношенными досками пола. Он шел из-под двери в дальнем конце коридора. Ей туда.
Гул становился громче. Грейс шла бесшумно мимо закрытых дверей к одной, с горячей белой полосой внизу. На полпути она услышала низкий звук, то поднимающийся, то опускающийся. Это напоминало поющие голоса. Только это было не пение. В этом звуке не было музыки.
Грейс остановилась перед дверью. Теперь гул стал совсем громким. Она подумала, что могла бы создать из слов песню — слов, которые были близки и понятны, как будто она слышала их давным-давно. Возможно, в рассказе. Или в песне.
Грейс подняла голову, вслушиваясь. Затем звук голосов прекратился, и новый звук послышался за дверью: жалобный стон, быстро угасший. Через мгновение послышался треск, как будто что-то разбилось.
Открой дверь, Грейс.
Она поколебалась, затем протянула руку и взялась за ручку.
Дверь была закрыта, но металл растекался и преобразовывался под ее пальцами. Дверь распахнулась. Серебристый свет ударил в глаза, и через мгновение Грейс все увидела.
Они стояли в полукруге в маленькой комнате. Семь взрослых — весь штат приюта, кроме одной. Они надели черные маски, как это было, когда они приходили забирать детей, но сейчас казалось, будто их лица очерчены сверкающими зелеными нитями. Если бы Грейс прищурилась, она могла бы смотреть сквозь маски.
Там был господин Мурто, в ярости глядевший на нее, а рядом миссис Мурто — на лице похоть, постепенно уступающая место страху. В центре стоял мистер Холидей, и его лицо, даже удивленное, было по-прежнему красивым.
Позади взрослых на стене висела черная ткань с серебряными рисунками. Рисунки казались знакомыми, хотя Грейс не знала, когда видела их раньше. Наиболее знакомым среди них был глаз. Глаз был расположен в центре расплывчатого лица, обнажившего острые зубы в ужасном оскале. Кто бы ни был изображен на рисунке, это был призрак ненависти и голода.
Взгляд Грейс вернулся к взрослым. Перед ними, развалившись на мягком кресле, снятом со старой кареты, лежала миссис Фальк.
Повариха не двигалась, невидящие глаза смотрели в потолок. Серая блузка была разорвана, и большие обвислые груди миссис Фальк нависали на бока, открывая рваную рану в центре торса. Тело и одежда поварихи были залиты кровью. Даже Грейс удивилась, что они сделали с ней. Она увидела кусок плоти в руке мистера Мурто, еще обагренный красной жидкостью, и поняла, что это сердце миссис Фальк. Мистер Холидей держал в руке такого же размера кусок чего-то темного, по виду металлического.
Мистер Мурто заговорил первым, выкрикивая ругательства, ни одно из которых Грейс не поняла.
— Что мы делаем? — пронзительно завизжала миссис Мурто. — Она видит нас. Что мы делаем?
Мурто свирепо посмотрел на обезумевшую женщину:
— Именем Кромешной Тьмы, заткнись, или твое сердце — следующее.
Он перевел взгляд на мистера Холидея.
— Торопись, Дамон, заканчивай акт созидания, пока не слишком поздно.
Мистер Холидей схватил темный кусок…
Это железо, Грейс. Кусок железа.
… затем грубо затолкал его в отверстие в груди миссис Фальк.
Миссис Фальк села. Вялые конечности зашевелились. Затем она посмотрела и улыбнулась — холодно, с ненавистью. Раскинула руки в стороны.
— Я готова, хозяин, — закричала она пронзительным голосом. Ее сумасшедшие глаза, ее губы налились кровью. — Нашими руками мы вернем всех на путь истинный, и Властелин Ночи будет править всем!
Грейс сделала шаг назад. Несмотря на движения и речь миссис Фальк, Грейс была совершенно уверена, что повариха мертва.
Грейс. Посмотри на черную ткань — это символ культа Ворона. Железные Сердца создали новую Фальк. Вот что ты видела той ночью, это то, что ты стерла из памяти. Вот почему ты вернулась сюда — увидеть и понять.
Но если это правда, почему она все еще здесь. Почему не появилось пламя?
— Я позабочусь о маленькой гниде! — закричал мистер Мурто, расставив свои большие руки и двигаясь к Грейс.
— Нет, — сказал мистер Холидей, взглядом останавливая землекопа. — Предоставь это… посетителю.
