В следующий миг мулат схватив обеими руками второй нож сильным движением вонзил его себе в солнечное сплетение. Метнувшиеся к нему стражники успели подхватить уже бессильно обмякшее тело.
Такого рода неожиданностей Тамменмирт не любил. Но самообладание ни на миг не покинуло его. С невозмутимым видом он встал с места и толпа, убедившись, что правитель невредим приветствовала его вздохом облегчения.
— Будем считать, что эта часть представления окончена. Поблагодарим наших актёров!
Под смех и весёлый гомон зрителей стражники, руководимые подручными палача потащили осуждённых к месту казни. Детину привязали к короткому столбу так что любое его движение шатало деревянную подставку на его вершине. А на неё, в свою очередь, был установлен котёл с кипящей смолой. Детина в ужасе прижался к столбу, боясь пошевелить пальцем, понимая, что при первом резком движении содержимое котла выльется ему на голову. С остальными возились у виселицы. Не упустив случая похлопать женщин по попкам, стражники поставили осуждённых на мешки и подняв их связанные спереди руки, привязали их ко вторым, сильно подтянутым вверх концам верёвок. Петли же, которыми заканчивались первые концы, были, как и положено, затянуты на шеях. Стоя с задранными вверх руками, казнимые и сами не сразу поняли, что с ними собираются сделать. Однако, чем оборачивалась всякая попытка хотя бы слегка опустить руки стало ясно сразу. Малейшее натяжение вниз второго, привязанного к рукам конца верёвки автоматически тянуло вверх петлю на шее. Расстояние между мешками было таким, чтобы каждый из стоящих чётко просматривался из толпы. Они застыли, осторожно переминаясь, стоя на мешках. Только ветер трепал их разодранную одежду, подчёркивая напряжённую неподвижность фигур. Петля, предназначенная для мулата осталась свободной, а рядом загадочно поблёскивал крюк.
Правитель подал знак и герольд объявил появление главных преступников. На помост затащили упирающуюся Аланкору. Её рот был надёжно завязан. Тамменмирт не желал рисковать, позволив бывшей жене выкрикивать перед народом всякие гадости в свой адрес. Да и криков её он предпочёл бы не слышать. Вслед за ней втащили Рамиланта. Толпа долго не могла успокоиться. Казнь преступников такого масштаба происходила в Амтасе едва ли не впервые.
Правитель, выждав мастерски отмеренную паузу, поднял руку, призывая к тишине.
— Я часто слышал о том, — начал он, — что будто люди, облечённые властью и вознесённые судьбой в высшие ранги неуязвимы для закона и в упоении свей безнаказанностью творят зло, ничего не боясь и всегда выходя сухими из воды. Не так ли, жители Амтасы?
Возгласы одобрения волной прокатились от первых рядов до самого дальнего края площади.
— Но теперь вы сами можете убедиться, что в нашем городе нет силы выше закона. И сегодня я, победив сомнения, отдаю в руки правосудия мою бывшую жену Аланкору и её подельника, бывшего начальника дворцовой охраны Рамиланта!
Герольд долго не мог начать зачтение приговора из-за восторженного шума толпы. В конце концов, публика узнала, что, поскольку главным своим преступлением Аланкора сама назвала супружескую измену, сопряжённую с покушением на жизнь мужа, то наказанием ей, согласно закону, полагалось быть посажение на кол, который должен был быть воткнут в её вагину. Аланкору раздели и уложили лицом вниз на широкий деревянный топчан.
Герольд начал было читать список преступлений Рамиланта, но голос его был заглушён неожиданным шумом толпы. Гул был столь сильным, что герольд уже и сам себя не слышал. Он растерянно обернулся к правителю и тот сделал ему знак, означавший, что перекрикивать толпу от него не требуется. Гул перешёл в оглушительный восторженный рёв. Публика приветствовала главное действующее лицо. Деловито взбежав по лесенке, на помосте появился Фриккел. На нём был длинный ярко синий плащ, под которым поблёскивал пышный атласный кафтан. Над бритым черепом возвышался огромный стоячий воротник. Ловко поддев носком мягкого сафьянового сапога один из брошенных жонглёром ножей он разинул рот и поболтал языком, как бы невзначай показывая на герольда. Публика взорвалась хохотом. Герольд скрылся. Эффектным артистическим движением, передразнивая мулата, Фриккел скинул свой роскошный плащ, вызвав этим новый взрыв ликования. Пародийно-величавой походкой трагического актёра он прошёлся вокруг помоста и в конце круга сорвал с себя кафтан и запустил его в публику. Оставшись в своей обычной кожаной безрукавке он, под глухие ритмичные удары барабана продолжал движение по кругу, приветственно подняв руки. Публика неистовствовала.
