Не уйдём, пока не увидим правителя!
А не пустят — войдём во дворец силой! Тут у нас с утра люди собираются…
— А если правитель… Если с ним что-то случилось, тогда их судьбу решит городское собрание. Но я уверен, что Тамменмирт выйдет к нам. А уж он виноватым не спустит. Это мы все хорошо знаем! — закончил судья.
Народ одобрительно закивал. Послышались даже смешки.
— Во дворец!
— Во дворец!
Связанных пленников потащили через базарную площадь в сторону дворца.
— Жаль я тебя не прикончил, змеёныш! — прошипел Рамилант Олкрину. Тот ответил неожиданно беззлобным и даже сочувствующим взглядом. Удивление Рамиланта прочлось даже сквозь гримасу злобы.
— Зато Гембра в долгу не осталась.
— А ты знаешь, красавчик, твоя подруга меня повесить намылилась. Только она теперь сама с палачом поближе познакомится… Такой интересный мужчина! Завидно даже!… Но ты не расстраивайся, про тебя тоже не забудут!…
* * *
— Жизнь правителя спасена, — сказал Сфагам, выходя из алхимической кухни. — А Римпас умер, — тихо добавил он.
Правитель ещё нетвёрдо держась на ногах показался в дверях вслед за монахом. Их тут же обступили слуги, лекари, воины.
— Ты спас меня, — сказал Тамменмирт Сфагаму. — И об этом мы ещё поговорим.
— Это он тебя спас, — монах кивнул на тело Римпаса, которое слуги выносили из комнаты, — а я только кое-что доделал. Если бы ты получил такую царапину, как он…— Сфагам мрачно покачал головой.
— Ну ладно, ладно. — улыбнулся правитель, — ты скромен, я знаю. А это надолго? — он протянул лекарю перевязанную руку с немного распухшей кистью, с трудом сгибая и разгибая пальцы.
— Э-э-э. — лекарь поднял вверх брови и неопределённо сжав губы.
— Завтра к утру пройдёт, — ответил за него Сфагам. — Опоздай мы на немного и руку пришлось бы отнимать. А ещё ненамного — и я был бы уже бессилен.
— О,Тамменмирт! Наконец-то я к тебе пробился! — по коридору, путаясь в своих пышных одеждах, воздев руки вверх, нёсся Асфалих.
— Я с утра в полном неведении! Говорят, что ты отрёкся. Но ведь это так на тебя не похоже! Я сразу почуял недоброе! А потом сказали, что ты болен, а потом — убит! Хвала богам, ты жив!
Тамменмирт с устало обречённым видом позволил заключить себя в объятья.
— Что я только не перенёс, пытаясь добиться правды! У вас так всегда праздники начинаются?
— Нет, — смеясь ответил правитель, — при мне — в первый раз. И в последний… Уж теперь-то я позабочусь!…
— Правитель! Со стороны базарной площади собрались люди. Они задержали тех, кто вышел из северного портала. Рамилант с ними. Они готовы с ними расправиться, но хотят услышать твоё решение…
— Довольно! Я всё понял. Скажи людям, что я сейчас выйду на балкон. Нет я спущусь вниз прямо к ним. Эй! Горячую воду и новою одежду!
— Давно всё готово, правитель!
Неторопливо спускаясь к народу по главной дворцовой лестнице в широкой белоснежной с золотыми украшениями одежде, с диадемой с гербом города и вензелем — знаком верховной власти, Тамменмирт был великолепен. В окружении воинов, слуг и герольдов он смотрелся как алмаз в дорогой оправе. Толпа притихла.
— Властитель приветственно поднял руку.
— Правитель жив!
— Тамменмирт с нами!
— Мир городу и мир вам горожане! — громко провозгласил он.
Толпа ответила гулом одобрительных возгласов.
Рука правителя вновь возделась вверх, призывая к тишине.
— Вчера, в преддверии праздника, во дворце произошла измена. Кучка заговорщиков и предателей вознамерилась узурпировать власть, покусившись на мои законные полномочия и на саму мою жизнь. Они совершили гнуснейшие преступления, среди которых и убийство начальника городской армии Валтвика.
Толпа приглушённо загудела.
— Весь список их злодеяний будет объявлен позднее. А сейчас я хочу показать вам их. Вот они! Рука правителя описала в воздухе изящную дугу, указав на группу связанных пленников.
Толпа грозно загомонила, ожидая дальнейших слов правителя. Но тот держал эффектную паузу. Он умел говорить с народом.