Металлический свет стал ярче, а гул громче, поэтому Грейс подумала, что звук проник в мозг. Черная ткань с символами затрепетала, затем сдвинулась, как будто что-то высокое, бледное и очень тонкое прошло сквозь нее.
Взрослые упали ниц. Грейс не могла двигаться, и существо направилось к ней.
Дух смерти был гротескным и в то же время прекрасным. Огромная голова балансировала на тонкой шее, а глаза напоминали большие черные камни.
Дух смерти подошел ближе, раскидывая изящные руки, чтобы заключить девочку в свое последнее объятие. Тень, казалось, окружала Грейс со всех сторон.
Не позволяй ей касаться тебя, Грейс.
Ее собственный голос звучал словно откуда-то издалека.
Ты должна вызвать пламя.
Было трудно двигаться. Холод духа смерти коснулся ее плоти. Девочка почувствовала первые прохладные прикосновения его пальцев. Казалось, тень радостно пульсировала. Она собиралась съесть ее живьем.
Врачу — исцелися сам.
Где-то глубоко внутри вспыхивала искра жизни. Ни гнев, ни ненависть; просто сожаление по тем годам, которые она скрывала от тени, — годам, которые также скрывали ее от света. Она избежала их, будучи девочкой, и могла сделать то же, будучи взрослой женщиной. Однажды они украли ее жизнь. Грейс не позволит сделать это снова.
Настало время прогнать тени.
Она подняла руку, и воздух комнаты превратился в сверкающее пламя.
Дух смерти воздел свои тонкие руки и в беззвучном крике отбросил назад голову, когда огонь окутал его.
Грейс отвернулась и пошла прочь. Дверь позади нее захлопнулась, загораживая, но не убирая потрескивание пламени и крики людей. Потом послышалось царапанье с другой стороны двери. Грейс взглянула на ручку двери — та расплавилась и превратилась в бесформенный комок. Вместо серебристого света по полу полз черный дым.
Медленно и спокойно Грейс пошла по коридору прочь от двери. Пламя следовало за ней, оно лизало стены, плясало на потолке, подобно веселым голубым призракам, поглощая тени.
Грейс остановилась, чтобы потянуть ручку звонка на стене, предупреждающего о пожаре, и тотчас пронзительный вой разрезал воздух. У других — Сары, Нелл, Элизабет и всех остальных — было время уйти. Но только у детей.
Коридор пылал. Последние клочки теней горели как куски черной бумаги, сияние окутывало Грейс. Это был ее огонь, не так ли? Она позвала его, и он пришел: первый оправданный риск тринадцатилетней колдуньи.
83
Тревис толкал поврежденные сторожевые врата. Ржавые петли скрипнули, и врата наклонились внутрь, сбрасывая тонкие куски белой краски, подобно хлопьям мертвой кожи. Он пошел по заросшей тропинке. Плакучие ивы вздыхали, и дом казался раскаленным в пурпурном воздухе и сумерках Иллинойса, как будто был сделан из костей. Зачем он пришел сюда? Тревис не возвращался в это место с того знойного дня, когда ему исполнилось двадцать, когда он покинул ферму, где вырос, устремил свой взор на запад и никогда не оглядывался.
Но это неправда, Тревис. Ты оглядывался. Каждый день ты оглядывался.
И теперь он снова здесь. Но как? Он был в…
Очень трудно вспоминать, где он был. Мутное пятно, словно все, что случилось с Тревисом с тех пор, как он покинул это место, ничего не значило по сравнению с тем, что случилось с этими выгоревшими деревянными стенами. Была тень, вот все, что он помнил. Но, возможно, это не имело сейчас значения. Возможно, единственное, что имело значение, — это то, что он вернулся.
Тревис прошел сад, сад матери. В его памяти он был такой же аккуратный, как ее кухня: все на своем месте. А сейчас стал переплетением жимолости, ломоносов и диких цинний. Одинокие светлячки мерцали между листвой. Они казались тусклыми и угасающими, их время было сочтено.
И твое тоже, Тревис. Зачем еще ты вернулся сюда, если это не конец?
Он дошел до ступенек крыльца, начал подниматься по гнилым деревяшкам, и его взяло сомнение. Он не мог еще раз войти туда. Тревис повернулся и стал обходить дом вокруг к заднему двору.
Здесь все было еще более диким: переплетение чертополоха, златоцвета и молочая. Белый пух одуванчиков летал в удушливом воздухе, однако не мог найти места, где можно было бы лечь на землю и пустить корни. Тревис понимал это беспорядочное движение. Разве не так же он метался туда-сюда с тех пор, как покинул этот дом? Искал место, которое могло быть его домом?