— Вот кого они любят, по-настоящему, — снова шепнул Тамменмирт Сфагаму.
— Любовь, скреплённая страхом.
— А что, может быть так и надо…
Фриккел иронически прокашлялся. Гул пошёл на убыль.
— Лукав мудрец, что стал поэтом, и рубит рифмы сгоряча. Отвечу я ему на это скупым куплетом…
— Палача! — подхватила толпа.
Поигрывая плёткой Фриккел сделал ещё один круг. Проходя мимо виселицы, он как бы нечаянно легонько хлестнул сзади по икрам Тренды. Та дёрнулась вниз едва не задохнувшись в петле и не свалившись с мешка. Палач грациозно удержал её от падения, шутливо погрозил пальцем и, вернувшись к краю помоста продолжал.
— Мне, право, ближе звуки песен, и лапа тянется к перу, но сердцу отдых неизвестен и долг взывает…
— К топору! — закричала толпа.
— Итак, начнём! Как говориться, день прожить — не поле перейти, верно? — он схватил длинный кол и, изобразив движения копьеметателя, пробежался по краю помоста. Первые ряды шарахнулись назад.
— Блудлив осёл, петух — не хуже! — продекламировал он торжественным голосом, — но ту блудливую козу давно с терпеньем ожидает соитие сидя…
На колу! — закончила толпа.
Стражники прижали Аланкору к топчану. Помощники палача раздвинули ей ноги. Фриккел придирчиво осмотрел место, куда должен был войти кол. Затем он маленьким топориком легонько подстругал и выровнял его вершину и немного притупил остриё, постучав по нему обухом.
— Остановитесь! Остановите казнь!
Толпа заволновалась. Кто-то человек отчаянно пробивался сквозь ряды продолжая выкрики. Наконец он протиснулся к помосту. Это был молодой человек в поношенной холщовой одежде с короткими взъерошенными чёрными волосами, оттеняющими бледность лица. В больших влажных глазах читалась безрассудная решимость.
Глава 20
— Стойте! Прекратите! — кричал юноша, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание правителя.
— Ну вот опять мешают! — с досадой сплюнул палач, уже пристроивший кол позади Аланкоры так, что оставалось только воткнуть его в тело.
Тамменмирт поднялся с места.
— Кто позволил тебе принимать здесь решения?
— Обозревая текущий момент ситуации, складывается впечатление, что он располагает моим временем! — под хохот публики заявил Фриккел.
— Послушай, правитель… Послушайте все! — заговорил молодой человек срывающимся от волнения голосом. — Мир и так переполнен злом. Не умножайте его более. Прервите цепь насилия! Довольно расправ и казней! Довольно крови! Мы не в праве брать то, что не давали. Жизнь даётся человеку свыше и не нам её отнимать!
— Выходит, нужно отвергнуть закон и простить всех врагов и преступников? — сдержано спросил правитель.
— Воистину, прощение, а не месть должно стать нашим законом! Смирение — вот оружие против врагов! Месть, на которой стоит закон, недостойна человека! Путём мести нельзя подняться к Добру. А Добро есть семя мира и высший закон вселенной, стоящий над людьми и богами. Добро есть бог богов! Если тебе нужна жертва — возьми меня и отпусти этих людей!
— Я против! — решительно вставил палач, — Я не люблю иметь дело с сумасшедшими. Здесь лекарь нужен…
— Отпусти их! Отринь закон людей во имя закона Добра!