— Вот возьмут и вздёрнут за компанию! — мрачно пошутила Гембра.
— Не беда, главное, что потом разберутся. — Не замедлил с ответом Олкрин
— Правитель! Прости, что прерываю твою речь! Вперёд с поклоном выступил верховный жрец храма Интиса.
— Вода в священном источнике вновь стала чистой. И трещина в алтаре исчезла! Это чудо видели десятки людей! Расположение богов вернулось к нам!
— Вы слышали! — обратился Тамменмирт к народу, — Конец беззаконию, конец преступлениям, конец измене — и милость богов снова с нами! Но, — продолжал он, переждав бурю восторженных криков, — во всё происшедшем есть и моя вина. Это я вовремя не распознал изменников. Это моя доверчивость и беспечность позволила им взлелеять свои подлые планы…
Умение прилюдно признавать свои ошибки было одним из сильнейших ораторских козырей Тамменмирта. Тогда как большинство его облечённых властью коллег не в силах были переступить через своё непоколебимое чванство и самодовольное презрение к подданным, он способен был с неподдельной, на первый взгляд, искренностью покаяться перед народом в проступках, показывая, при этом богатейшую гамму эмоций от тягостного сомнения до неистового самоуничижения. И это самоунижение неизменно имело обратной стороной небывалое, недостижимое для других возвышение в глазах простых людей. Обезоруживались злые языки. Сплетни и слухи становились пресными и не возбуждали фантазию черни. А главное, живое сочувствие к человеческим слабостям правителя сплачивало и подчиняло подданных надёжнее силы и устрашения, удостоверяя его вторую надчеловеческую властную природу.
— Итак, прощаете ли вы мне мои ошибки? — спросил правитель, закончив недолгую, но страстную самообвинительную речь.
— Народ ответил ободряюще-восторженным криком. Кто-то даже громко плакал.
— А теперь, спрошу я вас, простим ли мы их? — рука Тамменмирта вновь указала на пленников.
— В ответ послышался грозный рёв.
— Вот и я так думаю. — спокойно— деловитым голосом сказал правитель.
Гембра и Олкрин тоскливо переглянулись.
— Но не все, стоящие здесь — преступники! — голос оратора вновь набрал мощь.
— Они — он указал на Гембру и Олкрина, — лишь недавно появились в нашем городе и ничем нам не обязаны. Но они рисковали жизнью, преградив путь изменникам. Освободить их и вернуть им оружие! Отныне и навсегда они — внесены в списки полноправных граждан Амтасы. И при любых обстоятельствах город не оставит их своей помощью и защитой!
Затёкшие кисти рук не слушались и Олкрин никак не мог пристроить меч, а Гембра долго путалась в верёвках, не столько помогая, сколько мешая их снимать. Наконец, их подвели к правителю и поставили рядом с ним лицом к народу.
— А сейчас вы увидите человека, который не только спас мою жизнь, но и сорвав планы изменников вернул нашему городу мир и порядок! — Тамменмирт эффектно отступил в сторону, картинно оборачиваясь назад. Сфагаму ничего не оставалось, как выйти вперёд из под тени дворцового портала. «Теперь по городу спокойно не погуляешь.» — с сожалением подумал он, отпуская учтивый, но сдержанный поклон в ответ на лавину восторженных голосов. Избегая продолжения славословий, Сфагам отступил на прежнее место.
— Этого человека зовут Сфагам и он очень скромен. — прокомментировал правитель. Но я думаю, вы его хорошо запомнили.
«Да, на улицу теперь лучше и не выходить.» — окончательно решил монах.
— А теперь, когда мир и порядок восстановлены, мы все можем готовиться к празднику! Да здравствует город! Да здравствует Амтаса!
Восторженный рёв долго не стихал. Он ещё некоторое время врывался в дворцовые окна, хотя правитель уже давно вернулся в свои покои. Вид его был мрачен. Надолго уединившись, он никого не хотел видеть, лишь изредка приказывая принести вина.