— Думаю, ты так и не нашел его, — пробормотал он. — Иначе зачем ты вернулся сюда?
Дом сзади выглядел еще хуже. Ставни упали с окошек, водосточные желоба сползли, а некоторые доски отошли от стен. Почему?
Потому что они мертвы, Тревис. Помни. Они мертвы, и ты даже не вернулся на их похороны.
Он узнал об их смерти из письма, написанного пастором; оно как-то нашло его. Тревис помнил немного из того, о чем говорилось в письме. Там было что-то о раке, и что он уже прогрессировал к тому времени, когда его обнаружили, и как его отец последовал в мир иной менее чем за два месяца после смерти матери. Но он четко помнил последнюю строку.
Господи, благослови их обоих, ибо они наконец соединились со своей любимой Элис.
Тревис вздрогнул.
Деревья шептали ее имя, сорняки эхом повторяли его, светлячки слабо мерцали в траве. Вот почему он вернулся сюда. Не ради них, а ради Элис.
Низкий могильный холмик, обвитый горошком. Ее похоронили прямо здесь, на заднем дворе. Не в центре двора, а в той стороне, где он мог видеть могилу из окна своей спальни: постоянное напоминание о содеянном.
Убийство — тяжелый грех.
Это был голос его отца, хриплый и дрожащий. Тревис приник к верхним ступенькам, слушая.
Несчастный случай, мистер Уайлдер…
Это голос пастора, сухой, но добрый.
Да, несчастный случай.
Его мать, ее слова, поблекшие, как полосатые занавески, висяшие на окне в кухне.
Несчастный случай не может быть грехом.
И снова низкий голос отца.
Он ревновал ее. Он всегда был идиотом. А она была такой совершенной, такой прекрасной.
Теплый зефир пришел вместе с ночью, открывая безмолвные звезды в небе и унося прочь эти слова.
Это был несчастный случай. Он любил Элис больше всего на свете — ее низкий голос, веселые голубые глаза. Он бы сделал все для нее. Но она была больна, и родители поручили ему ухаживать за ней. Пузырьки с лекарствами сверкали. Он смешал их и дал ей слишком много пилюль.
Слишком много.
Желтый свет коснулся щеки Тревиса. Он поднял голову. Ферма была темной и молчаливой — г кроме одного окна на верхнем этаже. Кто-то включил там свет, в ее прежней комнате.
Прежде чем Тревис подумал об этом, он толкнул дверь кухни. Не заперто. Он открыл дверь и вошел в дом.
Темный, душный воздух окутал его. Сколько лет прошло с тех пор, как он жил здесь? Тревис не знал. Наверное, очень много. Было трудно что-либо рассмотреть, только слабая полоска звездного света пробивалась сквозь занавески. Затем он пошел дальше и увидел тусклый свет, падающий на ступеньки. Тревис на ощупь подошел к лестнице, затем поднялся в коридор на втором этаже. Все двери были закрыты, кроме одной. Там сиял золотой свет. Свет этот потянул Тревиса вперед по пыльному лоскутному ковру мимо плесневелых обоев. Он не решался войти, думая, что ждет его за дверью, затем шагнул. Понадобилось мгновение, чтобы полностью запечатлеть эту картину, затем Тревис рассмеялся. Они ждали того дня, когда он вернется?
Но это не важно. Важно другое: он четко знал, что нужно делать.
Комната была такой, как он ее помнил. Белые полки заставлены книгами и чучелами животных, и еще больше книг было на маленьком белом столе. Розовый полог покрывал кровать, гармонируя с подушками и простынями. На белом столике рядом с кроватью, кроме грубой лампы, которую кто-то включил, стакан воды и пузырек с лекарством.
Тень в коридоре позади Тревиса сгущалась, принимая форму и толкая его вперед. Ему едва ли нужен был ее толчок. Родители присоединились к Элис. Но они никогда не могли любить ее так, как любил ее он.
Тревис вошел в комнату осторожно, стараясь не касаться вещей. Он высокий и неуклюжий и должен заботиться о сестре, потому что она маленькая и хрупкая. Так всегда говорила ему мать.
Тревис припал к полу, потом лег на ее кровать. Она была слишком мала, и ему пришлось подтянуть колени близко к груди, так, что он больше сидел, чем лежал, прислонясь спиной к подушкам и стене.