— Ты кончил? — спросил Тамменмирт, — Прекрасно! А теперь послушай! Слушайте жители Амтасы! Этот человек хочет, чтобы все преступники были отпущены с миром и продолжали свои гнусные дела, а мы бы утешались сознанием собственной доброты и смирения. Так вот, что я на это скажу. Кто сказал, что месть недостойна человека? Месть именно человеку-то и присуща. Кто видел, чтобы животные друг другу мстили? Увиливая от мести, мы сваливаем на богов нашу грязную работу по установлению равновесия и порядка в мире. Ибо не Добро поддерживает мир, а равновесие начал. Месть — не порок, а долг наш по установлению гармонии между людьми. А закон есть разумная мера мести. И ещё! Я правлю городом не первый год и кое-что в этом деле понимаю. Если не мстит закон, то мстят сами люди. И вот тогда их неподзаконная месть становится дикой и неумеренной, а к закону перестают относиться всерьёз. Такова человеческая природа, сколько бы вы не твердили о том, каким должен быть человек. Да и кто дал вам знать каким он должен быть? Живите так, как нашептал вам на ухо ваш добрый бог, если вам так хочется. Но не посягайте на людской закон, поддерживающий в мире равновесие. Смирение, говоришь! Смирение — это утешение бессильных, а кротость — облагороженная слабость! Если смиренно относиться к врагам, то и дня не проживёшь! Если волки будут смиренны, то перемрут с голоду, а зайцы заполнят весь мир. Может ваш добрый бог именно этого и хочет? И думал ли о добре и зле тот, кто устраивал законы для волков и зайцев? А? Что скажешь?
Юноша пытался что-то возразить, но его голос был заглушён смехом и презрительным гомоном толпы.
— Так вот! — продолжал правитель. — Я не принимаю твоей жертвы. За тобой нет никакой вины, кроме безмерной самонадеянности и нахальства. Поэтому наказывать тебя особенно не за что. Особенно сегодня. Но ваша община мне поднадоела. Без вас хватает умников в Амтасе! С этого дня я запрещаю адептам вашей веры показываться в городе и смущать людей прекраснодушной болтовнёй. — Эй, — обратился он к стражникам, — проводите этого молодого человека до ворот и чтобы я его в городе больше не видел!
— Мне жаль тебя правитель! Твоей душой завладели демоны зла! — продолжал выкрикивать юноша, пока стражники тащили его прочь.
— Жаль ему меня! Вы слышали? Каков нахал! — негромко хмыкнул Тамменмирт, садясь на место и вытирая разгорячённое лицо бархатным полотенцем, которое не замедлил подать слуга.
— Кто это? — спросил Сфагам.
— Так…Одна новая секта. Развелось их последнее время… Их называют двуединщиками. У них своя вера… Пришли из южных провинций и проповедуют очень странное учение. Сначала их было совсем мало, но народ за ними идёт. Я слышал, к ним даже иногда присоединяются богатые люди и высокие чиновники. Чем-то они людей цепляют… Но я их не люблю. Есть в них нечто такое… сам не пойму…Что-то происходит в мире. Что-то тревожное…
— Старые боги состарились и вот-вот умрут. А они пришли претендовать на их наследство. Я видел много разных общин со своей верой. Наши братья часто вступали с ними в диспуты. Я остерегаюсь верить людям, которые доподлинно знают как надо жить. Но за этими стоит скрытая сила. Пока скрытая… Я это вижу. Мой тебе совет, хоть ты и выгнал их из города, не оставляй их без внимания. Не знаю какой новый мир они способны построить, но разрушить старый у них сил, пожалуй, хватит.
Правитель многозначительно кивнул.
В это время снизу поднялась волна восторженного гула. Подручные палача, внимая его дирижирующим жестам, медленно поднимали над помостом посаженную на кол Аланкору. Та нелепо дёргалась, неистово мотая головой, издавая мычания и сдавленные горловые звуки, глухо вырывающиеся из завязанного рта.
— Он спутал нить моих мысленных раздумий! Этот зануда… — палач виновато развёл руками перед публикой.
— Всем видно? — крикнул он показывая рукой вверх, где на вершине шеста продолжала дёргаться бывшая правительница города. — Вот так!
Толпа ответила волной восторженных голосов.
— А этого всем видно? — Фриккел подскочил к привязанному к столбу детине.
Новая ревущая волна прокатилась по площади.
В руке палача появился длинный кривой кинжал. Поиграв им в руках, он вновь напустил на себя глубокомысленный вид и сделал шаг к в сторону публики.
— О сколь паскуден человек, что бесу, сколь не лезь из кожи, его в паскудстве не догнать и не состроить этой…
— Рожи! — прохохотала толпа.
Развернувшись в прыжке Фриккел молниеносно полоснул лезвием по плечу привязанного. Зрители вскрикнули. Детина даже сразу не понял, что произошло и мутным взглядом уставился на красное пятно густо поплывшее по одежде.
— Затихло эхо от собаки, но след верблюда не остыл, а вид бессовестного вора всё также мерзок и постыл!