Глава 17
Молочно— кремовые струи облаков каскадом летели вниз с розового неба, окутывая причудливые формы гор. Они извивались, закручивались и сгущались приобретая несвойственную воздуху плотность. И было уже неясно — где облако, а где гора. Стихии вели разговор, пронизывая друг друга. Текучие и всепроникающие силы связывали в едином потоке становления форм и землю и небо, и всё, что на земле, и всё, что в небе. В этом неостановимом потоке мерцали полуоформленные образы, то ли созданные рукой художника, то ли вспыхнувшие в заворожённом уме созерцателя. Лики горных духов, диковинные фигуры демонов стихий, камни, похожие на цветы и цветы похожие на камни. И каждый сколок этих мерцающих россыпей говорил больше чем цветы и камни вместе. Стоило чуть сместить точку вглядывания и все лики и все фигуры разбегались и прятались, будто растворяясь в водовороте форм. Но их место занимали новые, не менее причудливые. Весь этот перетекающий и изменяющийся мир был пронизан одной организующей силой и его движение подчинялась единому ритму. От него нельзя было оторвать глаз. Мозаика погружённых в цветовое марево пятен-лоскутков, складываясь при движении взгляда то так, то этак, как бы приглашала глаз к игре. Каждый лоскуток, увязываясь с соседним, намекал на образ и глаз сам того не замечая, начинал достраивать, нет, не достраивать, а видеть, недостающие черты! Вот россыпь алмазных блёсток, выступивших из молочно-сиреневого облака нимбом закружилась возле горного пика, и обернулась полами шляпы, нависшими над усталым лицом…А само облако превратилось в птицу— вестника…
Сфагам с трудом оторвался от книжной страницы. Маленькая миниатюра при долгом вглядывании раздвинула границы и затянула взгляд в бесконечность своего мира. "Художник думает, что служит кому-то или чему-то. Думает, что поклоняется, прославляет, объясняет… А на самом деле, он всегда просто создаёт свой собственный мир, хотя сам часто об этом не догадывается или даже боится так думать. Он даже не знает, какие законы действуют в его мире, и что именно говорит его кистью тот, кто знает, что говорит. Но ведь и мир создаётся по-разному. Кто-то создаёт мир, таким, каким он кажется простому зрению. Мир, состоящий из множества отдельных, отпавших друг от друга вещей, где каждая из них застыла и остановилась, став привычной. Если художник видит свой мир только таким, то ему достаточно простого зрения. Хотя нет, он должен уметь располагать весь этот мир отдельных вещей в порядке, чтобы их пёстрая мозаика не рождала хаоса. И тогда, художник может поведать нам о разных, протекающих во времени событиях, заставить изображённых людей разыграть сценки со смыслом, обратить наше внимание на то важное и священное, что окружает нас, но распылено вокруг. Но мир отдельных вещей — людей, домов, утвари, гор, вод, животных, деревьев — это мир старый. Мир установившийся и застывший. Вещественные оболочки, как затвердевшие маски-обманки скрывают вечное и текучее Единое. Само Единое нельзя ни увидеть, ни изобразить. Но первозданные стихии, приводимые им в движение и пронизывающие все вещи изнутри — это мир вечно молодой. Немногие мастера, создавая свой мир, способны погрузиться в созерцание этих стихий. Но тогда они становятся соавторами богов. Когда мастер обводит образ ясным контуром — это значит, что его сознание провалилось в созерцание отдельных вещей. Вещь застыла, отпав и отгородившись от Единого. А мастер, сколь не сладостно его созерцание глубин образа — уже не творец вселенной, а что-то вроде церемонимейстера, решающего кого куда поставить и какую роль играть.
Сфагам перевернул страницу.
"Услышь незаданный вопрос, лови несказанное слово. Тот ветер, что приводит в движение вселенную и рождает формы, оставляет следы в остановленном звуке в недописанной букве, в недорисованной линии. Иди от конца к началу, от сделанного к первозданному, от знака к мысли, от мысли к переживанию. Отбрось внешнее и увидишь форму форм. Она принизывает всё, но ни в чём не застывает…
— Я тебе не помешаю? — Ламисса осторожно присела на край низкой каменной скамьи, опоясывающей маленький водоём с фонтанчиком.
— Нет. Мне трудно помешать.
Женщина уверенным движением откинула назад свои густые золотые волосы.
— Ты такой молчаливый. И задумчивый всё время. И ходишь плавно и медленно… Говорят, ты во дворце перебил кучу гвардейцев. Я б никогда не подумала…
— А ты и не думай. — Сфагам оторвался от книги. — Во дворце сражался воин первой ступени. Он, когда надо, во мне просыпается. Вот он-то их и перебил.
Ламисса улыбнулась.
— Весь город только о тебе и говорит. А ты не пьёшь вина, почти ничего не ешь, кроме яблок.
— Берегу силы.
— Ты не принимаешь приглашений достойных мужей, которые с утра приходят в наш дом. Скоро праздник начнётся, а ты так и будешь сидеть в этом тихом дворике наедине со своими мыслями?