Легкий сладкий запах шел от покрывала. Ее запах. Мгновение он вдыхал его. Затем повернулся и взял пузырек с лекарством с ночного столика.
Тревис посмотрел на этикетку на пузырьке… цифры и буквы скакали в нелепом танце. Он сосредоточился, но не мог уследить за их движениями. Однако сейчас не надо было различать их. Он открыл крышку, повернул пузырек, высыпал содержимое на ладонь.
Гора маленьких лиловых пилюль, и каждая помечена небольшой белой молнией.
Тревис неодобрительно посмотрел на пилюли. Что-то не так. Зловещие. Но что это значит? Впрочем, какая разница, он сделает то, что должен сделать. Сначала они присоединились к Элис, теперь его очередь. Тень ждала.
— Добрый вечер, старший брат.
— Добрый вечер, Букашка.
Тревис поднял руку и положил все пилюли в рот.
Не делай этого, Тревис.
Он закрыл рот, удерживая пилюли языком, когда в сознание его ворвался чей-то голос. Женский голос, прокуренный и знакомый.
Не глотай их. Если ты сделаешь это, она выиграет.
Смятение охватило его. Кто выиграет?
Тень. За этим она привела тебя сюда.
Нет, я пришел сюда сам.
Женский голос не унимался.
Нет, Тревис, не ты. Она привела тебя на это место, в твое прошлое. Я знаю, потому что она сделала то же со мной, она старалась отделить меня от моей памяти, но я выстояла. Ты тоже должен выстоять. Иначе все будет потеряно, все, чего мы добились.
Тревис все еще не понимал, но голос показался ему знакомым.
Выплюнь их, Тревис.
Голос становился настойчивым, таким, каким доктор дает приказания. Было трудно двигаться. Пилюли начали понемногу таять на кончике языка. Он, наверное, проглотил какое-то их количество.
Тень пробралась в комнату, съедая свет.
Пожалуйста, Тревис.
Голос стал исчезать. Глаза Тревиса закрывались. Тень обмотала темную веревку вокруг его шеи, мягко и нежно массируя горло.
Тревис начал глотать.
Слушай меня, Тревис!
Казалось, голос звал издалека.
Я знаю, что случилось. Я могу все это видеть. И она бы никогда не захотела, чтобы ты сделал это. Элис любила тебя…
Тревис быстро открыл глаза.
Да, почему он этого не понимал? Голос прав. Этого хотели они, а не Элис. Она простила его, прежде чем ее глаза закрылись, она бы никогда не потребовала такой мести
Тень душила Тревиса, проникала в рот, пытаясь заставить его глотать, лезла в горло.
Со стоном Тревис повернул голову и выплюнул пилюли. Тень нависла над ним, намереваясь упасть на него и раздавить своей массой.
Появился серебристо-зеленый свет, разорвав тень и отбросив обрывки в сторону.
Тревис посмотрел на свет. Маленькая легкая фигура стояла перед ним, в ее руке был камень. Именно от него и шел свет.
— Элис?
Она улыбнулась, показав кривые зубы.
— Это я, старший брат, — сказала она голосом, который всегда казался взрослым, несмотря на нежный лепет. — Вот. Я принесла тебе это.
Она держала камень. Его поверхность была покрыта серо-зелеными крапинками. Синфатизар. Он уставился на нее:
— Но как?..
Она пожала плечами:
— Не знаю, старший брат. Думаю, что он тебе нужен, поэтому я принесла его тебе. Правильно?
Тревис протянул дрожащую руку и взял у нее Камень.
— Да.
Он сжал пальцами гладкую поверхность камня. Элис выглядела как раз такой, какой он ее помнил, с темными косичками и в синем платье, гармонировавшем с ее глазами.
— Знаешь, ты не можешь быть здесь на самом деле. Элис снова улыбнулась, но выражение ее лица было вымученным и печальным. Она отвернулась.
— Я тоже люблю тебя, Тревис.
Затем она повернулась и вышла в дверь, исчезнув в темноте. Тревис попытался встать, пойти за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Она хотела повернуться, спуститься по ступенькам, выбежать под холодные горные звезды. Вместо этого, вцепившись в перила, поставила ногу на первую ступеньку.
Появился серебряный свет, разливающийся внизу лестницы подобно серовато-синему туману. Она почувствовала вибрацию в воздухе и досках под ногами. Стало теплее.
Но для пламени слишком рано. Это было после того, как ты пришла, после того, как увидела что-то наверху. Ты должна пойти туда, ты должна вспомнить.