Последовал новый прыжок, но на этот раз остриё лишь слегка чиркнуло по одежде. Детина в ужасе дёрнулся и чан со смолой над его головой зловеще покачнулся. Палач шутливо погрозил ему кулаком и медленно отошёл на пару шагов, но вдруг мгновенно совершил прыжок обратно и на груди и животе казнимого пролегла длинная кровавая полоса. Звуки барабана стали громче и ритм их усложнился. Игра палача с публикой продолжалась. С каждым новым ударом рёв публики становился громче и иступлённее. Гембра смотрела на это представление широко открытыми от возбуждения и азарта глазами. Но где-то в глубине сознания время от времени всплывала мысль о том насколько ей повезло вчера в подвале. Ламисса сначала то и дело в ужасе прятала голову за плечо Кинвинда, но потом, будто непонятная сила пробила барьер страха и сострадания. Холодный парализующий стержень, сжимающий сердце и свербящий в промежности, растаял и сознание внутренне открылось происходящему. Сознание открылось и оказалось завороженным. Бой барабана и ритмичные танцующие движения палача, его стишки и прибаутки под размеренный рёв толпы воссоздавали страшный и магически затягивающий ритуал. Ламиссе уже не казалось страшным быть рядом и видеть всё это. Вид крови, и крики боли уже не встряхивали сердце и не отдавались в душе саднящими занозами. Это было частью единого действа, где всё было предзадано изначально и органично связано одно с другим. Уже не было даже ни палача, ни его жертвы, а была одна лишь мистерия. Мистерия, которая текла по своим собственным правилам, растворяя в себе волю участников, пресуществляясь через них. Подумалось даже, что быть жертвой не так уж и страшно. Испугавшись этой мысли, Ламисса опустила голову и зажала её руками. Но через несколько мгновений толпа взорвалась таким рёвом, что женщина невольно подняла голову. Чан, всё-таки опрокинулся и детина облитый вязкой дымящийся жижей теперь лишь слабо дёргался. Подручные палача осторожно, но быстро отвязали его от столба и, подхватив за ноги, бодро поволокли в виселице.
— Три дня висеть средь дам прекрасных заборонить ему нельзя, но рожу злобного болвана да скроет чёрная…
— Смола! — отозвалась толпа. Детину подцепили вниз головой на железный крюк и сильно раскачали. Уже нельзя было понять, остались ли в нём ещё искорки жизни. Стоящие на мешках подельники беспокойно зашевелились. Палач же, исполнив под звуки барабана несколько фигур какого-то диковинного танца, опять же, как бы ненароком, пробежавшись мимо мешков, провёл по ним своим кривым кинжалом. Из узких прорезей брызнули тонкие струйки песка. Послышались оценивающие возгласы — многие только теперь поняли замысел Фриккела.
— Мешки — изобретение грубое, — пояснил палач публике, — на их месте имел бы смысл пребывать кускам прозрачного чистого льда. И тогда, тая под воздействием отсутствия холода, нашим друзьям были бы подарены незабываемые ощущения, по мере их опускания вниз на положенное по закону расстояние. Но льда у меня нет. Ну, нет, что поделаешь! — он развёл руками. Может у кого есть, а? Нету? Ну и ладно! Сойдут для них и мешки!
Казнимые с тоской и страхом смотрели вниз на весело бьющие из мешков струйки, напряжённо ожидая, когда опора начнёт уходить из-под ног.
Палач снова двинулся было к краю помоста, видимо собираясь продекламировать очередную виршу, как вдруг к своему удивлению чуть не наткнулся на постороннего человека.
— Что? И ты решил иметь намерение мне сегодня мешать?
— Нет, — последовал краткий ответ.
Теперь незнакомца увидели все. Это был невысокий коренастый человек со скуластым лицом и тёмным чубом на бритой голове. Стражники недоуменно переглядывались, не понимая, как ему удалось проникнуть на помост сквозь сплошное оцепление.
— Кто ты и что тебе нужно? — спросил Тамменмирт, в очередной раз поднимаясь с места.
Незнакомец поклонился правителю, совершив затем ещё три коротких поклона на стороны.
— Я монах Тулунк из Братства у Соляной горы. Моя цель — поединок.
— С кем же?
— Мой противник — монах Сфагам, недавно покинувший Братство Совершенного пути.