— "Пусть мир падёт, пусть рухнут троны, пусть воцарится тьма везде, но я же буду у фонтана следить за бликами в воде." Сфагам с улыбкой процитировал известного придворного сочинителя старых времён.
— Наконец-то ты улыбнулся. А так, я даже тебя боялась.
— Боялась? Вот уж зря…Весь город, стало быть, говорит? Потому-то я здесь и сижу. Славный у вас дворик. Как раз для одного человека. Ну, может быть для двух. Зачем больше? А фонтан — это же маленькая бесконечность. Что может быть приятнее бесконечности посредине надёжно ограждённого места? А в городе совсем другая бесконечность. Дурная… К тому же, город хочет посадить меня на золотую цепь и прибить к нефритовой доске золотыми гвоздями. А зачем мне это нужно?
— Ты спас правителя и весь город. Другой бы на твоём месте…
Сфагам почти смеялся, прикрыв лицо рукой.
— Нет, мне здесь больше нравится. И цветы здесь подобраны прекрасно. Не иначе, как твоя работа.
Ламисса смущённо кивнула.
— Я у тебя хотела спросить…
— Спрашивай.
— Помнишь, ты рассказывал о своём отце… А про мать ты не сказал ни слова. Какая она была?
— Мать была полной противоположностью отцу. Она бы очень тихой и спокойной. И всё делала неторопливо и основательно. Она никогда не ругала и не наказывала меня. Она просто иногда смотрела на меня грустным взглядом. И это действовала на меня так, что я очень боялся её огорчать.
— Послушай…, — лицо Ламиссы стало серьёзным, несмотря на все её старания придать тону небрежность, — а эта Гембра…, она тебе кто?
— Даже и не знаю, — задумался монах, не пытаясь скрыть, что не готов к этому вопросу, — Судьба столкнула нас недавно. Всё это выглядело случайным… Но чем дальше, тем очевиднее для меня, что это не такая уж случайность.
— Ты её любишь?
— Я вижу, что её судьба начинает сплетаться с моей. Но не знаю, хорошо ли это.
— Она очень смелая. Даже отчаянная. Тебе нравятся такие женщины?
— Дай мне разобраться самому. Тогда я отвечу даже на те вопросы, которые ты сейчас хочешь задать, но не решаешься. Огонь должен быть огнём, вода — водой. Каждый должен следовать своей природе. Не надо выбирать меж огнём и водой. Надо найти в себе созвучие и тому и другому…
— Но настоящая любовь у человека одна.
— Ты права. И это твоя правота. Мне нечего тебе возразить. Но и делать с твоей правотой мне нечего. Кто знает на сколько частей разорвана наша внутренняя природа, и какая из её граней вспыхнет в сознании… Значит, от выбора не уйти?
— Я даже не знаю, нравлюсь ли я тебе…
Из— за клумбы мелькнула золотисто-коричневая накидка хозяина дома.
— Ты творишь чудеса Ламисса! Сегодня ещё никому не удалось вывести нашего героя из раздумий.
— Мы решили немного поразмышлять вместе. — ответил Сфагам.
— Увы, ваши размышления придётся прервать. Из дворца пришли посыльные. Тамменмирт ждёт тебя. Гембра уже там.
— А Олкрин.
— А он там уже с утра. Сидит в дворцовой библиотеке. Правитель разрешил ему выбрать любые книги.
— Ну вот и готова золотая цепь, — вздохнул Сфагам, убирая книгу.
* * *
Всё утро правитель посвятил неотложным делам. После ночи тяжкий дурман из головы выветрился окончательно. Если вчера ему до последнего момента не верилось, что всё окончится для него благополучно, то сегодня всё произошедшее накануне казалось невероятным дурным сном. Конечно, эхо душевного потрясения будет звучать долго. Но уроки правитель уже извлёк.
Пока многочисленные слуги приводили в порядок дворец после бурных событий вчерашнего дня, работа в приёмном зале кипела. Делались новые назначения. Подробно выяснялось, кто как вёл себя во время переворота. Одновременно велось дознание по делу главных виновников. Делались распоряжения о подготовке к празднику. Правитель и раньше вникавший во все мелочи даже в хозяйственных делах, теперь и вовсе не упускал ни одной детали. Теперь его любимая шутка о том, что он экономит на жаловании пятнадцати чиновников, похоже, переставала быть преувеличением.