Тепло отступило. Рука Грейс скользнула по гладкому дереву перил, а ноги сделали еще шаг… и еще. Серебристый свет клубился вокруг голых лодыжек, и его прикосновение было прохладным.
Свет становился ярче. Грейс вздохнула, затем за пять шагов преодолела остальные ступеньки.
Она стояла в одном конце коридора, который шел по всей длине третьего этажа приюта. Бледный свет бесшумно струился над изношенными досками пола. Он шел из-под двери в дальнем конце коридора. Ей туда.
Гул становился громче. Грейс шла бесшумно мимо закрытых дверей к одной, с горячей белой полосой внизу. На полпути она услышала низкий звук, то поднимающийся, то опускающийся. Это напоминало поющие голоса. Только это было не пение. В этом звуке не было музыки.
Грейс остановилась перед дверью. Теперь гул стал совсем громким. Она подумала, что могла бы создать из слов песню — слов, которые были близки и понятны, как будто она слышала их давным-давно. Возможно, в рассказе. Или в песне.
Грейс подняла голову, вслушиваясь. Затем звук голосов прекратился, и новый звук послышался за дверью: жалобный стон, быстро угасший. Через мгновение послышался треск, как будто что-то разбилось.
Открой дверь, Грейс.
Она поколебалась, затем протянула руку и взялась за ручку.
Дверь была закрыта, но металл растекался и преобразовывался под ее пальцами. Дверь распахнулась. Серебристый свет ударил в глаза, и через мгновение Грейс все увидела.
Они стояли в полукруге в маленькой комнате. Семь взрослых — весь штат приюта, кроме одной. Они надели черные маски, как это было, когда они приходили забирать детей, но сейчас казалось, будто их лица очерчены сверкающими зелеными нитями. Если бы Грейс прищурилась, она могла бы смотреть сквозь маски.
Там был господин Мурто, в ярости глядевший на нее, а рядом миссис Мурто — на лице похоть, постепенно уступающая место страху. В центре стоял мистер Холидей, и его лицо, даже удивленное, было по-прежнему красивым.
Позади взрослых на стене висела черная ткань с серебряными рисунками. Рисунки казались знакомыми, хотя Грейс не знала, когда видела их раньше. Наиболее знакомым среди них был глаз. Глаз был расположен в центре расплывчатого лица, обнажившего острые зубы в ужасном оскале. Кто бы ни был изображен на рисунке, это был призрак ненависти и голода.
Взгляд Грейс вернулся к взрослым. Перед ними, развалившись на мягком кресле, снятом со старой кареты, лежала миссис Фальк.
Повариха не двигалась, невидящие глаза смотрели в потолок. Серая блузка была разорвана, и большие обвислые груди миссис Фальк нависали на бока, открывая рваную рану в центре торса. Тело и одежда поварихи были залиты кровью. Даже Грейс удивилась, что они сделали с ней. Она увидела кусок плоти в руке мистера Мурто, еще обагренный красной жидкостью, и поняла, что это сердце миссис Фальк. Мистер Холидей держал в руке такого же размера кусок чего-то темного, по виду металлического.
Мистер Мурто заговорил первым, выкрикивая ругательства, ни одно из которых Грейс не поняла.
— Что мы делаем? — пронзительно завизжала миссис Мурто. — Она видит нас. Что мы делаем?
Мурто свирепо посмотрел на обезумевшую женщину:
— Именем Кромешной Тьмы, заткнись, или твое сердце — следующее.
Он перевел взгляд на мистера Холидея.
— Торопись, Дамон, заканчивай акт созидания, пока не слишком поздно.
Мистер Холидей схватил темный кусок…
Это железо, Грейс. Кусок железа.
… затем грубо затолкал его в отверстие в груди миссис Фальк.
Миссис Фальк села. Вялые конечности зашевелились. Затем она посмотрела и улыбнулась — холодно, с ненавистью. Раскинула руки в стороны.
— Я готова, хозяин, — закричала она пронзительным голосом. Ее сумасшедшие глаза, ее губы налились кровью. — Нашими руками мы вернем всех на путь истинный, и Властелин Ночи будет править всем!
Грейс сделала шаг назад. Несмотря на движения и речь миссис Фальк, Грейс была совершенно уверена, что повариха мертва.
Грейс. Посмотри на черную ткань — это символ культа Ворона. Железные Сердца создали новую Фальк. Вот что ты видела той ночью, это то, что ты стерла из памяти. Вот почему ты вернулась сюда — увидеть и понять.