Толпа заволновалась
— Ого! — Негромко воскликнул правитель, обернувшись к Сфагаму. — Чем ты им насолил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Такого рода неожиданностей Тамменмирт не любил. Но самообладание ни на миг не покинуло его. С невозмутимым видом он встал с места и толпа, убедившись, что правитель невредим приветствовала его вздохом облегчения.
— Будем считать, что эта часть представления окончена. Поблагодарим наших актёров!
Под смех и весёлый гомон зрителей стражники, руководимые подручными палача потащили осуждённых к месту казни. Детину привязали к короткому столбу так что любое его движение шатало деревянную подставку на его вершине. А на неё, в свою очередь, был установлен котёл с кипящей смолой. Детина в ужасе прижался к столбу, боясь пошевелить пальцем, понимая, что при первом резком движении содержимое котла выльется ему на голову. С остальными возились у виселицы. Не упустив случая похлопать женщин по попкам, стражники поставили осуждённых на мешки и подняв их связанные спереди руки, привязали их ко вторым, сильно подтянутым вверх концам верёвок. Петли же, которыми заканчивались первые концы, были, как и положено, затянуты на шеях. Стоя с задранными вверх руками, казнимые и сами не сразу поняли, что с ними собираются сделать. Однако, чем оборачивалась всякая попытка хотя бы слегка опустить руки стало ясно сразу. Малейшее натяжение вниз второго, привязанного к рукам конца верёвки автоматически тянуло вверх петлю на шее. Расстояние между мешками было таким, чтобы каждый из стоящих чётко просматривался из толпы. Они застыли, осторожно переминаясь, стоя на мешках. Только ветер трепал их разодранную одежду, подчёркивая напряжённую неподвижность фигур. Петля, предназначенная для мулата осталась свободной, а рядом загадочно поблёскивал крюк.
Правитель подал знак и герольд объявил появление главных преступников. На помост затащили упирающуюся Аланкору. Её рот был надёжно завязан. Тамменмирт не желал рисковать, позволив бывшей жене выкрикивать перед народом всякие гадости в свой адрес. Да и криков её он предпочёл бы не слышать. Вслед за ней втащили Рамиланта. Толпа долго не могла успокоиться. Казнь преступников такого масштаба происходила в Амтасе едва ли не впервые.
Правитель, выждав мастерски отмеренную паузу, поднял руку, призывая к тишине.
— Я часто слышал о том, — начал он, — что будто люди, облечённые властью и вознесённые судьбой в высшие ранги неуязвимы для закона и в упоении свей безнаказанностью творят зло, ничего не боясь и всегда выходя сухими из воды. Не так ли, жители Амтасы?
Возгласы одобрения волной прокатились от первых рядов до самого дальнего края площади.
— Но теперь вы сами можете убедиться, что в нашем городе нет силы выше закона. И сегодня я, победив сомнения, отдаю в руки правосудия мою бывшую жену Аланкору и её подельника, бывшего начальника дворцовой охраны Рамиланта!
Герольд долго не мог начать зачтение приговора из-за восторженного шума толпы. В конце концов, публика узнала, что, поскольку главным своим преступлением Аланкора сама назвала супружескую измену, сопряжённую с покушением на жизнь мужа, то наказанием ей, согласно закону, полагалось быть посажение на кол, который должен был быть воткнут в её вагину. Аланкору раздели и уложили лицом вниз на широкий деревянный топчан.
Герольд начал было читать список преступлений Рамиланта, но голос его был заглушён неожиданным шумом толпы. Гул был столь сильным, что герольд уже и сам себя не слышал. Он растерянно обернулся к правителю и тот сделал ему знак, означавший, что перекрикивать толпу от него не требуется. Гул перешёл в оглушительный восторженный рёв. Публика приветствовала главное действующее лицо. Деловито взбежав по лесенке, на помосте появился Фриккел. На нём был длинный ярко синий плащ, под которым поблёскивал пышный атласный кафтан. Над бритым черепом возвышался огромный стоячий воротник. Ловко поддев носком мягкого сафьянового сапога один из брошенных жонглёром ножей он разинул рот и поболтал языком, как бы невзначай показывая на герольда. Публика взорвалась хохотом. Герольд скрылся. Эффектным артистическим движением, передразнивая мулата, Фриккел скинул свой роскошный плащ, вызвав этим новый взрыв ликования. Пародийно-величавой походкой трагического актёра он прошёлся вокруг помоста и в конце круга сорвал с себя кафтан и запустил его в публику. Оставшись в своей обычной кожаной безрукавке он, под глухие ритмичные удары барабана продолжал движение по кругу, приветственно подняв руки. Публика неистовствовала.