Наконец, дела были закончены и правитель, преодолевая труднообъяснимое чувство притягивающего страха в сопровождении охраны направился в подземные помещения дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
А не пустят — войдём во дворец силой! Тут у нас с утра люди собираются…
— А если правитель… Если с ним что-то случилось, тогда их судьбу решит городское собрание. Но я уверен, что Тамменмирт выйдет к нам. А уж он виноватым не спустит. Это мы все хорошо знаем! — закончил судья.
Народ одобрительно закивал. Послышались даже смешки.
— Во дворец!
— Во дворец!
Связанных пленников потащили через базарную площадь в сторону дворца.
— Жаль я тебя не прикончил, змеёныш! — прошипел Рамилант Олкрину. Тот ответил неожиданно беззлобным и даже сочувствующим взглядом. Удивление Рамиланта прочлось даже сквозь гримасу злобы.
— Зато Гембра в долгу не осталась.
— А ты знаешь, красавчик, твоя подруга меня повесить намылилась. Только она теперь сама с палачом поближе познакомится… Такой интересный мужчина! Завидно даже!… Но ты не расстраивайся, про тебя тоже не забудут!…
* * *
— Жизнь правителя спасена, — сказал Сфагам, выходя из алхимической кухни. — А Римпас умер, — тихо добавил он.
Правитель ещё нетвёрдо держась на ногах показался в дверях вслед за монахом. Их тут же обступили слуги, лекари, воины.
— Ты спас меня, — сказал Тамменмирт Сфагаму. — И об этом мы ещё поговорим.
— Это он тебя спас, — монах кивнул на тело Римпаса, которое слуги выносили из комнаты, — а я только кое-что доделал. Если бы ты получил такую царапину, как он…— Сфагам мрачно покачал головой.
— Ну ладно, ладно. — улыбнулся правитель, — ты скромен, я знаю. А это надолго? — он протянул лекарю перевязанную руку с немного распухшей кистью, с трудом сгибая и разгибая пальцы.
— Э-э-э. — лекарь поднял вверх брови и неопределённо сжав губы.
— Завтра к утру пройдёт, — ответил за него Сфагам. — Опоздай мы на немного и руку пришлось бы отнимать. А ещё ненамного — и я был бы уже бессилен.
— О,Тамменмирт! Наконец-то я к тебе пробился! — по коридору, путаясь в своих пышных одеждах, воздев руки вверх, нёсся Асфалих.
— Я с утра в полном неведении! Говорят, что ты отрёкся. Но ведь это так на тебя не похоже! Я сразу почуял недоброе! А потом сказали, что ты болен, а потом — убит! Хвала богам, ты жив!
Тамменмирт с устало обречённым видом позволил заключить себя в объятья.
— Что я только не перенёс, пытаясь добиться правды! У вас так всегда праздники начинаются?
— Нет, — смеясь ответил правитель, — при мне — в первый раз. И в последний… Уж теперь-то я позабочусь!…
— Правитель! Со стороны базарной площади собрались люди. Они задержали тех, кто вышел из северного портала. Рамилант с ними. Они готовы с ними расправиться, но хотят услышать твоё решение…
— Довольно! Я всё понял. Скажи людям, что я сейчас выйду на балкон. Нет я спущусь вниз прямо к ним. Эй! Горячую воду и новою одежду!
— Давно всё готово, правитель!
Неторопливо спускаясь к народу по главной дворцовой лестнице в широкой белоснежной с золотыми украшениями одежде, с диадемой с гербом города и вензелем — знаком верховной власти, Тамменмирт был великолепен. В окружении воинов, слуг и герольдов он смотрелся как алмаз в дорогой оправе. Толпа притихла.
— Властитель приветственно поднял руку.
— Правитель жив!
— Тамменмирт с нами!
— Мир городу и мир вам горожане! — громко провозгласил он.
Толпа ответила гулом одобрительных возгласов.
Рука правителя вновь возделась вверх, призывая к тишине.
— Вчера, в преддверии праздника, во дворце произошла измена. Кучка заговорщиков и предателей вознамерилась узурпировать власть, покусившись на мои законные полномочия и на саму мою жизнь. Они совершили гнуснейшие преступления, среди которых и убийство начальника городской армии Валтвика.
Толпа приглушённо загудела.
— Весь список их злодеяний будет объявлен позднее. А сейчас я хочу показать вам их. Вот они! Рука правителя описала в воздухе изящную дугу, указав на группу связанных пленников.
Толпа грозно загомонила, ожидая дальнейших слов правителя. Но тот держал эффектную паузу. Он умел говорить с народом.