Но если это правда, почему она все еще здесь. Почему не появилось пламя?
— Я позабочусь о маленькой гниде! — закричал мистер Мурто, расставив свои большие руки и двигаясь к Грейс.
— Нет, — сказал мистер Холидей, взглядом останавливая землекопа. — Предоставь это… посетителю.
Металлический свет стал ярче, а гул громче, поэтому Грейс подумала, что звук проник в мозг. Черная ткань с символами затрепетала, затем сдвинулась, как будто что-то высокое, бледное и очень тонкое прошло сквозь нее.
Взрослые упали ниц. Грейс не могла двигаться, и существо направилось к ней.
Дух смерти был гротескным и в то же время прекрасным. Огромная голова балансировала на тонкой шее, а глаза напоминали большие черные камни.
Дух смерти подошел ближе, раскидывая изящные руки, чтобы заключить девочку в свое последнее объятие. Тень, казалось, окружала Грейс со всех сторон.
Не позволяй ей касаться тебя, Грейс.
Ее собственный голос звучал словно откуда-то издалека.
Ты должна вызвать пламя.
Было трудно двигаться. Холод духа смерти коснулся ее плоти. Девочка почувствовала первые прохладные прикосновения его пальцев. Казалось, тень радостно пульсировала. Она собиралась съесть ее живьем.
Врачу — исцелися сам.
Где-то глубоко внутри вспыхивала искра жизни. Ни гнев, ни ненависть; просто сожаление по тем годам, которые она скрывала от тени, — годам, которые также скрывали ее от света. Она избежала их, будучи девочкой, и могла сделать то же, будучи взрослой женщиной. Однажды они украли ее жизнь. Грейс не позволит сделать это снова.
Настало время прогнать тени.
Она подняла руку, и воздух комнаты превратился в сверкающее пламя.
Дух смерти воздел свои тонкие руки и в беззвучном крике отбросил назад голову, когда огонь окутал его.
Грейс отвернулась и пошла прочь. Дверь позади нее захлопнулась, загораживая, но не убирая потрескивание пламени и крики людей. Потом послышалось царапанье с другой стороны двери. Грейс взглянула на ручку двери — та расплавилась и превратилась в бесформенный комок. Вместо серебристого света по полу полз черный дым.
Медленно и спокойно Грейс пошла по коридору прочь от двери. Пламя следовало за ней, оно лизало стены, плясало на потолке, подобно веселым голубым призракам, поглощая тени.
Грейс остановилась, чтобы потянуть ручку звонка на стене, предупреждающего о пожаре, и тотчас пронзительный вой разрезал воздух. У других — Сары, Нелл, Элизабет и всех остальных — было время уйти. Но только у детей.
Коридор пылал. Последние клочки теней горели как куски черной бумаги, сияние окутывало Грейс. Это был ее огонь, не так ли? Она позвала его, и он пришел: первый оправданный риск тринадцатилетней колдуньи.
83
Тревис толкал поврежденные сторожевые врата. Ржавые петли скрипнули, и врата наклонились внутрь, сбрасывая тонкие куски белой краски, подобно хлопьям мертвой кожи. Он пошел по заросшей тропинке. Плакучие ивы вздыхали, и дом казался раскаленным в пурпурном воздухе и сумерках Иллинойса, как будто был сделан из костей. Зачем он пришел сюда? Тревис не возвращался в это место с того знойного дня, когда ему исполнилось двадцать, когда он покинул ферму, где вырос, устремил свой взор на запад и никогда не оглядывался.
Но это неправда, Тревис. Ты оглядывался. Каждый день ты оглядывался.
И теперь он снова здесь. Но как? Он был в…
Очень трудно вспоминать, где он был. Мутное пятно, словно все, что случилось с Тревисом с тех пор, как он покинул это место, ничего не значило по сравнению с тем, что случилось с этими выгоревшими деревянными стенами. Была тень, вот все, что он помнил. Но, возможно, это не имело сейчас значения. Возможно, единственное, что имело значение, — это то, что он вернулся.
Тревис прошел сад, сад матери. В его памяти он был такой же аккуратный, как ее кухня: все на своем месте. А сейчас стал переплетением жимолости, ломоносов и диких цинний. Одинокие светлячки мерцали между листвой. Они казались тусклыми и угасающими, их время было сочтено.
И твое тоже, Тревис. Зачем еще ты вернулся сюда, если это не конец?