— Вот кого они любят, по-настоящему, — снова шепнул Тамменмирт Сфагаму.
— Любовь, скреплённая страхом.
— А что, может быть так и надо…
Фриккел иронически прокашлялся. Гул пошёл на убыль.
— Лукав мудрец, что стал поэтом, и рубит рифмы сгоряча. Отвечу я ему на это скупым куплетом…
— Палача! — подхватила толпа.
Поигрывая плёткой Фриккел сделал ещё один круг. Проходя мимо виселицы, он как бы нечаянно легонько хлестнул сзади по икрам Тренды. Та дёрнулась вниз едва не задохнувшись в петле и не свалившись с мешка. Палач грациозно удержал её от падения, шутливо погрозил пальцем и, вернувшись к краю помоста продолжал.
— Мне, право, ближе звуки песен, и лапа тянется к перу, но сердцу отдых неизвестен и долг взывает…
— К топору! — закричала толпа.
— Итак, начнём! Как говориться, день прожить — не поле перейти, верно? — он схватил длинный кол и, изобразив движения копьеметателя, пробежался по краю помоста. Первые ряды шарахнулись назад.
— Блудлив осёл, петух — не хуже! — продекламировал он торжественным голосом, — но ту блудливую козу давно с терпеньем ожидает соитие сидя…
На колу! — закончила толпа.
Стражники прижали Аланкору к топчану. Помощники палача раздвинули ей ноги. Фриккел придирчиво осмотрел место, куда должен был войти кол. Затем он маленьким топориком легонько подстругал и выровнял его вершину и немного притупил остриё, постучав по нему обухом.
— Остановитесь! Остановите казнь!
Толпа заволновалась. Кто-то человек отчаянно пробивался сквозь ряды продолжая выкрики. Наконец он протиснулся к помосту. Это был молодой человек в поношенной холщовой одежде с короткими взъерошенными чёрными волосами, оттеняющими бледность лица. В больших влажных глазах читалась безрассудная решимость.
Глава 20
— Стойте! Прекратите! — кричал юноша, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание правителя.
— Ну вот опять мешают! — с досадой сплюнул палач, уже пристроивший кол позади Аланкоры так, что оставалось только воткнуть его в тело.
Тамменмирт поднялся с места.
— Кто позволил тебе принимать здесь решения?
— Обозревая текущий момент ситуации, складывается впечатление, что он располагает моим временем! — под хохот публики заявил Фриккел.
— Послушай, правитель… Послушайте все! — заговорил молодой человек срывающимся от волнения голосом. — Мир и так переполнен злом. Не умножайте его более. Прервите цепь насилия! Довольно расправ и казней! Довольно крови! Мы не в праве брать то, что не давали. Жизнь даётся человеку свыше и не нам её отнимать!
— Выходит, нужно отвергнуть закон и простить всех врагов и преступников? — сдержано спросил правитель.
— Воистину, прощение, а не месть должно стать нашим законом! Смирение — вот оружие против врагов! Месть, на которой стоит закон, недостойна человека! Путём мести нельзя подняться к Добру. А Добро есть семя мира и высший закон вселенной, стоящий над людьми и богами. Добро есть бог богов! Если тебе нужна жертва — возьми меня и отпусти этих людей!
— Я против! — решительно вставил палач, — Я не люблю иметь дело с сумасшедшими. Здесь лекарь нужен…
— Отпусти их! Отринь закон людей во имя закона Добра!