— Вот возьмут и вздёрнут за компанию! — мрачно пошутила Гембра.
— Не беда, главное, что потом разберутся. — Не замедлил с ответом Олкрин
— Правитель! Прости, что прерываю твою речь! Вперёд с поклоном выступил верховный жрец храма Интиса.
— Вода в священном источнике вновь стала чистой. И трещина в алтаре исчезла! Это чудо видели десятки людей! Расположение богов вернулось к нам!
— Вы слышали! — обратился Тамменмирт к народу, — Конец беззаконию, конец преступлениям, конец измене — и милость богов снова с нами! Но, — продолжал он, переждав бурю восторженных криков, — во всё происшедшем есть и моя вина. Это я вовремя не распознал изменников. Это моя доверчивость и беспечность позволила им взлелеять свои подлые планы…
Умение прилюдно признавать свои ошибки было одним из сильнейших ораторских козырей Тамменмирта. Тогда как большинство его облечённых властью коллег не в силах были переступить через своё непоколебимое чванство и самодовольное презрение к подданным, он способен был с неподдельной, на первый взгляд, искренностью покаяться перед народом в проступках, показывая, при этом богатейшую гамму эмоций от тягостного сомнения до неистового самоуничижения. И это самоунижение неизменно имело обратной стороной небывалое, недостижимое для других возвышение в глазах простых людей. Обезоруживались злые языки. Сплетни и слухи становились пресными и не возбуждали фантазию черни. А главное, живое сочувствие к человеческим слабостям правителя сплачивало и подчиняло подданных надёжнее силы и устрашения, удостоверяя его вторую надчеловеческую властную природу.
— Итак, прощаете ли вы мне мои ошибки? — спросил правитель, закончив недолгую, но страстную самообвинительную речь.
— Народ ответил ободряюще-восторженным криком. Кто-то даже громко плакал.
— А теперь, спрошу я вас, простим ли мы их? — рука Тамменмирта вновь указала на пленников.
— В ответ послышался грозный рёв.
— Вот и я так думаю. — спокойно— деловитым голосом сказал правитель.
Гембра и Олкрин тоскливо переглянулись.
— Но не все, стоящие здесь — преступники! — голос оратора вновь набрал мощь.
— Они — он указал на Гембру и Олкрина, — лишь недавно появились в нашем городе и ничем нам не обязаны. Но они рисковали жизнью, преградив путь изменникам. Освободить их и вернуть им оружие! Отныне и навсегда они — внесены в списки полноправных граждан Амтасы. И при любых обстоятельствах город не оставит их своей помощью и защитой!
Затёкшие кисти рук не слушались и Олкрин никак не мог пристроить меч, а Гембра долго путалась в верёвках, не столько помогая, сколько мешая их снимать. Наконец, их подвели к правителю и поставили рядом с ним лицом к народу.
— А сейчас вы увидите человека, который не только спас мою жизнь, но и сорвав планы изменников вернул нашему городу мир и порядок! — Тамменмирт эффектно отступил в сторону, картинно оборачиваясь назад. Сфагаму ничего не оставалось, как выйти вперёд из под тени дворцового портала. «Теперь по городу спокойно не погуляешь.» — с сожалением подумал он, отпуская учтивый, но сдержанный поклон в ответ на лавину восторженных голосов. Избегая продолжения славословий, Сфагам отступил на прежнее место.
— Этого человека зовут Сфагам и он очень скромен. — прокомментировал правитель. Но я думаю, вы его хорошо запомнили.
«Да, на улицу теперь лучше и не выходить.» — окончательно решил монах.
— А теперь, когда мир и порядок восстановлены, мы все можем готовиться к празднику! Да здравствует город! Да здравствует Амтаса!
Восторженный рёв долго не стихал. Он ещё некоторое время врывался в дворцовые окна, хотя правитель уже давно вернулся в свои покои. Вид его был мрачен. Надолго уединившись, он никого не хотел видеть, лишь изредка приказывая принести вина.