Он дошел до ступенек крыльца, начал подниматься по гнилым деревяшкам, и его взяло сомнение. Он не мог еще раз войти туда. Тревис повернулся и стал обходить дом вокруг к заднему двору.
Здесь все было еще более диким: переплетение чертополоха, златоцвета и молочая. Белый пух одуванчиков летал в удушливом воздухе, однако не мог найти места, где можно было бы лечь на землю и пустить корни. Тревис понимал это беспорядочное движение. Разве не так же он метался туда-сюда с тех пор, как покинул этот дом? Искал место, которое могло быть его домом?
— Думаю, ты так и не нашел его, — пробормотал он. — Иначе зачем ты вернулся сюда?
Дом сзади выглядел еще хуже. Ставни упали с окошек, водосточные желоба сползли, а некоторые доски отошли от стен. Почему?
Потому что они мертвы, Тревис. Помни. Они мертвы, и ты даже не вернулся на их похороны.
Он узнал об их смерти из письма, написанного пастором; оно как-то нашло его. Тревис помнил немного из того, о чем говорилось в письме. Там было что-то о раке, и что он уже прогрессировал к тому времени, когда его обнаружили, и как его отец последовал в мир иной менее чем за два месяца после смерти матери. Но он четко помнил последнюю строку.
Господи, благослови их обоих, ибо они наконец соединились со своей любимой Элис.
Тревис вздрогнул.
Деревья шептали ее имя, сорняки эхом повторяли его, светлячки слабо мерцали в траве. Вот почему он вернулся сюда. Не ради них, а ради Элис.
Низкий могильный холмик, обвитый горошком. Ее похоронили прямо здесь, на заднем дворе. Не в центре двора, а в той стороне, где он мог видеть могилу из окна своей спальни: постоянное напоминание о содеянном.
Убийство — тяжелый грех.
Это был голос его отца, хриплый и дрожащий. Тревис приник к верхним ступенькам, слушая.
Несчастный случай, мистер Уайлдер…
Это голос пастора, сухой, но добрый.
Да, несчастный случай.
Его мать, ее слова, поблекшие, как полосатые занавески, висяшие на окне в кухне.
Несчастный случай не может быть грехом.
И снова низкий голос отца.
Он ревновал ее. Он всегда был идиотом. А она была такой совершенной, такой прекрасной.
Теплый зефир пришел вместе с ночью, открывая безмолвные звезды в небе и унося прочь эти слова.
Это был несчастный случай. Он любил Элис больше всего на свете — ее низкий голос, веселые голубые глаза. Он бы сделал все для нее. Но она была больна, и родители поручили ему ухаживать за ней. Пузырьки с лекарствами сверкали. Он смешал их и дал ей слишком много пилюль.
Слишком много.
Желтый свет коснулся щеки Тревиса. Он поднял голову. Ферма была темной и молчаливой — г кроме одного окна на верхнем этаже. Кто-то включил там свет, в ее прежней комнате.
Прежде чем Тревис подумал об этом, он толкнул дверь кухни. Не заперто. Он открыл дверь и вошел в дом.
Темный, душный воздух окутал его. Сколько лет прошло с тех пор, как он жил здесь? Тревис не знал. Наверное, очень много. Было трудно что-либо рассмотреть, только слабая полоска звездного света пробивалась сквозь занавески. Затем он пошел дальше и увидел тусклый свет, падающий на ступеньки. Тревис на ощупь подошел к лестнице, затем поднялся в коридор на втором этаже. Все двери были закрыты, кроме одной. Там сиял золотой свет. Свет этот потянул Тревиса вперед по пыльному лоскутному ковру мимо плесневелых обоев. Он не решался войти, думая, что ждет его за дверью, затем шагнул. Понадобилось мгновение, чтобы полностью запечатлеть эту картину, затем Тревис рассмеялся. Они ждали того дня, когда он вернется?
Но это не важно. Важно другое: он четко знал, что нужно делать.
Комната была такой, как он ее помнил. Белые полки заставлены книгами и чучелами животных, и еще больше книг было на маленьком белом столе. Розовый полог покрывал кровать, гармонируя с подушками и простынями. На белом столике рядом с кроватью, кроме грубой лампы, которую кто-то включил, стакан воды и пузырек с лекарством.
Тень в коридоре позади Тревиса сгущалась, принимая форму и толкая его вперед. Ему едва ли нужен был ее толчок. Родители присоединились к Элис. Но они никогда не могли любить ее так, как любил ее он.