— Ты кончил? — спросил Тамменмирт, — Прекрасно! А теперь послушай! Слушайте жители Амтасы! Этот человек хочет, чтобы все преступники были отпущены с миром и продолжали свои гнусные дела, а мы бы утешались сознанием собственной доброты и смирения. Так вот, что я на это скажу. Кто сказал, что месть недостойна человека? Месть именно человеку-то и присуща. Кто видел, чтобы животные друг другу мстили? Увиливая от мести, мы сваливаем на богов нашу грязную работу по установлению равновесия и порядка в мире. Ибо не Добро поддерживает мир, а равновесие начал. Месть — не порок, а долг наш по установлению гармонии между людьми. А закон есть разумная мера мести. И ещё! Я правлю городом не первый год и кое-что в этом деле понимаю. Если не мстит закон, то мстят сами люди. И вот тогда их неподзаконная месть становится дикой и неумеренной, а к закону перестают относиться всерьёз. Такова человеческая природа, сколько бы вы не твердили о том, каким должен быть человек. Да и кто дал вам знать каким он должен быть? Живите так, как нашептал вам на ухо ваш добрый бог, если вам так хочется. Но не посягайте на людской закон, поддерживающий в мире равновесие. Смирение, говоришь! Смирение — это утешение бессильных, а кротость — облагороженная слабость! Если смиренно относиться к врагам, то и дня не проживёшь! Если волки будут смиренны, то перемрут с голоду, а зайцы заполнят весь мир. Может ваш добрый бог именно этого и хочет? И думал ли о добре и зле тот, кто устраивал законы для волков и зайцев? А? Что скажешь?
Юноша пытался что-то возразить, но его голос был заглушён смехом и презрительным гомоном толпы.
— Так вот! — продолжал правитель. — Я не принимаю твоей жертвы. За тобой нет никакой вины, кроме безмерной самонадеянности и нахальства. Поэтому наказывать тебя особенно не за что. Особенно сегодня. Но ваша община мне поднадоела. Без вас хватает умников в Амтасе! С этого дня я запрещаю адептам вашей веры показываться в городе и смущать людей прекраснодушной болтовнёй. — Эй, — обратился он к стражникам, — проводите этого молодого человека до ворот и чтобы я его в городе больше не видел!
— Мне жаль тебя правитель! Твоей душой завладели демоны зла! — продолжал выкрикивать юноша, пока стражники тащили его прочь.
— Жаль ему меня! Вы слышали? Каков нахал! — негромко хмыкнул Тамменмирт, садясь на место и вытирая разгорячённое лицо бархатным полотенцем, которое не замедлил подать слуга.
— Кто это? — спросил Сфагам.
— Так…Одна новая секта. Развелось их последнее время… Их называют двуединщиками. У них своя вера… Пришли из южных провинций и проповедуют очень странное учение. Сначала их было совсем мало, но народ за ними идёт. Я слышал, к ним даже иногда присоединяются богатые люди и высокие чиновники. Чем-то они людей цепляют… Но я их не люблю. Есть в них нечто такое… сам не пойму…Что-то происходит в мире. Что-то тревожное…
— Старые боги состарились и вот-вот умрут. А они пришли претендовать на их наследство. Я видел много разных общин со своей верой. Наши братья часто вступали с ними в диспуты. Я остерегаюсь верить людям, которые доподлинно знают как надо жить. Но за этими стоит скрытая сила. Пока скрытая… Я это вижу. Мой тебе совет, хоть ты и выгнал их из города, не оставляй их без внимания. Не знаю какой новый мир они способны построить, но разрушить старый у них сил, пожалуй, хватит.
Правитель многозначительно кивнул.
В это время снизу поднялась волна восторженного гула. Подручные палача, внимая его дирижирующим жестам, медленно поднимали над помостом посаженную на кол Аланкору. Та нелепо дёргалась, неистово мотая головой, издавая мычания и сдавленные горловые звуки, глухо вырывающиеся из завязанного рта.
— Он спутал нить моих мысленных раздумий! Этот зануда… — палач виновато развёл руками перед публикой.
— Всем видно? — крикнул он показывая рукой вверх, где на вершине шеста продолжала дёргаться бывшая правительница города. — Вот так!
Толпа ответила волной восторженных голосов.
— А этого всем видно? — Фриккел подскочил к привязанному к столбу детине.
Новая ревущая волна прокатилась по площади.
В руке палача появился длинный кривой кинжал. Поиграв им в руках, он вновь напустил на себя глубокомысленный вид и сделал шаг к в сторону публики.
— О сколь паскуден человек, что бесу, сколь не лезь из кожи, его в паскудстве не догнать и не состроить этой…
— Рожи! — прохохотала толпа.
Развернувшись в прыжке Фриккел молниеносно полоснул лезвием по плечу привязанного. Зрители вскрикнули. Детина даже сразу не понял, что произошло и мутным взглядом уставился на красное пятно густо поплывшее по одежде.
— Затихло эхо от собаки, но след верблюда не остыл, а вид бессовестного вора всё также мерзок и постыл!