Глава 17
Молочно— кремовые струи облаков каскадом летели вниз с розового неба, окутывая причудливые формы гор. Они извивались, закручивались и сгущались приобретая несвойственную воздуху плотность. И было уже неясно — где облако, а где гора. Стихии вели разговор, пронизывая друг друга. Текучие и всепроникающие силы связывали в едином потоке становления форм и землю и небо, и всё, что на земле, и всё, что в небе. В этом неостановимом потоке мерцали полуоформленные образы, то ли созданные рукой художника, то ли вспыхнувшие в заворожённом уме созерцателя. Лики горных духов, диковинные фигуры демонов стихий, камни, похожие на цветы и цветы похожие на камни. И каждый сколок этих мерцающих россыпей говорил больше чем цветы и камни вместе. Стоило чуть сместить точку вглядывания и все лики и все фигуры разбегались и прятались, будто растворяясь в водовороте форм. Но их место занимали новые, не менее причудливые. Весь этот перетекающий и изменяющийся мир был пронизан одной организующей силой и его движение подчинялась единому ритму. От него нельзя было оторвать глаз. Мозаика погружённых в цветовое марево пятен-лоскутков, складываясь при движении взгляда то так, то этак, как бы приглашала глаз к игре. Каждый лоскуток, увязываясь с соседним, намекал на образ и глаз сам того не замечая, начинал достраивать, нет, не достраивать, а видеть, недостающие черты! Вот россыпь алмазных блёсток, выступивших из молочно-сиреневого облака нимбом закружилась возле горного пика, и обернулась полами шляпы, нависшими над усталым лицом…А само облако превратилось в птицу— вестника…
Сфагам с трудом оторвался от книжной страницы. Маленькая миниатюра при долгом вглядывании раздвинула границы и затянула взгляд в бесконечность своего мира. "Художник думает, что служит кому-то или чему-то. Думает, что поклоняется, прославляет, объясняет… А на самом деле, он всегда просто создаёт свой собственный мир, хотя сам часто об этом не догадывается или даже боится так думать. Он даже не знает, какие законы действуют в его мире, и что именно говорит его кистью тот, кто знает, что говорит. Но ведь и мир создаётся по-разному. Кто-то создаёт мир, таким, каким он кажется простому зрению. Мир, состоящий из множества отдельных, отпавших друг от друга вещей, где каждая из них застыла и остановилась, став привычной. Если художник видит свой мир только таким, то ему достаточно простого зрения. Хотя нет, он должен уметь располагать весь этот мир отдельных вещей в порядке, чтобы их пёстрая мозаика не рождала хаоса. И тогда, художник может поведать нам о разных, протекающих во времени событиях, заставить изображённых людей разыграть сценки со смыслом, обратить наше внимание на то важное и священное, что окружает нас, но распылено вокруг. Но мир отдельных вещей — людей, домов, утвари, гор, вод, животных, деревьев — это мир старый. Мир установившийся и застывший. Вещественные оболочки, как затвердевшие маски-обманки скрывают вечное и текучее Единое. Само Единое нельзя ни увидеть, ни изобразить. Но первозданные стихии, приводимые им в движение и пронизывающие все вещи изнутри — это мир вечно молодой. Немногие мастера, создавая свой мир, способны погрузиться в созерцание этих стихий. Но тогда они становятся соавторами богов. Когда мастер обводит образ ясным контуром — это значит, что его сознание провалилось в созерцание отдельных вещей. Вещь застыла, отпав и отгородившись от Единого. А мастер, сколь не сладостно его созерцание глубин образа — уже не творец вселенной, а что-то вроде церемонимейстера, решающего кого куда поставить и какую роль играть.
Сфагам перевернул страницу.
"Услышь незаданный вопрос, лови несказанное слово. Тот ветер, что приводит в движение вселенную и рождает формы, оставляет следы в остановленном звуке в недописанной букве, в недорисованной линии. Иди от конца к началу, от сделанного к первозданному, от знака к мысли, от мысли к переживанию. Отбрось внешнее и увидишь форму форм. Она принизывает всё, но ни в чём не застывает…
— Я тебе не помешаю? — Ламисса осторожно присела на край низкой каменной скамьи, опоясывающей маленький водоём с фонтанчиком.
— Нет. Мне трудно помешать.
Женщина уверенным движением откинула назад свои густые золотые волосы.
— Ты такой молчаливый. И задумчивый всё время. И ходишь плавно и медленно… Говорят, ты во дворце перебил кучу гвардейцев. Я б никогда не подумала…
— А ты и не думай. — Сфагам оторвался от книги. — Во дворце сражался воин первой ступени. Он, когда надо, во мне просыпается. Вот он-то их и перебил.
Ламисса улыбнулась.
— Весь город только о тебе и говорит. А ты не пьёшь вина, почти ничего не ешь, кроме яблок.
— Берегу силы.
— Ты не принимаешь приглашений достойных мужей, которые с утра приходят в наш дом. Скоро праздник начнётся, а ты так и будешь сидеть в этом тихом дворике наедине со своими мыслями?