Тревис вошел в комнату осторожно, стараясь не касаться вещей. Он высокий и неуклюжий и должен заботиться о сестре, потому что она маленькая и хрупкая. Так всегда говорила ему мать.
Тревис припал к полу, потом лег на ее кровать. Она была слишком мала, и ему пришлось подтянуть колени близко к груди, так, что он больше сидел, чем лежал, прислонясь спиной к подушкам и стене.
Легкий сладкий запах шел от покрывала. Ее запах. Мгновение он вдыхал его. Затем повернулся и взял пузырек с лекарством с ночного столика.
Тревис посмотрел на этикетку на пузырьке… цифры и буквы скакали в нелепом танце. Он сосредоточился, но не мог уследить за их движениями. Однако сейчас не надо было различать их. Он открыл крышку, повернул пузырек, высыпал содержимое на ладонь.
Гора маленьких лиловых пилюль, и каждая помечена небольшой белой молнией.
Тревис неодобрительно посмотрел на пилюли. Что-то не так. Зловещие. Но что это значит? Впрочем, какая разница, он сделает то, что должен сделать. Сначала они присоединились к Элис, теперь его очередь. Тень ждала.
— Добрый вечер, старший брат.
— Добрый вечер, Букашка.
Тревис поднял руку и положил все пилюли в рот.
Не делай этого, Тревис.
Он закрыл рот, удерживая пилюли языком, когда в сознание его ворвался чей-то голос. Женский голос, прокуренный и знакомый.
Не глотай их. Если ты сделаешь это, она выиграет.
Смятение охватило его. Кто выиграет?
Тень. За этим она привела тебя сюда.
Нет, я пришел сюда сам.
Женский голос не унимался.
Нет, Тревис, не ты. Она привела тебя на это место, в твое прошлое. Я знаю, потому что она сделала то же со мной, она старалась отделить меня от моей памяти, но я выстояла. Ты тоже должен выстоять. Иначе все будет потеряно, все, чего мы добились.
Тревис все еще не понимал, но голос показался ему знакомым.
Выплюнь их, Тревис.
Голос становился настойчивым, таким, каким доктор дает приказания. Было трудно двигаться. Пилюли начали понемногу таять на кончике языка. Он, наверное, проглотил какое-то их количество.
Тень пробралась в комнату, съедая свет.
Пожалуйста, Тревис.
Голос стал исчезать. Глаза Тревиса закрывались. Тень обмотала темную веревку вокруг его шеи, мягко и нежно массируя горло.
Тревис начал глотать.
Слушай меня, Тревис!
Казалось, голос звал издалека.
Я знаю, что случилось. Я могу все это видеть. И она бы никогда не захотела, чтобы ты сделал это. Элис любила тебя…
Тревис быстро открыл глаза.
Да, почему он этого не понимал? Голос прав. Этого хотели они, а не Элис. Она простила его, прежде чем ее глаза закрылись, она бы никогда не потребовала такой мести
Тень душила Тревиса, проникала в рот, пытаясь заставить его глотать, лезла в горло.
Со стоном Тревис повернул голову и выплюнул пилюли. Тень нависла над ним, намереваясь упасть на него и раздавить своей массой.
Появился серебристо-зеленый свет, разорвав тень и отбросив обрывки в сторону.
Тревис посмотрел на свет. Маленькая легкая фигура стояла перед ним, в ее руке был камень. Именно от него и шел свет.
— Элис?
Она улыбнулась, показав кривые зубы.
— Это я, старший брат, — сказала она голосом, который всегда казался взрослым, несмотря на нежный лепет. — Вот. Я принесла тебе это.
Она держала камень. Его поверхность была покрыта серо-зелеными крапинками. Синфатизар. Он уставился на нее:
— Но как?..
Она пожала плечами:
— Не знаю, старший брат. Думаю, что он тебе нужен, поэтому я принесла его тебе. Правильно?
Тревис протянул дрожащую руку и взял у нее Камень.
— Да.
Он сжал пальцами гладкую поверхность камня. Элис выглядела как раз такой, какой он ее помнил, с темными косичками и в синем платье, гармонировавшем с ее глазами.
— Знаешь, ты не можешь быть здесь на самом деле. Элис снова улыбнулась, но выражение ее лица было вымученным и печальным. Она отвернулась.
— Я тоже люблю тебя, Тревис.
Затем она повернулась и вышла в дверь, исчезнув в темноте. Тревис попытался встать, пойти за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61