Последовал новый прыжок, но на этот раз остриё лишь слегка чиркнуло по одежде. Детина в ужасе дёрнулся и чан со смолой над его головой зловеще покачнулся. Палач шутливо погрозил ему кулаком и медленно отошёл на пару шагов, но вдруг мгновенно совершил прыжок обратно и на груди и животе казнимого пролегла длинная кровавая полоса. Звуки барабана стали громче и ритм их усложнился. Игра палача с публикой продолжалась. С каждым новым ударом рёв публики становился громче и иступлённее. Гембра смотрела на это представление широко открытыми от возбуждения и азарта глазами. Но где-то в глубине сознания время от времени всплывала мысль о том насколько ей повезло вчера в подвале. Ламисса сначала то и дело в ужасе прятала голову за плечо Кинвинда, но потом, будто непонятная сила пробила барьер страха и сострадания. Холодный парализующий стержень, сжимающий сердце и свербящий в промежности, растаял и сознание внутренне открылось происходящему. Сознание открылось и оказалось завороженным. Бой барабана и ритмичные танцующие движения палача, его стишки и прибаутки под размеренный рёв толпы воссоздавали страшный и магически затягивающий ритуал. Ламиссе уже не казалось страшным быть рядом и видеть всё это. Вид крови, и крики боли уже не встряхивали сердце и не отдавались в душе саднящими занозами. Это было частью единого действа, где всё было предзадано изначально и органично связано одно с другим. Уже не было даже ни палача, ни его жертвы, а была одна лишь мистерия. Мистерия, которая текла по своим собственным правилам, растворяя в себе волю участников, пресуществляясь через них. Подумалось даже, что быть жертвой не так уж и страшно. Испугавшись этой мысли, Ламисса опустила голову и зажала её руками. Но через несколько мгновений толпа взорвалась таким рёвом, что женщина невольно подняла голову. Чан, всё-таки опрокинулся и детина облитый вязкой дымящийся жижей теперь лишь слабо дёргался. Подручные палача осторожно, но быстро отвязали его от столба и, подхватив за ноги, бодро поволокли в виселице.
— Три дня висеть средь дам прекрасных заборонить ему нельзя, но рожу злобного болвана да скроет чёрная…
— Смола! — отозвалась толпа. Детину подцепили вниз головой на железный крюк и сильно раскачали. Уже нельзя было понять, остались ли в нём ещё искорки жизни. Стоящие на мешках подельники беспокойно зашевелились. Палач же, исполнив под звуки барабана несколько фигур какого-то диковинного танца, опять же, как бы ненароком, пробежавшись мимо мешков, провёл по ним своим кривым кинжалом. Из узких прорезей брызнули тонкие струйки песка. Послышались оценивающие возгласы — многие только теперь поняли замысел Фриккела.
— Мешки — изобретение грубое, — пояснил палач публике, — на их месте имел бы смысл пребывать кускам прозрачного чистого льда. И тогда, тая под воздействием отсутствия холода, нашим друзьям были бы подарены незабываемые ощущения, по мере их опускания вниз на положенное по закону расстояние. Но льда у меня нет. Ну, нет, что поделаешь! — он развёл руками. Может у кого есть, а? Нету? Ну и ладно! Сойдут для них и мешки!
Казнимые с тоской и страхом смотрели вниз на весело бьющие из мешков струйки, напряжённо ожидая, когда опора начнёт уходить из-под ног.
Палач снова двинулся было к краю помоста, видимо собираясь продекламировать очередную виршу, как вдруг к своему удивлению чуть не наткнулся на постороннего человека.
— Что? И ты решил иметь намерение мне сегодня мешать?
— Нет, — последовал краткий ответ.
Теперь незнакомца увидели все. Это был невысокий коренастый человек со скуластым лицом и тёмным чубом на бритой голове. Стражники недоуменно переглядывались, не понимая, как ему удалось проникнуть на помост сквозь сплошное оцепление.
— Кто ты и что тебе нужно? — спросил Тамменмирт, в очередной раз поднимаясь с места.
Незнакомец поклонился правителю, совершив затем ещё три коротких поклона на стороны.
— Я монах Тулунк из Братства у Соляной горы. Моя цель — поединок.
— С кем же?
— Мой противник — монах Сфагам, недавно покинувший Братство Совершенного пути.
Толпа заволновалась
— Ого! — Негромко воскликнул правитель, обернувшись к Сфагаму. — Чем ты им насолил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39