— "Пусть мир падёт, пусть рухнут троны, пусть воцарится тьма везде, но я же буду у фонтана следить за бликами в воде." Сфагам с улыбкой процитировал известного придворного сочинителя старых времён.
— Наконец-то ты улыбнулся. А так, я даже тебя боялась.
— Боялась? Вот уж зря…Весь город, стало быть, говорит? Потому-то я здесь и сижу. Славный у вас дворик. Как раз для одного человека. Ну, может быть для двух. Зачем больше? А фонтан — это же маленькая бесконечность. Что может быть приятнее бесконечности посредине надёжно ограждённого места? А в городе совсем другая бесконечность. Дурная… К тому же, город хочет посадить меня на золотую цепь и прибить к нефритовой доске золотыми гвоздями. А зачем мне это нужно?
— Ты спас правителя и весь город. Другой бы на твоём месте…
Сфагам почти смеялся, прикрыв лицо рукой.
— Нет, мне здесь больше нравится. И цветы здесь подобраны прекрасно. Не иначе, как твоя работа.
Ламисса смущённо кивнула.
— Я у тебя хотела спросить…
— Спрашивай.
— Помнишь, ты рассказывал о своём отце… А про мать ты не сказал ни слова. Какая она была?
— Мать была полной противоположностью отцу. Она бы очень тихой и спокойной. И всё делала неторопливо и основательно. Она никогда не ругала и не наказывала меня. Она просто иногда смотрела на меня грустным взглядом. И это действовала на меня так, что я очень боялся её огорчать.
— Послушай…, — лицо Ламиссы стало серьёзным, несмотря на все её старания придать тону небрежность, — а эта Гембра…, она тебе кто?
— Даже и не знаю, — задумался монах, не пытаясь скрыть, что не готов к этому вопросу, — Судьба столкнула нас недавно. Всё это выглядело случайным… Но чем дальше, тем очевиднее для меня, что это не такая уж случайность.
— Ты её любишь?
— Я вижу, что её судьба начинает сплетаться с моей. Но не знаю, хорошо ли это.
— Она очень смелая. Даже отчаянная. Тебе нравятся такие женщины?
— Дай мне разобраться самому. Тогда я отвечу даже на те вопросы, которые ты сейчас хочешь задать, но не решаешься. Огонь должен быть огнём, вода — водой. Каждый должен следовать своей природе. Не надо выбирать меж огнём и водой. Надо найти в себе созвучие и тому и другому…
— Но настоящая любовь у человека одна.
— Ты права. И это твоя правота. Мне нечего тебе возразить. Но и делать с твоей правотой мне нечего. Кто знает на сколько частей разорвана наша внутренняя природа, и какая из её граней вспыхнет в сознании… Значит, от выбора не уйти?
— Я даже не знаю, нравлюсь ли я тебе…
Из— за клумбы мелькнула золотисто-коричневая накидка хозяина дома.
— Ты творишь чудеса Ламисса! Сегодня ещё никому не удалось вывести нашего героя из раздумий.
— Мы решили немного поразмышлять вместе. — ответил Сфагам.
— Увы, ваши размышления придётся прервать. Из дворца пришли посыльные. Тамменмирт ждёт тебя. Гембра уже там.
— А Олкрин.
— А он там уже с утра. Сидит в дворцовой библиотеке. Правитель разрешил ему выбрать любые книги.
— Ну вот и готова золотая цепь, — вздохнул Сфагам, убирая книгу.
* * *
Всё утро правитель посвятил неотложным делам. После ночи тяжкий дурман из головы выветрился окончательно. Если вчера ему до последнего момента не верилось, что всё окончится для него благополучно, то сегодня всё произошедшее накануне казалось невероятным дурным сном. Конечно, эхо душевного потрясения будет звучать долго. Но уроки правитель уже извлёк.
Пока многочисленные слуги приводили в порядок дворец после бурных событий вчерашнего дня, работа в приёмном зале кипела. Делались новые назначения. Подробно выяснялось, кто как вёл себя во время переворота. Одновременно велось дознание по делу главных виновников. Делались распоряжения о подготовке к празднику. Правитель и раньше вникавший во все мелочи даже в хозяйственных делах, теперь и вовсе не упускал ни одной детали. Теперь его любимая шутка о том, что он экономит на жаловании пятнадцати чиновников, похоже, переставала быть преувеличением.
Наконец, дела были закончены и правитель, преодолевая труднообъяснимое чувство притягивающего страха в сопровождении охраны направился в подземные помещения дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39